Той же ночью
На бульваре…
По которому они изредка прогуливались с Криденс. Медленно, потому что вместе. Держась за руки, потому что невозможно не держаться, не получается не держаться, когда вместе. От Петровки прогуливались, туда, где некогда располагался красивейший Страстной монастырь, пред которым, со стороны Тверского бульвара, стоял бронзовый, склонивший голову Пушкин. Потом возвращались… или шли по бульварам дальше, до Арбата; или поворачивали к набережной; или уходили в узкие московские переулки. Вместе…
Сейчас Вербин шёл по бульвару один. Не быстрым, деловым шагом, но и не медлил, на ходу раздумывая, куда пойти: домой или в «Небеса»? У обоих вариантов были недостатки: дома скучно и, кажется, нечего есть; в баре шумно и придётся задержаться минимум до часа ночи. Дома можно отдохнуть, в «Небесах» точно накормят.
«Может, купить что-нибудь домой?»
А в следующий миг Вербин услышал:
– Молодой человек!
Понял, что фраза обращена к нему, остановился и посмотрел на старика, сидящего на лавочке.
– Добрый вечер.
– Скорее, доброй ночи, – улыбнулся тот. Лет семьдесят, может, больше, но не дряхлый – подтянутый, не сгорбленный, с короткими, абсолютно седыми волосами, зачёсанными на пробор, он был одет в чёрное пальто, перчатки, брюки и ботинки. И держал на коленях раскрытый журнал.
«Интересно, что он видит в такой темноте?»
Ближайший фонарь не давал достаточно света, тем более для чтения старыми глазами.
– Простите за нескромный вопрос: вы курите?
– Да, сейчас… – Вербин полез за сигаретами.
– Нет, нет, вы неправильно меня поняли, – поспешил объясниться старик. – Вы не могли бы покурить, сидя на лавочке? Если не торопитесь, конечно.
– Зачем? – не понял Феликс.
– Мне уже нельзя… по разным причинам… Однако мне доставляет удовольствие, когда курят рядом. Сейчас же, как видите, людей почти нет, обратиться не к кому, вот я и решил вас потревожить.
Не «почти нет», а никого нет – поздний вечер прогнал с бульвара любителей прогулок, а редкие прохожие предпочитали тротуары.
– Минут двадцать назад проходили молодые люди, но они сидят на химии, законной, конечно, но абсолютной синтетике, от табака отказались, а мне противно вдыхать то, что они курят.
– Понимаю, – пробормотал Феликс. А в следующее мгновение удивлённо уточнил: – Двадцать минут? Вы так давно здесь сидите?
– На самом деле, дольше.
– Не замёрзли?
– Мне редко бывает холодно. – Старик раскрыл золотой портсигар и протянул Вербину. – Если вас не затруднит… Они, конечно, тянутся чуть дольше, зато ароматные.
– Как скажете. – Вербин устроился на лавочке рядом и раскурил сигариллу. Он их не любил, но не видел причин отказывать незнакомцу в просьбе.
– Анатолий Евгеньевич, – произнёс старик, словно прочитав мысли Вербина.
– Очень приятно. Феликс.
– Редкое имя.
– Спасибо родителям.
Сигарилла оказалась отличного качества и очень ароматной.
– Под каким именем крестили? Извините, если вопрос неуместен.
– Под этим и крестили.
– Точно… в православии есть имя Феликс. Забыл… – Старик сделал жест рукой. – Извините. Неловко получилось.
– Ничего страшного.
– Привыкли?
– Перестал обращать внимание.
– Мало кто знает, что у вас каноническое имя?
– Мало кто спрашивает, под каким именем меня крестили.
– Вас это смущает?
– Мне безразлично.
– Но мой вопрос вас… – Старик намеренно сделал паузу, глядя Феликсу в глаза, а когда понял, что молчание затягивается, с улыбкой поинтересовался: – Не поможете?
– Вы знаете, что хотите сказать, – ровным голосом ответил Вербин.
– Верно, – не стал скрывать старик. – Кем вы работаете?
– Я полицейский.
– Чувствуется.
– В хорошем смысле или плохом?
– Просто – чувствуется. А цвет у вас будет такой, какой вы сами себе выберете.
– Чёрный или белый?
– Ну, не радужный же… – Старик помолчал, после чего вернулся к предыдущему вопросу: – Мой вопрос вам понравился.
– Потому что он редкий.
– Только поэтому?
Нет, не только, однако Феликс не захотел развивать эту тему, в очередной раз затянулся ароматной сигариллой и спросил:
– Часто здесь бываете?
– В Москве?
– В этом сквере.
– В сквере не очень, только когда есть время прогуляться. В Москве – часто.
– Вы приезжий? – удивился Вербин.
– Не похож?
– Выговор и поведение выдают в вас настоящего москвича.
– Я много времени здесь провожу и знаете, кем только не был… – Старик тихонько рассмеялся. – Вы не поверите, Феликс, но я даже извозчиком служил одно время… любил на Кузнецком Мосту стоять… Впрочем, не важно, это так, развлечение… как и прогулки зимним вечером… Вы ведь тоже прогуливались?
– Да, – кивнул Вербин.
– Субботним вечером один?
– Иногда такое случается.
Несколько мгновений старик обдумывал ответ, а затем спросил очень мягко, проникновенно:
– И что же случилось с ней?
– Умерла.
Старик не извинился, не выразил соболезнования – он замолчал. А затем произнёс фразу, которую Вербин чувствовал, но никогда не произносил. Она не приходила ему. Или должна была прийти вместе с худым стариком, любящим вдыхать запах табачного дыма.
– И бульвар стал тусклым, – сказал он таким голосом, что стало понятно – понимает. Понимает, как никто.
– Осенним, – поправил старика Феликс, разглядывая тлеющий кончик сигариллы. – В любое время года – осенним.
– Но осень поздняя: без ярких листьев и их запаха, лишь голые ветки тоскливые и небо едва светлее асфальта.
– Да…
С какой удивительной точностью описан мир, в котором нет Криденс.
– Но вам до осени далеко, Феликс, очень далеко. Не приближайте её и не отнимайте у себя то, что ваше по праву.
– А если осень ранняя?
– Никогда, – качнул головой старик.
– Иногда.
– Только если мы её зовём. Поверьте, Феликс, я знаю. Я видел. И знаю, к чему это приводит.
– Просто осень наступит чуть раньше.
– И ещё быстрее закончится, уступив место лютой зиме. А из зимы невозможно вернуться. И однажды вы поймёте, что большую часть жизни провели на осеннем бульваре в одиночестве ожидания смерти. Разве это правильно?
– Мы проводим всю жизнь в ожидании смерти.
– Вижу, вы достаточно зрелый человек, Феликс. Но именно достаточно, а не зрелый. Как вы примете смерть, если ждали её десятилетия?
– С облегчением.
– А должны – с ужасом. Вас должно трясти от страха при одной только мысли, что прекрасная жизнь, полная достижений и взлётов, шуток и веселья, дружбы и любви – закончилась. И вы не знаете, что будет дальше. Ужас – вот единственная нормальная реакция при встрече со смертью. Унылая покорность оставляет равнодушным, а дикий страх – наполняет эмоциями.
– Кого наполняет? – не понял Вербин.
– Смерть, разумеется, – ответил старик. И в его интонации скользнуло: «Разве непонятно?» – Неужели вы думаете, что она берёт за работу деньгами?
– То есть это всё-таки должность?
– Да, Феликс, не для всех это процесс. – И прежде, чем Вербин успел среагировать на странное замечание, старик продолжил: – Как бы быстро ни бежал человек, как бы высоко он ни забрался, в конце пути его всегда ожидает смерть. Встреча неизбежна, так зачем идти на свидание вместе? Там увидитесь.
– А вдруг это именно то, что мне нужно? – задался неожиданным вопросом Вербин.
– А вдруг нет? – весело ответил старик. И тут же вновь стал серьёзным: – Я видел много похорон, Феликс, но самые грустные из них те, в которых люди хоронили сами себя. Заживо. И все потом раскаивались. Ни одного нераскаявшегося, Феликс, за тысячи лет наблюдений.
– А что с вашей осенью? – вдруг спросил Вербин. – Как это было у вас?
– Моя наступила вовремя.
– Но ведь наступила.
– Таков ход вещей, и нет нужды его менять, – пожал плечами старик. – Осень обязательно наступит, а то, что вы её не приближаете, не значит, что вы забыли Криденс – это значит, что вы продолжаете жить.
– Что? – воскликнул Феликс. – Откуда вы знаете Криденс? Кто вы такой?
/ / /
– Просто прохожий, – изумлённо ответил светловолосый юноша, после чего повторил вопрос: – Сигаретки не будет?
– Сигареты? – Вербин огляделся. Он сидел на лавочке в позе глубоко задумавшегося человека: привалившись боком к спинке, подперев голову рукой и устремив взгляд в никуда. Вроде не спит, но и не здесь. Не замечая гуляющих по скверу людей, не слыша их и не чувствуя. Среди народа в полном одиночестве. Как долго сидит, непонятно, но вроде замёрзнуть не успел. – Сигареты? – Быстрый взгляд вправо, но скамейка пуста. Совсем пуста.
– С вами всё в порядке? – осторожно спросил молодой человек.
– Да, спасибо, нормально. – Вербин тряхнул головой. – На работе проблемы, вот и задумался.
– Понятно.
Феликс вытащил из кармана пачку, угостил парня, бросил окурок в урну, подумал и раскурил следующую.
«Что произошло? У меня начались видения? Или я просто присел покурить и заснул?»
Второе предположение казалось очевидным, но Феликса смущали два момента: во-первых, он совершенно не помнил, как оказался на лавочке, точнее, помнил – его позвал старик, но в каком мире прозвучал зов: в реальности или во сне? Во-вторых, разговор показался чересчур реалистичным для сна. Нет, не во сне таким казался, а сейчас, проснувшись, Вербин помнил его во всех деталях, чего никогда не бывает с разговорами, случившимися во сне. И старик… Анатолий Евгеньевич…
«Если мы встретились в реальности, то куда он делся? Если во сне, то почему я так хорошо его помню? И почему сейчас меньше времени, чем было, когда мы встретились? Или нам только предстоит встретиться?»
Феликс криво усмехнулся, поднялся, сделал шаг прочь, но задержался возле урны – смял сигарету и вздрогнул, увидев лежащий в урне окурок сигариллы.
Назад: 18 февраля, суббота
Дальше: 19 февраля, воскресенье
