Показательна судьба Никона, который стал орудием большой русской политики, ошибочно полагая, что вознесен на свои вершины самим Богом. Никон пользовался титулом «великого государя», который из всех предстоятелей Русской церкви до того был закреплен, кажется, только за дедом Алексея Михайловича, патриархом Филаретом. Правда, в жилах Филарета текла царская, романовская, кровь, а в жилах Никона – крестьянская, мордовская. Филарет – племянник царя Ивана Грозного, двоюродный брат царя Федора Ивановича и, наконец, отец царя Михаила Федоровича. А кто такой Никон? Никитка Минов. Так его звали в миру. Незначащий червь мира сего, дерзнувший называться «великим государем».

Правда, одного титула Никону было мало. Он считал себя не только равным природному царю, Алексею Михайловичу, но даже осмелился ставить духовную власть выше светской: «…солнце нам показа власть архиерейскую, месяц же показа власть царскую, ибо солнце вящи светит во дни, яко архиерей душам, меньшее же светило – в нощи, еже есть телу».

Очень скоро «меньшее светило», то есть царь Алексей Михайлович, даст понять патриарху, что в России вообще-то существует только одно светило. Именно оно зажигает остальные. Ну или тушит. Блистательно исполнив роль тарана русской старины, Никон стал не нужен. Царь Алексей легко очаровывался людьми и был, вероятно, даже привязан к патриарху. Но Никону в какой-то момент отказало чувство меры, а главное, чувство места – важнейшее для любого прирученного любимца, состоящего при особе абсолютного монарха.

По иронии судьбы, Никона прикончат тем же «вселенским» оружием, которым он разил своих врагов – староверов. Патриарха низложит, наверное, самый представительный православный собор в истории Русской церкви, поистине вселенский, который будет заседать в Москве в 1666–1667 годах. На нем присутствовали 12 иностранных архиереев, в том числе два вселенских патриарха, Александрийский и Антиохийский, пять митрополитов Константинопольского патриархата, другие представители Православных церквей Востока. Этот же собор окончательно анафематствует раскольников и пригрозит им «телесными озлоблениями».

Митрополит Газы Паисий Лигарид будет петь царю: «Поистине наш державнейший царь, государь Алексей Михайлович, столь сведущ в делах церковных, что можно думать, будто целую жизнь был архиереем. Ты, Богом почтенный царю Алексие, воистину человек Божий». Паисий не только находился на содержании у Алексея Михайловича. Щедрые подарки получали многие греческие иерархи, в то время весьма нуждавшиеся (это, кстати говоря, стало существенным фактором их особого рвения в деле соединения Руси со вселенской матерью Церковью). Любопытно, что Паисий Лигарид – первый деятель русской церковной истории, который подрабатывал еще и торговлей табаком. Аввакум упоминает, что один келарь Пафнутьева монастыря разжился у Паисия аж шестьюдесятью пудами табака, домрой и «иными монастырскими тайными вещами, что игравше творят».

«Вы боитесь будущего, – обращается митрополит Паисий к иерархам Церкви, – чтобы какой-нибудь новый государь, сделавшись самовластным… не поработил бы Церковь российскую. Нет, нет! У доброго царя будет еще добрее сын его наследник». Видимо, Паисий «перепился табаку», как тогда говорили. Сын царя Алексея, Петр Великий, упразднит в 1700 году патриаршество и превратит господствующую Церковь в ведомство империи, духовную коллегию, по примеру мануфактурной или адмиралтейской.

Как я уже сказал прежде, раскол – это вопрос прежде всего силы. Он стал столкновением двух энергий – государственной и человеческой. И это противостояние отчетливо ощущается за всем кажущимся мелкотемьем тогдашних споров. Ключевский назвал реформу Никона «искусом церковного послушания» и «пастырской игрой религиозной совестью пасомых». Проблема расколоучителей, в частности Аввакума, состояла в отсутствии у них «столь гибкой совести», какая нужна была власти, то есть Никону и царю Алексею Михайловичу с его «вселенским» проектом.

Гибкость совести – важное качество для подданных любой деспотии. Поначалу, с непривычки, это может вызывать у них некоторые неудобства и даже озлобление, как, собственно, и произошло в России середины XVII века, в пору зарождения романовского абсолютизма. Но потом многие привыкают. «Все поняли, что дело не в древнем или новом благочестии, – продолжает Ключевский, – а в том, остаться ли на епископской кафедре без паствы или пойти с паствой без кафедры». «Ничто же тако раскол творит в церквах, якоже любоначалие во властех», – чеканит Аввакум. Именно «любоначалие во властех» или низкопоклонство перед начальниками в ущерб совести и истине, как ее понимали раскольники, – и есть корень зла.

Приближенный Никона, будущий патриарх Иоаким, точно выразил смысл своего служения: «Аз-де, государь, не знаю ни старые веры, ни новыя, но что велят начальницы, то и готов творити и слушати их во всем». В отличие от Никона, неготового слушать «начальницы» во всем, Иоаким мирно умрет законным патриархом, в 1690 году. Протопоп Аввакум в письме к царю юродствовал, но, очевидно, был очень близок к сути происходящего: «Хотя медведя дай нам в олтар-ет, и мы рады тебя, государя, тешить, лише нам погребы давай да кормы с дворца».

Протопоп не раз будет подчеркивать материальный соблазн компромисса с царством, который в конечном итоге оборачивается служением дьяволу: «Посмотри-тко на рожу ту, на брюхо то… толст ведь ты! Как в дверь небесную вместитися хочешь! Узка бо есть и тесен путь». Библейский царь и священник Мелхисидек, например, «не искал ренских, и романей (названия популярных тогда вин. – Н.У.), и водок, и вин процеженных, и пива с кордомоном, и медов малиновых, и вишневых, и белых розных крепких… На вороных в каретах не тешился, ездя!.. А ты хто? В карету сядет, растопырится, что пузырь на воде, сидя на подушке, расчесав волосы, что девка, да едет, выставя рожу, по площади, чтобы черницы… любили… А ныне уж содружился ты с бесами… в карете с тобою же ездят и в соборную церковь и в верх к царю под руки тебя водят».

Как власть видела в раскольниках врагов не только Церкви, но и государства, так и раскольники считали Церковь и государство, отпавшие от веры отцов, порождением антихриста. Православная симфония, а по сути, подчинение Церкви государству, принятое у восточных христиан, оборачивалось теперь «антихристовой» симфонией. С тех пор староверы словно самоустранятся из ландшафта русской жизни и будут сохранять дистанцию к официальной России, даже когда отношение власти начиная с Петра Великого станет к ним смягчаться. Причем нечистой будет считаться вся полнота обычной русской жизни, которая текла себе без особого злого умысла по отношению к раскольникам. Уже с конца XVII века появляются детальные регламентации общения староверов с «внешними». Например, «закупаемое на торгу брашно» и «питие» надлежало «очищать» – следовало класть многочисленные поклоны и произносить особую очистительную молитву «от торжищных нечистот».