На лугу уцелевшие собрали запасы еды и топлива: каждую щепку, каждую каплю бензина, а также палатки, постельные принадлежности, все лекарства и перевязочные материалы, какие удалось вытащить из аптеки. Развели костерки, чтобы согреться; большие костры разожгут после наступления темноты.

Ноэль обходил периметр с винтовкой наперевес в компании Элли. Рубен рысил за ней по пятам. Ноэль молчал; возможно, ему не давало покоя содеянное. А может быть, и нет: как ни потрясло Элли поначалу убийство Киры, она уже почти и думать о ней забыла. У нее сейчас были проблемы поважнее: люди обращались к ней за советом. Они ждали, что Милли позаботится о них, а Элли подскажет, что делать. Вполне справедливо. Это ее работа, ее обязанность, и Элли искренне радовалась этому: слишком часто она ощущала страшную опустошенность, словно все пережитое вынуло из нее душу. Она все равно что воздушный шарик (Элли почти рассмешило это сравнение): дряблая, пустая оболочка, которая сдуется, если постоянно чем-нибудь не подкачивать.

У нее нет ни семьи, ни веры. Ничего, кроме работы. Нет даже собаки – хотя Рубен, похоже, удочерил ее. Ты ему понравилась, говорила Мэдлин. Маленький негодник, похоже, теперь больше тянулся к Элли, чем к законной хозяйке. Элли оглянулась на лагерь, но не смогла разглядеть Мэдлин в толпе; единственной узнаваемой фигурой была Милли, снующая от палатки к палатке в своем розовом пуховике.

Возможно, Рубен учуял на Мэдлин следы тварей: она до сих пор страдала от ран и держалась исключительно на таблетках. В каком-то смысле чудовища и на ней оставили свою метку. У всех остальных травмы были вызваны шоком, обморожением и несчастными случаями: обычно тем, до кого добирались твари, никакая помощь уже не была нужна.

Изучив семейную Библию Харперов, викарий растеряла всю энергию. Скорее всего, от усталости и травм, но Элли опасалась, что тут нечто похуже. Милли под завязку накачала Мэдлин антибиотиками, но они пока что не помогли.

Элли с Ноэлем завершили обход. Вокруг инвалидного кресла Мэдлин собралась толпа: бледная и измученная, викарий как могла старалась подарить своей пастве надежду. Заметив в толпе Милли, Элли протиснулась к ней.

– Господь не забыл нас, – говорила Мэдлин. – Он по-прежнему здесь, по-прежнему смотрит на нас. Я не претендую на то, чтобы знать Его волю, почему это случилось и будет ли этому конец. Возможно, нас еще помилуют. Но мы должны верить. Я не имею в виду фундаментализм. Последнее, что нам сейчас нужно, – это ополчиться друг на друга и начать выискивать мнимых грешников. Мы все грешники, помните? Но мы также любимы Богом. Это и есть наша вера. Как друг в друга, так и в Него. В то, что мы не брошены. Что все не безнадежно. Если мы дадим друг другу силу и утешение, защитим друг друга, то сможем пройти через это.

Она была бледнее обычного, ее лоб лоснился от пота.

– Как она? – прошептала Элли.

Милли пожала плечами.

– У нее жар. Даю парацетамол и дигидрокодеин от боли. Нужно проверить повязки, когда она закончит проповедовать. – Милли прикусила губу. – Не нравится мне эта рана.

– Заражение?

– Вполне возможно. Хрен знает, что у этих тварей под когтями и где они ими ковыряются. Не уверена, что антибиотики тут помогут.

Толпа заволновалась: Мэдлин начала раскачиваться в кресле.

– Из глубин да воспрянут, – бормотала она. Ее глаза закатились, видны были лишь белки. – В глубинах дремлют за веком век. Тьма кромешная – их ковчег. Разгар зимы, на излете год; быть может, солнце уж не взойдет? Последнее солнцестояние. Тьма древняя, тьма предвечная. Гиннунгагап. Тоху-ва-боху. Бездна. Пустота. Прорва. Хаос. Из глубин предвечной тьмы восстанет Тиамат, призывая Абзу вернуться к жизни. Ее дети: Эребус, Никс. Левиафан и Бегемот следуют за ними, и Джагганатхи у них в услужении. Предвечная ночь. Предвечная ночь. На что уповать? На что уповать? Свет мира. Свет мира…

Руки Мэдлин заполошно взметнулись, кресло покачнулось и опрокинулось. Послышались встревоженные возгласы, и люди бросились к ней.

– Блядство, – проговорила Милли.

Мэдлин отнесли в палатку. С ее лица градом катился пот, лоб пылал. Милли выгнала почти всех, кроме Элли и Кейт, после чего сняла с Мэдлин куртку и свитер.

Мэдлин по-прежнему закатывала глаза. Она была в сознании, но ни на что не реагировала и ничего, кроме боли, как будто не замечала. Что-то пропитало рубашку у нее на спине. От нее неприятно пахло, и запах усилился, когда Милли отлепила ткань. Повязки на спине промокли и обесцветились, из-под них сочилась густая желто-коричневая жижа.

– Черт, – сказала Милли. – Плохо дело.

Когда она сняла повязки, зловоние стало невыносимым. Кожа вокруг раны побагровела и покрылась тонкими прожилками, а сам порез вспух крокодильим гребнем, словно Мэдлин превращалась в рептилию. Элли покачала головой; называется, не было печали. Швы натянулись, склеились и покрылись гнойной коркой.

– Заражение? – спросила Элли.

– Блядь, Эль, сама-то как думаешь? Кейт, подашь рюкзак? И воды горячей.

– Что мы можем сделать? – спросила Элли. – Есть варианты?

Милли покачала головой.

– Антибиотики, обезболивающее, обильное питье и тепло. Ну и еще молитвы. Эта срань распространяется чертовски быстро.

Кейт принесла рюкзак; Милли порылась в нем и достала упаковку таблеток.

– Это самое сильное, что у нас есть. – Она уныло посмотрела на рану Мэдлин. – А я-то думала, что нам стоит беспокоиться только о новых микробах.

– А?

– Устойчивость к антибиотикам, – сказала Милли. – Мы наблюдаем все больше и больше штаммов бактерий, устойчивых к антибиотикам, а новые антибиотики не разрабатывали уже годами. Больше всего мы опасаемся, что один из штаммов вызовет эпидемию. Какими бы микробами ни заразили ее эти твари, я думаю, они очень древние. И судя по виду, столь же паршивые. – Она отложила упаковку.

Кейт вернулась с Ноэлем, который нес пышущий паром кувшин. Милли опрыскала руки дезинфицирующим гелем.

– Поехали.

Она промыла и очистила рану Мэдлин. Викарий стонала от ее прикосновений, потея сильнее прежнего; спутанные пряди волос облепили ей лоб и щеки. Даже промытая, рана выглядела немногим лучше – по-прежнему ужасно опухшая и красная. Милли наложила мазь, затем новую повязку.

– Усадите ее, – сказала она.

Ноэль приподнял Мэдлин за плечи, обернув ее одеялом. Она дрожала, глаза были полузакрыты, голова запрокинулась.

– Мэд? Открывай ротик, как сказал епископ актриске… – Милли криво усмехнулась. – Мэд?

Мэдлин заморгала и наконец посмотрела на нее.

– Вот умница. Ма-ла-дец! У нас есть обезболивающие и антибиотики, нужно их принять, ладно?

– Fiat lux, – проговорила Мэдлин.

– А? Мэдлин, ты меня понимаешь?

– Ах, да. Милли?

– Она самая. Итак, сперва обезболивающее.

Милли держала в рюкзаке еще пару баночек газировки – то ли для себя, то ли для пациентов. Она открыла одну из них.

– Надеюсь, ты любишь вишневую колу.

– Ненавижу пиздец как, – пробормотала Мэдлин.

Элли не смогла сдержать смех.

– Ладно, подруга, считай, что это лекарство. Опять же, там сахар. А тебе нужны углеводы. Вот.

Заставив Мэдлин проглотить таблетки, Милли помогла ей улечься набок.

– Как себя чувствуешь?

Стуча зубами, Мэдлин проговорила:

– Х-хуево.

Милли подоткнула ей одеяло, потом нашла еще одно.

– Тут где-то лежат бутылки с кипятком, – сказала она Кейт. – Принеси мне парочку. – Посмотрев на Элли, она пожала плечами. – Делаем, что в наших силах.

– De profundis, – прошептала Мэдлин. Ее глаза снова закатились. – De profundis, Domine. Fiat lux. Fiat lux.

– О чем это она? – спросила Элли.

– Я бы сказала, что она говорит на языках, – ответила Милли, – но по-моему, это латынь.

– Похоже на то. – Ноэль наклонился, открыл рот, но не успел ничего сказать, как Мэдлин снова заговорила, на этот раз громче:

– Внизу, во тьме, в предвечной тьме. В глубинах Хаоса вижу их шевеление. Великаны. Тирсы. Они восстанут! Восстанут! Из Гиннунгагапа, с трупного берега Настрёнда, Ймир и его отродье, Вёрнир и Сурт, Восуд и Хирроккин, переходят Черную реку в поисках ненавистного света. Они восстанут! Восстанут! Из Дубноса, из Дома Донна, явятся Йсбаддаден и Кантриг Бвт, Бендит-и-Мамау с грозными кораниаидами у них в свите! Из Ганзира и Иркаллы придут Абзу, Тиамат, Эребос и Никс с сонмами акрабуамелу, чей взгляд – сама смерть! Тоху ва-боху. Тоху ва-боху. Внизу, в пасти Хаоса, Апеп, Тифон, Эвримедон, Айгайон предчувствуют окончательную смерть солнца! Из Бездны поднимаются Чернобог, Уиро, Лотан, Тлальтекухтли! В глубинном предвечном мраке обитают Унхцегила, Туннану, Фалак, Иллуянка! Из древней ночи приходят Вритра, Амацу-Микабоши, Батара Кала, Ниргали, Раван и маршируют легионы Кравьяда. Они поднимаются! Они поднимаются! Старые боги просыпаются, солнце умирает. Вода и твердь погибнут, и предвечная ночь наступит навсегда. De profundis, Domine! De profundis! Fiat lux! Fiat lux!

Ее глаза закрылись. Она заснула.

– Это что сейчас было? – спросила Элли.

– Черт побери, если б я знал, – сказал Ноэль. – Последние слова были на латыни, и где-то в середине я услышал валлийский, но остальное…

Некоторое время все молчали. Сказать было нечего.

Выйдя из палатки, Элли почувствовала запах жарящегося бекона. Несмотря на стойкий запах от раны Мэдлин, в животе заурчало; она не могла вспомнить, когда в последний раз толком поела. Она проследила, откуда исходит запах, – от ряда побитых мангалов, которые установил Вазончик. Ешьте, пейте, веселитесь – нынче ночью все умрем.

Вазончик сунул ей половину багета с беконом, и Элли бродила по лагерю, хрустя им. Хлеб оказался черствым, бекон и близко не был таким хрустящим, как она любила, но сейчас это – пища богов. Не говоря уже о том, что это, возможно, последний сэндвич с беконом, который она съест: остались только консервы и сушеные продукты. Впрочем, не факт, что хоть кому-то суждено прожить достаточно долго, чтобы снова проголодаться.

Почувствовав у ног какую-то возню, она глянула вниз и увидела Рубена, который смотрел на нее с одухотворенным видом раннехристианского аскета, уморившего себя голодом за веру. Он изрядно подпортил впечатление, пару раз облизнувшись.

– Ты небось уже на половину своего веса налопался, мелкий засранец, – проворчала Элли, но оторвала ему кусок багета. Рубен, виляя хвостом, рысью побежал за ней.

– Элли?

Это была Джесс Харпер, с ребенком в слинге. Она тут же попятилась, словно ожидая, что ее прогонят.

– Да, милая?

«Милая». Лицо Джесс сразу просветлело.

– Привет, – сказала она. – Вы в порядке?

– Бывало и хуже, – ответила Элли.

Джесс кивнула. Помолчав немного, она заговорила:

– Викарий проснулась.

– Да?

– Доктор Эммануэль… то есть Милли… просила вам передать. Она проснулась и в сознании.

– В сознании?

– Да. В сознании. Хочет с вами поговорить.

– Милли?

– Викарий. Говорит, это очень важно.

Элли хотелось закурить, и она вспомнила о сигаретах в кармане. Что ж, с этим придется подождать… Она вздохнула.

– Ладно. Веди, Макдуф.

Джесс нахмурилась, не поняв шутки, но пожала плечами и направилась к палатке Мэдлин. Потирая глаза, Элли последовала за ней.