В гораздо более худших обстоятельствах Мандельштам выработал формулу нашего пребывания в отечестве: «Мы живем, под собою не чуя страны». После аннексии Крыма, на фоне нарастающего патриотического подъема многих не покидает ощущение, что страна, в которой они родились, которую искренне любили, вдруг исчезла. Словно кто-то сдернул пелену, сотканную из рахманиновской музыки, подмосковной сирени и ахматовской поэзии, а под ней оказалось жуткое босховское чудовище, всклокоченное, ревущее, клацающее окровавленными зубами. Смотреть ему в глаза страшно, еще страшнее осознавать, что вот такая она и есть, наша страна.

На самом деле, боюсь, вся прелесть России как раз и состоит в хрустальной хрупкости ее красоты, дарующей одним беспокойство Достоевского, другим – истерику Цветаевой, третьим – фатализм Чехова, четвертым – сарказм Булгакова, пятым – снобизм Набокова. Ощущение бездны, простирающейся не где-то, а под самыми нашими ногами, и есть нерв большой русской культуры. Создал бы Бунин «Темные аллеи», если бы не было «Окаянных дней»? Мог ли Шостакович родиться в Швейцарии среди всех ее незабудок? Боюсь, он и во Франции родиться не мог бы. Разве в Германии, и то – исключительно после Версальского позора так, чтобы угодить в самую жуть фашистской диктатуры. Седьмую симфонию нельзя написать, любуясь альпийской идиллией. Такие вещи рождаются только на краю бездны. Дыхание сдавлено, ноги дрожат, вы хватаете воздух руками, то ли балансируя, то ли надеясь на что-то. И, наконец, все-таки заставляете себя выпрямиться и заглянуть вниз.

Я думаю, что время заглянуть вниз пришло для всех нас. Запомните как следует то, что вы видите. Иллюзии, в которых многие живут, сколь прекрасны, столь и опасны. Не только макьято, «Винзавод» и «Парк Горького», но и Рахманинов с Шостаковичем – тонкий, почти прозрачный пол, под которым все то же – обида, разочарование, злоба, зависть, ненависть ко всему, что выше, лучше, красивее. Там, под хрустальной хрупкостью – трудный беспросветный быт, в котором мало познания и много печали.

Я часто езжу по старинным русским усадьбам. Ушедшая жизнь ушедших семей, которые создавали Российскую империю. Большинство этих прекрасных дворцов с древнеримскими портиками и колоннами находятся в запустении. Когда-то там кипела жизнь, прогуливались изящные дамы и уверенные в себе кавалеры в эполетах. Звенели шпоры, звучала французская речь, играла музыка, неторопливо велись длинные русские разговоры о несправедливости мироустройства. Когда время разговоров прошло и история снесла все эти эполеты со шпорами в небытие, дворцы разграбили. Подлинный русский мир, как джунгли, постепенно поглотил и портики и колонны: дома потрескались и просели, штукатурка облетела, танцевальные залы и будуары облюбовали подростки для своих неумелых утех да алкоголики. Там они любили, бухали, ели, жгли костры из паркета, справляли нужду, там же оставили и свой след в истории, состоящий, как правило, из трех букв.

Оглядывая окрестности разграбленных усадеб, понимаешь, что водворение «справедливого мироустройства» счастья так называемому народу не принесло. Кругом – разбитые дороги, мусор, вросшие в природу тракторы и машины, нищенские хибары, собранные из досок, обломков контейнеров и покрышек, покосившиеся и жалкие. То же может случиться и с нынешней страной, которую так легко проклинать и левым и правым, еще легче, чем Российскую империю.