Фронтом к прошлому

Войны никогда не исчезнут. Тишина кладбища, о которой мечтают многие, никогда не установится на земном шаре. Причин указанному явлению много, и в числе их одна – наиболее серьезная – это та, что война не входит в понятие о так называемых волевых явлениях, т. е. лежащих в воле человека. Человечество может молить: «да идет мимо меня чаша сия», но должно сейчас же, уже при самой мольбе, понимать, что это «мимохождение» не от него, человечества, зависит, что в сознании своего бессилия оно должно добавлять почти то же, что уже однажды, в томительных муках в ожидании креста, определенно говорил в Гефсиманском саду один великий Страдалец: «но не яко же Азъ хощу, но яко Ты».

Вся история мира показывает, что войны не прекращаются. Люди оттягивают вооруженную борьбу, кладут между наиболее крупными войнами полустолетия и даже столетия, временами пытаются смягчить ужасы своих кровавых распрей, останавливаются на мерах предупреждения, хлопочут о разоружении, проповедуют значение мирных конференций и конгрессов, создают влиятельные общества сторонников мира, подписывают пакты Келлога и все же в конце концов, после всех усилий, благородных стремлений, колоссальной работы и умилительной проповеди скрещивают свои мечи и устраивают такой ад, после которого не могут оправиться целые десятки лет. До сих пор войны ‘окончательно не прекращаются, главным образом, и прежде всего потому, что прекратиться не могут.

Те, кто думают иначе, выдвигают вперед океан крови, только что пролитой в последней мировой войне… «Неужели и он, этот океан, – спрашивают они, – не закончит в окончательной форме стремлений людей к вооруженной борьбе, неужели не образумит их, не смягчит их души, не заставит заменить войну другими способами, могущими разрешить споры, недоумения, экономическую и политическую вражду, жажду наживы за счет более слабых и менее устойчивых? Казалось бы, теперь, после всего пережитого и после всего переживаемого, перед лицом непомерных затруднений по излечению всех нанесенных войною ран, по восстановлению всего, ею потрясенного и разрушенного, по собиранию всего, ею развеянного, и очищению всего, ею оскверненного, – самая простая логика подчеркивает, что человечество должно раз навсегда проститься с войной как одним из составных элементов мировой жизни и людской деятельности».

Логика… Да, это великая вещь. Но разве те, кто о ней напоминают и в ее торжество верят, не замечали, что человечество во многих вопросах всегда шло чрезвычайно оригинальным путем – двойным, нелогичным, напоминавшим нам, военным людям, с чисто внешней стороны, своеобразную сцену на берегах Березины в 1812 году, когда Чичагов, чтобы поймать Наполеона, спускался за ним с севера на юг, а Наполеон, чтобы поймать, т. е. в данном случае обмануть Чичагова, поднимался с юга на север. Ведь подобно тому, как окончательное прекращение войн лежит не в человеческой воле, точно так же вне этой воли лежит, по-видимому, и придача всем деяниям человечества логической красоты и строгой последовательности.

Француз Пастер давно отметил эту поразительную нелогичность. При открытии института, посвященного его великому имени, он сказал, между прочим, следующее:

«Идет, по-видимому, борьба между двумя противоположными законами: законом крови и смерти, который, производя все новые средства разрушения, побуждает народы постоянно готовиться к действиям на поле брани, – и законом мира, труда спасения, который направляется к освобождению человека от осаждающих его страданий. Один толкает к кровавым заповедям, а другой ведет к оказанию человечеству помощи; этот последний ценит жизнь одного человека выше всех побед, между тем, как тот бросает сотни тысяч жизней в жертву единичного честолюбия».

Но можно идти и дальше…

Мир все больше и больше сплетается в одно целое по своим экономическим интересам. Жена рабочего в Эссене покупает кофе, идущий из Гамбурга. Гамбургский оптовик заказывает кофе в Бразилии; бразильский плантатор покупает сельскохозяйственные машины в Чикаго. Чикагский сталелитейщик нуждается в японском шелке, японец – в китайской коже, Китай – в мясных консервах из Аргентины, аргентинский колонист – в автомобилях из Франции; французский рабочий и автомобильный мастер – в рыбных продуктах из Норвегии; норвежский рыбак – в итальянских фруктах, итальянский садовод – в алюминиевых изделиях из Швейцарии и т. д.

И вот при таком положении дел тот же человеческий мир пером различных договоров и трактатов рубит десятками лет установившиеся экономические цельности, создает целый ряд новых мелких государств с их таможенными границами, оставляет одних с углем, но без железа, других с железом, но без угля, возвращает крупную часть мира к печальному состоянию старого германского союза, когда вся Германия делилась на сотни Липпе и Детмольдов и немец должен был перевозить свои товары и самого себя через десятки таможенных и политических границ.

Наряду с провозглашенным принципом самоопределения народов новые политические границы установлены так, что 80 миллионов людей оказались под господством иной, чем они, национальности. Наряду со стремлением к международному объединению в прямой противовес ему все человечество идет и по пути не только здорового национализма, но и больного шовинизма. Наряду с возвращенной во всем свободой устанавливаются такие стеснения и ограничения, которые казались безумными даже в средние века.

Думается, что в вопросе о той или иной неизбежности войн логику нужно отложить в сторону и считаться лишь с наличными жизненными фактами. А последние говорят, что войны будут неизбежны и что XX век и его преемники едва ли будут в этом отношении разниться от своих предшественников.

Впечатление, произведенное мировою войною на многих, начинающих уже считать, что при такой кровавой бойне войны в будущем станут положительно немыслимыми, не является новым. <…>

В 1898 году И. С. Блиох в своем известном труде «Будущая война» высказывал ту мысль, что при колоссальном развитии современной военной техники, когда огонь противника в несколько минут будет сметать целые полки, военные операции станут немыслимыми. Он говорил об этом только по опыту франко-прусской, русско-турецкой и англо-бурской войн, т. е. по данным таких столкновений, которые по сравнению с всемирной войной казались простой передышкой в бою или почти обычными маневрами мирных дней. Между прочим, он указывал на Америку как на ту страну, которая умеет достигать всех стоящих перед нею задач, не обнажая давно заржавленного меча. Он выпустил свою работу в мае, а в июле того же года, как бы опровергая его выводы, та же Америка из-за плантаций на Кубе объявила войну древней Иберии.

Ужас, вносимый войною, кажущаяся при блистательном развитии военной техники невозможность войны, наличие иных, уже мирных способов разрешения международных тяжб, – все это, как показали события мировой истории, еще никогда не приостанавливало кровавых столкновений, если только плод распри созревал окончательно. Но ведь войны в будущем можно прекратить путем всеобщего разоружения?

Я желал бы видеть военных людей в те минуты, когда они будут заседать на конференциях, посвященных этому разоружению, но военных людей, понимающих свое дело, не тех, кто, подделываясь под модные течения и вопли толпы, фарисейским языком говорил бы о прелестях разоружения или кто надел военный мундир по простому недоразумению, а иногда и по родительской прихоти. Я заглянул бы тогда в их головы и, если бы это удалось, прочел бы в них следующее: «Разоружайтесь, уничтожайте все, что вы наметили к уничтожению как заманчиво влекущее вас к новой кровавой борьбе и дающее вам в руки полную возможность этой борьбы. Но так как войны неизбежны и так как все же наступит минута, когда вам, людям мира, вновь будут нужны и ружья, и пулеметы, и мы, военные люди, то знайте, что своим решением разоружиться вы ставите только новые, особенно сложные задачи военному миру, только затрудняете ему удачное разрешение специально военных вопросов в минуту, когда война все же вспыхнет».

Если нельзя будет по запрету мирных конференций содержать постоянные армии, если в облегчение народных масс нельзя будет пополнять их по обычным законам всеобщей воинской повинности, то мы, военные люди, должны будем иметь и создавать наемные или добровольческие армии; если при этих условиях вооруженные силы естественно станут не многомиллионными, какими они были в 1914 году, и станут неспособными протянуться по окопной линии от Балтийского моря до Черного, то мы должны будем отказаться от позиционной войны и вновь вернуться к маневренной войне лучших времен военного искусства; если вам нельзя будет иметь в мирные дни тяжелые орудия и пулеметы, то нам придется или создавать их в дни самой борьбы, как это уже пришлось делать всем в эпоху всемирной войны, или же переделать наши фабричные станки, наши плуги и наши повозки так, чтобы с открытием военных действий станок явился бы частью тяжелого орудия, плуг затрещал бы пулеметом, а повозка выехала бы вперед, как блиндированный автомобиль. Та же техника, которая, по общему мнению, создала особые ужасы, а отсюда и невозможность новых войн, придет на помощь военному миру, когда последний будет скован ограничительными соглашениями и как раз даст военным людям полную возможность вести и новую борьбу.

Не сумеют разрешить этой задачи лишь те народы, которые искренно поверят в силу «клочков бумаги», которые не найдут у своих передовых людей творческой мысли приспособления и которые окажутся по общей народной массе резко отставшими в культурном отношении. Договоры, ограничившие боевую готовность Германии, оказали ей великую услугу, побудив ее ранее других европейских народов вступить на хитроумный путь скрытого обхода установленных запрещений. Немудрено, если в минуту скрещения мечей она окажется несравненно более готова, чем другие, в том числе и ее враги.

Проповедуемое разоружение преследует будто бы две цели: во-первых, уничтожить заманчивость легкого вступления в борьбу – легкого потому, что оружие лежит под рукою, в полной готовности и исправности, – и, во-вторых, облегчить народные массы от ощущаемой ими тяготы вооруженного мира. Но если первая цель, несомненно, не будет достигнута потому, что войны, как мы видим, все же останутся неустранимыми, то едва ли будет достигнута и вторая цель.

Если армии в том виде, в каком они существовали до сих пор, будут почти сведены на нет, то взамен их придется или создать войска милиционные, или завести наемников. Для подготовки милиции придется, между прочим, ввести военное обучение в школах и устроить целый ряд поверочных и учебных сборов. Опыт Швейцарии, имевшей не регулярную армию, а милицию, показал, что страна была доведена до необходимости вести обучение последней почти по той же программе и в тех же размерах, как шло обучение постоянных войск. После мировой войны целый ряд европейских государств энергично ведет у себя подготовку «вооруженного народа». Станкевич справедливо говорит, что «милиция станет не избавлением от казармы, но, наоборот, казармой, распространенной на все дома, жилища и людей». Все это не снимет бремени, а наложит новые бремена.

Что касается наемных армий, то они дороже призванных по воинской повинности. Чтобы создать их более многочисленными, необходимы колоссальные расходы. Недаром когда-то совершенно правильно говорилось: «деньги есть – швейцарцы (наемники в былые времена для всей Европы) есть; денег нет – швейцарцев нет». Новые расходы в свою очередь вызовут новый нажим податного пресса. И будет «новая лесть горше первой».

И вот, когда мы читаем многочисленные статьи о смысле, порядке и последствиях разоружения, мы невольно обращаем свои мысли к сравнительно недавнему русскому прошлому. Тогда цель, которую должно было преследовать разоружение, предполагалось, по крайней мере у нас, русских, достичь иным, весьма своеобразным путем. По словам бывшего начальника главного штаба ген. Н. П. Михневича, полное осуществление «большой» военной программы, утвержденной свыше 6 марта и 22 октября 1913 г., давало в руки России такую мощь, которая свободно позволяла русскому Государю обратить последнюю в дело служения миру. Ведь источник событий, которые неизбежно привели европейские государства к небывалому по размерам столкновению 1914 года, лежал в обнаруженном Дальневосточной войной бессилии Российской Империи. Германия и Австро-Венгрия в тесном союзе друг с другом немедленно начали энергичное осуществление своих политических и торговых целей – первая на Ближнем Востоке, вторая – на Балканском полуострове. Столкновение их с русско-французским союзом стало неизбежным.

Оно было бы немыслимым, если бы Россия успела выполнить все, ею намеченное по «большой» программе. Мало того. Она смогла бы тогда не связывать себя союзами, которые обращали ее в какое-то подсобное оружие для чужих устремлений. Если бы на материке Европы и смогла бы возникнуть какая-либо вооруженная борьба, нейтралитет мощной России положил бы этой борьбе известные пределы. Посредничество России могло бы последнюю предотвратить. Самая возможность вмешательства такой силы удержала бы спорящие стороны от решения спора оружием, ибо война могла не дать тех результатов, на которые воюющие державы хотели рассчитывать. В 1859 г. Наполеон III и Австрия вели борьбу всего 70 дней, так как первый тяготился нейтралитетом Пруссии, а вторая ожидала вмешательства не только Пруссии, но и России. Борьба 1870–1871 гг. ограничилась пределами Франции только потому, что Россия сдержала Австрию.

Не нуждавшаяся в дальнейших завоеваниях, не хлопотавшая о рынках, занятая громадным и быстрым развитием собственных сил и богатств, Россия действительно была бы стражем для всего мира. «Превентивная» война 1914 г. не позволила ей выступить в этой роли и привела как раз к обратному – к созданию на месте прежней России очага бесконечных смут и общеевропейской тревоги.

Вопрос о разоружении, который предполагалось разрешить совсем в иной форме, чем о том думают ныне, отодвинулся в своей развязке на неопределенный и, по-видимому, долгий срок. Ни о каком разоружении – ни по пути, разъясненному ген. Михневичем, ни по пути, намеченному современными политическими деятелями, – не может быть и речи, пока в златоглавой Москве сидят наследники Парижской Коммуны и члены европейского Интернационала.

Уйдут они, и явится несомненная возможность сделать вооруженные столкновения явлением редким…