Как-то раз в коридорах питерского Большого драматического театра артист Владимир Рецептер встретил В. И. Ленина. Владимир Ильич остановился и человеческим голосом (точнее, голосом парторга БДТ Кирилла Лаврова) поведал Рецептеру о том, что он договорился с начальством о продаже артисту кооперативной квартиры [Рецептер 2006: 33–34]. Словом, помог дорогой товарищ Ленин простому советскому человеку решить жилищный вопрос.

Согласно булгаковскому Воланду из «Мастера и Маргариты», москвичей 1930-х годов испортили не деньги, а квартирный вопрос. И через три десятилетия после написания этого романа проблема по-прежнему оставалась весьма актуальной. Однако семидесятникам повезло. Когда они были совсем еще маленькими, началось массовое жилищное строительство. В 1955–1965 годах фонд жилья вырос почти вдвое [Кудров 2007: 397]. Почти всем горожанам-шестидесятникам довелось расти в коммунальных квартирах, а то и в бараках, где не имелось никакого приватного пространства. Однако с появлением первых хрущоб это пространство появилось. Квартирки были маленькими и тесными. С совмещенным санузлом. Про них шутили, что Никита Сергеевич за время своего правления успел соединить туалет с ванной, но не успел пол с потолком и водопровод с канализацией. И санузел не сделал проходным [Мельниченко 2014: 592]. Но, несмотря на шутки, для миллионов советских людей даже такое жилье было счастьем.

Когда мне стукнуло два годика, родители перебрались в «двушку» на проспекте Космонавтов (тогдашней окраине Ленинграда) со смежными комнатушками. Но через десять лет отец улучшил жилплощадь, и у меня появилось собственное пространство. В этой комнате имелась своя личная жизнь, меньше подверженная давлению общества, чем жизнь детей предшествующих советских поколений. Ребенок за закрытой дверью имел меньше шансов стать как пленником старого образа жизни, так и его озлобленным противником. Ему не капали на мозги, и потому он был сам по себе. «Сам по себе» – без излишних иллюзий, без жестких давлений, без втемяшенных в голову чужих идей. Приватное пространство оказалось важнейшей базой для формирования разрыва советских поколений. Отдельная квартира родителей и отдельная комната детей во многом создали семидесятников, разрушили коллективизм, характерный для предшествующей эпохи, и заложили основы такого индивидуализма, какого раньше в СССР быть не могло. В своих комнатах семидесятники вынашивали собственные мысли и пестовали в душе собственных кумиров, отличавшихся как от официальных кумиров Советского государства, так и от кумиров папы с мамой, принадлежавших либо к сталинскому поколению, либо к шестидесятникам.

В СССР существовало три способа приобретения квартир.

Формально жилье считалось бесплатным благом. Его не надо было покупать. Его можно было получить у государства в соответствии с нормой. Однако на практике оказывалось, что людей много, а квадратных метров мало. Нуждающийся в жилье не мог его получить сразу, а становился в очередь, растянутую на много лет. Горбачев пообещал к 2000 году дать каждой советской семье отдельную квартиру, но, как известно, не выполнил обещания и даже не приблизился к цели. Кроме того, у государственных квартир имелся еще один недостаток. Если размер семьи вдруг сокращался, количество метров на человека могло оказаться больше нормы. Тогда власти имели право подселить чужака в одну из свободных комнат.

Неудивительно, что те, кто обладал какими-то средствами и не желал кормиться обещаниями государства, стремились приобрести жилье, минуя очередь. Если они принадлежали к элите общества или имели какие-то знаки отличия, то могли получить бесплатную квартиру в кратчайшие сроки.

Как работали подобные механизмы, можно увидеть на примере семьи писателя Виктора Астафьева. Вплоть до конца 1960-х он жил в Перми, но затем Вологодский областной комитет КПСС и писательская организация пригласили его перебраться поближе к центру страны. Астафьев согласился и довольно быстро получил в Вологде просторную четырехкомнатную квартиру, совершенно экстраординарную по стандартам того времени. В элитном доме, где жил раньше первый секретарь обкома. Жена писателя была просто поражена масштабами: «комнаты огромные, коридор широкий, потолки высокие» [Ростовцев 2009: 254]. Понятно, что при выделении жилья первостепенную роль сыграло партийное начальство, желавшее, чтобы такой знаменитый человек, как Астафьев, жил в Вологде. Однако северо-западный сырой климат не подошел больному писателю. Через десять лет он вынужден был уехать в родные края – в Красноярск. Местное партийное руководство, по-видимому, не слишком заботилось о деятелях культуры, и Астафьев вынужден был обходиться небольшой квартиркой до тех пор, пока летом 1984 года в Красноярске проездом не оказался большой начальник – секретарь Союза писателей Юрий Бондарев. В крайкоме он устроил разнос:

Услышав мнение начальства московского, местное начальство тут же засуетилось, отселило соседскую семью, причем вместо двухкомнатной квартиры дало ей трехкомнатную. А освободившееся жилье присоединило к квартире Астафьева.

Впрочем, раздача бесплатных квартир могла происходить втихую на значительно более низком уровне, чем обкомовский. Мой собеседник историк Николай Преображенский рассказывал, что его мама в 1963 году получила однокомнатную квартиру вместо обещанной двухкомнатной, поскольку директор предприятия отдал «двушку» своей любовнице [Преображенский, интервью].

Но у подавляющего большинства людей не было высоких покровителей, а потому они обычно старались «построить кооператив», то есть купить за деньги квартиру в кооперативном доме. Именно так улучшал жилищные условия мой отец. В ряде случаев покупателям кооперативов приходилось прибегать к экстраординарным усилиям, чтобы собрать деньги. К примеру, профессор Владимир Гельман рассказывал мне, что его отец бросил в 1970-е работу в исследовательском институте и пошел на стройку прорабом специально для того, чтобы зарабатывать побольше и расплатиться с долгами, взятыми под приобретение кооператива [Гельман, интервью]. А историк Александр Скобов отметил, что его родители смогли купить «двушку» на окраине Ленинграда лишь благодаря финансовой помощи бабушкиного брата, строившего «Норильский никель» и хорошо зарабатывавшего на Севере [Скобов, интервью].

Чисто внешне покупка квартиры напоминала приобретение частной собственности, однако на самом деле между нынешним рынком жилья и «рынком» кооперативов существует заметная разница. Цены на кооперативные квартиры не являлись рыночными. Хотя стоили они очень дорого, и люди, приобретавшие такое жилье в кредит, расплачивались потом на протяжении многих лет, спрос «бездомных граждан» все же сильно превышал предложение. Кооперативов не хватало. Правда, в данном случае очереди были не столь длинными, как на квартиры государственные. И главное – человек мог с помощью денег и связей ими манипулировать. Например, актриса Елена Проклова, став членом ЦК комсомола, «получила» прекрасный кооператив в пределах Садового кольца за один день: достаточно было просьбы директора «Мосфильма» [Проклова 2008: 147]. Но для простых людей вопрос так быстро не решался. Об этом можно узнать из мемуаров И. Андреевой. Сколько бы ни имел человек денег, для покупки кооператива этого было недостаточно. Тем более не мог он приобрести несколько квартир. Для того чтобы встать на очередь в кооператив, требовалось официально считаться лицом, нуждающимся в улучшении жилищных условий, то есть иметь меньше метров на человека, чем положено по утвержденной государством норме. Как только власти эту норму слегка увеличили, сын Андреевой бросился с плачем записываться в очередь у себя в министерстве: «молодая семья, не можем позволить ребенка, трудно закончить диссертацию и т. д., и т. п.». Одновременно «страдальцы» прописали у себя молодую жену сына и нового мужа самой Андреевой, которые раньше числились проживающими где-то по иным адресам. И все равно ничего не выгорало: реально обеспеченность жильем в семье была на полметра больше, чем даже повышенная норма. Тогда собрали кучу всяких справок в надежде на получение льготы. Так, в частности, членство в творческом союзе позволяло иметь лишние 20 кв. метров на человека. Правда, обычно это помогало лишь в том случае, если у тебя уже эти метры имелись. Получить новые под предлогом творчества мало кому удавалось. Следующей попыткой стало знакомство во властных структурах. Андреевым назвали фамилию человека, который может помочь, закрыв глаза на наличие лишних квадратных метров. И действительно, семью поставили в очередь. Но та, увы, не двигалась. Прошло несколько лет, и сыну удалось встать в иную очередь – через Союз художников СССР, который начал вдруг строить мастерские. За отсутствием квартир такое «жилье» художников тоже устраивало. И мастерскую действительно удалось получить. А через несколько лет квартира, причем бесплатная, государственная, вдруг неожиданно «свалилась» на саму Андрееву. В перестройку она стала депутатом, то есть каким-никаким «начальником». И тут же долгое стояние в очереди сработало. На этом формальном основании ей предоставили «двушку» в московском районе Солнцево [Андреева 2009: 91–96].

Ленинградский физик Виталий Сирота не мог приобрести квартиру из-за лишнего метра жилплощади. Он имел 19 кв. метров на троих, при этом нормой считалось шесть на человека. Правда, ему помогли районный депутат и наличие ученой степени: в виде исключения Сироту в жилищный кооператив приняли. Но когда дом построили, его вдруг почему-то не оказалось в списках. Пришлось долго бегать по инстанциям, чтобы ликвидировать «ошибку» [Сирота 2015: 125]. Семья В. Гельмана смогла встать в очередь на кооператив лишь благодаря бабушке – блокаднице, награжденной медалями: она пошла просить в исполком [Гельман, интервью].

А вот еще история. С кооперативной квартирой писателя Владимира Войновича. В отличие от Астафьева он был в 1970-х у власти на плохом счету, как диссидент, написавший антисоветский роман, и как человек, подписывающий воззвания в защиту политических заключенных. В Союзе писателей руководство протежировало не ему, а другим членам – бездарным, но зато вполне лояльным. И вот однажды, когда Войнович захотел сменить крохотную однокомнатную квартиру на «двушку», в конкуренцию с ним вступил писатель Сергей Иванько. Он имел в друзьях влиятельного секретаря Союза писателей. Механизм был следующий. В писательском кооперативном доме освободилась квартира. Общее собрание членов кооператива решило, что занять ее имеет право Войнович, поскольку он четыре года уже стоит в очереди на улучшение жилищных условий, а ныне жена его рожает, и жить втроем в однокомнатной квартире им будет тесно. Однако Иванько, уже имевший квартиру, в два раза превышавшую по площади квартиру Войновича, заручился поддержкой начальства. Для писателей он оказался очень нужным человеком, поскольку, ко всему прочему, был большой шишкой в издательском деле и мог серьезно влиять на публикацию книг. А от публикаций зависит не только слава, но и благосостояние, потому что хорошее издание приносит хорошие гонорары. В конечном счете победил все же Войнович, поскольку закон был на его стороне. Но если бы победитель не проявил настырность, Иванько мог бы склонить многих писателей – членов кооператива – на свою сторону как человек, вхожий в высокие кабинеты и способный помогать своим сторонникам в решении бытовых проблем [Войнович 1993].

Другой случай с жильем в писательском доме был у Булата Окуджавы. Он целых два года не мог развестись с первой женой, поскольку хотел оставить ей с сыном жилье. Но дом с новой квартирой еще только строился, и если бы женщина перестала считаться супругой писателя, ее тут же из очереди на жилье выкинули бы [Быков 2009: 424]. Москвича Окуджаву квартирный вопрос не испортил. Но крови ему, как и Войновичу, попортил немало.

Словом, кооперативное строительство не решило проблемы, а потому на закате советской власти возник еще один – самый странный – ответ на квартирный вопрос. МЖК – молодежный жилищный комплекс. Те, у кого еще были силы, сами строили себе дома, бросая работу по специальности. «В МЖК ты пахал, как добровольный раб, и тебе ничего за это не обещалось, ты мог вылететь в любой момент», – отметил лидер музыкальной группы «Чайф» Владимир Шахрин, испытавший этот подход на себе. В конечном счете он получил квартиру, но лишь потому, что стал депутатом [Порохня 2001: 35–36, 48–50].