23
Гора Шапка (II)

— Почему не делают какую-нибудь защиту для человека по отдельности? — спросила Маринка. — Типа как зонтик какой-нибудь с батареей?

Ей надоело всё время быть под решёткой и в толпе — то есть в мотолыге. Хотелось прогуляться одной — или вдвоём, как сейчас.

— Делают такую, — ответил Серёга. — Только она весит девять кило.

Ручей, о котором говорил дядь Гора, был совсем узенький, перешагнуть можно. Он затерялся бы в дремучих папоротниках, но здесь лежал огромный дохлый форвер. Комбайн перегородил собою русло, и возле среднего корпуса образовалась заводь. Журчало тихое течение; где-то ухал филин; лунный свет блестел на ситаллическом панцире агрегата, в стёклах кабины, на шарнирах подогнутых ног. Серёге захотелось сначала потыкать в комбайн палкой.

— Его не расстреляли, — заметил Серёга, оглядывая машину. — Он сам сдох.

— Как это? — удивилась Маринка.

— Ну вот так… Топливо кончилось, болото с бризолом он тут не нашёл, аккумуляторы сели. Он лёг и помер. Видишь — труба торчит?

Форвер, действительно, выдвинул длинную трубу бризолозаборника и сунул в ручей, но бризола в ручье не было — одна лишь вода.

— Ну и хрен с ним, — сказала Маринка.

Она опустилась на корточки и вывалила в заводь посуду из котелка:

— Давай помогай мыть.

— Да ну, бабская работа, — отмахнулся Серёга, как обычно, не подумав.

Он ведь увязался за Маринкой именно потому, что она баба.

— Вот кто я, по-твоему?! — тотчас вспыхнула Маринка.

— Да бля-ядь! — в сердцах простонал Серёга и опустился рядом.

Они молча оттирали миски и ложки пучками травы.

Разумеется, на Серёгу Маринка не обиделась. Намерения Серёги для неё были очевидны и ничуть её не напрягали. Её забавляло, как Серёга вертится, чтобы переход к исполнению намерений у него получился плавный: он не хотел напугать хищностью своего желания. Маринку это вполне устраивало. Она ждала. А у Серого мозги скрипели от натуги, даже слышно было.

Серый Маринке нравился, хоть и балбес. Он парень честный и ясный, без тайного злобного уродства в душе. Да, простой. Да, скучноватый. Да, ничего ему в жизни не светит: работа на комбинате, маленькая зарплата, квартира-двушка, дешёвенький «Чанган» — вот и всё. Но зато он надёжный — насколько на мужиков вообще можно надеяться. И сегодня он получит, чего жаждет. Маринка была не против. Навязываться она не станет, однако и не откажет. Если уж Харлей куда-то свалил, то почему бы не Серёга? Усилий от неё не требуется. И ей нужно, чтобы кто-нибудь восхищался ею, рвался к ней. Серый — он и восхищается, и рвётся. Даже в командировке её догнал. Всё нормально.

Маринке показалось, что вокруг как-то сразу потеплело. И темнота стала мягкой, зовущей, и ручей ворковал певучее, и неполная луна словно бы чуть-чуть отвернулась в смущении, и две птицы, хлопая крыльями, пролетели над головой, будто их бросили куда попало, как снятую одежду.

— Пойдём заценим, как там у форвера в кабине? — хрипло предложил Серёга. — Ты же бригадиром хочешь быть, тебе надо знать…

Маринка едва не фыркнула от смеха: Серый наконец-то разродился идеей — надумал, какое местечко ему сгодится… Ладно. Какая разница-то?

А под горой Шапкой в мотолыге, ворочая вещи, метался Егор Лексеич.

— Сколько их? — допытывался он у Мити, вставшего на гусеницу.

— Я не сосчитал… Человек восемь…

— «Человек»!.. — яростно выдохнул Егор Лексеич. — Не люди они!

— Они же вроде безобидные, Бродяги-то эти… — растерянно сказала Талка, суетившаяся у костра. — Траву едят, ветки ивовые… Как звери…

Егор Лексеич принялся передавать Мите через борт автоматы и мощные фонари. Оружие досталось Фудину, Костику, Холодовскому и Калдею.

— Там не обычные Бродяги, а уже лешаки, — пояснил Талке Холодовский, закидывая автомат за спину. — Мы ничего не знаем о них.

— И стаями их никто не встречал, — пропыхтел из транспортёра Типалов.

— А разве они на командировки нападали?..

— А разве все командировки возвращались?

— Лешаки, что ли, их сожрали? — обомлела Талка.

Егор Лексеич с фонарём в руке перелез через борт и грузно спрыгнул.

— Деев, ты с Константином остаёшься на охране, — распорядился он. — Бабоньки, берите фонари…

— Я тоже пойду с вами! — возмутился Костик.

— Заткнись! — отрезал Егор Лексеич.

Серёга в это время подсадил Маринку, и она по скобам ловко поднялась на высокий борт форвардера к выемке в корпусе — к проходу в рулевую кабину. Кабина была как бы наполовину утоплена в туше комбайна; единственная дверь оказалась открыта — Серёге не пришлось её выламывать. Внутри было темно от грязных стёкол, всё заросло травой и прочей дрянью, но Серёга не обратил на это никакого внимания. Они с Маринкой втиснулись в узкое для двоих водительское кресло — теснота лишь воодушевила Серёгу.

Оказывается, он очень хорошо целовался, а руки у него были как горячая вода — везде пробирались и мягко облепляли теплом, будто мокрая одежда. Маринка млела. Она чувствовала, что для Серёги она — огромное богатство, просто сумасшедшее сокровище. И по ласковой, повелительной ненасытности Серёгиных рук Маринка понимала, что Серёга не врёт.

— Тебе ведь не нравился Харлей? — сдавленно спросил Серёга.

Маринка тихо засмеялась. Этот дурак и сейчас не верит своему счастью.

— Харлей — козёл, — прошептала она.

Харлей никогда не был с ней нежен. Он равнодушно и умело брал своё — и ничего не давал взамен. Удовольствие Харлея оплачивали другие — тот же Серёга, например, своей ревностью. Или подруги — завистью. Или она сама, когда мечтала, как заведёт себе бригаду и станет жить по своей воле. А Серёга Башенин — он славный. Он старается только для неё. И Маринка была ему благодарна, хотя Серёге знать об этом не надо.

Где-то вдалеке — за бортом форвера, внизу у ручья — звякнул котелок с вымытой посудой. Маринка резко насторожилась, останавливая Серёгу.

— Там кто-то ходит! — сказала она. — Котелок пнули с темноты!

— Да нету, блин, там никого! — Серёга не хотел отвлекаться.

— Погоди!..

Маринка с трудом высвободилась из его объятий и, поддёргивая джинсы, сунулась к окну. На полянке у заводи, освещённые луной, топтались люди. Они были странные: покачиваясь, медленно слонялись туда-сюда — вроде как что-то потеряли и теперь ищут впотьмах.

— Серый!.. — шёпотом тревожно позвала Маринка.

Серёга тоже пролез к окошку. Он никогда раньше не видел одичавших Бродяг — лешаков, но эти существа внизу были слишком жуткими для людей.

— Это Бродяги! — ошарашенно выдохнул Серёга. — Которые конченые!..

Они с Маринкой, затаившись, наблюдали за гостями из леса.

— Они же того, тихие? — спросил Серёга. — Харлей-то не псих ведь был?

— Харлей не такой… Эти как мой папка — как мамка про него говорила…

— Суки! — разозлился Серёга. — Обломали нам всё!..

— Чего им вообще тут нужно?..

Лешаки заметили, что за грязными стёклами кабины форвера кто-то есть. Трое из них повернулись и словно бы нехотя направились к машине. Тот, что шёл первый, схватился за скобы, намереваясь подняться.

— Загасись в угол! — быстро приказал Марине Серёга. — Не очкуй!

— Сам не очкуй… — отступая, ответила Маринка.

Серёга шарил по карманам:

— Ни телефона, ни ножа… Ни говна, ни ложки, блядь!

Бродяга неуверенно вскарабкался на борт и подался к кабине. Серёга распахнул дверь, ринулся вперёд и толкнул Бродягу в грудь. Взмахнув руками, тот повалился назад и упал — исчез с борта комбайна.

— Уёбывайте на хуй! — с высоты комбайна заорал Серёга другим Бродягам.

Ему было страшно, даже брюхо поджималось. Он юркнул обратно.

А на борт вскарабкался ещё один лешак. Он двигался какими-то вялыми и судорожными толчками, но всё равно проворно. Он цапнул дверь кабины за ручку и потянул на себя. Серёга изнутри тоже вцепился в ручку, не позволяя открыть кабину. За грязным стеклом Серёга видел лицо лешака: окостеневшее, бледное, выморочное. Вместо левого глаза бугрилась чёрная масса, а из неё торчали две тоненькие веточки с живыми маленькими листиками.

У Серёги колени ослабели от страха, но он ещё крепче держал дверь.

Сухие, заскорузлые губы лешака разжались, и Серёга не услышал, а увидел, как лешак произнёс:

— Пусти!

И вдруг лешака ярко осветило непонятно откуда. Неподалёку протрещала очередь из автомата, и у лешака будто слетела макушка с головы. Из дыры на её месте, извиваясь, высунулись какие-то белёсые травяные корешки. Лешак постоял — корешки шевелились, — а потом упал навзничь с комбайна.

Серёга тотчас распахнул дверь — он хотел понять, что же происходит на луговине у заводи. А по луговине метались длинные лучи; они то разбегались, то скрещивались, озаряя кусты, деревья и Бродяг. И грохотали автоматы.

Фонарями светили Митя, Матушкин и сам Егор Лексеич. Лучи бегали как попало, в их беспорядочной чересполосице Бродяг казалось вдвое больше, чем было на самом деле. Фудин и Холодовский стреляли почти наугад.

— Муха! — озираясь, заорал Егор Лексеич.

— Мы здесь! — заорал в ответ Серёга.

Маринка отпихнула его и тоже закричала:

— Я здесь, дядь Гора!..

Егор Лексеич наконец отыскал их взглядом — они стояли на форвере у кабины. Облегчение прокатилось по душе Егора Лексеича, как поток, и словно отмыло понимание, что этот парень — Башенин — явился в бригаду вовсе не из-за брата. Вернее, далеко не только из-за брата. Муха — вот кто интересовал Башенина куда больше, чем приблудный близнец.

А Митя в прыгающем хаосе света и тьмы увидел, что уцелевшие лешаки уже повернулись к атакующим спинами. Они уходили — уходили в лес. Они больше не представляли опасности, если вообще были опасны. И Мите стало их жаль — не как людей, изуродованных до омерзения, а как неких огромных насекомых, которые живут своей непонятной подземной жизнью, но можно их и не убивать, если они уползают прочь.

— Не стреляйте! — крикнул Митя. — Хватит!

— Отбой огню! — сразу же властно рявкнул Егор Лексеич.

Он привык доверять Бродягам.

Грохот автоматов мгновенно затих.

Лучи фонарей обшаривали луговину. С высоты форвера Маринка видела, что в истоптанной траве лежат пять или шесть тел. А затем трое Бродяг — вроде бы мёртвых — заворочались и начали неуклюже подниматься на ноги. Фудин и Холодовский снова вздёрнули автоматы. Но Митя вдруг подошёл к одному из лешаков и начал толкать его по направлению к лесу.

— Уходите! — говорил он лешакам, словно те были домашней скотиной.

И лешаки, спотыкаясь, заковыляли через ручей к деревьям и кустам.

Маринку это заворожило. Какое нужно бесстрашие, какое понимание, чтобы приказывать таким расчеловеченным тварям?..

Егор Лексеич тоже был изумлён, но изумлён неприятно.

— Ты, вообще, на чьей стороне, Митрий? — спросил он негромко. — На нашей или на его?.. — Егор Лексеич кивнул через плечо на лес.

Митя не знал, что ответить. Он ведь не собирался спасать лешаков. Просто стычка была исчерпана — и незачем плодить зло. Митя даже и не думал, что есть две стороны — людей и леса. Не думал, пока Егор Лексеич не спросил.

— Если нас позвал, значит, на нашей, — ответил за Митю Холодовский.

— Ну-ну, — многозначительно изрёк Егор Лексеич, посветил Мите прямо в лицо, а потом отвернулся и пошагал к форверу. — Муха, ты как? — крикнул он.

— Что я сделал неправильно? — моргая, Митя поглядел на Холодовского.

Холодовский размышлял, поблёскивая под луной очками.

— Это кто уж как судит о Бродягах, — наконец сказал он. — Для Лексеича они — выродки. Мутанты. Звери. Вроде псов. Пока пёс домашний, служит верно — он молодец, а отбился, одичал — его лучше пристрелить.

— А для вас? — осторожно поинтересовался Митя.

— А для меня Бродяги — те же чумоходы. Только люди, а не машины.