Шёваль и Валё «Убийца полицейских». Выбор Биргитты Ланде́н. 6 июня 1980 года, пятница

Настал июнь. В Стентрэске царил бесконечный свет. Река неслась, свободная и дикая, к побережью и морю, а в Питео, где она смешивалась с почти пресной водой Ботнического залива, переход от сумерек к восходу происходил неуловимо. Природа словно взорвалась. Растения, птицы и все виды кровососущих насекомых покрыли собой небо и землю.

Наступила пора, когда жизнь кипит.

Когда Биргитта проснулась, мама уже ушла на работу в больницу Питео. На кухонном столе лежала записка.

Ингой называлась посудомоечная машина. У Сванте был домик на острове Трундён, на берегу моря. Мама проведет там отпуск с ним и его детьми, Линдой и Фредриком, двенадцати и семи лет. Жуткие дети. Напрямую она не спрашивала, но знала, что ее туда не приглашают. После долгих описаний, какие там прекрасные закаты и как чудесно окунуться поутру в море с собственных мостков, всегда следовал трезвый комментарий: «…хотя там очень тесно, всего две комнатки: одна для нас, одна для детей».

Стало быть, там ее в расчет не принимали.

Хотя ее это не волновало.

Вообще нисколько.

Все это не имело значения. Она и не хотела туда. Вода в Ботническом заливе ледяная, а Сванте ничтожество.

Она пошла в ванную, заглянула в свои глаза в зеркале. Глаза у нее такие же черные, как и волосы. Она открыла шкафчик. Салубрин и упаковка пластырей, масло от комаров, бинт, баночка магнезии, а где же мамины упаковки с валиумом? Биргитта оглядела все три полки – проклятие, она забрала их с собой.

Хотя на самом деле плевать.

В Стентрэске ей таблетки не понадобятся. А если ей понадобится горсточка, то ведь всегда есть Гувер. Его все так называли, потому что о нем ходили слухи, будто он занимается сексом с пылесосом.

Она вышла в прихожую, обвела все вокруг пристальным взглядом.

Последнее утро в этой мерзкой квартире. Два года она прожила тут – по рабочим дням, чтобы ее разведенные родители были довольны, вернее сказать, менее недовольны, но теперь с этим покончено. Закрыв глаза, она сделала глубокий вдох, проникаясь этой мыслью. Почувствовала вибрацию квартиры, всех этих заключенных здесь людей, их фрустрацию.

Выдохнула.

Ее комната размером не больше гардеробной. Узкая кровать и письменный стол, платяной шкаф в коридоре. Седьмой этаж в третьем точечном доме с видом на крышу больницы.

14 июля у нее день рождения – в тот же день, что и у маленькой кронпринцессы.

Обычно она игнорировала свой день рождения, так делали и все остальные, но не в этот раз.

В этом году все по-другому. Потому что в 1980-м она станет совершеннолетней.

Восемнадцать лет.

Теперь она сможет решать сама, обретет независимость.

Сегодня конец учебного года, то есть последний раз, когда ее нога переступит порог Стрёмбаккской школы, этого гротескного промышленного здания, где находится учебное заведение. В «Óдине», главном здании школы – да-да, все корпуса носят имена древних скандинавских богов, комментарии излишни, – система вентиляции хрипела, как туберкулезный больной. Ходили слухи, что приток кислорода настолько слабый – если отключится электричество, надо в течение часа покинуть здание. Все, кто останется там после этого, умрут. Просто закончится кислород. Конечно же, это всего лишь выдумки – или же нет, откуда ей знать? Головная боль, которую она практически всегда ощущала в конце учебного дня, возможно, именно этим и объясняется.

Или же это психосоматика, как говорит мама. Ипохондрия, иными словами – а уж мама-то знает, как никто. Врач высшей категории.

Но программа общественных наук есть и в Кварндаммской школе, и в Стентрэске остались люди, которым на нее не наплевать. Друзья, семья, у которой находится время с ней поговорить, и еще Викинг.

С Викингом все сложно.

Ей известно, что болтают злые языки – что он ее бросил и что она пыталась покончить с собой. Хотя никто, даже Сусанна, не знал, как все обстоит на самом деле. Когда она резала себя, это вовсе не было попыткой самоубийства, умереть она не хотела. И не сентиментальный призыв о помощи – она просто пыталась заглушить боль. Почувствовать, что она существует, что она реальна. Когда хлынула кровь, напряжение отпустило, мозг заполнился шипящими пузырьками, в ногах и животе защекотало. Не впервые она себя резала, но на этот раз резанула слишком сильно, и ей пришлось обратиться в больницу, чтобы ей наложили швы. Вот так по городу и поползли слухи. Но теперь она это дело бросила. Она себя больше не режет.

И вовсе не Викинг предложил расстаться. Никто не знает, насколько он деспотичен и ревнив. Коварные вопросы, косые взгляды, обычные разговоры, переходившие в форменный допрос, – все это сплеталось в неприятную картину. Что она делала в Питео, с кем встречалась в Питео, откуда разные отметины у нее на теле. Он никогда не спрашивал напрямую, но она чувствовала – он ломает голову, с кем же она встречается в Питео. А порой все это выплескивалось через край, он сжимал ее руку выше локтя, глаза метали молнии, он орал прямо ей в лицо. Долго отказывался просить прощения, уверяя, что она сама во всем виновата. Но тут, в прошлые выходные, он сам позвонил ей с намеком на извинения. Набрал ее собственный номер в вилле в Стентрэске. К тому моменту она уже отчаялась, считая, что до него уже никогда не дойдет. Его звонок прозвучал как гром среди ясного неба. Она лежала в постели и ела мороженое с тремя вкусами, после разговора она забыла его среди простыней, так что оно растаяло и перепачкало весь матрас. Викинг признался, что заходил слишком далеко и плохо обходился с ней. Но теперь он хотел встретиться и обо всем поговорить. Просил разрешения прийти к ней домой и обсудить случившееся. По части слов Викинг был небольшой мастер, но она поняла, что это значит. Он готов уступить, чтобы вернуть ее. Наконец-то сожаления дошли до него, заставили вести себя по-человечески. По телефону она говорила с сомнением, отвечала уклончиво. Он привел не сколько аргументов, что он о многом подумал, что он не желал ей вреда, что у них было так много хорошего. И наконец она согласилась – о’кей, они могут встретиться. Она готова его выслушать, но только после окончания школы. Они смогут увидеться, когда она приедет в Стентрэск в следующий раз. Проявлять нетерпение она не намеревалась, и он согласился на ее вариант.

Сегодня в пять он придет к ней.

До этого ей предстоит пережить завершающую церемонию в Стрёмбаккской школе – впрочем, довольно скромную. Утром в актовом зале будет общее собрание, но туда она не намеревалась идти. Ее класс, S2a, встречается у себя на третьем этаже в «Одине». Им выдадут табели успеваемости, и это все – после этого она может навсегда покинуть бетонного монстра.

Она вернется домой в Стентрэск, и жизнь снова наладится, станет переносимой.

Не раз и не два она пыталась обсуждать этот вопрос с мамой. Та даже слушать не желала – вопрос с учебой решен раз и навсегда. Биргитта будет учиться в Стрёмбаккской школе, потому что там качество образования выше, чем в Кварндаммской. Папа вообще ничего не отвечал, когда она пыталась поговорить с ним, у него и без того дел по горло, но Гунилла заверила ее, что она может жить у них, сколько захочет.

Это здорово.

Поскольку все ее друзья в Стентрэске учились на трехлетней программе, как и она, гимназию они закончат одновременно. Они смогут вместе уехать на юг – все, кто к чему-то стремится, в какой-нибудь хороший университет. Компания друзей, которые знают друг друга испокон веку и уважают друг друга, куда входили бы она, Сусанна и Викинг. В остальном же ей было все равно, где учиться и что изучать.

Мама хотела, чтобы она стала хирургом по торакальным болезням – поскольку сама она им не стала.

Нет, напрямую она об этом не говорила – мама вообще редко говорила о чем-то напрямую, но намеки делала недвусмысленные.

«Знаешь, на сколько торакальным хирургам повысили зарплату в этом году?» или «Ну да, он же торакальный хирург, и поэтому…» – вставить любое прилагательное в превосходной степени по выбору.

Папа выражался точнее в те редкие случаи, когда затрагивал в разговоре ее будущее, – она должна стать инженером, как и он. Лучше всего в области ядерной физики, потому что ему это не удалось.

Таким образом, она живет, как мешок с чужими нереализованными амбициями. Что уж удивляться, что у нее случаются панические атаки.

Достав свою сумку Adidas, она принялась складывать вещи. Белье в стирку, лекарства, кремы для лица и учебники. И еще «Убийцу полицейских» Шёваль и Валё – ее книгу, которую они будут обсуждать на «Полярном круге». Уже классика жанра, хотя и вышла всего несколько лет назад. Предпоследняя в серии «Роман об одном преступлении» – она прочла их все.

Удивительные они все же, эти Май Шёваль и Пер Валё. Они живут как муж и жена, работают вместе. Где-то она читала, что они завели детей. Не будучи женатыми. В книгах они ставят в центр внимания общество и маленького человека. Несколько лет назад Пер умер – ужасно печально.

Сумка оказалась заполнена едва наполовину. Два тяжелых чемодана она уже отвезла в прошлые выходные, ее подвез папа, возвращавшийся с конференции.

Она застегнула молнию – в последний раз, наконец-то! Никогда больше ей не придется трястись в мерзком автобусе по маршруту Эльвсбюн – Видсель – Стентрэск, видеть, как его задние фары уносятся в сторону Йоккмокка.

Настал торжественный момент, вызывавший у нее уважение.

Она провела его в тишине. Никакого радио, никакой музыки.

Приняла душ, оделась. Вылила молоко. Включила Ингу. Выкинула мусор в мусоропровод на лестнице.

Кровать решила не застилать. Мама, конечно, рассердится, но она рассердится в любом случае.

Затаив дыхание, заперла за собой дверь.

В последний, в последний, в последний.

До нужного класса она добралась, не столкнувшись ни с одним человеком, с которым пришлось бы болтать о ерунде. Опустилась на пол, прижавшись спиной к стене у входа в класс, коротая время со своим плеером. Наушники хорошо видны, глаза закрыты, легкое покачивание головой в такт музыке: полная невозмутимость.

Nationalteatern – ее боги, ее маяки в сплошном мраке. Они посылают ей утешение, они – ее путеводная звезда. Петь она не умела, но все их песни знала наизусть. Их альбом 1978 года «Дети своего времени» – лучшая пластинка всех времен и народов. С ней может конкурировать разве что «Рок-змея», выпущенная той же группой годом позже.

В последнем номере Veckorevy была статья о них. Скоро готовится новый альбом – «Остров короля пиратов». В Питео его пока не продают, но она заказала его в отделе пластинок в Tempo, через знакомого парня, который там работает. Однажды они встретились на вечеринке и весь вечер целовались как безумные. Он пообещал послать пластинку ей в Стентрэск. Там у нее есть и проигрыватель, и кассетный магнитофон, она сможет переписать ее на кассеты. Сусанна тоже хотела себе такую запись – она ее обязательно получит. Собственно говоря, Сусанну мало интересовала группа Nationalteatern и их политическая программа, но Кристер и Викинг считали, что они крутые. Именно она дала послушать Викингу, а поскольку Викингу они понравились, то и Кристер автоматически стал их поклонником. А уж Сусанне точно полезно послушать что-нибудь стоящее, а не только Le Freak.

Легкий пинок по ногам заставил ее поднять глаза. Дверь класса стояла нараспашку, ученики хлынули внутрь – поток человеческой плоти, начисто лишенной всякой мысли. Она не заметила, кто именно ее пнул. Поднялась с пола, отряхнула от пыли зад на брюках, сняла наушники и засунула их вместе с плейером в сумку Adidas.

Торстен, их классный руководитель, стоял, перебирая на кафедре их аттестаты. Разве ему еще не пора на пенсию?

Кто-то закрыл дверь. В классе стоял такой шум, что уши закладывало. Накануне музыканты класса – самые крутые парни, участвовавшие в какой-то рок-группе, где-то выступали. Все бурно что-то обсуждали. До нее долетали вопросы по поводу уровня алкоголя и кто кому что сказал. Торстен несколько раз безуспешно пытался взять слово, пока Матс Юнссон, хоккеист, не гаркнул так, что все заткнулись.

Классный руководитель, кажется, устал до предела. У него не хватило сил даже на то, чтобы сказать дежурные банальности по поводу того, как соотносится их прилежание в учебе с блестящим будущим. Вместо этого он просто начал выдавать табели в алфавитном порядке. Всех этих людей она видит в последний раз, о чем известно только ей. Несмотря на все убожество, момент показался ей величественным.

Когда дошла ее очередь – где-то посредине – те, у кого фамилия начиналась на «А», уже покинули класс до осени, уйдя тем самым из ее жизни.

– Ланде́н, Биргитта, – выговорил Торстен и удивленно посмотрел на нее. – Разве ты в этом классе?

Она взялась рукой за табель, на миг засомневавшись в собственном имени. Классный руководитель не выпускал конверт. Его глаза, водянистые и красные, бегали из стороны в сторону. Так они и стояли, словно играли в перетягивание каната реальности. Она почувствовала, как поле зрения сузилось – о Боже, только не сейчас, только не паническая атака. К счастью, он отпустил руку.

– Вы все на одно лицо, – пробормотал он себе под нос и взял следующую бумажку.

Просиял, повысил голос.

– Магнус Маркстрём, подойди сюда, мой мальчик! Хорошего тебе лета!

Один из парней из рок-группы протиснулся мимо нее, сердечно обнялся с классным руководителем. Она пошлепала на свое место, открыла конверт. Пробежала глазами по самой правой колонке: пятерка, пятерка, пятерка, пятерка, двойка… двойка?

Провела пальцем влево – история. История? У нее двойка по истории?

Сердце застучало с удвоенной скоростью. История была последней парой по пятницам. Обычно она прогуливала, чтобы пораньше сесть на автобус до Стентрэска. Думала, что это не бросается в глаза. Все три контрольные за семестр она написала в надежде, что и этот учитель не помнит ее в лицо. Проклятие!

Мама будет вне себя от ярости, папа тоже. Вернее – если не забудут спросить. К тому же она может солгать. Никто не будет проверять.

Она вышла из класса, когда Торстен добрался до буквы «Р». Куча времени в запасе, чтобы добраться до автобусного вокзала. Она прокладывала себе дорогу среди охваченных летней эйфорией юнцов, направляющихся в никуда. Шла с толпой, словно плывя по течению, вдоль пешеходных улиц в сторону Сундсгатан, заметила несколько групп выпускников в студенческих фуражках, истерично размахивающих флажками. Что заставляет нормальных людей предаваться таким нелепым сентиментальным занятиям?

Она пробиралась вперед по тротуару, огибая прохожих. Вблизи церковной парковки толпа поредела, и можно было сбавить шаг, перевести дух.

Биргитта уже в пути, в нужном направлении.

Где именно она окажется с точки зрения будущей профессии, ей совершенно безразлично. Заниматься она может чем угодно, при условии, что не придется насиловать себя, предавать свои убеждения. Права человека, женская эмансипация, международные отношения – что-нибудь осмысленное. И плевать, как будет называться ее должность.

Сусанна станет журналисткой. Она уже решила, а Сусанна обычно добивается того, чего хочет.

В каком-то смысле такое упрощенное восприятие реальности даже вызывает зависть. Трендовая одежда и обувь, модная профессия и подходящий круг общения – и все тип-топ. Целеустремленность, незамысловатость – в этом есть что-то привлекательное.

Многие ли из тех, кто ее окружает, точно знают, чего хотят?

Агнета фантазирует о том, что станет писательницей, но из этого ничего не выйдет. Бедняжка. Она печатает свои многословные рассуждения на ужасной походной пишущей машинке с красной лентой. Скорее всего, она окажется за кассой в супермаркете или за прилавком в школьной столовой в Кварндаммской школе. У нее совсем нет напора. Возможно, ей доведется вслух читать свои стихи на поэтическом вечере, организованном муниципалитетом. Далее этого ее писательские успехи не продвинутся.

А вот у Софии, наоборот, все будет в порядке. У деток высокопоставленных социал-демократов обычно все хорошо. Ее ждет какая-нибудь стабильная должность в государственном учреждении, найденная папашей через свои связи, – тоскливая и бюрократическая донельзя.

Она подошла к автобусному вокзалу, увидела, как автобус Norrbottens trafik мигает, собираясь свернуть на Сундсгатан. Но – стоп, что такое? Что там на нем: Эльвсбюн – Видсель – Стентрэск. Это же ее автобус! Крепко обхватив сумку, она кинулась бежать, дико размахивая второй рукой и крича:

– Стой! Стой! Подожди!

В пять часов к ней придет Викинг, она не должна опоздать. Следующий автобус уходит только без четверти четыре.

– Эй, подожди!

Она не заметила булыжника, лежащего на тротуаре. Вообще не поняла, что произошло, пока не растянулась во весь рост на асфальте. Услышала, как кто-то кричит, и лишь потом поняла, что это она сама. Сумка Adidas перелетела через ее голову и вылетела на проезжую часть. Автобус остановился. Черт, как больно – в голове, в ладонях, везде.

– С тобой все в порядке? – крикнул ей водитель.

Она тяжело дышала. Джинсы порвались, колено кровоточило. И ладони – она упала на руки. Разодрала их в кровь. На глаза навернулись слезы – черт, черт, черт.

– Ты поедешь? – с просил водитель.

Она кивнула, осторожно поднялась с асфальта. Двое пассажиров – пожилой мужчина и женщина, вероятно, его жена, вышли из автобуса и помогли ей зайти. Женщина взяла ее сумку, а мужчина поддержал ее на ступеньках.

Водитель забыл взять с нее плату за билет.

И вот автобус с грохотом покатил на север.

Пожилой мужчина достал из автобусной аптечки дезинфицирующую жидкость и несколько бинтов. В армии он был санитаром, заявил он, и закатал на ней джинсы, прежде чем она успела возразить.

– Девочка, – проговорил он, с ужасом уставившись на ожог у нее на икре, – ты что, побывала на пожаре?

– Да, в детстве, – ответила она, как обычно и делала в таких случаях.

Он обработал ее колено и ладони, насколько это было возможно. Дама дала ей какое-то хорошее обезболивающее.

Когда проехали Арнемарк, она заснула, чего с ней почти никогда не случалось. Только задним числом она сообразила: стоило спросить, что за таблетку ей дали.

Когда она проснулась, пожилая пара уже вышла. Растерянно оглядевшись, она увидела, что автобус стоит рядом с новым строящимся мостом через Питеэльвен, они почти на месте.

Она сделала глубокий вдох – в животе щекотало от предвкушения.

У Гуниллы ночные смены в отделении скорой помощи, так что сейчас она должна быть дома. Она начнет ругать ее за то, что она такая неосторожная, и настаивать на том, чтобы как следует перебинтовать рану, но Биргитта только посмеется и отмахнется. Вместо этого Биргитта расскажет ей, что собирается переселиться к ним навсегда. Гунилла ужасно обрадуется и обнимет ее, может быть, они даже пойдут в магазин Сандстрёма и купят новые занавески для ее комнаты. Не то чтобы старые были чем-то нехороши, но Гунилла будет настаивать. В кондитерской Лундберга они купят с собой булочек и пораньше заберут из садика Юакима – самого младшего.

А в пять часов придет Викинг.

Она вздохнула с облегчением.

В Стентрэске с автобуса сошла только она. Колено болело немилосердно. Автобус уехал, оставив ее в целом облаке серых выхлопных газов.

В лицо ей дул свежий ветер с реки и с гор, когда она ковыляла в сторону Страндгатан. Она знала, что жители называют их улицу «Олимпом». Ну и что такого, ведь так и есть. На их улице располагались самые фешенебельные дома в Стентрэске, а их дом, наверное, самый роскошный из всех.

Правда, у нее имелся собственный вход с задней стороны дома, но она почти всегда входила через главный вход. Наружная дверь оказалась заперта, так что она отперла ее своим ключом, бросила на пол сумку Adidas рядом с полочкой для обуви и крикнула:

– Эй! Есть кто дома?

Ответа не последовало.

– Гунилла!

В доме стояла полная тишина, лишь из какого-то щелястого окна доносилось легкое гудение. Солнечный свет казался блеклым и холодным, в углу висела паутина. Папа уехал на какую-то конференцию, это она знала, а Юкке в детском саду, но у Хампуса и Себастиана еще в среду закончились уроки в школе. Они должны быть где-то здесь. Подойдя к окну в гостиной, она выглянула на веранду – нет, у качелей мальчишек нет.

– Гунилла!

Она вошла в кухню. На столе лежала записка.

В одном ухе зазвенело едва слышное дисканто.

Бабушка мальчишек жила в Москоселе, они часто оставались у нее ночевать. Бабушку звали Вера, она рисовала картины – Биргитта была от нее в восторге. Хотя Вера была не ее бабушка и она там никогда не ночевала.

Да и зачем ей убираться в своей комнате? Ведь есть уборщица.

Она сняла джинсы. Подумала, что их, возможно, удастся починить. Надо будет спросить Сусси, она в таком разбирается. Ладони жгло огнем, когда она стала мыть руки. Под кожей застряли мелкие камешки, она выковыряла их швейной иглой.

Потом она прошла по всем комнатам дома на Олимпе и задернула шторы в полной тишине, не включив музыку. Далеко внизу шумела река Питеэльвен – на пути к порогу Стурфорсен, готовилась к прыжку, собиралась с силами для извержения.

Она пошла в спальню папы и Гуниллы. Села на папину половину кровати, где стоял телефон. Поколебавшись, сняла трубку. Закрыла глаза, держа трубку в одной руке, положив другую на рычаг, но потом все же набрала номер Гувера. Он жил в Видселе и обычно держал приличный склад таблеток и других субстанций.

– Не-а, валиум закончился, – заявил он, когда она изложила ему суть дела. – Осталось немого травки, если хочешь.

Не сколько недель назад, после прошлого читательского клуба, она съездила к нему в Видсель и закупила десять таблеток. Тогда в банке осталось всего несколько штук. Какой бездарный торговец – даже не позаботился пополнить свои запасы.

– Можешь спросить Софию Хельстен, – продолжал он. – Когда в прошлый раз приезжали янки, она закупила у меня кучу травы. Кажется, и успокоительного тоже.

Биргитта заморгала.

– София? Хельстен?

– У тебя есть ее номер?

– А какие успокоительные?

Гувер застонал – казалось, он рвет на себе волосы.

– Бензо, точно не помню. Строго говоря, таблетки – не моя стихия. Уверена, что не хочешь сена? Я бы мог скрутить тебе парочку джойнтов.

Она отказалась и положила трубку.

Так и осталась сидеть на папиной кровати, слушая гудение окна – и ли же это грохот порога. Тоска и неприкаянность заполняли вены словно колючей проволокой. Викинг появится только через несколько часов. Она совершенно одна во всем мире, никто ее не видит, даже Бог. Она может делать все, что захочет, – никто не узнает.

Глубокий вдох. Потом она выдвинула ящик папиной тумбочки и достала пачку мужских журналов. Глянцевые обложки с изображениями полуобнаженных женщин, броские рубрики об автомобилях и преступлениях. С последнего раза тут прибавилось несколько новых номеров. Она опустилась на пол, прислонившись спиной к стене, перелистала журнал. На внутреннем развороте – голая девушка, довольно некрасивая, с надутыми губами и затравленным взглядом. Заголовок, видимо, представлял собой цитату: «Ты можешь делать со мной все, что захочешь». В целом текст вкупе с картинкой свою функцию выполняли, посылая в пах заряд возбуждения. Не потому что ее возбуждали женщины, а потому что она идентифицировала себя с ними. Мысль о том, что какой-то мужчина будет делать с ней, что захочет, какое это чувство – быть совсем беспомощной. В реальности это отвратительно, в фантазиях – очень возбуждает. Она полистала еще и нашла «Сексуальные привычки шведского народа», пробежала глазами несколько читательских писем. «Она помогла мне кончить в кинозале», «Летний секс на пастбище», «Она проглотила все до капли», «Я удовлетворил проститутку». Некоторые рассказы были написаны от лица женщины, она выбрала «Сантехник взял меня сзади». Стянула трусики, села попой на холодный паркет. Плюнув на пальцы, принялась медленно ласкать клитор, продолжая читать. Строго говоря, плевать ей не следовало, от этого можно обзавестись грибковой инфекцией, но сейчас не хотелось об этом думать. «Он крепко взял меня за бедра и одним движением ввел свой большой член целиком. Я была такая мокрая, что он скользнул внутрь без всякого сопротивления. Он заполнил меня, кажется, до самого горла, я просто не могла сдержать крик. Потом он начал двигаться – взад-вперед, так что брызги летели…» Уронив журнал на пол, она ввела два пальца во влагалище – указательный и средний, принялась двигать ими туда-сюда, увеличила темп, продолжая массировать клитор правой рукой, нажимая круговыми движениями, потом ввела во влагалище третий палец, о Боже, ох, ах… Когда наступили спазмы, она сжала ноги, оставив пальцы во влагалище и на клиторе – все тело сжималось, спазмы постепенно ослабевали, и шум в голове прекратился. Уперлась головой в стену, ожидая, пока успокоится дыхание. Сидеть было чудовищно неудобно, колено зверски болело. Поднявшись, она понюхала пальцы. Удачно, что утром она приняла душ. Снова надела трусики, похромала в гостевой туалет и помыла руки. Отметила румянец на щеках, блеск в глазах. Потом вернулась обратно в спальню и сложила мужские журналы в том порядке, в котором они лежали. Поправила слегка перекосившуюся тумбочку.

Колючая проволока звенела и гудела еще громче, чем раньше. Неприкаянность нисколько не отпустила.

Часы показывали половину четвертого – до прихода Викинга еще целая вечность. А уж тем более до «Полярного круга».

Мама считает, что ей не следует есть много сладкого, но сейчас ей совершенно плевать. Достав из морозилки упаковку мороженого с тремя вкусами, она разрезала ее пополам и спустилась в гостиную в подвале. Включила телевизор. На первом канале – теннис, открытый чемпионат Франции. Принялась есть ложкой прямо из упаковки – сперва одну половину, потом другую. Бьёрн Борг, похоже, выигрывает. Папа любит теннис, и Викинг тоже. Она попыталась сосредоточиться, но игра ее не увлекала.

Бьёрн Борг выиграл. Имени его противника она не расслышала.

Выключив телевизор, пошла в свою комнату, настолько не находя себе места, что чуть не плакала. Но – стоп, автоответчик! Он мигает!

Под диафрагмой все сжалось. Наверное, ей звонила Гунилла – или Викинг! А что, если он не придет?

Она поспешила к аппарату.

У вас есть. Одно. Новое. Сообщение.

«П-привет, Гитте, это Аг-гнета. Я видела, как ты выходила из автобуса, и окликнула, но ты меня н-не услышала. Мы с мамой сидим в кондитерской Лундберга, если хочешь, приходи попить с нами кофе. А так увидимся в библиотеке…Пока!»

Финальный писк.

Конец. Голосового. Сообщения.

Одним движением она стерла запись. У Агнеты фамилия Мякитало. «Мяки» означает «гора» на финском, а «тало» – «дом». Стало быть, дом на горе, что совершенно не подходит Агнете. Вообще никак. Наоборот. Она живет на первом этаже в квартале Трэск в долине со своей мамашей, у которой маниакально-депрессивный синдром. Оказаться с ними в кафе – самое последнее в списке ее желаний на земле, а звонить Софии и выпрашивать у нее валиум она тоже не собирается. Есть все же какие-то пределы.

Она откинулась на кровать спиной назад, уставилась в потолок.

Может быть, стоит все же накраситься к приходу Викинга?

Хотя с какой стати? Если она его не устраивает, какая есть, то и фиг с ним.

Она потянулась к тумбочке за пакетиком малиновых мармеладок.

– Входи, – сказала она, широко распахивая дверь.

Викинг позвенел перед ней ключами от машины. Волосы у него отросли почти до плеч. Если видеть только его голову, с тонкими чертами лица и длинными ресницами, его можно было принять за девушку. А вот фигура – совсем другое дело. Высокий, мускулистый, широкоплечий – настоящий хоккеист.

– Что это? – спросила она.

– Сдал в понедельник на права, – ответил он, улыбнувшись своей волчьей улыбкой.

Проклятие, до чего же он красивый! Она сделала шаг назад, чтобы пропустить его в дом.

– А-а, – с казала она. – А какую машину ты купил?

Улыбка слегка полиняла, небрежной походкой он пошел за ней в ее комнату.

– У мамаши одолжил, – ответил он.

У его мамы Карин «гольф». Или же «пассат»? Биргитте она нравилась. Карин была социальным работником в муниципалитете. Работала на полставки, чтобы побольше времени проводить дома со Свеном, младшим братом Викинга, отстающим в развитии. Иногда они сидели за столом и пили чай у них дома, пока она ждала Викинга, беседовали о том, как важно дать людям образование и хорошие условия для развития. Карин разговаривала с ней, как со взрослой.

– Что у тебя с ногой?

Сквозь дыру на джинсах виднелась большая повязка. Она показала ему и свои руки.

– Упала.

Он наклонился вперед и посмотрел внимательно.

– Ай-ай, плохо дело, – проговорил он.

Она закрыла дверь. В комнате стало сумеречно – сюда, в подвал, лучи солнца не пробивались. Викинг плюхнулся в ее складное кресло, сама она села на кровать.

– Ты, наверное, догадываешься, что мне довольно тяжело с тобой разговаривать.

Он опустил глаза, глядя на свои руки.

– Я начала тебя бояться, – продолжала она. – Ты меня чертовски напугал. Со мной никто никогда так не обращался. Никогда в жизни.

Он кивнул и сглотнул, по-прежнему глядя на свои руки.

– Понимаю. Я поступил… неправильно. Я правда хочу попросить у тебя прощения.

– И еще на руках у меня остались синяки. Мама спросила, что это и откуда.

Это последнее она присочинила, никаких синяков не осталось, но она просто не смогла удержаться.

Он поднял на нее взгляд – глаза округлились, стали еще более виноватыми.

– Сам не понимаю, что на меня нашло, – пробормотал он. – Понимаю, что ты испугалась – я сам себя испугался. Мне было тяжело. Я много думал о том, что я наделал, и понял, что мне нет оправданий. Если ты хочешь быть со Стефаном, то, конечно – э то твое право, я просто так чудовищно… да, рассердился и расстроился.

– Это ничего не значит, – проговорила Биргитта. – И ты все отлично знаешь. Это не оправдание.

– Понятное дело, нет, – ответил Викинг.

Она занималась сексом со Стефаном Алатало на вечеринке. Там все ужасно перепились, они с Викингом тоже, к тому же она мешала алкоголь с таблетками, так что мозги совершенно отрубились. Викинг бродил по дому в поисках ее, в то время как она кувыркалась со Стефаном в спальне у чьих-то родителей. Узнав об этом, Викинг пришел в ярость.

– Насколько ты был близок к тому, чтобы меня ударить? – спросила она.

Он покачал головой.

– Я бы никогда этого не сделал. Никогда не ударил бы девушку.

– Никогда не говори «никогда». Ты не можешь знать. Вполне вероятно, что очень даже и мог ударить. Со всего размаху.

Он не ответил.

– Мне кажется, – проговорила она, – что ты и сам до конца не понимаешь, до какой степени насилия ты можешь дойти. Ясное дело, тебе тяжело – когда ты осознал, что можешь представлять опасность для других. Ты для того пришел сюда, чтобы я погладила тебя по голове и сказала, что на самом деле ты хороший мальчик? Что все это было недоразумение?

Он закрыл глаза и тяжело вздохнул.

– Вовсе нет, – ответил он.

– А все эти твои постоянные допросы – что я делала и с кем, как ты это назовешь?

Он вскинул глаза, посмотрел на нее с искренним удивлением.

– Что ты хочешь сказать?

Она заполнила легкие воздухом.

– «Что ты делала во вторник?», «А ты правильно ответила на все вопросы в контрольной?»

Он развел руками.

– Но ведь я просто спрашивал! Разговаривал с тобой.

– «Что у тебя на шее?»

– Но ведь это был огромный засос!

Да, строго говоря – его оставил тот парень из отдела пластинок в Tempo.

Викинг откашлялся и постарался сесть прямо, что не так-то легко сделать, сидя в складном кресле. Снова уставился в пол или же на носки своих ботинок.

– Я просто хотел попросить прощения. Не хочу, чтобы ты считала меня свиньей. Ты мне просто нравилась – собственно говоря, ты мне до сих пор нравишься, и я хочу, чтобы мы остались, да, друзьями.

– Друзьями?

Он кивнул и поднял на нее глаза.

– Ты хочешь, чтобы мы продолжали встречаться? – спросила Биргитта.

Он чуть заметно пожал плечами, закусил губу.

– Даже не знаю, – пробормотал он. – А ты?

– Я тоже не знаю, – ответила она. – Это зависит…

– От чего?

– От того, хочу я или нет.

Чуть заметно улыбнувшись, он лукаво посмотрел на нее. Он и вправду самый красивый парень из всех, кого она когда-либо видела. Он словно наэлектризован, весь светится изнутри. Излучает доброту, но это иллюзия. Горько, что мир настолько искажен.

Она взглянула на свои наручные часы и поднялась.

– Мне пора идти, – сказала она. – У нас сегодня читательский клуб.

Он выбрался из кресла.

– Вы до сих пор продолжаете встречаться?

– Скоро закончим.

– Хочешь, подвезу?

– На «пассате»?

– У меня «гольф».

Она воздела глаза к небу.

– Ну хорошо.

Отошла к шкафу, стянула через голову джемпер, достала рубашку. Ощущала спиной взгляды Викинга – ему всегда нравилась ее грудь. Напялила мужской пиджак с подплечниками, купленный в секонд-хенде в Питео. Взяла книгу и бумажник, засунула в сумку. В дверях он на секунду замер, словно хотел ее обнять.

Но потом повернулся и пошел впереди ее к машине.

Остальные уже расселись на мешках, ей пришлось довольствоваться детским диванчиком.

– Почему так получается, что ты всегда опаздываешь? – спросила Карина еще до того, как она успела достать свою книгу. – Почему мы должны сидеть и ждать тебя? Разве твое время более ценное, чем время остальных?

– Да ладно тебе, – откликнулась Сусанна. – Ничего страшного. Здорово, что наконец-то каникулы, правда, Гитте?

Ее первое желание было – подняться, выйти отсюда и никогда больше не возвращаться.

Но поддаваться каждому импульсу – не решение проблемы, как все время внушала ей мама. Не бывает, чтобы все всегда давалось просто. Приходится бороться.

Перед глазами еще стоял профиль Викинга, сидящего за рулем, когда она выходила из машины.

– Береги себя, – сказал он на прощание.

Она не ответила.

Схватив книгу обеими руками, она искала, на что бы опереться.

Ее экземпляр «Убийцы полицейских» был переплетен и весьма потрепан. На самом деле он принадлежал Сванте. На обложке – черно-белый портрет девушки. Биргитта ломала голову, кого же эта картинка должна изображать. Сигбрит Морд, потерпевшей в романе было за сорок, так что это явно не она. Возможно, все очень просто: книги с девушками на обложке раскупают лучше, чем книги с портретами сорокалетних женщин. Вполне возможно, что авторы никак не могли повлиять на выбор обложки. Издательство более всего заботилось о том, чтобы продавать.

– Когда начала выходить серия «Роман об одном преступлении», она оказалась совершенно новаторской. Авторы Май Шёваль и Пер Валё писали не только о кражах и убийствах, они изобличали общество в целом. Режим всегда утверждает, что Швеция – чудесная страна, однако все мы знаем, что нам лгут. Мы слышим, что у нас все лучше всех, однако люди теряют работу. Женщин бьют и насилуют. Детей бросают, люди сидят в одиночестве. «Дом для народа» трещит по швам, и Шёваль и Валё рассматривают его под лупой.

Пока она переводила дух, в помещении царила мертвая тишина. Сусанна интенсивно жевала свою жвачку, Агнета вертела пальцами прядь волос. София сосредоточенно что-то записывала в своем потрепанном блокноте. Только Карина не сводила с нее восхищенных глаз.

– Преступники в романах Шёваль и Валё на самом деле не злые, – продолжала она. – То, что мы привыкли называть «злом», на самом деле уловка, при помощи которой режим скрывает свои собственные преступления.

Карина выпрямилась на пуфике.

– Извини, – проговорила она, – но ты только что дважды употребила слово «режим». Что ты имеешь в виду? Правительство Швеции? Разве «режим» не предполагает диктатуру?

Так-так, начинаем цепляться к словам.

– Можно сказать «верховная власть». Суть от этого не меняется.

Но Карина так легко не сдалась, теперь ей есть что доказывать. Сама-то она вообразила, что совершит головокружительный прыжок из грязи да в князи: потенциальный конструктор ракет, вынужденный пока чистить картошку в доме престарелых. Бесспорное доказательство того, что мир несправедлив и не задействует потенциал своих менее состоятельных граждан. Теперь она подалась вперед, внутри кресла-мешка зашуршали пластмассовые шарики.

– Я обратила внимание на то, что авторы, Шёваль и Валё, часто называют правительство «режимом» во всех десяти романах. Книги были написаны в период с 1965 по 1975 год, когда у власти находились социал-демократы. Ты считаешь, что при них в Швеции была диктатура?

Биргитта покосилась на Софию, но та сидела и сосредоточенно записывала. Похоже, не обиделась. Сама же она вновь боролась с инстинктивным желанием встать и уйти, что она уже проделывала на последних встречах.

– Популярность серии обеспечило то, что авторы так хорошо описали работу полицейских, создали интересные образы, проанализировали причины преступности…

– Работа полицейских вовсе не хорошо описана, – прервала ее Карина. – Наоборот. Они совершают прокол за проколом. Настоящие полицейские работают совсем не так.

– И ты это знаешь лучше всех?

Карина опустила веки – как всегда, когда кокетничала.

– Короче, возьмем самое первое убийство в первом романе. Мы узнаем, что жертву звали Росеанна Макгроу, но ее личность так и не устанавливается. Мартин Бек просто посылает ее описание телеграммой через Атлантику – и все, дело ясное.

Биргитта сжала руки, придется, по крайней мере, попытаться дослушать до конца.

– И что в этом такого? – спросила она нейтральным тоном.

– Вспомните того старичка, которого нашли в квартире в Сольне прошлым летом – того, которого убили две финки. Задушили своими нейлоновыми чулками – вы наверняка читали об этом. Хотя он лежал в своей собственной квартире, пришлось устанавливать личность благодаря карточке у стоматолога, потому что тело вздулось и разложилось.

София подняла руку, словно сидела за партой.

– О какой книге идет речь?

– Не о книге, а о реальном деле, – ответила Карина. – Прошлым летом о нем много писали в газетах.

– Ты имеешь в виду – в вечерних газетах, – уточнила Биргитта, не скрывая насмешки в голосе.

Представители рабочего класса читают бульварные газетенки, она не имела в виду, что у нее есть предрассудки по этому поводу.

– Зубы – они как отпечатки пальцев, – продолжала Карина. – Они уникальны. Эксперты могут установить личность убитого по карточке у стоматолога. В «Росеанне» упоминается о зубах погибшей, но авторы ничего с этим не делают. Если бы повествование было мало-мальски достоверным, ее бы идентифицировали, как положено.

Биргитта прекрасно помнила историю с Росеанной – ее точно идентифицировали, но не за счет зубов или отпечатков пальцев. Обнаружили ее фотографию, и ее друзья и родственники в США опознали ее.

Хотя это на самом деле не имело значения. Вопрос в том, почему Карина решила кидаться в бой по любому поводу. Почему решила провоцировать именно ее, и не только сегодня, но и на всех предыдущих собраниях этой весной? Просто зависть или нечто большее? Может быть, это связано с Викингом? Не поэтому ли Карина все время старается ее прижать? Неужели ей мало младшего брата Сусси? Все это просто бред какой-то. Сусси все не может успокоиться. Карина переехала в комнату Хокана. Сусси слышала через стенку, как они занимаются сексом.

Очевидно, что их встречи подходят к концу, читательский клуб «Полярный круг» клонится к закату. Хотя она и планирует постоянно жить в Стентрэске, у нее нет никакого желания терпеть постоянные унижения по пятницам.

Демонстративно отвернувшись от Карины, она обратилась к Суссанне – та ее всегда поддерживала.

– А ты что думаешь о книге?

Сусанна намотала жвачку на указательный палец. В воздух полетели капельки слюны.

– Мне она показалась суперинтересной. Они пишут о том, какой невыносимой может стать реальность. Полицейские продажны, преступников толкает на преступление бессилие. Все так и есть. Кроме того, здорово было почитать, как работают СМИ. Чувствуется, что авторы в прошлом журналисты. Все это прекрасно описано.

Сусанна откинулась на свою подушку и принялась снова крутить в руках жвачку, весьма довольная собой. Судя по всему, она не утруждала себя сколь-нибудь серьезным анализом текста и содержания. Причиной всему, конечно же, был Кристер. Они с Сусанной часто подолгу разговаривали по телефону, и она либо ужасалась по поводу Карины, либо рассказывала о Кристере. Будущий автомеханик – да-да, такие тоже нужны.

– София, как бы ты описала роман? – спросила Биргитта.

София выпрямилась, отложила ручку и блокнот, подтянула хвостик. Взгляд за стеклами очков ясный и пустой.

– На самом деле авторы описывают в книге множество разных преступлений, – заявила она. – Далеко не все они раскрыты. Например, описываются кража и коррупция при строительстве аэропорта «Стюруп». В книге говорится, что жителей «депортировали», а это наверняка незаконно, и что какой-то высокопоставленный чиновник, непонятно какой, «по крайней мере, смог положить на свой счет в швейцарском банке еще несколько миллионов. Человек, занимавший настолько высокий пост, что любой гражданин устыдился бы своего скромного, чисто формального участия в шведской псевдодемократии и ее надвигающемся полном банкротстве».

Биргитта сидела, молча уставившись на Софию. Столько слов за раз она не произносила с тех самых пор, как читательский клуб собрался на свое первое заседание осенью 1974 года. И сколько пафоса! Должно быть, она специально заучивала фрагмент текста, помнила его наизусть.

– Не совсем понятно, кто это говорит, – продолжала София. – Своего рода голос рассказчика – возможно, сами авторы. Такое тяжело читать. И я считаю, Карина права в том, что касается слова «режим». Оно тут не подходит.

Ага, вот в чем дело! Нельзя критиковать Партию, иначе маленькая соц-демпринцесса обидится.

София поправила на носу очки, снова взяла ручку и уткнулась в свой блокнот. Интересно было бы знать, какой диагноз поставила бы принцессе мамина коллега Сири. Все же у нее не все дома.

– Агнета! – сказала Биргитта, обернувшись к самой незаметной участнице.

Агнета заложила за ухо прядь волос и склонила голову набок.

– На самом деле я согласна с вами с-со всеми, хотя и по-разному, – сказала она. – Там есть голос рассказчика, как ты говоришь, София, и он достаточно назойлив. И работа полицейских наверняка описана не лучшим образом. Но м-мне кажется, что в этом нет ничего страшного. Шёваль и Валё пишут совершенно потрясающе. Великолепные диалоги. Некоторые персонажи весьма неприятные. Я не хотела бы с ними дружить, но читать про них интересно…

Она перелистала свои страницы, исписанные красными буквами.

– Хотя я много размышляла над тем, что хотели сказать авторы, – продолжала она. – Иностранцев они описывают не оч-чень-то корректно. Вы обратили внимание на этого врача, который работает в больнице в Мальмё? Он описан с издевкой, весь такой черный, с черной бородой, рубашка расстегнута до пупа, его имя не выговорить, и он не знает ни одного общеизвестного языка. Настоящий расизм, если п-подумать. Никого из вас это не задело?

Она оглядела всех, ее взгляд остановился на Биргитте.

Чертова сука, кем она себя возомнила? Сидит себе в своей дыре в Трэске и еще смеет обвинять в чем-то Шёваль и Валё?!

Горло сдавило, паника ударила в солнечное сплетение.

Только не гипервентиляция. Не потерять контроль. Это всего лишь приступ страха.

Биргитта уперлась подошвами в пол. Позволила себе прочувствовать все неприятные ощущения разом. Не бежать, не бороться. Она не умрет, не потеряет сознание. Мама совершенно права.

– Я согласна с тобой, – услышала она как сквозь пелену голос Карины. – Они прекрасные писатели. Есть критики, которые считают, что они подражали Эду Макбейну, и они ведь перевели несколько его книг, но это было уже после того, как они начали собственную серию, и мне кажется, что…

Голос Карины рассеялся в тумане, в пальцах хрустело, в голове шумело, если она не справится с этим как можно скорее, то с ней случится настоящий припадок, паническая атака, опасности нет, ничего магического, никакой боли, она просто выдыхает слишком много углекислого газа, это в голове и больше нигде, положить руку на живот и сосредоточиться на своем дыхании, вести себя так, словно ты совершенно спокойна, расслабить плечи, опустить подбородок…

– Гитте, что с тобой, как ты себя чувствуешь?

Рука Агнеты на ее плече, встревоженные глаза над ней.

Никаких глубоких вдохов, сдержаться, справиться.

– Падение уровня сахара, – выдавила она из себя. – Я сегодня мало поела.

– Хочешь, я схожу и куплю тебе поесть? Жареной картошки с соусом?

Биргитта сглотнула. Все смотрели на нее – Сусанна нервно, Карина с любопытством, София как мертвая рыбка.

– Нет-нет, ничего страшного, – выдавила она из себя. – Куплю чего-нибудь по дороге домой. Наверное, пора уже закругляться?

На самом деле они только-только начали. Почему она больше не выносит своих подруг? Что с ними произошло? Или же все дело в ней?

– Есть один момент, который мне хотелось бы обсудить, – сказала Карина.

А кто же еще? Если ей выпал шанс кого-то помучить, она его не упустит.

– То, что ты говорила по поводу зла – что оно от беспомощности, это тоже не так.

Биргитта убрала руку с живота – припадки порой проходили так же внезапно, как и начинались. Осталось лишь легкое мерцание на периферии зрения, остатки расколовшейся реальности. Предупреждение или, вернее, ощущение, насколько все уязвимо.

– Тогда что же такое зло, по-твоему?

Голос звучал напряженно, но не подвел.

– Ты права в том, что зло может быть от беспомощности, но оно может также происходить от мнимой беспомощности. «Если ты не сделаешь, как я говорю, я тебя ударю. Если ты и после этого не сделаешь, как я хочу, я тебя убью». Это объясняет и насилие в отношении женщин, и диктатуру. Они угнетают, унижают, прибегая к угрозам и насилию. Правильное определение – что они злые, а не «неверно понятые».

– Борец за свободу или т-террорист, – проговорила Агнета. – Все зависит от того, кто дает определение.

– Мы каждый день едим животных, но ведь мы не считаем себя из-за этого злодеями, – заявила София, внезапно очнувшаяся от своего рыбьего сна. – Мы убиваем кучу комаров, однако нас не мучает совесть. По крайней мере, в Стентрэске. Но в других местах нельзя есть животных или убивать комаров, как в Индии, например. Там человек, который это делает, считается злым.

– Какая интересная мысль! – воскликнула Агнета, никогда не различавшая подтекста. – Ты хочешь сказать, что зла не с-существует? Что все определяет м-мораль?

Но София уже спряталась обратно в свою ракушку, у нее снова стал совершенно пустой взгляд.

– Ясное дело, зло существует, – возразила Сусанна. – Это один из тех моментов, которые делают нас людьми: что мы способны отличать хорошее от плохого.

Больше Биргитта не могла этого выносить. Она поднялась с детского диванчика.

– Убирать сегодня мне, – сказала она. – Спасибо всем за сегодняшнюю встречу, мы увидимся четвертого июля. В следующий раз твоя очередь, Агнета. У всех есть книга Марка Твена «Приключения Тома Сойера»?

Остальные поднялись, вероятно, немного удивленные таким резким окончанием встречи. Они произносили слова, сливавшиеся в единый гул, объятия, надеваемые куртки, вопросы про выходные, как обычно. Она слышала, что они говорят о Викинге – всегда Викинг.

– Когда он учился водить, с ним ездила мама, Густав отказался, – со смехом рассказывала Сусанна. – Сказал, что слишком нервничает. Мило, правда? Папаша-полицмейстер не может сидеть рядом, когда сын ведет машину…

– А машина у него есть? Собственная?

– У Кристера день рождения накануне мидсоммара, он в первый раз выедет в понедельник.

– Какие красивые ботинки, где купила?

Биргитта отвернулась и закрыла глаза. Уровень адреналина упал, остались дрожь и легкое головокружение. Сегодня ночью она будет одна, весь дом в ее распоряжении. При мысли о темных тенях из углов в ладонях неприятно закололо.

– Пойдем поболтаемся по городу? – спросила она Сусанну.

Сусси – она, по крайней мере, настоящий друг. Сегодня на ней розовая куртка с подплечниками и коричневые ботинки, которые ей маловаты, – в таком виде она ходит только по ОЧЕНЬ ВАЖНОМУ ПОВОДУ.

Сусанна заколебалась.

– Разве что очень недолго, – пробормотала она. – Мы едем домой к Кристеру.

Ее взгляд уже был где-то за дверями, паря над улицами и очнувшимися ото сна клумбами, в мире, залитом тем светом, который может происходить только от незаходящего солнца: темно-желтого, висящего низко над горизонтом.

– Давай созвонимся завтра, – предложила Сусанна. – Я могу зайти в первой половине дня. Может, посмотрим кино?

Гунилла недавно приобрела видеомагнитофон, он пользовался большой популярностью среди соседей. Дома у них имелось всего четыре кассеты – детские фильмы для мальчиков, но Сусанна обладала завидной способностью находить самые недетские фильмы. Они посмотрели уже несколько штук, сидя два дня подряд, пока папа и Гунилла с мальчиками были на Канарских островах. Один назывался «Убийца с ящиком инструментов», второй – «Убийство мотопилой». В обоих суть заключалась в том, чтобы убить и расчленить как можно больше народу при помощи различных приспособлений. Среди прочего голую женщину убивали при помощи гвоздезабивного пистолета – эта сцена как-то особо отпечаталась в сознании. Женщина лежала мертвая на столярном верстаке, широко распахнув глаза и раздвинув ноги, смотрела в пустоту, а во лбу у нее торчал гвоздь. Наверное, это «Убийца с ящиком инструментов».

– Не знаю, получится ли посмотреть кино, – проговорила Биргитта. – У Гуниллы сегодня ночное дежурство, завтра она будет отсыпаться.

Накануне Вальборга ей удалось заманить с собой Сусанну в кино в Эльвсбюне, однако выяснилось, что это не ее. То есть совсем. Если бы выбирала Сусанна, они смотрели бы только фильмы ужасов и/или романтические комедии.

– Окей, позвоню, когда проснусь, – сказала она теперь и уплыла навстречу волнующим приключениям.

Теплый весенний вечер уже поглотил остальных. Из окна все выглядело так красиво, однако Биргитта знала, что за этим кроется. Июньские ночи в Стентрэске сырые и холодные. В прогнозе погоды предупреждали о ночных заморозках.

А где-то там, снаружи, Викинг в зеленом «гольфе» своей мамы.

Биргитта опустилась на детский диванчик, положила пострадавшую ногу на один из мешков и достала из сумочки плитку вафель в шоколаде. Стянула бумажную упаковку, развернула фольгу и принялась осторожно хрустеть. Крошки шоколада посыпались на диванчик. Она попыталась смахнуть их на пол, но от этого они размазались и прилипли к обивке, ах черт.

Викинг, кажется, по-настоящему раскаивается. Хотя что реально: его раскаяние или его агрессия? Вопрос в том, стоит ли давать ему еще шанс. Или это было бы ошибкой? А что, если он действительно ударит ее, нанесет ей увечье?

Однако, с другой стороны, тут нет больше никого, кто бы ей нравился, а ведь она решила остаться жить здесь.

Загнав ногой упаковку от шоколада под диван, она оттащила кресла-мешки в отдел подростковой литературы, погасила свет, заперла двери, сдала ключ администратору полицейского участка и вышла на открытую всем ветрам улицу, решив разыскать Викинга.

В городе толклось немало народу. Гудели моторы машин, гул голосов то усиливался, то стихал. Мужчины шумели. То тут, то там гремела музыка.

– Эй, Гитте, ты с нами?

Компания мальчишек на стареньком «вольво». На самом деле они не хотели брать ее с собой, просто выпендривались друг перед другом.

Народу становилось все больше. На улице Стургатан образовалась пробка, несколько компаний водрузили на крышу своей машины колонки. It’s fun to stay at the YMCA, народ подпевал, Hey people I’m Bobby Brown, кто-то танцевал, Born to be Alive. Зеленого «гольфа» не видно.

Зато она увидела Кристера Шильца и его компашку, они собрались вокруг «форда таунуса» с виниловой крышей. На заднем плане, жуя жвачку, стояла Сусанна. Биргитта подошла к ней.

– Ой, знаешь, тут такой ужас, – выпалила Сусанна, – Ты знаешь Пера-Улу Нильссона – Пелле, приятеля Хокана, того, у которого желтый Puch Dakota, не знаешь? Такой рыжий. Короче, у него, похоже, алкогольное отравление, он блевал, пока не вырубился, аж посинел весь, Викингу пришлось везти его в больницу на промывание желудка. Короче, бедная машина его мамы!

Викинг, в больницу. Она что-то ответила, изобразив интерес.

– Они соревновались, кто больше выпьет, и Пелле выиграл, – продолжала Сусанна. – Что с ними поделаешь? Отнимать у них бутылку? Викинг пока не возвращался, наверное, остался помочь ему там, в больнице – ой-ой-ой, небось весь в блевотине, могу себе представить…

Возможно, Гунилле приходится сейчас принимать перебравшего юнца. И сейчас она стоит рядом с Викингом, выкрикивая, чтобы санитары подогнали носилки и везли пациента на промывание желудка – первая премия в состязании «кто больше выпьет».

– Сусси, ты идешь?

Кристер помахал ей из «таунуса», Сусанна поправила на плече сумку.

– Созвонимся завтра? – бросила она и ушла к Кристеру.

Биргитта развернулась и, оставив позади Стургатан, направилась к зданию больницы. Ветер дул немилосердно, по ощущению лишь несколько градусов выше нуля.

Мама всегда говорила, что нам дана жизнь, чтобы ее прожить, а не война, чтобы ее выиграть. Ясное дело, она может простить. Викинг совершил промашку, но, возможно, это в итоге поможет им сблизиться. На самом деле есть немало аргументов, почему им лучше быть вместе. Они друг для друга – первая большая любовь. Изначальная влюбленность затем переросла в нечто большее. С сексом у них все прекрасно. К тому же они великолепно вписывались вместе в ту большую компанию друзей, частью которой она планировала стать.

Как он обрадуется, какое облегчение испытает, когда она сообщит ему эту новость: она все обдумала и готова принять его обратно.

Она подняла воротник пиджака. Солнце светило прямо в лицо, красное, как кровавый пудинг. Подъем, ведущий наверх, на гору Кольбергет, был затяжной и казался бесконечным. Гунилла всегда ездила на работу на велосипеде, и зимой, и летом, говоря, что больше ей моциона и не нужно. Вверх и вниз по Бэкосен и Кольбергет, никогда не растолстеешь. Больница Стентрэска находилась за холмом.

Зеленый «гольф» она увидела сразу. Машина стояла чуть в стороне от приемного покоя, под фонарем, который горел, несмотря на дневной свет. Одна задняя дверь широко распахнута – наверное, Викингу пришлось оставить ее открытой, когда он тащил пьяного победителя к врачам. Но почему же он припарковался так далеко от приемного покоя? Свет в машине не горел, но Биргитте показалось, что внутри кто-то шевелится. Так ему еще не удалось вытащить пьянчужку? Может быть, ему нужна помощь?

Она поспешила к машине, выбрав короткую дорогу через рощицу рядом с парковкой. Да, из машины торчат две ноги, Викингу явно нужна помощь, хотя стоп, там два человека – картинка не складывалась.

Биргитта замерла на полушаге, охваченная внезапными сомнениями. Притаилась за деревом в рощице, невидимая в своем темном пиджаке и темно-синих джинсах. Беззвучно сделала несколько шагов вправо, потом несколько шагов вперед, и еще несколько.

На заднем сиденье полулежал на спине Викинг. Его белые мускулистые ноги торчали наружу. Между его ног примостилась на корточках маленькая фигурка, на поясе джинсов мерцал в свете фонаря лейбл Puss & Kram. Голова ритмично двигалась вверх-вниз в районе его паха, Биргитта видела, как прыгал хвостик у нее на затылке. Он прыгал и прыгал, взлетал и пританцовывал. Поначалу мозг не включился. Не сразу. Потом она услышала стон – так обычно стонал Викинг перед семяизвержением.

Реальность застигла ее врасплох, выдавила весь воздух из легких. Она делает ему минет. София делает ему минет на парковке у больницы на заднем сиденье машины его мамы.

Под ногами разверзлась пропасть, бездонная пустота.

Дом встретил ее темными тенями. Тишина лежала плотным покрывалом. Закрыв за собой дверь в окружающий мир, она пошла вниз, ко дну, где нет кислорода.

Если бы она могла, она бы закричала. Ее голос эхом отскочил бы от картин на стенах и ковров на полу, от этого крика лопнули бы зеркала и рухнули шторы, но она пребывала в немоте.

Она знает, что надо сделать.

Проплыла в кухню, бросила взгляд на ящик с ножами. Вокруг словно зазвучал голос Карины: «Ты действительно собиралась покончить с собой, когда резала себе вены, или просто хотела привлечь к себе внимание?»

С ножами покончено.

Прошла через заднюю кухню в прачечную. Вероятно, ее вырвет – она судорожно сглотнула. Веревки для сушки белья, сушильный шкаф, гладилка. Она достала утюг, включила в розетку. Повернула термостат на «ОТПАРИВАНИЕ». Поставила его на стиральную машину и сняла джинсы. Все тело ныло. Рана на колене снова начала кровоточить, бинты пропитались кровью. Она ничего не чувствовала. Села на гладильный стол. В голове стоял беспрерывный гул. Она пыталась расслышать пощелкивание утюга, когда температура поднялась до нужной отметки. Весь мир стал кровавокрасным. Где-то в глубине ее сознания запела свою песню группа Nationalteatern:

Лампочка на утюге погасла, температура достигнута. Биргитта плюнула на подошву утюга – зашипело.

Глубокий вдох. Подняла утюг к потолку. Он показался тяжелым и стабильным. Закрыв глаза, сделала еще несколько вдохов, так что кровь застучала в ушах.

Затем опустила утюг и, прицелившись, прижала его к внутренней поверхности левого бедра.

И наконец вырвался крик.

А дальше ее накрыло волной, смывающей боль.

В апреле 1999 года Гитте Ланде́н-Батрачка защитила диссертацию в Сёдертёрнской высшей школе. В тот же самый день произошла кровавая бойня в школе «Колумбайн», что, вероятно, можно воспринять как роковую случайность.

В ее диссертации анализируется первый в мире крупномасштабный эксперимент – политические решения принимались с учетом гендерных факторов. Исследование проводилось в рамках программы шведских муниципалитетов «Муниципалитеты и равноправие». Девять комиссий в шести муниципалитетах Швеции в течение полутора лет исследовали, как политические решения влияют на мужчин с одной стороны и женщин с другой.

Например, если на улице расширят тротуар, то это повлечет за собой целый ряд последствий.

Экологические: Улучшится ли качество воздуха, поскольку на улице станет меньше машин? Или оно ухудшится из-за пробок?

Экономические: Увеличится ли оборот в магазинах, расположенных на этой улице, поскольку здесь станет больше прохожих? Или снизится, потому что никто не сможет припарковаться?

Гендерные: Кому пойдут на пользу более широкие тротуары? Женщинам или мужчинам? Получит ли какая-либо группа больший или меньший доступ к общественному пространству за счет другой группы?

Для того чтобы ответить на последний вопрос, придется сначала изучить специфические условия поведения женщин и мужчин, в связи с чем был сконструирован инструмент для измерения и взвешивания феномена равноправия. Его назвали «метод 3Р», что расшифровывается как Репрезентативность, Ресурсы и Реалии.

В самих опытах Гитте не участвовала, а лишь проанализировала собранные материалы, сосредоточившись в первую очередь на разработке «метода 3Р».

Исследование оказалось новаторским, и диссертация Гитте привлекла к себе повышенное внимание. Например, однажды в четверг она стала гостем программы на канале TV4. Перед тем она сильно нервничала и, уходя, не помнила ни слова из того, что там сказала. Двое коллег по кафедре по слали ей после этого эсэмэски, написав, что видели ее по телевизору и что она «хорошо выступила».

Новая фамилия Гитте заслуживает отдельного пассажа: то, что фамилия явно сконструированная, неслучайно. Это было политическое решение. Гитте решила открыто продемонстрировать свою солидарность с трудящимися, подчеркивая контраст со своей фамилией Ланде́н, более характерной для среднего класса. Фамилию Ланде́н она оставила, поскольку не стыдилась того, кто она есть – по крайней мере, теперь, – но ей хотелось носить имя, воплощающее в себе того человека, которым она стала.

На момент защиты диссертации проблемы с коленом еще не достигли тех пропорций, которые серьезно ограничили бы ее способность к передвижению. Короче говоря, в ее жизни началась светлая полоса.

На самом деле гендерные исследования стали для Гитте бесконечным открытием нового. Благодаря этим знаниям мир сделался понятен и объясним, а тоска, которую она ощущала с детства, впервые отпустила. Учеба совпала с тем, что врач прописал ей ципрамил, чем, возможно, отчасти и объясняется улучшение ее психического состояния. А также тем фактом, что в то время она познакомилась с Улофом, за которого впоследствии вышла замуж.

Взять хотя бы такой момент, как мониторинг положения девочек и мальчиков в шведской системе образования, – к этим данным она получила доступ благодаря исследованиям. Для Гитте это было все равно что отдернуть штору – вернее, поднять занавес, обнажив реальность, о которой она раньше лишь догадывалась. В детские и подростковые годы она подозревала, что за кулисами скрываются тени, что переживания и факты воспринимаются лишь фрагментарно, но только гендерный научный анализ показал реальность во всей ее обнаженной неприглядности.

Несколько примеров того, что ей открылось:

• Мальчикам с плохой успеваемостью в классе уделялось почти все внимание, в то время как хорошо учившимся девочкам оно практически не уделялось вообще.

• Учителя старших классов часто не различали девочек, в то время как про мальчиков помнили их имена и особенности (при мысли о своем бывшем классном руководителе Торстене она по-прежнему ощущала горечь).

• Учебные программы на уровне гимназии, где доминировали мальчики, обходились муниципалитету в два раза дороже, чем те, где большинство учащихся составляли девочки, – аналогично тому, как меры по сокращению мужской безработицы оказывались вдвое дороже мер по сокращению женской безработицы.

Тому, кому однажды явилась Истина, трудно вернуться в прежнее слепое наивное состояние. Чувство избранности и просвещенности имеет тенденцию заслонять прежние разумные проявления – такие как толерантность и склонность к компромиссу.

При этом неважно, о чем идет речь – о политике, религии или футболе.