Глава 6
СТАРЧЕСКИЕ ГОДЫ
1
Далеко не все люди одинаково относятся к переходу от одного уклада жизни к другому, от активной деятельности к покою, который порою иронически называют старческим бездельем. Одни привыкают быстро, другие не очень, а есть и такие, которые, попав в новый уклад, не находят в нём удовлетворения до конца своих дней. Именно одним из таких оказался князь Репнин. Не нашёл он счастья в покое, о котором мечтал в последнее время. В безделье ещё ни один человек не находил истинного удовлетворения.
Впрочем, переехав в Москву, Репнин не собирался бездельничать. Он планировал себе немало дел, главным из которых было изыскание возможностей для увеличения доходов, получаемых им от принадлежавших ему деревень. До этого времени ему никогда не приходилось заниматься вопросами хозяйствования. Для руководства имениями он содержал в Москве небольшую контору во главе с главным управляющим, который время от времени представлял ему финансовые отчёты. Кстати, отчёты эти каждый раз вызывали грусть: денег в семейную кассу поступало так мало, что если бы не государственное жалованье, которое князь получал за службу, вряд ли можно было бы сводить концы с концами. Отчасти именно эти отчёты побудили его «всерьёз» заняться крепостными селениями. Не верилось, чтобы там так плохо жили, что барина своего не могли прокормить.
Камердинер Никанор, которому Репнин открыл свои сомнения относительно финансовых отчётов и сообщил о планах лично проверить состояние деревень, с мужицкой прямотой сказал:
- Не ваше сие дело, батюшка. Сие дело назначенных управителей, пусть они этим и занимаются.
- А почему сам не могу сим заняться?
- Потому, батюшка, что Бог не дал тебе к этому призвания. Ты же ячмень от овса не отличишь. Правду говорю?
- Пожалуй, не отличу, - поразмыслив, согласился князь.
- То-то и оно. Чтобы заниматься каким-либо делом, надо сие дело знать, а ты знаешь только дело генеральское да ещё знаешь, как с иноземными государями договариваться.
- Чем же тогда я должен заниматься? Не могу же я целыми днями сидеть сложа руки.
- А тем, батюшка, чем другие генералы заняты, которые в отставке. Наведайся к ним да посмотри. Граф Салтыков ещё на той неделе к себе приглашал, а ты всё не едешь. Съездил бы да посмотрел, как умные люди живут.
Никанор имел в виду бывшего президента военной коллегии графа Ивана Петровича Салтыкова, тоже имевшего фельдмаршальский чин и тоже ушедшего в отставку. На днях человек доставил от него письмо, в котором граф, напомнив о старой дружбе, приглашал князя к себе, добавив при этом, что принимает гостей в каждое воскресенье между 12 и 3 часами пополудни. У Репнина не было особого желания ездить по гостям, до сего дня он не нашёл времени даже к Куракиным съездить, но тут усомнился в правильности своего поведения.
- Может, ты и прав, - подумав, согласился со своим камердинером Репнин. - Поезжу по гостям, посмотрю, как люди живут, авось, научусь у них чему-нибудь.
...Репнин начал с визита графу Салтыкову. Старый товарищ по Русско-турецкой войне жил в большом каменном доме, построенном ещё его дедом, когда тот в царствование Анны Иоанновны занимал в Москве должность генерал-губернатора. Хотя в момент прибытия Репнина время приёма гостей только началось, у подъезда уже было тесно от экипажей: одни, освобождая место, отъезжали, другие прибывали. У самых дверей гостей встречали дворецкий и два лакея с подносами. Один поднос был заставлен хрустальными рюмками венецианской работы, наполненные водкой, на другом лежали хлеб и горка соли. Перед тем как войти в помещение, гость обязан был выпить водки и закусить хлебом с солью. Не избежал такой церемонии и князь Репнин. В просторной прихожей лакей принял от него шубу и показал, как пройти в гостиную.
В гостиной гостей принимал сам хозяин - в фельдмаршальском мундире, весёлый, довольный. Увидев Репнина, он тотчас пошёл ему навстречу и заключил его в крепкие объятия.
- Сколько лет, сколько зим!.. - зазвучал на весь дом его голос. - Можно ли поступать так со старым боевым товарищем? В Петербурге обходил, здесь обходишь... Ну, в Петербурге, понятно, зависть тебя с пути сбивала. Но здесь-то причин для зависти нету, оба на одну доску поставлены - ты фельдмаршал, и я фельдмаршал, ты отставник, и я отставник...
Было похоже, что до приёма гостей он уже выпил рюмку, и не одну, потому и говорил так много.
- Я человек не завистливый, - сказал Репнин, - и завидовать тебе не мог.
- Врёшь, завидовал!.. И напрасно отказываешься. Ничего плохого в этом нет. На твоём месте я тоже позавидовал бы. Был всего-навсего командиром корпуса и вдруг - президент военной коллегии. По чину обогнал своего бывшего начальника, победителя турок в знаменитом Мачинском сражении. Здорово, а?.. А ты не хмурься. Хочешь мировую?.. Выпьем вместе, чмокнем друг друга и всё худое, что было между нами, тотчас забудем. Эй, человек, подать сюда водки!
В гостиной появился лакей с подносом, заставленным рюмками. Салтыков одну рюмку подал Репнину, вторую взял себе, после чего предложил находившимся в зале гостям разобрать остальные, чтобы вместе выпить за здоровье его старого боевого друга князя Репнина. Репнин выпил вместе со всеми. Что до хозяина, то он выпил своё, после чего полез целоваться: в знак восстановления прежних дружеских отношений.
Среди гостей Репнин встретил несколько знакомых старых офицеров, принимавших участие в последней Русско-турецкой войне, а ныне служивших в Московском гарнизоне. Один отставной майор оказался участником сражения при Мачине. В то время он командовал ротой в полку полковника Мансурова, участвовавшем в наступлении на турецкий лагерь на левом фланге корпуса Кутузова. Воспользовавшись тем, что Салтыкову понадобилось зачем-то пойти в столовую, Репнин стал вместе с отставным майором вспоминать то сражение, кончившееся победой русских войск.
- А как сейчас полковник Мансуров? - поинтересовался Репнин.
- Он уже не полковник, а генерал-майор.
- И где же он теперь?
- У Суворова. По слухам, корпус Суворова назначен в поход в Северную Италию для оказания помощи Австрии в изгнании французской армии. Говорят, кроме генерала Мансурова в тот корпус многие другие участники турецкой войны зачислены.
Между тем гостиная быстро наполнялась. Многие из опоздавших, заглядывая в зал и видя, что здесь и без них уже много людей, расходились по другим комнатам огромного дома.
- Сколько ожидается гостей? - поинтересовался у майора Репнин.
- Человек шестьдесят будет.
- Так много?
- Разве это много? В иные дни съезжаются до двухсот человек. Граф человек хлебосольный, любит потчевать гостей.
В столовой и в самом деле набралось более шестидесяти человек. Хозяин, видимо, надеялся, что приедут ещё, и распорядился накрыть запасной стол для «штрафников», как он называл запоздавших. Им полагалось начинать застолье не с рюмок, а с кубков, в которые вмещалось не менее четырёх-пяти обычных рюмок водки.
Застолье велось по старому обычаю. Пили, ели, снова пили... И, конечно же, были тосты. Как водится, первый тост прозвучал в честь императора и императрицы. Потом пили за самого хозяина, за фельдмаршала князя Репнина и прочих гостей, придерживаясь чиновничьей иерархии. При всём этом гостям не обязательно было оставаться за столом, многие выходили по своим надобностям. После полуторачасового застолья устроили перерыв, чтобы, разбившись на маленькие компании, поиграть в карты в заранее подготовленных для этого комнатах. Потом снова вернулись к столам. Снова пили. Тут хозяину пришла мысль пригласить гостей в своё подмосковное имение Марфино с тем, чтобы завтра рано утром выехать на охоту. И хотя время уже клонилось к вечеру, а до Марфино был не один десяток вёрст, многие гости приняли приглашение. После настойчивых уговоров хозяина согласился поехать и князь Репнин. Хотя в жизни охотой он никогда не увлекался, много был наслышан о псарне Салтыковых как одной из самых лучших в России. На охоту можно и не пойти - там видно будет, а на собак посмотреть стоит: такие породы, какие есть у Салтыковых, редко где встретишь...
В Марфино прибыли около полуночи. С дороги выпили снова и только потом разместились спать. Репнину досталась комната на двоих с отставным майором: он заснул сразу же, как только коснулся головой подушки.
Утром майор долго будил его, уверяя, что все уже собрались на охоту и ждут только его, но князь отказался подниматься, сказавшись больным. Любители охоты, а их набралось до двадцати человек, уехали. Что до Репнина, то он, одевшись, спустился в столовую. У него и в самом деле сильно болела голова, худо было и на желудке: сильно подташнивало, и он решил попробовать поправить своё состояние крепким чаем.
- Чаем голову не обманешь, - сказал ему слуга. - Вам, ваше сиятельство, водочка нужна. Выпейте рюмочку, и как рукой снимет. - И философски добавил: - Клин вышибают клином.
От запаха водки Репнина затошнило ещё сильнее, но, следуя наставлениям слуги, он заставил себя выпить полную рюмку. Поохал, подвигался в мучениях малость, но потом боли стали постепенно сходить, а потом и вовсе стало хорошо. У него даже появился аппетит. Ему подали холодного мяса, он поел немного, выпил чаю и снова пошёл спать.
В этот раз его разбудили доносившиеся со стороны улицы голоса и лай собак. Он вспомнил, что собирался осмотреть знаменитую псарню Салтыковых, но теперь решил, что лучше сделать это в другой раз, и, выйдя к охотникам, сразу же заговорил о возвращении в Москву.
- Москва не уйдёт, - решительно ответил граф Салтыков. - Сначала пообедаем, отведаем добытой зайчатины, а потом можно в обратный путь отправляться...
Домой Репнин вернулся только поздним вечером. Камердинер Никанор встретил его с встревоженным видом.
- Где, батюшка, изволили так долго пропадать?
- Разве не знаешь? - хмуро отозвался князь. - В гостях был у графа Салтыкова.
- Не сердись на меня, батюшка. Всю ночь глаз не сомкнул, тебя ожидаючи. В таком возрасте в голову уже всякие плохие мысли лезут.
- С какой стати на тебя сердиться? Если сержусь, то только на самого себя. Не надо было ездить в гости.
- Плохо угощали?
- Не в том дело... Впрочем, не твоего ума это дело. Лучше разбери постель да помоги раздеться.
Утром Репнин собрался ехать в контору по управлению имениями. В нём вновь проснулась идея заняться устранением препон, которые мешали крестьянам прибыльно вести свои хозяйства, получать больше всякой продукции, в том числе и такой, которую охотно покупают в заморских странах, и таким образом улучшить своё положение. Жизнь, которую вёл граф Салтыков, была не по нему. Многолюдные застолья, картёжные игры способны приносить только головные боли.
Приехав в контору, Репнин нашёл там писаря, изучающего какие-то инструкции, да хорошо одетого молодого чиновника, представившегося ревизором Зубовым.
- А где сам начальник? - поинтересовался Репнин.
- Скоро должен быть, - отвечал ревизор. - Обычно приходит в это самое время.
Ревизор показался Репнину человеком дельным, и он завёл с ним разговор о положении крестьян: что можно сделать, чтобы имения сделались доходными, а жизнь крестьян стала более сносной.
- Ничего не нужно делать, - неожиданно ответил на это ревизор. - Пусть всё идёт своим чередом. Ваши имения не лучше других, но и не хуже.
- Но довольствоваться тем, что есть, тоже нельзя. Вчера мне пришлось быть в имении графа Салтыкова, оно показалось мне достаточно богатым.
- Имеете в виду село Марфино.
- Да, Марфино.
- Согласен, Марфино действительно богатое село, но не думайте, что у графа все сёла такие.
- Не знаю, как выглядят у него другие селения, но судя по его расходам, они приносят ему немалые деньги.
- Я знаю графа Салтыкова, знаю, что он закатывает самые богатые пиры в Москве, и прочее, но знаю также, откуда он берёт на всё это деньги. Его главный управляющий рассказывал: желая получить деньги со стороны, он заложил уже все свои деревни, за исключением Марфина. Его долг казне превысил два миллиона рублей. Вот откуда берутся у него деньги на увеселения.
Репнин был поражён услышанным. Однако он не мог не верить служащему своей конторы: практикой получения займов из казны под залог своих деревень пользовались многие российские помещики.
Беседа с ревизором продолжалась уже около часа, а главный управитель всё ещё не появлялся. Репнину надоело ждать, и он решил вернуться домой. Уезжая, приказал ревизору передать своему начальнику, чтобы тот ждал его завтра в это же время.
...Репнину не пришлось ехать в контору вторично: начальник приехал к нему сам - в тот же день, правда, уже после обеда. Приехал не с пустыми руками, а с письменным отчётом о поступлении доходов за минувший год. Кроме того, он доставил ему кожаную сумку, в которой лежали 22 тысячи рублей серебром.
- Это - доходы, собранные с деревень? - спросил Репнин.
- Нет, ваше сиятельство, - отвечал тот, - эти деньги привезены управляющим польским имением, которое раньше принадлежало бунтовщику графу Огинскому, а потом, после того как те земли отошли к России, императором Павлом были пожалованы вашему сиятельству.
- В день коронации императора я получил на тех землях шесть тысяч крестьян. Не о них ли идёт речь?
- О них, ваше сиятельство. Упомянутые крестьяне пожалованы вам вместе с землями графа Огинского, участвовавшего в бунте, а после поражения бунтовщиков сбежавшего за границу.
Репнин вспомнил свою встречу с одним из пленённых мятежников в Вильно, назвавшимся графом Огинским. Не тому ли Огинскому раньше принадлежали земли и крестьяне, пожалованные ему, Репнину?..
- Управляющий имением, который доставил эти деньги, не собирается в скором времени ещё раз приехать в Москву? - спросил он.
- Такого разговора между нами не было, - отвечал начальник конторы, - но если пожелаете, могу написать ему письмо.
- Напишите: у меня есть до него важное дело.
Управляющий появился в Москве в конце лета. Репнину доложили о его приходе.
- Приведи его ко мне, - попросил князь камердинера, - да не уходи, когда я буду говорить с ним. Твоё присутствие желательно.
Управляющий оказался немолодым поляком.
- Правильно ли я понял, - обратился к нему Репнин на польском языке, - что вашим прежним хозяином был граф Огинский Михал Клеофас?
- Совершенно правильно, - подтвердил управляющий.
- Где сейчас граф?
- Живёт в Италии.
- Знает ли он, кому сейчас принадлежит его имение?
- Знает. В одном из своих писем граф сообщал, что имел удовольствие познакомиться с вами в Вильне.
- Помнится, он называл себя музыкантом.
- Граф сочиняет музыку, является популярным композитором.
Репнин посмотрел на скучающего камердинера и перешёл на русский язык.
- Узнаете ли вы сумку, что лежит на столике у стены? - спросил он управляющего.
- Я привёз в ней причитающиеся вам деньги.
- В ней как лежали, так и лежат 22 тысячи рублей, я не взял оттуда ни одной копейки, потому что считаю справедливым вернуть их настоящему хозяину. Когда я умру, - продолжал Репнин, - эти деньги должны быть переданы графу Огинскому. Кроме того, в этой сумке вы найдёте завещание, коим отказываю графу польское поместье, ранее ему принадлежавшее, а затем переданное мне во владение по указу императора Павла. Таким образом, после моей смерти граф Огинский снова станет хозяином прежних своих владений.
- Могу я сообщить о вашем решении графу?
- Конечно.
- Ваше благородство будет высоко оценено не только самим графом Огинским, но и всем польским народом.
На этом разговор прекратился. Попрощавшись, поляк ушёл. Репнин остался один. Он был доволен своим поступком.
2
Другим важным событием для Репнина явилось пребывание в гостях дочери Александры. Она прожила ровно две недели и за это время выложила все столичные новости, каковых набралось очень много. Ничего нового она не могла сказать только о муже. Сказала только, что он по-прежнему живёт в Италии, ждёт, когда прогонят с Мальты французов, чтобы стать там во главе военного гарнизона. А когда сие случится - одному Богу ведомо...
- А что говорят об этом при дворе?
- Ничего не говорят. Боятся говорить. Император день ото дня становится мнительнее. Всюду ему мерещатся враги, а врагам одна дорога - в Сибирь.
- А что известно о Безбородко?
- Безбородко тяжело болен. Сейчас всеми делами правит граф Ростопчин, назначенный первым министром или, как пишут в газетах, первоприсутствующим коллегии иностранных дел. Ростопчин да сам император, - уточнила Александра.
Об императоре Павле она говорила с нескрываемой антипатией. И на это у неё было достаточно оснований. Не только в Петербурге, но и здесь, в Москве, распространялись слухи, из которых складывался образ человека, всё более и более утопавшего в болоте собственных пороков. Круг людей, которым он мог доверять, постепенно сужался. Ему стало казаться, что даже сыновья недостаточно преданы ему, а императрица только и ждёт момента, чтобы завладеть троном вместо него. Придворная жизнь стала жизнью, полной страха и неуверенности: над каждым тяготела возможность быть высланным или подвергнуться оскорбительным выговорам в присутствии всего двора. Балы и празднества часто превращаются в опасную арену, где любой рискует потерять и положение и свободу. И не приведи Господь, ежели императору придёт мысль, что к даме, которую он отличает от прочих, кто-то относится недостаточно почтительно. Гневные решения возникали моментально и с той же быстротой приводились в исполнение.
Княгиня Александра хорошо знала не только жизнь двора, но имела также довольно ясное представление о событиях внутри страны и за её пределами. Репнина особенно удивила её осведомлённость о действиях объединённого русско-турецкого флота в Средиземном море. Возглавляемое знаменитым российским адмиралом Ушаковым, это соединение за короткий срок освободило от французов все Ионические острова и часть материковой Италии. Как княгиня могла судить по письмам мужа, присылаемым из Италии, Ушаков мог захватить и остров Мальту, но этому помешали отсутствие чётких инструкций из Петербурга и двусмысленная позиция командующего союзной английской эскадрой адмирала Нельсона, который вёл дело к тому, чтобы основную тяжесть сражения за остров взяли бы на себя русские, а дальнейшую судьбу острова решали бы англичане...
- А какое предвидится дальнейшее развитие событий - об этом князь ничего не пишет? - спросил Репнин.
- Он полагает, что император, видимо, уже раздумал брать Мальту, и Ушаков готовится к возвращению домой.
Слушая рассказ дочери о событиях в Средиземном море, Репнин вспомнил то время, когда Павел Первый лихорадочно создавал антифранцузскую коалицию в Европе. Ему, Репнину, участнику тех дипломатических миссий, ещё тогда было ясно, что всё это делалось как бы понарошку. Шумно начинать и не доводить дело до конца - таков был стиль деятельности нынешнего российского императора. Новое подтверждение тому - устроенные им военные действия как в Средиземном море, так и на севере Италии. Одержав ряд внушительных побед, Ушаков возвращается домой, так и не достигнув стратегической цели. То же самое можно сказать и про корпус полководца Суворова. На его счету тоже ряд побед, добытых в боях с французской армией, но, не поддержанный союзниками по коалиции, он вынужден в конце концов думать о спасении вверенного ему войска. По сути дела, в итоге двух этих походов Россия почти ничего не добилась. Франция как была, так и осталась несломленной.
- А что вы сами думаете обо всём этом? - вдруг спросила Александра отца, прерывая его размышления.
- Что я думаю? - встрепенулся отец. - Ничего особенного. Думаю, Павел снова перемешает карты, и может получиться так, что те, которые до сего дня называются противниками, станут нашими союзниками, а союзники нынешние превратятся в противников. Император непредсказуем, от него всего можно ожидать.
Двухнедельное пребывание дочери в Москве подействовало на Репнина словно целебный бальзам. Хвори отошли прочь, и он почувствовал себя так хорошо, что снова стал ездить по городу. Однажды ездил даже в подмосковное имение Воронцово, чтобы посмотреть, как там идут дела, и дать необходимые распоряжения относительно ремонта дома. Он решил будущее лето провести в имении и хотел, чтобы дом был более удобен для проживания.
Жизнь продолжалась, и одиночество уже не пугало старого фельдмаршала так, как прежде. Бог создал человека таким, что он способен привыкнуть ко всему.
3
Предположение Репнина, что Павел Первый способен своих союзников и врагов поменять местами, оказалось пророческим. Раздосадованный тем, что российские войска не достигли того, чего от них ожидали, император решился на тайные переговоры с первым консулом Французской республики, вероломно предав те страны, которые ещё недавно призывал идти войной на «узурпатора». В переориентации внешней политики немалая роль отводилась российскому посланнику в Берлине Колычеву. Посылая его с щекотливым заданием в Париж, Павел требовал напомнить Наполеону Бонапарту, что ... «я предлагаю ему сколько угодно принижать Австрийский дом, будучи уверен, что от того зависит спокойствие остальной Европы». Помимо прочего, в высочайших инструкциях говорилось и об отношениях с Англией. Павел предоставлял Бонапарту свободу действий относительно торговли, полагаясь... «на его волю покончить с англичанами, как ему заблагорассудится, и тотчас по заключении мира пристать к морскому соглашению, состоявшемуся между северными Дворами». «Как скоро исполнены будут все те условия и состоится формальное между ними обязательство, - говорилось далее в инструкциях, - я признаю Францию республикою и готов сноситься с нею прямо обо всём, что будет нужно».
Поскольку переговоры велись тайным образом, Репнин о них, конечно же, ничего не знал. Перемены во внешней политике для него стали очевидными только после встречи с зятем Волконским, заезжавшим к нему по пути из Италии в Петербург.
Под южным солнцем князь заметно посмуглел, но в то же время и похудел сильно, имел усталый вид. Должно быть, сказалась дорога: долго пришлось ехать: сначала добирался до Вены, а оттуда - уже прямой дорогой в Москву.
- Да нет, дорога тут не при чём, - говорил он о своей усталости тестю. - Измучились, судьбы своей ожидаючи.
- Может быть, расскажете поподробней?
- Конечно, расскажу.
Рассказ князя Волконского оказался длинным и... удручающим. До наступления нынешнего года в планах взятия Мальты больших противоречий между союзниками не возникало. Все придерживались мнения, что остров надо брать совместными усилиями русской и английской эскадр. Но вот как-то адмиралу Ушакову доставили через Константинополь пакет, в котором он обнаружил высочайший рескрипт вместе с указом государственной Адмиралтейств-коллегии, которыми предписывалось отказаться от участия в военных действиях против Мальты и вернуться с эскадрой в черноморские порты.
Петербург обычно не посвящал военачальников, в том числе и Ушакова, в «карусель» внешней политики. Однако в данном случае было нетрудно догадаться, что в дружбе союзных государств возникли глубокие трещины. Впрочем, союзники всё ещё на что-то надеялись. В середине февраля Ушаков получил письмо от английского адмирала Кейта, в котором тот сожалел, что русская эскадра оставила берега Италии и отказалась от общих действий по овладению Мальтой. Адмирал надеялся, что скоро всё должно измениться и они вновь увидят друг друга в совместных действиях...
Английский адмирал как в воду глядел. Вскоре Ушаков получил через российского представителя в Палермо новое правительственное предписание: от отправки домой воздержаться, а, снявшись с якоря, снова плыть на Мальту для взятия сего острова вместе с англичанами.
Ушаков оказался в затруднительном положении. Он не мог теперь дать команду плыть домой, но в то же время не мог принять к исполнению предписание, подписанное правительственными чиновниками, поскольку к тому моменту ещё не был отменен государем его же рескрипт, коим эскадре повелевалось вернуться домой.
В неопределённости проходили дни, недели. Но вот из Петербурга поступил ещё один рескрипт. В этот раз Павел подтвердил то, о чём писали до него чиновники: Мальту брать... Было подтверждено также, что по согласию союзных Дворов князь Волконский должен остаться на освобождённом острове с русским гарнизоном в качестве коменданта. Итак, относительно представительства российских войск на Мальте была внесена полная ясность. Ушаков не нашёл в представленных ему документах лишь самой малости, а именно: чем кормить людей, которые будут сражаться за Мальту, а после овладения сим островом станут там гарнизоном? С кого ему, российскому адмиралу, требовать провианта?..
Но загвоздка была не только в провианте. Пока фельдъегерь добирался до Ушакова с государевым рескриптом, на театре войны произошли большие перемены. После ухода русских войск из Северной Италии французские войска вновь овладели этой территорией, наголову разбив австрийскую армию. Мало того, они повели наступление на юг, угрожая королевству обеих Сицилий. В этих условиях надо было уже думать не о Мальте, а о том, как остановить наступление противника.
Ушаков вновь обратился к представителю российского правительства Италинскому, в письме своём давая понять, что в данном случае план взятия Мальты теряет смысл. Он ждал совета: как быть. Но Италинский не ответил. И тогда Ушаков взял ответственность на себя: дал команду поднять паруса и повёл эскадру к родным берегам...
- А как же вы? - спросил зятя Репнин, выслушав его рассказ.
- Я остался ждать, что будет дальше, - отвечал князь и продолжал: - А дальше было то, что предвидел Ушаков, принимая решение об отплытии. Поступил новый рескрипт императора, по содержанию противоположный предыдущему. Государь уже не требовал взятия Мальты, а велел, погрузив войска на корабли, следовать в Чёрное море, что мы и сделали. Правда, сам я морем не поехал, а избрал для себя сухопутный маршрут. Было, конечно, рискованно, но, слава Богу, обошлось.
- И что намерены предпринять теперь? - спросил Репнин после того, как зять закончил свой рассказ.
- Доложу в Петербурге о своём прибытии, а там видно будет.
Князь Волконский прожил у тестя три дня. Репнин сам провожал его до станции. На обратном пути он заехал в Дворянское собрание, чтобы купить свежие газеты, которые иногда туда завозили. Газет в этот раз не было, зато он встретил там графа Салтыкова.
- Рад тебя видеть в добром здравии, - приветствовал друга Салтыков. - Тоже приехал за подробностями?
- Какими подробностями? - не понял Репнин.
- Как, разве не знаешь?! Император порвал отношения с Англией. Вот народ и всполошился: куда теперь хлеб везти продавать, да пеньку, да лес корабельный?..
«Началось!..» - с горечью подумал Репнин. Ему расхотелось задерживаться в Собрании. Воспользовавшись тем, что Салтыкова позвала к себе какая-то компания, он тихо вышел и поехал к себе домой.
4
С наступлением зимних холодов здоровье Репнина снова ухудшилось. Усилились головные боли, и он всё реже выходил за стены своего дома. Не тянуло его более в город: нечего там было делать. Новостей хороших в эти дни бывало мало, чаще всего приходилось слушать такие разговоры, от которых надолго портилось настроение.
Среди дворянства усиливалось недовольство императором. Ему всё ещё не могли простить разрыва отношений с Англией. Про то, что он наладил отношения с Францией, осуждающих разговоров не было. Но зачем ради этого надо было рвать связи со страной, торговля с которой давала России гораздо больше выгод, чем с Францией? В обмен на российское сырьё Англия снабжала Россию всевозможными мануфактурными изделиями, а также товарами из своих колоний. Но дело было не только в торговле. Шокировало само поведение императора. Ещё вчера он поносил Бонапарта самыми худыми словами, а теперь называл своим другом, тогда как прежние друзья сделались врагами. В дружбе с Бонапартом Павел дошёл до того, что согласился с его предложением организовать совместный поход в Индию.
Планом похода, разработанным французскими генералами, предусматривалось, что обе стороны выставят по 35 тысяч пехоты с полным комплектом лёгкой артиллерии. Французский корпус должен был пешим маршем дойти до Дуная, спуститься на речных судах до Чёрного моря, затем, пересев на русские корабли, доплыть да Таганрога, после чего, высадившись на берег, вновь маршем отправиться в Царицын на Волге. Здесь должны были ожидать русские суда. Погрузившись на них, французы намеревались далее следовать до Астрахани, соединиться там с русским корпусом и продолжить путь уже всей армадой по Каспийскому морю до Астрабада, где предполагалось учредить разного рода склады для снабжения объединённой армии.
После Астрабада армию ожидал новый пеший марш, на этот раз до самого Инда - главной реки Индии. Составители плана предполагали преодолеть это расстояние за 50 дней, а всего на весь поход требовалось не менее 130 дней.
План похода содержался в глубокой тайне. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь. Бывший московский полицмейстер, а ныне князь, отец фаворитки и любовницы императора, его сиятельство Лопухин, желая похвастаться своей близостью к императору, который-де не скрывает от него никаких тайн, рассказал о существовании такого плана одному из друзей, тому захотелось похвалиться своей осведомлённостью перед другими приятелями, и пошло-поехало... Вскоре о тайном замысле Бонапарта и Павла стало известно всей Москве. Конечно, многие сведущие москвичи в реальность этого замысла не верили, но сам слух о том, что такой план существует, усилил неприязнь к императору. Хотя москвичи и боялись сказать лишнее, но по их настроению можно было понять, что они не стали бы противиться вступлению на престол другого Романова.
Неумелое ведение внешней политики российским двором сильно угнетало Репнина. Раньше, когда был жив Безбородко, в сношениях с другими странами из ряда вон выходящих ошибок всё же не допускалось, но Безбородко более нет, он умер, всеми делами стал вершить граф Ростопчин, на дипломатической тропе спотыкавшийся чуть ли не на каждом шагу, а поправлять его было некому. Разогнал всех умных людей Павел, а зря...
Репнину хотелось написать императору большое откровенное письмо, высказать ему своё понимание того, как должна проводиться внешняя политика при нынешних сложившихся условиях. Но письмо как-то не складывалось. Несколько раз садился он за письменный стол, но едва успевал написать строку, как в голове возникал пугающий шум, и он прекращал это занятие. Писать в таком состоянии было невозможно. Лечивший князя доктор говорил, что это у него от плохой проходимости крови в сосудах, и советовал поехать полечиться куда-нибудь в горы, но такое путешествие Репнин считал для себя слишком рискованным. Стоит ли куда-то гонять за здоровьем, когда тебе уже под семьдесят.
Между тем время шло, наступил новый 1801 год, первый год девятнадцатого века. По случаю этого события граф Салтыков прислал к Репнину своего дворецкого с приглашением приехать к нему на обед, чтобы в кругу друзей выпить за всё хорошее, что было в прошлом, помянуть тех, которых уже не стало на этом свете, поднять бокалы за ныне здравствующих. Репнин попросил дворецкого передать графу сердечную благодарность за приглашение, но от застолья отказался. Лечащий доктор приказал ему строго-настрого хмельного более не употреблять, и он довольствовался настоями осиновой коры, которые давал ему камердинер по ложке два раза в день. Бокал вина он позволил себе только в день приезда мужа дочери Прасковьи князя Фёдора Николаевича Голицына. Но выпил Репнин не от радости встречи, а в связи с известием о смерти императора, которое его сильно потрясло. Павел был убит заговорщиками.
Это случилось 11 марта. Около полуночи заговорщики подняли по тревоге гвардейские полки и двинули их к Михайловскому дворцу, где находился император. Впереди шли гвардейцы Семёновского полка. По составленному плану им надлежало занять внутренние коридоры и проходы дворца, что они и сделали без каких-либо помех. Затем был подан сигнал к вторжению во внутренние апартаменты дворца и в самый кабинет императора. Это сделал адъютант гренадерского батальона Преображенского полка. Вбежав в переднюю государева кабинета, где стоял караул, он закричал: «Пожар!», что было условным сигналом. В тот же миг главные заговорщики, числом до 180 человек, ворвались в помещения и стали заменять часовых своими людьми. Два камер-гусара, стоявших у дверей государева кабинета, попытались оказать сопротивление, но один из них был тотчас убит, а другой серьёзно ранен.
Первая дверь, ведущая в спальню императора, оказалась незапертой. Заговорщики сначала подумали, что Павел успел скрыться по внутренней лестнице, но тут они обнаружили, что вторая дверь заперта изнутри. А это могло говорить только об одном: Павел всё ещё находится в своей спальне. Взломав дверь, заговорщики ворвались в помещение, но там никого не оказалось. Пошарили по всем углам - будто в воздухе растворился. Пока гадали, куда мог деваться император, в спальню вошёл генерал Бенигсен. Генерал оказался сообразительнее своих товарищей: заглянув за экран камина, он увидел там того, кого до сей минуты так тщательно искали.
- Вот он, берите его.
Павла тотчас вытащили из его укрытия и поставили перед князем Платоном Зубовым, являвшимся одним из главных участников заговора.
- Что вам всем от меня нужно? - спросил император, с трудом сохраняя спокойствие.
В ответ Зубов, чётко выговаривая каждое слово, сказал, что деспотизм его величества сделался настолько тяжёлым для страны, что они пришли требовать его отречения от престола.
В ответ Павел стал оправдывать принимаемые им решения и весь образ своего поведения. Чем больше он говорил, тем нервнее становилась его речь, а потом он стал попросту кричать, словно желал этим принудить взбунтовавшихся подданных к прежнему повиновению. Шталмейстер граф Николай Зубов, перед началом переворота выпивший шампанского больше, чем другие заговорщики, не стерпел такого поведения и, сжимая в руке массивную золотую табакерку, ударил Павла по голове с такой силой, что тот, лишившись чувств, упал на пол. Камергер шталмейстера, в свою очередь, вскочил с ногами на живот императора, дабы выдавить из него таким образом «дух»... Жестокую казнь Павла довёл до конца один из офицеров Измайловского полка. Сняв шарф, висевший над кроватью, он обвил им шею императора и затягивал концы до тех пор, пока всем не стало ясно, что дело сделано...
Выслушав рассказ зятя, Репнин долго молчал. По тому, с каким оживлением тот рассказывал историю заговора, кончившегося смертью, Репнин понял, что он с одобрением относится к случившемуся. Но сам князь одобрить этого не мог. Да, он имел много причин быть недовольным Павлом Первым. У императора было много недостатков, унаследованных им от своего родителя, закончившего своё царствование почти таким же образом. И всё же... Репнин не признавал подобные насильственные методы смены власти.
- Кто же теперь будет царствовать? - заговорил он наконец.
- Согласно закону о престолонаследии императором провозглашён старший сын покойного государя Александр. Он, как говорят, называл себя вашим учеником.
Репнин едва заметно усмехнулся. Когда-то Павел, ещё будучи великим князем, действительно хотел, чтобы Репнин стал наставником его детей, но не получил согласия фельдмаршала. Общение с детьми, главным образом с Александром, ограничилось несколькими занятиями по общей истории и дипломатии, проведёнными как бы между делом.
- Государь питает к вам большое уважение, - продолжал зять. - Он будет рад, если вы пожелаете вернуться в Петербург, чтобы быть у двора на виду и своими мудрыми советами помогать ему управлять империей.
- Это он сам вам сказал?
- Нет, мне это сказал граф Николай Зубов, а он довольно близок к императору.
Репнин горестно вздохнул:
- Нет, дорогой мой, старым клячам не след впрягаться в карету. Можете сказать вашему Зубову, что из Москвы я ни на шаг. Сам себе сие место избрал. Здесь и смерть свою ждать буду.
Зять переубеждать его не стал. Просил только, чтобы берег себя и поменьше думал о смерти. А перед самым отъездом в Петербург пообещал в мае приехать в гости всей семьёй. Репнин в ответ благодарно кивал головой, хотя и понимал, что это всего лишь слова утешения: молодому князю захочется усердием на службе обратить на себя внимание нового императора, и ему будет не до отпусков и увеселительных поездок.
После князя Голицына старого фельдмаршала никто более не навещал. Он умер в своём московском доме 12 мая 1801 года. В похоронах приняли участие почти все его близкие.
Погребение состоялось в Донском монастыре.
