Интерпретации разных частей
Мы можем определять защищающие нас части как более древние (поскольку за них отвечают эволюционно более древние структуры ГМ), то есть старшие, – либо же, например, смотреть на них, основываясь на взгляде «снизу вверх», – как на более низкие по сравнению с префронтальной корой отделы. Важно: конечно, части мозга, отвечающие за наше защитное поведение, тоже являются зрелыми. Напоминаю: это лишь интерпретация, помогающая создать метафоры для работы с разными нашими состояниями и ускорить процесс исцеления.
Из этого выбора могут родиться две языковые конструкции:
• Историческая метафора, которая позволяет смотреть на свой выживающий мозг как на древнего воителя. Один из моих клиентов называет его Викингом – он, как и я, любитель сериала «Викинги» и персонажа Рагнара и идентифицирует своего главного защитника с ним, основываясь на доверии к моему тезису об исключительном интеллекте выживающего мозга (если вы смотрели этот сериал, вряд ли вам придут в голову такие описания Рагнара, как «глупый» или «дремучий»). На свой обучающийся мозг он смотрит как на современного человека, помогающего викингу в адаптации к современному миру.
• Или же метафора, связанная с возрастом, в которой наша префронтальная кора отражает все же нашу взрослую часть, а нижние отделы являются подростками и детьми.
Но если честно, метафор работы с частями может быть множество, и они могут быть основаны не на возрасте мозговых структур, а, например, на их разных функциях. Такие метафоры могут выглядеть как дирижер и его оркестр, председатель совета директоров и его участники, главный врач и специалисты разных профилей, тренер и его команда, режиссер и актеры, хореограф и танцоры, учитель и ученики и т. д… Главное – существование лидера, руководителя, того, кто принимает решения и координирует процесс.
Мне нравится метафора взрослого и детей, поэтому я сосредоточусь на ней:
Взрослый – это часть, которая отвечает за осознанный, любопытный, сопереживающий и принимающий подход. Это обладатель доступа к левому полушарию, к медиальной префронтальной коре, к способности к двойственной осознанности, к самолидерству.
Дети – это более юные части, которые отвечают за реакции, помогающие выживать. Они связаны с правым полушарием. Самая младшая часть хранит в себе боль покинутости, отвержения, заброшенности – словом, травмы. Старшие же отвечают за реакции борьбы, бегства, замирания и иммобилизации. У каждого из этих детей есть свои способы выживания, свои копинг-стратегии, свои методы закрыть потребности.
Реакция «бей» – это самая бойкая часть.
Реакция «беги» – это самая быстрая часть.
Реакция «замри» – это самая мечтательная часть.
Реакция «сдайся / подчинись» – это самая добрая часть.
Все эти части в режиме обучения могли бы выполнять совершенно другие функции, проявляя свои выдающиеся качества. Например, самая бойкая часть могла бы отвечать за ассертивную коммуникацию – уверенную, настойчивую, но дружелюбную, помогая нам удерживать границы и при этом ярко проявлять себя. Самая быстрая часть могла бы наполнять нас энергией, а еще признавать поражение в некоторых ситуациях и недостижимость некоторых целей, не видя в этом угрозы для нас, – иными словами, помогала бы нам отпускать. Самая мечтательная часть могла бы отвечать за наши фантазии и идеи, контролировала бы наше восстановление и перезагрузку, помогала бы нам переживать самые сложные моменты, отвлекала бы нас тогда, когда это было бы необходимо. Самая добрая часть могла бы искать компромиссы, проявляла бы человечность и помогала бы нам самоотверженно любить.
Но когда они застревают в режиме выживания, их черты становятся гротескными. Чрезмерными. Бесконтрольными. Безграничными.
Самая бойкая часть может превратиться в критика – как внутреннего, так и внешнего. Ведь если критиковать окружающих, они не посмеют причинить тебе боли (2, с. 327), а если достаточно критиковать самого себя, есть шанс уберечься от неприятностей. Она постарается сохранить нашу идентичность, и, если от нее будет требоваться очень много энергии, в конце концов она может стать осуждающей, вспыльчивой, контролирующей, требовательной, бесконечно жаждущей совершенства и унижающей других. Она может быть нарциссичной – а еще выбрать суицидальное поведение, пытаясь облегчить нам жизнь, полную боли.
Самая быстрая часть может приобрести обсессивно-компульсивные черты. Она может стать адреналинозависимой, панически настроенной, пребывающей в бесконечной спешке и беспокойстве. Она может склонить нас к трудоголизму, к вечной занятости, к погоне за материальными благами, стремясь к перфекционизму в попытке найти облегчение для нас. Или же она может предпочесть зависимое поведение, убегая в употребление, убегая в сексуальные связи, убегая в расстройство пищевого поведения, не желая брать на себя какие-либо обязательства.
Самая фантазийная часть может стремиться к изоляции. Она может стать очень осторожной, зажатой, неприметной. У нее может возникнуть агорафобия, она может склонять нас сидеть дома и не контактировать с другими людьми. Она может стремиться к отшельничеству – в попытке уберечь нас от невыносимых страданий.
Самая добрая часть может привести нас к созависимым отношениям, в которых есть насилие. Она может подчиняться, чувствовать стыд и ненависть к себе, может проявлять жертвенность и угодливость, жаждать спасения и опоры в другом человеке, теряя себя в отношениях с другими людьми.
Всем этим частям нужна забота и поддержка. Все эти части помогают нам выживать, выбирая те стратегии, которые им доступны. И к сожалению, никто из них не может прервать этот замкнутый круг.
Только вы, развивая в себе навык двойственной осознанности, обучая свое тело состоянию безопасности и радикально принимая каждую из них – и себя в любом своем проявлении.
Отношений с мамой в этот период я снова не помню. Точнее, не так; если с детства я не помню почти ничего, то с университета вспоминается только хорошее. Я смутно помню, что пару раз прилетала летом на Камчатку на несколько недель; что мы с мамой путешествовали вместе на Крит и во Францию – в то время моя сестра жила и работала во Французских Альпах; что мы все общались, и в моей памяти мы делали это достаточно спокойно.
Но, открыв переписки университетских времен с разными людьми, я испытала шок. Я не помню, не помню, не помню – не помню, как на самом деле деструктивно выглядело наше общение, а еще не помню, как ненависть к себе наполняла мою жизнь. Не так давно я обсуждала со своим другом, что один из критериев КПТСР это устойчивое непринятие себя и что мне сложно согласиться с этим критерием в применении к своей жизни.
Но череда сообщений из 2011, 2012, 2013 годов бросает вызов моим представлениям о себе (из более ранних переписок сохранился лишь роман в письмах со старшим братом моей подруги из ФМШ). Как же быстро я адаптировалась к тому, чтобы воспринимать себя значимой…
Но все же даже в моей памяти есть кое-какие противоречивые моменты, которые говорят о том, что история семейных спокойных отношений, выстраиваемая в моем воображении, была слишком нереалистичная. Слишком сладкая. Слишком отредактированная.
Ведь наша психика – крайне умелый ретушер.
Исследования неизменно подтверждают, что наша память податлива. Восстановленные воспоминания – те, которые были забыты, а затем все же воспроизведены, – не обязательно надежны. Но важно понимать, что наша эксплицитная, автобиографическая, казалось бы, осознанная память тоже отнюдь не всегда может быть надежной (3, с. 65).
Я все же смутно помнила мамину реакцию на первую беременность сестры. Это был 2014 год. Детали смел поток отрицания, но какой-то эскиз все же остался. Я задала вопрос Ире о ее воспоминаниях на этот счет, а сама открыла почту, посредством которой мы с мамой общались на тот момент. Ирины воспоминания были чуть более четкими, но тоже размытыми. Я не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что вряд ли хоть кто-то, узнав о своей беременности, был бы готов услышать слова, которые тогда сказала моя мама.
Знаете, что меня шокировало? Что я тогда продолжила общаться с ней как ни в чем не бывало. Я попыталась объяснить, что ребенок – это здорово, что от нее никто ничего не требует и не ждет, что она не права, но… Но я не стала стоять на своем. Не перестала быть милой и доброжелательной. Я просто продолжила в этом участвовать, как будто это было нормой.
Хорошая новость в том, что за последние 10 лет я и моя сестра настолько перестроили отношения с мамой, что эта ситуация кажется мне непредставимой и нереальной. Но это и плохая новость одновременно. Нереальность прошлого в связи с обновленным настоящим вступает в конфликт с тем опытом, который я помню. Мне действительно начинает казаться, что так было всегда – у нас всегда были нормальные отношения и я всегда относилась к себе достойно.
А это вызывает массу вопросов. Если все всегда было нормально, отчего я вела себя так разрушительно? Наверное, потому что со мной что-то не так? Наверное, потому что я наркоманка и большая любительница алкоголя?
Видите, как поразительно работает травма? За границами кажущегося принятия себя по-прежнему сохраняется этот деструктивнейший механизм самоуничижения. Даже при раскладе «сегодня у меня все хорошо, я достойная личность с достойной работой и достойными отношениями» я выворачиваю свою жизнь наизнанку до тех пор, пока не найду способ сказать себе: «И все же ты омерзительно плохая». Плохая, потому что, раз ты можешь быть такой хорошей, что ж ты не вела себя соответственно в более юном возрасте.
Жаль, что забывать – это не окончательный выход.
Вы наверняка знаете знаменитый совет «просто отпусти свое прошлое и двигайся дальше». О, как бы я была рада ему следовать. О, как бы я была рада оставить прошлое в прошлом. Но боюсь, именно это я и пыталась сделать в университете – и вот к чему это привело.
Комплексная травма похожа на пружину, и если мы оставляем ее в своей первозданной форме, «просто двигаясь дальше», то мы будто растягиваем эту пружину, проверяя себя на прочность. А чем больше мы растягиваем ее, тем сильнее ее ответное действие. Это ответное действие проявляется в зависимостях. В абьюзивных отношениях. В бесконтрольной ярости к нашим собственным детям. В навязчивых мыслях. В страхе менять свою жизнь и действовать во благо себе. В поведенческих ритуалах, которые мы не в силах минимизировать. В облегчении своей боли посредством саморазрушения, у которого множество лиц.
Ведь волевое решение «оставить травму в прошлом» (то есть, по сути, не смотреть на нее) не способно изменить нейробиологические последствия травмы – те последствия, которые живут в нашем теле, в нашей нервной системе, в нашем мозге.
Не смотреть на травму значит игнорировать свои детские части. Вновь и вновь оставлять их в одиночестве. Вновь и вновь отвергать, покидать, бросать их. Вновь и вновь заставлять их переживать то, с чем они героически справлялись, дожидаясь вашего появления в их жизни. И вот вы появились – но, как и каждый значимый взрослый до этого, стали пренебрегать ими.
Игнорируя свое прошлое, мы делаем с собой то же самое, что делали с нами в детстве, – отказываем себе в утешении. А когда ребенку отказывают в заботе, ласке, принятии и поддержке, он вместо того, чтобы обучаться, играть и развиваться, начинает делать все, что требуется, для того, чтобы выжить. Он снова чувствует себя так, будто попал на невидимую войну за привязанность, и проигрывает битву за битвой, пытаясь спастись любой ценой.
И снова я скажу это: понимание своих имплицитных воспоминаний, готовность взглянуть на них и желание практиковать новое поведение – вот те действия, которые ведут к тектоническим сдвигам в нашей жизни. Которые помогают нам переключиться на режим обучения, а значит, процветания.
Иначе вся наша жизнь будет бегом на месте – бегом вокруг травмы.
Мой маршрут исцеления состоит из трех слов: доверие, принятие и сопереживание.
Помнить и принимать.
Радоваться своим ощущениям и отношениям в настоящем.
Но при этом отрезвлять себя знаниями о том, как это было в прошлом.
Проявлять к себе сочувствие.
Беречь те части себя, которые позволили добраться до настоящего момента.
Не забывать. Не забывать. Не забывать.
Погружаясь в сладкую иллюзию счастья в настоящем, мы, подверженные ловушке имплицитных воспоминаний, которые превращают настоящее в прошлое, попадаем в новый виток логики травмы – теперь уже наше счастливое настоящее атакует травмированное прошлое своими идеями о собственной значимости, таким образом разрушая нас изнутри.
Отношения со временем человека, знакомого с травмой, напоминают мне камчатские зимние бури – нулевая видимость, горизонта не видно, вокруг все ослепительно белое, и снег, лежащий на земле, сливается с небом и ледяным океаном. Земля, небо, вода – все выглядит единой сущностью, и нет никакого шанса различить их, кроме как продвигаясь на ощупь.
В мире травмы идет бесконечная война разных времен. Одно время атакует другое. Сначала наше прошлое нападает на наше настоящее (а оно утягивает за собой будущее: погибать – так вместе). Затем они меняются местами…
Возможность влиять на свое настоящее создает иллюзию всемогущества – будто мы всегда могли измениться. Будто изменения были всегда на расстоянии вытянутой руки от нас. Будто мы всегда могли изменить свое мышление и самих себя.
Работая в рамках когнитивно-поведенческой терапии, я часто наблюдала, как счастливое настоящее загоняет моих клиентов в ловушку. Я сама была в этой ловушке какое-то время. Это проявлялось в полном отчуждении от себя опыта моих юношеских лет.
Для псевдоосознанной меня это была не я. Для псевдоосознанной меня было недопустимо, что я могла так поступать с собой и своим телом. Для псевдоосознанной меня мое поведение было причиной обвинять себя, ругать себя, унижать себя. Для псевдоосознанной меня мое прошлое было врагом – и моя юная часть себя вместе с ним.
Счастливое настоящее вне принятия своего прошлого – это лишь промежуточный этап в работе с травмой. Я ярко помню одну из лекций в университете, которую нам читал Цезарь Петрович Короленко – один из основателей аддиктологии в России. Занятия с ним проходили в одной из психиатрических больниц Новосибирска. Он поделился с нами наблюдением, которое показалось мне удивительным: самым опасным этапом для людей, находящихся в тяжелом депрессивном состоянии, может быть момент, когда они начинают принимать антидепрессанты.
Меня это потрясло. Казалось бы, это должен быть момент победы над депрессией. Первым шагом к исцелению. Казалось бы, с приемом лекарств состояние должно постепенно улучшаться.
И это так; но также именно это может быть одним из самых опасных периодов в лечении депрессии, поскольку наша психика не успевает за нашим телом. Телесно мы можем чувствовать себя лучше; однако на когнитивном уровне мы все еще погружены в состояние безнадежности. Между телом и разумом возникает конфликт, и у нас появляются силы, – силы для суицида. Именно поэтому так важно работать как со своим телом, так и со своими убеждениями, мыслями, ценностями.
Мой отец покончил с собой после длительного лечения в стационаре. Возможно, это был тот самый период – когда ночь еще не закончилась, но первый утренний свет уже обрисовал очертания бесконечной боли и обреченности.
Жаль, он так и не встретил новый день. Мрачный предрассветный сумрак поглотил его вместе с его страданиями, оставив нам с сестрой лишь чужие воспоминания.
Исцеление состоит из многих этапов. И нам нужно пройти через каждый из них, запасаясь храбростью и стойкостью. Этап, когда прошлое и настоящее меняются местами, – это тоже лишь один из этапов пути. И если вы сейчас на нем, и если вы сейчас находитесь на уровне высокого функционирования в своем настоящем, но презираете себя в прошлом – я вижу вас. И самое главное – я вижу юные части вас. Те, кому сейчас как никогда важно сочувствие и принятие.
Я готова быть адвокатом для этих частей. Для этих юных людей, потерянных в опыте травмы. Для этих юных людей, оглушенных ответственностью за свое тело, за свою психику, за свою жизнь, которая приходит к нам с взрослостью. Для этих юных людей, которые заботятся о себе так, как их научили это делать, – путем отвержения, путем отрицания своих потребностей, путем хаоса, путем разрушения.
И если вы продолжаете общаться с ними так, как с вами общались в детстве, – возможно, это тот самый момент, который отрезвит вас.
Человек, которым вы были, не мог иначе. Он не мог иначе. Он не мог иначе. Он выживал так, как умел. Он справлялся так, как у него получалось. И именно благодаря этому человеку вы находитесь в своем счастливом настоящем. Именно он платил все те долги, которые его психика создала, пытаясь выжить.
Именно эта часть вас привела вас сюда. Она выжила. Она справилась. Она смогла.
