В один из сентябрьских дней 1774 года на большой дороге, что из Петербурга вела на Москву, появился необычный обоз: впереди следовали нарядно одетые гусары на выхоленных конях, за ними роскошные экипажи, военные повозки, нагруженные всяким добром, повозки с восседавшими на них низшими чинами, а в арьергарде ещё один конный отряд, но уже не гусарский, а кирасирский. Сей обоз представлял собой чрезвычайное посольство Российской империи, следовавшее в Константинополь для обмена ратификациями мирного договора, заключённого между двумя странами, ещё недавно воевавшими между собой.

В истории русско-турецких отношений такого многочисленного и богатого посольства ещё не бывало. В свите посла князя Репнина насчитывалось 500 человек: 18 обер-офицеров, 4 штаб-офицера, 13 строевых офицеров, 12 греческих офицеров, а также гусарские, кирасирские и гренадерские команды, трубачи, литаврщики, пехотные музыканты, певчие, гайдуки, скороходы, пажи, лекари, переводчики, секретари - всех не перечислишь.

Посольству предстояло проехать не одну тысячу вёрст. На его пути находились Москва, Киев, Фокшаны, Рущук, откуда уже начиналась прямая дорога до самой столицы Оттоманской империи.

Не стоит описывать ход путешествия. Это отняло бы слишком много времени. Скажем только, что длительная поездка закончилась благополучно, без каких-либо происшествий.

В Константинополь посольство вступило 3 октября через Адрианопольские ворота, с распущенными знамёнами, с музыкой и барабанным боем. Князь Репнин ехал на богато убранном оттоманском коне, высланном самим султаном навстречу ему как желанному гостю. В генеральском мундире, увешанный орденами и лентами, он держался в седле величественно, как и подобает представителю страны-победительницы. Его супруга, утопая в мехах, следовала в открытой коляске.

На улице, по которой следовал посольский обоз, было тесно от народа. Всем хотелось посмотреть, какие они, эти русские, с которыми так долго враждовали и которые теперь ехали к ним не с войной, а с миром. Местами возникали такие толпы, что стражам порядка приходилось освобождать дорогу силой.

Вид города будоражил воображение гостей. Здесь было не так, как в России. Плоские крыши приземистых строений, высокие минареты, яркая пестрота одежд, блестящие украшения на чалмах и кинжалах, коричневые полуобнажённые тела черни - в других местах такое вряд ли увидишь. Нищета и роскошь заявляли о себе непривычно вызывающе.

К месту своего расположения посольство прибыло уже в сумерках. Посла с супругой поместили в двухэтажном особняке, построенном в европейском стиле, с большими залами для приёма гостей и комнатами-боковушками для прислуги. Роскошные апартаменты получили в своё распоряжение и сотрудники посольства.

Первый день после приезда прошёл в хлопотах, связанных с размещением людей и имущества, доставленного обозом. Когда всё устроилось, Репнин послал офицеров известить о своём прибытии иностранные посольства. Послы иностранных держав в тот же день направили к нему секретарей, а вскоре и сами приехали. Первыми нанесли визит прусский, австрийский, французский и шведский министры. Французский посланник маркиз де Сент-Приест представился с таким подкупающе весёлым выражением на лице, словно желал показать, что рад русско-турецкому мирному договору больше, чем кто-либо. На его словесные реверансы Репнин отвечал с учтивой сдержанностью: уж кто-кто, а он отлично знал цену этому дипломату. Выполняя волю своего правительства, Сент-Приест не гнушался самыми грязными приёмами, чтобы толкнуть Порту на возобновление войны с Россией.

Австрийский посланник, в отличие от француза, был невесел. При разговоре с ним Репнин улавливал нотки обиды, словно российский посол был виноват в том, что сорвались планы Вены в отношении захвата придунайских княжеств. Впрочем, его настроение сразу поднялось, как только гостей пригласили в столовую к накрытому столу. Здесь всё или почти всё было доставлено из России - чёрная икра, вяленая стерлядь, белужьи спинки, копчёные гуси, солёные грузди и многое другое, чего гости до этого не пробовали.

За угощением разговор как-то сам по себе зашёл о новом султане. Желая щегольнуть своей осведомлённостью, европейские дипломаты охотно делились сведениями - что за человек, характер, привычки. Говорили, что он доводится братом усопшему монарху и что лет ему пятьдесят. Характера твёрдого не имеет. Малодушен, безволен. Одно название - повелитель, реальная же власть находится в руках его сестры и верховного визиря. Ежели где и проявляет себя самодержавным властелином, то разве что в своём гареме. По слухам, гарем великолепный. Однако увидеть султанских красавиц невозможно: их стережёт армия евнухов...

   - А что визирь? - поинтересовался Репнин.

   - Тупой, как все азиаты, - ответил маркиз де Сент-Приест. - В политике разбирается не больше французского крестьянина.

«Знаем, почему так говоришь, - усмехнулся про себя Репнин. - Визирь не послушался твоих советов о расторжении мирного трактата, тем и нехорош стал».

Общение с европейскими послами в Константинополе представлялось Репнину делом полезным и приятным. Однако он ни на минуту не забывал о главной цели своего прибытия в эту страну. Нужно было, чтобы султан подтвердил незыблемость мирного трактата как можно скорее. Между тем в Серале словно забыли о прибытии российского посольства. Проходили дни, недели, а оттуда всё ещё не поступало никаких приглашений. Только 29 ноября в посольство сообщили, наконец, что верховный визирь готов принять российского министра.

Во дворец Репнин поехал вместе с поверенным в делах полковником Петерсоном, маршалом посольства Булгаковым и двумя секретарями. У парадного подъезда прибывших встретили переводчик и два чиновника, к которым вскоре присоединился первый церемониймейстер Порты. После обмена приветствиями пригласили в помещение.

Репнин держался уверенно и независимо, всем своим видом показывая, что явился сюда не как жалкий проситель, а как представитель державы-победительницы, желающий получить то, что дозволяет ему его положение. Пусть не забывают турки, что в доведении дела, начатого в Кучук-Кайнарджи, до логического конца они заинтересованы не в меньшей, а даже в большей степени, чем русские.

Зал, куда ввели гостей, оказался таким большим, что Репнин не сразу заметил направлявшегося к нему невысокого человека с узкой полуседой бородкой. То был сам верховный визирь. Приблизившись друг к другу, представители некогда враждовавших государств обменялись поклонами. Затем визирь жестом предложил гостю кресло, сам сел напротив на софу. Переводчики остались стоять.

Репнин с интересом разглядывал человека, являвшегося правой рукой султана. Его внешность внушала уважение: крутой лоб, чёрные глаза, седые брови, аккуратная бородка...

Визирь начал беседу с вопроса о здоровье своего гостя. Ответив, Репнин спросил его о том же самом. После столь нехитрого выражения учтивости собеседники перешли, наконец, к главной теме разговора. Репнин сказал, что российская императрица желает твёрдо и нерушимо содержать «блаженный мир», заключённый между двумя империями, и в заключение попросил визиря исходатайствовать ему аудиенцию у султана.

Пока Репнин произносил речь, визирь не шевелясь смотрел куда-то поверх его головы. Оживился только после того, как в разговор вступил переводчик. Внимательно выслушав перевод, он тут же произнёс ответную речь.

   - Его сиятельство отвечает, что он со своей стороны, желая утвердить и сохранить блаженный мир, приложит к достижению этой цели совершенное попечение и труд. Его сиятельство ощущает истинное удовольствие от того, что выбор посольства пал на особу, в коей обитают способность и прилежание к общим интересам обеих сторон.

После того, как переводчик закончил перевод визирской речи, появились слуги с серебряными подносами. Они поставили на столик, разделявший визиря от посла, конфеты, щербет, кофе, розовую воду. После угощения от имени визиря гостям были преподнесены подарки. На Репнина надели соболью шубу с парчовым верхом. Его спутники тоже получили собольи шубы, правда, крытые не парчой, а простым сукном.

Репнин уехал от визиря довольный. На следующий день он отправил ему свои подарки, а когда узнал, что аудиенция в Серале ему назначена на 1 декабря, послал с секретарём подарки и самому султану.

Посещение Сераля было обставлено более сложными и длительными церемониями, чем визит к верховному визирю. Через первые ворота дворца Репнин проехал верхом на коне, подаренном ему султаном, но у вторых ворот пришлось спешиться. Ожидавший чиновник предложил сесть на лавку, что стояла у ворот, и ждать приглашения в Диван.

   - Почему я должен ждать, - недоумённо спросил Репнин, - разве я не ваш гость?

   - Все послы так поступают.

Репнин возмутился. Сесть на простую лавку и униженно ждать? Нет, этого он себе не позволит. Он представляет здесь страну-победительницу и требует соответственного к себе отношения.

   - Другие послы, возможно, и ждали приглашения у этих ворот, но я ждать не намерен, - сказал он решительно. - Я хочу, чтобы меня приняли немедленно, и прошу передать сие вашему начальнику. Ежели меня не желают здесь видеть, я готов уехать обратно.

Поведение российского посла было таким неожиданным, что чиновник испугался. Он повёл его в комнату, где стояли мягкие софы и столы с восточными сладостями. Слуги наперебой стали предлагать угощения. Репнин не желал ничего.

   - Когда же войдём в Диван? - спросил он чиновника.

   - Сию минуту, сию минуту, - угодливо отвечал тот.

Наконец дверь, ведущая в Диван, распахнулась, и Репнин вступил в большое помещение. Кроме того входа, через который его впустили, здесь он увидел ещё несколько дверей. В одной из них показался верховный визирь, в другой - нишанджи, в третьей - рейс-эфенди. После того как визирь прошёл на своё рабочее место, придворный поставил в нескольких шагах от него табурет, предназначенный для посла. Предстояло новое выяснение полномочий.

Репнин знал, что при соблюдении сего протокола послов обычно усаживают на лавку рядом с нишанджи, поэтому сразу отказался от табурета.

- Переведите визирю, - обратился он к переводчику, - если меня не пригласят сесть рядом с нишанджи, я сделаю это без разрешения.

Услышав это, визирь в знак согласия кивнул головой, табурет тотчас убрали, и Репнин сел туда, где ему полагалось быть.

Церемония выяснения полномочий длилась около получаса. Когда она закончилась, визирь отправил рейс-эфенди к султану с письменным докладом. Что до Репнина, то ему предложили идти к последним серальским воротам и ждать султанского приглашения.

Репнин направился к указанным воротам в сопровождении маршала посольства и двух секретарей. На полдороге турки надели на него соболью шубу, а на сопровождавших его особ - шубы горностаевые. В этих одеждах они и уселись на лавку возле ворот в ожидании аудиенции. Ждать пришлось недолго. Вскоре появились два сановника и объявили, что великий султан милостиво согласился допустить послов пред свои светлые очи.

Репнина и его спутников повели в тронный зал. Здесь всё кричало о роскоши: ковры, золото, хрусталь, диковинные украшения... В глубине зала вошедшие увидели трон с восседавшим на нём султаном, по обеим сторонам - застывшие фигуры сановников. Пройдя приличное расстояние между рядами придворных, Репнин трижды поклонился султану, затем произнёс речь, схожую с той, какую говорил при встрече с визирем, а в заключение преподнёс грамоту от государыни-императрицы. Грамоту из его рук принял капитан-паша, который в свою очередь передал её визирю, а уж тот положил на столик возле султана.

Выслушав перевод речи российского посла, султан что-то сказал визирю. Обращаясь к послу, визирь произнёс короткую речь, которую перевели на русский язык таким образом:

- Его величество государь император, прибежище света, повелел мне известить вам, что есть его императорская воля, дабы мирный трактат, заключённый между его империей и империей Российской, был навсегда сохраняем и исполняем.

Российский посол поклонился султану и, посчитав свою миссию законченной, направился к выходу. Дело, порученное ему, было совершено.

...После обмена ратификациями Репнин оставался в Константинополе в качестве чрезвычайного посла более года. За это время ему довелось иметь у султана ещё одну аудиенцию, на которой он высказал желание российской стороны продолжать развитие русско-турецких отношений в благожелательном духе. Несколько встреч было у него и с верховным визирем. На родину князь Репнин выехал 13 апреля 1776 года.