Глава 15
Главный в цеху или над ним, был управляющий, звали его Ганс.
Он совершенно точно был настоящим педантичным немцем, потому что приехал на работу ровно в восемь, не опоздав ни на минуту и не приехав раньше, он аккуратно, без проявления симпатии, уважения или подобострастия поздоровался за руку с толпящимся рабочими, мастерами и главным инженером, причём не пропустил никого.
Здоровался он крепко и безэмоционально, словно робот, всего лишь проводящий обязательный ритуал.
Фамилия у него была под стать, Крюгер. Насколько я понимаю, работу он свою выполнял точно так же, а повадки были настолько «немецкими», что заранее заготовленный конверт со взяткой я засунул поглубже, он сегодня не понадобится.
— Господин Крюгер? — я шагнул к управляющему, и он, предварительно бегло осмотрев меня и определённо не признав во мне своего подчинённого, крепко поздоровался.
Рука у него была холодная и твёрдая, под стать характеру.
— Кто Вы, что Вам нужно? — он задал вопрос без хамства, но и без тени вежливости.
— Адвокат. По паровозу. Можем пройти к Вам в кабинет?
— Йа. Так есть будет правильно!
…
Я положил перед ним заверенные мной копии решения суда и исполнительного листа, незатейливо ткнув пальцем в абзацы о том, что паровоз с серийными номером таким-то подлежит передаче гражданину Скоморошинскому. Потом достал свою доверенность.
Ганс не подкачал. Он последовательно прочёл каждый из моих документов, ещё и жестом затребовав паспорт.
— Мне нужно указание поклажедателя, фискальной службы. Это же они поставили у меня свой паровоз, — он сжал губы трубочкой.
— Не нужно. Такого в законе нет. И паровоз не их, он моего клиента.
Ганс задумался. Ситуация несколько выходила за рамки его шаблона. Я даже знал, что паровоз ему навязали и производственному процессу он иной раз мешал и что он хотел бы от мастодонта избавиться.
— Я Вам, может это и излишне, сообщаю, что есть статья триста пятнадцать уголовного кодекса, которая устанавливает ответственность за злостное неисполнение судебного решения, в размере до двух лет каторги. Хотя, уверен, до этого мы не дойдём.
Управляющий ещё примерно с полминуты смотрел на меня своими немецкими и, надо сказать эталонно-голубыми глазами, так что мне даже показалось, что он меня не расслышал.
— Мне нужно письмо. Йа. Вы дас написать мне письмо, требование… отдайте паровоз, он наш, Вы есть обязаны исполнить решение суда. И копию нам. И исполнительного. И доверенности. И паспорта.
— Всё есть. Письмо могу написать прямо сейчас.
— Йа. Пойдём к секретарю, возьмём бумагу, писать. Я поставлю визу «В работу!». Мы есть поместим письмо к документам на паровоз и всё, дас энде. Вас устраивать такое, герр адвокат?
— Йа. В смысле, да. Мне нужно, чтобы пустили моих рабочих, чтобы паровоз подготовить к выходу из цеха, заодно уголь завезти для него. Меня-то по корочке пустили.
— Пишите список фамилий, я схожу, выпишу им разовые пропуска. У нас тут есть режим, порядок.
— Я поддерживаю порядок, герр Крюгер. Даже есть выражение вроде. Закон есть закон.
— Йа. Одер дас одер. Это выражение немецкий народный. Писать список, битте.
* * *
К моменту, когда перевозчик (а это были всё те же мои молчаливые китайцы) привёз работяг и Василия Ивановича, пропуска были выписаны, документы оформлены, а Ганс успел дать команду на помощь нам, а сам ушёл в другую часть территории предприятия и по дороге что-то выговаривал одному из мастеров на немецком языке. И было не понятно, ругает он его или, наоборот, хвалит.
Немецкий язык, он такой… Специфический.
Пути к паровозу расчистили, даже проверили, открываются ли широченные ворота на путях.
Василий Иванович сначала давал команды своим работягам, а потом в итоге лазил вместе с ними.
Он приговаривал, что «я так и знал», что-то там под брюхом гиганта смазывал, подкручивал, то забираясь в кабину, то покидая её.
Длилось это действие по приведению в порядок паровоза достаточно долго, так что наблюдавшие за нами рабочие из местных, устали ждать и вскоре остался только специально приставленный к нам дедок-охранник, который, впрочем, притащил себе на это шоу стул и большую часть времени разгадывал кроссворды.
В какой-то момент в топке разожгли огонь.
Паровоз для своей работы требовал массу энергии. И если для работы автомобилей использовали в каких-то случаях энергию макров, в каких-то случаях бензин или солярку, реже, гибрид, то здесь в работу шёл только уголь, а уж для некоторых оборудованных под это машинах — мазут.
Наш паровоз работал на угле.
Когда залили в баки воду (а они оказались сухими), его оперативно раскочегарили, и он стал выдавать пар, рабочие снова высыпали.
— Вы есть готовы? — спросил непонятно откуда взявшийся Ганс. В руках у него был акт приёма-передачи, подписанный с его стороны, но пока что не подписанный мной.
Я вопросительно посмотрел на Василия Ивановича, тот обменялся несколькими фразами с рабочими и утвердительно кивнул.
— Да, мы готовы, герр Крюгер.
— Прошу подписать. Эй, Малышкин? Открывай ворота!
…
— Свободу паровозам! — дурашливо крикнул какой-то рабочий из толпы, а потом оперативно спрятался от гневного взгляда Ганса, который и так воспринимал этот митинг по проводам техники, как нарушение трудовой дисциплины и локальный бардак вместо порядка и работы.
Мы все сидели в кабине, последним в неё забрался я. Если подумать, я впервые еду в голове состава, в кабине машиниста. Мне захотелось высунуться и толкнуть короткую речь в стиле Владимира Ильича, но я сдержался. Революция нам тут не нужна.
Вместо этого я сдержанно кивнул Гансу, повторяя его холодные и рациональные манеры.
Паровоз, который не тащил за собой вагоны, то есть, если можно так выразиться, налегке, тронулся, как бодрый жеребец, проснувшийся ото сна. И постепенно набирая ход, покинул распахнутые ворота промышленного предприятия, где простоял последние месяцы неподвижным истуканом.
— Вы, верно, не согласовали с диспетчерской службой нашу поездочку? — предвкушающе ухмыльнулся Василий Иванович.
— Нет, а надо было?
— По уму мы должны стать перед стрелкой на общий путь Д-212 и подать письменную заявку, её согласуют, потом только ехать, после соблюдения всех процедур.
— Василий Иванович, по тону слышу, что Вы уже решили за ста… за молодого дурака его проблему? Ну, не ругайте меня. Я же впервые сижу тут, в кабине, — покосился на многочисленные круговые датчики, многие из которых подрагивали и что-то там показывали, на рычаги и предостерегающие надписи.
Инженер удовлетворённо ухмыльнулся и потянулся к рации, которая была встроена в боковую панель кабины.
— Центральная Кустовая, центральная Кустовая!
— Центральная на связи, кто это? — из рации отозвался недовольный женский голос.
— Центральная, это Ремонтный-Один.
— Ну и чего вам надо? Иваныч, ты?
— Я! Маринка, мы тут тягач перегоняем, по двести двенадцатому.
— С какой точки? Номер заявки?
— Ну, Марин, ну какая заявка?
— Василий Иванович!
— Ну что? Ну Мартиросян с утра велел, давай-давай, бегом. Ты же его знаешь. Ну, какая заявка? Перегоним, ремонт проведём. Ты посмотри, по двести двенадцатому никто не едет?
— Погоди, уже смотрю. Ты прямо сейчас по нему топчешь?
— Нет, пока из промки выезжаю на малой.
— Номер стрелки?
— Точки четырнадцать ноль семь.
— Поняла. Хорошо. Не разгоняйся… Смотри. Там через минут двадцать будет состав извести с пятого. А потом всё, до вечера никого. Только это… С тебя за эти все дела бутылка шампанского.
— Ну, Марин!
— Не маринкай мне тут! Сами с Мартиросяном разбирайтесь. Ничего не знаю! Или я доложу про нарушение, а там хоть трава не расти.
Я при помощи пантомимы показывал, что не вопрос, будет ей бутылка французского шампанского, главное, пусть пропустит нас по путям.
— Добро, Маринка, будет тебе шампанское, парняга один подвезёт, — по хитрым глазам Василия Ивановича было понятно, что он на такую реакцию и рассчитывал.
— Принято, Ремонтный-Один. Следуйте по маршруту, докладывайте по мере выполнения манёвров.
Нам действительно пришлось простоять перед стрелкой, ожидая прохода неторопливого закопчённого состава с чем-то мутно-белым в открытых вагонах, потом один из рабочих сбегал, повернул стрелку, и мы медленно проехали, не разгоняясь, чтобы он же повернул стрелку обратно и догнал нас по насыпи.
Уже меньше, чем через час, перегон был окончен, «мою» паровозную бригаду забирал всё тот же китайский перевозчик. Я пожал руки рабочим, при этом сунув каждому по полтиннику так, чтобы Василий Иванович не видел. Потом ему, дав денег так, чтобы рабочие не видели, потом прощался с начальником базы Кукушкиной, немолодым усатым мужчиной, который отмалчивался, но дал нам поставить технику и вообще лишних вопросов не задавал, исполняя указания своей слегка криминальной хозяйки.
Про то, что мне надо выезжать, я как-то забыл, так что пришлось ловить экипаж, причём подлый извозчик всё время принюхивался и с подозрением косился на меня по причине одежды, источавшей аромат смазки и угля.
Всё в том же слегка ароматном состоянии прыгнул в машину, доехал до продуктового в центре, купил бутылку французского шампанского «Пьер Периньон» (с небольшим кондитерским прицепом) и повёз «заявку на проезд по общему пути Д-121» в административный корпус железнодорожного вокзала.
На вахте сидел сонный дедок.
— Кудой Вам? — подслеповато сощурился он.
— Мне к диспетчеру Марине Цетрел.
— Зачем?
— Я адвокат, документы кое-какие подписать, — я показал ему пакет, в очертаниях которого не было ничего похожего на документы, зато отчётливо усматривалась бутылка и коробка конфет.
Марина оказалась полненькой, вечно хохочущей женщиной, которая курила в открытое настежь окно крошечной комнатки-диспетчерской, приняла бутылку с почтением и передала привет Василию Ивановичу.
Я был рад, что мне не пришлось объяснять, кто я, так что исчез, как только появилась возможность.
После депо я заехал на почту и отправил Скоморошинскому акты оказанных услуг заказным с уведомлением, чтобы иметь, если что, доказательства, что акты были и что это он их не подписал, а не то, чтобы потом сделал вид, что их в природе не существовало.
* * *
Во время обеда, а жрать уже хотелось нестерпимо, ко мне зашёл отец, чем избавил от необходимости заезжать к нему, я отдал ему доверенность и ответил на пару уточняющих вопросов, когда в офис ввалился Скоморошинский.
Да, он определённо пришёл в себя, был вымыт, выбрит, в чистом костюме и толкал перед собой какого-то пухленького паренька.
— А-Аркадий Ефимович, — пролепетал парень.
Мой отец уже собирался уйти, но остался, чтобы с любопытством посмотреть на вновь прибывших.
— М-мы с Вами расторгаем д-договор, вот уведом-мление, — он вцепился в бумажку, которая, вероятно, придавала ему уверенности.
— Ефим Андреевич, мы с гражданами тут надолго, так что прошу Вас, не задерживайтесь.
— Хорошо, Аркадий Ефимович, до связи, — учтиво, но с заметным сожалением кивнул отец и направился к выходу.
Он ушёл, дверь дзенькнула.
Не хватало, чтобы он услышал о суммах гонорара, его тогда Кондратий хватит.
— Кто такие «мы»? — я повернулся к ожидавшему моей реакции новому юристу Скоморошинского. Кроме пухляша и самого Скоморошинского, с ними зашёл полицейский с погонами старшего лейтенанта.
— М-мой клиент, Алексей Алексеевич. Не к-корчите из себя идиота, А-Аркадий…
— Это Ваша прерогатива, кого-то корчить. На основании какой статьи?
— Т-тут всё написано.
— А у меня руки отнялись, — я демонстративно спрятал руки за спину. — Отвечайте или уходите.
— Ну… На основании семьсот восемьдесят второй.
— Тогда Вам должно быть известно, что по этой статье Вы должны оплатить оказанные услуги.
— А Вы не ок-казали услуг. М-мы не подписывали акт, м-мы не согласны.
— Надо же. А вот в договоре прописан предмет, и он исполнен.
— Но акты!
— Допустимы, но не обязательны, пункт три четыре. Услуги оказаны в силу судебного решения. А это написано в пункте три один. Вы вообще читали договор, милейший?
— М-меня Евгений зовут.
— Короче, Евгений, письмо я не возьму, можете составить акт об отказе от подписи, если сумеете. Считаете нужным, направляйте письмо почтой. Правда, не представляю, что Вам это даёт. Как ни крути, бабло Вы вторчали, услуги уже оказаны.
— Отдайте судебное дело и сообщите, где паровоз.
— Как только деньги получу.
— Слышь! — шагнул вперёд полицейский, расталкивая сотоварищей. — Где паровоз, Филинов? Я тебя быстро в каталажку определю. Ты вообще знаешь, с кем говоришь, вша⁈
Он опёрся о стол и навалился на него, чтобы оказаться сверху, однако я встал, и мы оказались вровень.
— Чё, погоны жмут, летёха? В такие годы и старлей? Значит, уже не раз прилетало. И вот сейчас запросто прилетит ещё разочек, вплоть до самой отставки.
— Да я самого министра знаю!
— А я Кротовского, документы ему оформлял. И для ареста меня нужна санкция республиканского суда. Я адвокат, забыл? Или хуже, не знал, да ещё и забыл.
— Ну, Аркадий, ну зачем Вы так, — неискренне скорчил дружелюбную гримасу Скоморошинский, — гонорар, который Вы там сами себе придумали, я Вам не заплачу. Мы готовы к компромиссу. Раз Вы такой упёртый, то я согласен на десять тысяч в течение месяца. Ладно-ладно, одиннадцать, из уважения к победе над фискальной службой в этом простеньком дельце…
— Где паровоз, Филинов? — не имея другого текста, снова гаркнул полицейский.
— Пошёл вон. И вы все пошли вон! — на моём столе стояла трубка стационарного телефона, который мне протянули китайцы, я сцапал её и набрал номер полиции.
— Дежурный! — лихо и молодцевато гаркнула трубка.
— Адвокат Филинов, кабинет на Каспийском. Ко мне тут ворвались трое, один одет как полицейский. Пьяные, орут, смеются, требуют денег, попытались помочиться в фикус. Тот, который одет в форму говорит, что заставит меня отдать все мои деньги и что он главный полицейский в городе.
Мои посетители растеряно переглянулись и тут же стали решительно пятиться назад. Так сказать, тактическое отступление.
— Знаете, дежурный, — протянул я в трубку. — А они, кажется, уже уходят.
— Ну, вот видите, как мы хорошо работаем! — иронично отозвался голос в трубке. — Заботимся о покое граждан. А тот пьянчуга, он, вероятно, просто с карнавала шёл. Знаете, настоящие полицейские так себя никогда не ведут.
— Я так и подумал.
— Скажите, где паровоз, Аркадий, или я Вас в тюрьме сгною⁈ — зашипел вышедший из себя Скоморошинский.
Надо же, а такой приличный мужик был. Вот что с людьми делает жадность. Но я упорно стоял на том, что такой приличный гонорар он мне предложил сам, хотя и не дал аванса.
Я плотно прикрыл трубку рукой.
— Меня, адвоката? Не смешите мои тапочки, Алексей Алексеевич. У вас вон там рядом один штрюль с погонами, типа полицейский, вот и выясняйте. А я жду свои сто тысяч. Без денег не приходите, иначе в следующий раз я вызову уже бандитов.
…
— До свидания дежурный, спасибо Вам за службу!
— Служим Отечеству! Ну что, инцидент там у Вас исчерпан? Вопросов к полицейской службе больше нет?
— Да, всё решилось. С меня коньяк.
— Да ну что Вы, зачем коньяк… Моя фамилия Маркин, если что, я до вечера в дежурке.
* * *
Я аккуратно приземлил трубку на корпус аппарата и только задумался на пару секунд, как аппарат зазвонил снова.
— Это Вы, дежурный?
— Нет, Аркадий, — ответила трубка совсем другим голосом, — Не знаю, кто такой дежурный и по «чему» он там дежурит, но это Семёнов.
— Какой Семёнов? — мне потребовалась целая секунда, чтобы вспомнить, что это офицер секретной службы его императорского величества российского государя. — Знаете, Семёнов, у меня тут канал связи совершенно не защищён. Помехи, шумы, даже посторонние иногда на проводах сидят.
— Бывает, — легко согласилась трубка и, кажется, поняла мой толстый намёк на то, что мой телефон, может быть, под прослушкой со стороны «сольпуг». — Я тут к Вам хотел приехать, по Вашему вопросу… На рыбалку, у Вас там, говорят, рыбалка шикарная. Но, к сожалению, в ближайшее время не смогу.
— А что делать? — ошеломлённо сглотнул я. Неужели секретчики решили положить на меня большой болт?
— Не переживайте, кто-то из моих племянников приедет. Ждите.
— Родственникам только рад. Известно, кто? Если что, есть, где поселить.
— Пока определяемся. Советуемся с дядями.
— Дядям поклон.
— У Вас адрес тот, что по номеру, который мы установили? Подкарьерный переулок, восемь дробь два?
— Нет, мне номер перенесли. У меня Каспийский проспект сто тринадцать. Да и в городе каждая собака знает. Запишите ещё мой номер мобилета, недавно приобрёл. Сколько ждать?
— Вы, главное, себя берегите, Аркадий, — по-деловому, но уклончиво ответила трубка.
— И Вы. А то глядишь, может, у Вас и получится. Ну, лично приехать. Буду рад. Коньяк с нетерпением ожидает нашей встречи в сухом и тёмном барном шкафу.
— До связи.
