Посылая с письмом своим пресвитера Мелетия, просит Елпидия назначить место и время для будущего свидания с приморскими епископами. (Писано в 375 г.)
Опять потрудил я возлюбленного сопресвитера Мелетия отнести приветствие мое к любви твоей. Хотя имел я намерение пощадить его по немощи, в какую добровольно сам себя привел, порабощая плоть ради Евангелия Христова; впрочем, рассудив, что и мне самому прилично приветствовать тебя чрез таких людей, которые способны от себя без труда дополнить все, что не вошло в письмо, и служить как бы одушевленным письмом для пишущего и получающего, а также выполняя желание его любви, какую постоянно питает к твоему совершенству после того, как опытом дознал твои доблести, и теперь упросил я его идти к тебе, а чрез него как исполняю долг посещения, так прошу тебя помолиться о мне и о Церкви Божией, да даст мне Господь провести жизнь спокойную и безмолвную и избавит от нападений врагов Евангелия. Если же и твоему благоразумию покажется должным и необходимым, чтобы сошлись мы вместе друг с другом и свиделись с прочими досточестнейшими братиями, близ моря живущими епископами, то сам назначь мне место и время, где и когда быть сему, и напиши к братиям, чтобы в назначенный срок каждый из нас оставил свои дела, какие будут под руками, и могли мы сделать что-нибудь к созиданию Церкви Божией: как истребить неудовольствия, происшедшие теперь между нами по подозрениям, так утвердить любовь, без которой, по слову Самого Господа, исполнение всякой заповеди несовершенно.
Утешает Елпидия, огорченного смертию внука, и убеждает, что скорбь сия не должна воспрепятствовать предложенному ими взаимному свиданию. (Писано в 375 г.)
Теперь особенно чувствую телесную немощь, когда вижу, что она столько препятствует душевной пользе. Если бы дела мои шли по моему желанию, то не чрез письма, то не чрез посредство людей приветствовал бы я вас, но сам лично исполнил бы долг любви и вблизи насладился бы духовною пользою. А теперь в таком я положении, что едва могу выдержать поездку в отечестве, в которую пускаюсь по необходимости, обозревая епархии своей страны. Но да подаст Господь и вам крепость и усердие, и мне сверх ревности, какую теперь имею, силу, чтобы, как просил я, получить мне утешение, когда буду на пределах команских.
Боюсь же в рассуждении твоей чинности, чтобы не послужила тебе препятствием домашняя скорбь. Ибо узнал я, что огорчила тебя кончина малолетнего внука. Естественно, что потеря его прискорбна тебе как деду, но как мужу, столько уже усовершившемуся в добродетели и познавшему свойство дел человеческих – и из духовного опыта, и из долговременного учения – должна быть тебе не совершенно неудобопереносима разлука с ближними. Ибо Господь не одного и того же требует от нас и от людей простых. Они управляются в жизни привычкой, а мы за правило житейское берем для себя заповедь Господню и прежние примеры блаженных мужей, которые высоту духа познали преимущественно в несчастных обстоятельствах. Итак, чтобы и тебе оставить для мира пример мужества и истинных чувствований в рассуждении уповаемого, покажи, что ты не преоборим горестию, но выше огорчительного для тебя, терпелив в скорби, утешаешь себя упованием. Поэтому все сие да не будет препятствием к ожидаемому мною свиданию. Младенцев делает неукоризненными самый возраст, а мы обязаны исполнить предписанное нам служение Господу и быть готовыми на все для созидания Церквей, за что Господь нам, верным и мудрым строителям, уготовал награды.
Увещевает неокесарийских клириков, которые, в угодность своему епископу, изъявляли свое нерасположение к св. Василию, не льстить сему человеку, который вводит у них савеллиеву ересь и, боясь обличений, уклоняется от свидания с Василием; причиною же несогласия с ним выставляет псалмопения и монашество – учреждения, еще не известные в Церкви Неокесарийской, но введенные уже в Церковь Кесарийскую; оправдывается в сих учреждениях пользой оных и примерами других Церквей; на возражение, что сего не было при Григории Великом, отвечает, что не было тогда и молебствий, какие совершаются уже в Неокесарии, что сами неокесарийцы не соблюли многих обычаев Великого Григория. (Писано в 375 г.)
Согласие в ненависти ко мне и то, что все до одного последовали начавшему брань против меня, убеждало меня соблюдать одинаковое молчание со всеми, не приступать ни к дружелюбной переписке, ни к какому-либо совещанию, но в безмолвии переносить печаль свою. Но поелику на клеветы надобно уже не молчать, не потому, что опровержением должен я отмстить за себя, но потому, что обязан я не дозволять, чтобы ложь имела успех, и не допускать, чтобы обманутые терпели вред, то оказалось для меня необходимым предложить это всем и написать вашему благоразумию, что хотя и писал я недавно всему вообще пресвитерству, однако же не удостоен я от вас никаким ответом. Не льстите, братия, тем, которые посевают в душах ваших лукавые учения, и не будьте равнодушны к тому, что с ведения вашего народ Божий развращается нечестивыми уроками. Лавиянин Савеллий и галат Маркелл одни из всех отважились тому учить и то писать, что ныне у вас за собственное свое изобретение покушаются выдавать вожди народные, ломая язык и не имея достаточных сил, чтобы дать вид вероятия своим лжемудрованиям и лжеумствованиям. Они то пускают о мне в народ, что и позволительно, и непозволительно разглашать, и всеми мерами уклоняются от свидания со мною. Для чего же? Не для того ли, что опасаются быть обличенными в лукавых учениях? Они до такого дошли бесстыдства в рассуждении меня, что выдумывают о мне какие-то грезы, называя учение мое вредным. Но если соберут себе в голову все привидения листопадных месяцев, и тогда не в состоянии будут очернить меня какою-либо хулою, потому что в каждой Церкви много свидетелей истины.
А если спросить их о причине этой необъяснимой и непримиримой войны, указывают на псалмы, на изменение напева, какой утвердился у вас по навыку, и на что-нибудь, подобное сему, чего надлежало бы им стыдиться. Обвиняют меня и в том, что есть у меня подвижники благочестия, отрекшиеся от мира и от всех житейских попечений, которые Господь уподобляет терниям и которые препятствуют слову стать плодоносным. А такие люди носят мертвость Иисусову в теле своем и, взяв крест свой, последуют Богу. И я предпочел бы всей своей жизни, только бы присвоить все эти неправды и только бы имели меня своим учителем мужи, избравшие сей подвиг. А теперь, как слышу, такую добродетель имеют некоторые в Египте, а может быть, и в Палеетине иные преуспевают в житии евангельском; слышу также о некоторых совершенных и блаженных мужах в Месопотамии. Мы же в сравнении с совершенными еще дети. Но если и женщины желают жить по-евангельски, предпочитают девство браку, порабощают мудрование плотское и живут в ублажаемом плаче, то они блаженны за сие избрание, в какой бы земле ни находились. У нас это в малом еще виде, потому что изучаем только начатки и одно введение в благочестие. Если же они вносят какой беспорядок в жизнь женскую, то не берусь защищать их. Одно только засвидетельствую вам: чего доселе вымолвить не имел смелости отец лжи – сатана, то небоязненно повторяют непрестанно эти сердца бесстрашные и уста необузданные. Намереваюсь же довести до вашего сведения, что желаю иметь у себя сонмы таких мужей и жен, у которых житие на небесах, которые распяли плоть со страстьми и похотьми, не заботятся о пище и одежде; но, ничем не развлекаемые и водруженные в Боге, день и ночь пребывают в молитвах; у которых уста не глаголют дел человеческих, но которые непрестанно поют песнопения Богу нашему, делая своими руками, чтобы у них было чем поделиться с нуждающимися.
А на обвинение в песнопениях, которыми клеветники мои наиболее устрашают людей простодушных, могу сказать следующее. Утвердившиеся ныне обычаи во всех Церквах Божиих однообразны и согласны. Ибо народ с ночи у нас бодрствует в молитвенном доме, в труде, в скорби и в слезном сокрушении исповедуясь Богу, и, восстав напоследок, по молитвам начинают псалмопения. И иногда, разделившись на две части, поют попеременно одни за другими, чрез это вместе, и упрочивая поучение в словесах, и производя в сердцах своих сокрушение и собранность. Потом опять, предоставив одному начать пение, прочие подпевают и, таким образом, проведя ночь в разнообразном псалмопении, прерываемом молитвами, на рассвете уже дня все сообща, как бы едиными устами и единым сердцем, возносят ко Господу псалом исповедания, каждый собственными своими словами говорит покаяние. Если за это уже бегаете от нас, то бегайте от египтян, бегайте от обитателей той и другой Ливии, фивян, палестинян, аравитян, финикиян, сириян и живущих при Евфрате – одним словом, от всех, кто уважает бдения, молитвы и общие псалмопения. Но сего не было при Григории Великом. Но не было при нем молебствий, какие вы совершаете ныне. И не в обвинение ваше говорю, потому что желал бы, чтобы все вы жили в слезах и непрестанном покаянии. Ибо и мы не иное что делаем, как молебствуем о грехах наших, с тем только различием, что умилостивляем нашего Бога не человеческими речениями, как вы, но словесами Духа. А что не было сего при досточудном Григории, кто тому у вас свидетель? Вы не соблюли доныне ни одного из его обычаев. Григорий не покрывал главы во время молитв. Почему же? Потому что был верный ученик Апостола, который сказал: Всяк муж, молитву дея или пророчествуяй покрытою главою, срамляет главу свою (1 Кор. 11, 4). И: Муж убо не должен покривати главу свою, образ и слава Божия сый (ср.: 1 Кор. 11, 7). Эта чистая душа и достойная общения Духа Святаго избегала клятв, довольствуясь речениями: ей и ни, по заповеди Господа, сказавшего: Аз же глаголю вам: не клятися всяко (Мф. 5, 34). Не дозволял он себе сказать брату своему: уроде, боясь угрозы Господней (см.: Мф. 5, 22). Ярость, гнев и горесть (см.: Еф. 4, 31) не выходили из уст его; ненавидел он злословие, которое не вводит в Царство Небесное; зависть, превозношение были изгнаны из этой нельстивой души. Не представал он к жертвеннику, не примирившись прежде с братом. Словом лживым и хитрым, придуманным к чьему-либо оклеветанию, гнушался он, как знающий, что ложь от диавола и что погубит Господь вся, глаголющия лжу (ср.: Пс. 5, 7). Если и в вас нет ничего этого, но чисты вы от всего, то действительно вы ученики заповедей Господних. Если же не так, то смотрите, не оцеждайте комара (ср.: Мф. 23, 24), входя в тонкие рассуждения о звуке голоса в псалмопениях и нарушая важнейшие из заповедей.
До этих слов довела меня необходимость защищаться, чтобы научились вы вынуть бревно из очей своих и тогда уже вынимать чужие спицы. Впрочем, все извиняю (хотя у Бога ничто не остается неисследованным): только было бы твердо главное. Заставьте умолкнуть нововведения в вере; Ипостасей не отметайте; Христова имени не отрицайтесь; слов Григориевых не толкуйте превратно. В противном случае, пока дышу и могу говорить, невозможно мне молчать о такой гибели души.