Послесловие

Кто здесь главный?

Цепь размышлений началась вроде бы с невинного вопроса; впрочем, почти все заковыристые вопросы невинны на вид. Студент. Письмо. Клубок размышлений, который срочно необходимо распутать: «Уважаемый профессор Фостер! Что Вы думаете о…»

Так вышло, что этот клубок я распутываю всю жизнь. Некто, назову его Стивен, прислал мне электронное письмо с вопросом, который в той или иной форме мне задавали уже много-много раз. Если коротко: «Откуда Вы знаете, что правы?» Полный вариант куда дотошнее. Вот вам нечто вроде гибрида вопроса Стивена и вопросов, заданных мне раньше:

Есть у меня один вопрос. Допустим, в рассказе я замечаю то, что кажется мне символом (скажем, слепого), делюсь своим «открытием» с друзьями, и они соглашаются. Но на самом деле писатель придумал этого героя, когда, сидя за письменным столом, увидел, как по тротуару идет незрячий человек.

И что я хочу знать: стоит ли безоговорочно доверяться авторам, ломать голову над тем, что они хотят сказать своими произведениями, особенно если сами они пока еще не зарекомендовали себя хорошими писателями?

Это, конечно, основной и самый сложный вопрос литературного анализа: откуда мы знаем, что мы правы, что мы точны, что мы, наконец, справедливо судим? Получается, нужно отвечать сразу на несколько вопросов, так давайте же разберемся с первыми двумя: можем ли мы быть уверенными, что читаем правильно, и если да, то как?

Отвечая, я сказал бы, что если вы читаете тщательно – не скачете от одного отрывка к другому, не вставляете слова, которых на самом деле в тексте нет, – и при этом что-то видите, то, значит, вы можете допустить, что это «что-то» существует. Вернемся к вашему примеру со слепым. Он, вместе с другими элементами сюжета, подсказывает, что нужно увидеть, или же доказывает неспособность что-либо увидеть? Кто-то не в состоянии постичь правду, на которую смотрит в упор? Разглядеть эту связь не всегда легко и просто потому, что подчас ее просто нет. В приведенном примере слепота, может, и вообще мало что значит. Но учтите: слепой герой, введенный в повествование, привлекает внимание читателя, а передвижения по тексту, если этот герой важен, настолько замысловаты, что для задействования его в сюжете нужен весомый довод. Поэтому предполагайте, что он что-то означает, пока не сумеете доказать обратное.

Вторая часть вопроса интригует больше: как быть уверенными, что мы делаем именно то, чего автор от нас хочет? Мудрая часть меня хочет сказать: никак, и не морочьте больше себе голову. Если бы я мог взмахнуть волшебной палочкой и избавиться от свойственного всем чувства, что чем-то обязан писателю, я бы сделал это и глазом не моргнув. Но по-моему, у читателя обязательство только одно – перед текстом. Мы не можем с пристрастием допросить писателя о его намерениях, поэтому основываться должны только на самом тексте. Доверяйте словам, и только одним словам. Они вас не подведут. Даже если один какой-то писатель открыл вам свое намерение, в целом они имеют дурную славу лжецов и доверять им нельзя. Кроме того, иногда писатели поступают так или иначе лишь потому, что чувствуют – «так правильно»; следовательно, не каждый выбор делается сознательно, хотя это не означает, что в этом нет никакого смысла.

Настоящий вопрос, однако, тот, который я вынес в заголовок этого раздела: кто здесь главный? Сначала немного контекста. В 1967 году мало кому известный (по крайней мере, в Америке) француз, исследователь литературы и культуры Ролан Барт опубликовал в столь же малоизвестном журнале Aspen короткое эссе под названием «Смерть автора». А вот результат этого экстравагантного поступка малоизвестным никак не назовешь. В определенном смысле он стал краеугольным камнем теоретической программы постструктуралистов, а также символом сильной нелюбви англосаксов ко всей континентальной, в особенности галльской, мысли. Другими словами, каждый нашел в нем что-то свое. Я часто разбирал это эссе со студентами, всегда достигая одних и тех же результатов, а они показательны для наших проблем с Бартом и ему подобными: «Ну ладно, он утверждает, что автор вообще ничего не значит. Но такого просто не может быть! Писатели не могут не быть важными. Ведь тогда получается, что не имеет никакого значения то, чем занимаемся мы, студенты-выпускники, без пяти минут специалисты по английской литературе!» И так далее.

Те, кто читает эссе первый раз, часто упускают из виду не только веселое лукавство его текста, но и то, что «автор» в нем не совсем равен «писателю». Да, в общем и целом эти термины взаимозаменяемы. И в большинстве случаев так оно и есть. Барт, однако, тщательно избегает французского термина «писатель», écrivain, строго придерживаясь другого, auteur. Собственно говоря, на этом он и стоит: писатель, то есть пишущие мужчина и женщина, – это прекрасно; проблемы начинаются там, где автор безраздельно властвует в тексте. Этот персонаж, Автор (он неизменно пишет это слово с заглавной буквы, чтобы мы ничего не упустили) как Бог-Творец, мертв.

Теперь посмотрим на все это по-другому. Большинство писателей, чьи книги вы успели прочесть, уже мертвы. Остальным это еще предстоит. Так или иначе, все писатели в определенный момент оказываются вне пределов нашей досягаемости. Сейчас я не говорю ничего жуткого, хотя и способен на это; я просто констатирую факт. Все писатели, так или иначе, достигают входных ворот на небеса. Это всего лишь один из фактов жизни человека. Итак, по определению, они уходят туда, где нельзя попросить их хотя бы намекнуть, что же они имели в виду. Физически они перестают существовать, но их произведения остаются с нами, и именно на этом мы должны строить свои умозаключения.

Вопрос по теме: когда писатель становится мертвым? Слишком просто, скажете? Спросите врачей, скажете? А я не спешил бы с ответом. Ясное дело, можно ответить, что писатель как биологический организм умирает в день, указанный в его свидетельстве о смерти. Но подумайте о писателе как о творце своего произведения. Столь ли существенна в этом смысле разница между днем, следующим после выхода его романа, и днем, наступившим через сто лет? Что, изменились слова? Или через сто лет изменилась его способность контролировать нашу реакцию на его произведение? По-моему, нет.

Да, он может, как Генри Джеймс, выпустить «нью-йоркское издание» своего романа через много лет, возможно, с многочисленными изменениями и дополнениями. В наше (ну хорошо, в мое) время, Луиза Эрдрич и Джон Фаулз печатали переработанные варианты «Любовного зелья» и «Волхва» соответственно, так что в жизни все бывает. Некоторые поэты, и прежде всего Уильям Батлер Йейтс, лихо перекраивают стихотворения между первым появлением в журнале и печатанием в книге, а иногда между появлением в первом сборнике и «Избранном». Но большинство писателей создают свое произведение лишь единожды. Чаще всего это к лучшему. «Раз и навсегда сделайте все правильно, и все», – сказал тот, кто выпустил исправленное и дополненное издание своей книги.

Этот спор кипит и вокруг другого положения теории Стивена – «недоказанного» автора. Когда мы разбираем текст, возраст или опыт его автора не имеют значения. Хотите пример? Конечно, за чем дело стало. Можно даже два. В 1983 году никто, в том числе и я, слыхом не слыхивал о Луизе Эрдрич, хотя она училась в колледже всего на два года позже. Ничего удивительного в этом нет; тогда у нее не было еще ни одной книги. А вот потом появился аж целый роман, да какой! В 1984 году «Любовное зелье» стало лауреатом национальной премии критиков в области художественной литературы. Первые романы редко бывают лучшими или почти лучшими (Хемингуэй и Харпер Ли – это два из немногих исключений), но это произведение как раз из таких. Можно, конечно, возразить, что Эрдрич не совсем уж не знали и не читали, потому что до книжной публикации роман четыре или пять лет печатался отдельными главами в толстых литературных журналах, но в том-то и дело, что он был первым. Если мы согласимся, что ценность всецело зависит от признания заслуг автора, то упустим из виду чудесное произведение – по крайней мере, до тех пор, пока автор не «наработает» хорошую репутацию. Для меня, например, важнее прочесть роман, чем знать, какова репутация того, кто его написал.

Или вот. Летом 2013 года, как раз когда я писал это послесловие, произошло интереснейшее открытие. В апреле в Великобритании был опубликован дебютный детективный роман; критика у него была хорошая, но продавался он плохо. В середине июля, примерно тогда, когда нераспроданные экземпляры чуть было не отправились в ванны с серной кислотой, газета Sunday Times раскрыла настоящее имя его автора: да, дебютанта в жанре детектива для взрослых, но одновременно едва ли не самого знаменитого романиста в мире (хотя на это звание вполне может претендовать Стивен Кинг). Робертом Гэлбрейтом оказалась Джоан Роулинг, выпустившая «Зов кукушки» под этим псевдонимом, чтобы посмотреть, как критики откликнутся на произведение, опубликованное не под ее настоящим именем. Предыдущее ее произведение, «Случайная вакансия», разошлось тиражом более миллиона экземпляров, но критики встретили его неблагосклонно, поэтому мотивы поступить именно так у нее были. Через несколько недель после того, как авторство было раскрыто, книга Роулинг стала номером один в списке бестселлеров Amazon; расхватывали цифровые книги, а бумажные смели просто моментально, так что издателю, Little Brown, пришлось допечатывать несколько сотен тысяч. Спрашивается: из-за чего такой ажиотаж? С точки зрения маркетинга мне здесь все совершенно понятно, но, если говорить об эстетике, какая по большому счету разница? Лучше или хуже эта книга как произведение Роулинг, чем как творение ее альтер эго, отставного военного разведчика? В конце концов, успех или провал книги всецело зависит от качества текста, а не от раскрученности авторского бренда. А чтобы оценить качество, нам нужно прочесть книгу. Каждый раз все мы обнаруживаем, что критики говорят не за нас. Часто не говорят за нас и продажи. Некоторые из худших моих читательских воспоминаний связаны с книгами, которые читали и превозносили все без исключения. Опыт не раз показывал, что, казалось бы, принадлежа ко «всем без исключения», я определенно не «все». Что мне нравится, что мне очень нравится и что мне совсем не нравится, я могу решить, только когда прочитаю книгу сам.

То же самое относится к анализу, или интерпретации, или… как хотите называйте то, чем мы занимались на этих нескольких сотнях страниц. Я могу сделать убедительным примером мое собственное прочтение романа или стихотворения, но не в силах сделать это прочтение вашим. Да, я много чего знаю о литературе, знаю, как можно с ней позабавиться, но ведь я – не вы, а вы – не я. И за это вы должны быть благодарны от всей души. Ни один человек в мире не прочтет «Жизнь Пи», «Грозовой перевал» или «Голодные игры» так, как вы… кроме вас самих. Часто, очень часто студенты извиняются за то, что понимают книгу по-своему: «Я так считаю, но…», «Может быть, я ошибаюсь, только…» или как-то по-иному выражают свое сожаление, и напрасно сокрушаются. Довольно! Все равно от извинений мало толку, а кроме того, они принижают говорящего. Будьте умны, будьте прямодушны, будьте уверены, верьте в себя, когда читаете. Это ваше мнение (но не «всего лишь»), и вы можете ошибаться, хотя это и менее вероятно, чем кажется большинству студентов. И вот мой последний совет: присваивайте книги, которые читаете. А также стихотворения, рассказы, повести, пьесы, воспоминания, фильмы, нон-фикшен и все остальное. Я не хочу сказать «буквально все», хотя, как человек, зарабатывающий на жизнь посредством книг, не имею ничего против такой идеи. Я имею в виду, что вам нужно стать полным хозяином того, что вы читаете. Это ваше. Это нечто особенное. Это то, чего нет ни у кого другого в целом мире. Точно так же, как ваш нос или большой палец. Все мы учимся друг у друга, когда читаем и обсуждаем прочитанное, и сам процесс чтения после этих обсуждений меняется. У меня происходит именно так, и притом это происходит совершенно по-разному. Но это не значит, что я напрочь отказываюсь от своей точки зрения; вам тоже не следует этого делать. Не передавайте контроль над своими мнениями критикам, учителям, знаменитым писателям или всезнайкам-профессорам. Прислушивайтесь к ним, но читайте с полной уверенностью в себе, не стыдитесь, не извиняйтесь за то, что вы читаете. И вы, и я знаем, что вы способны и умны, поэтому не позволяйте никому уверять вас в обратном. Доверяйтесь тексту и своему наитию. Так вы никогда не собьетесь с пути.