Священномученик Платон, епископ Ревельский

(1869–1919)

Святитель Ревельский Платон до принятия архиерейского сана 23 года священствовал в Санкт-Петербурге и был видным церковным деятелем нашей епархии. Его неутомимыми трудами была воздвигнута в столице ныне действующая Свято-Исидоровская эстонско-русская церковь, а также образовано в епархии благочиние эстонских православных приходов. Его по праву можно считать подвижником благочестия нашего края.

Родился священномученик Платон (в миру Павел Петрович Кульбуш) 13 июля 1869 года в мызе Подис Перновского уезда в семье псаломщика местной церкви. «Родители его, – говорится в метрической книге Подисской Свято-Троицкой церкви – исправляющий должность причетника Петр Григорьевич Кульбуш и законная жена его Наталья Матфеевна, оба православные. Таинство крещения совершал священник Стефан Зверев».

В 1880 году, одиннадцати лет от роду, сын сельского псаломщика Павел Кульбуш поступает в Рижское духовное училище и через четыре года оканчивает его по первому разряду. Еще через шесть лет, в 1890 году, он оканчивает Рижскую духовную семинарию, также по первому разряду, а затем в качестве лучшего студента-выпускника зачисляется в Санкт-Петербургскую Духовную академию на условиях полного казенного содержания. Очутившись в столице Российской империи, Павел Кульбуш в свободное от напряженной учебы время старался помочь своим соотечественникам – православным эстам, волею судьбы оказавшимся в чужом городе. Блеск и великолепие столичной жизни не смутили и не тронули чистой и сострадательной души провинциального юноши. Необычное многообразие и насыщенность окружающей жизни не манили и не влекли его к себе. В заброшенные окраины шумного города, где ютились задавленные жизнью семьи эстонских рабочих, направил свои стопы пылкий и вдохновенный деятельной любовью студент Духовной академии. Вступив в петербургское «Общество религиозно-нравственного просвещения», Павел Кульбуш на правах его сотрудника и как человек, владеющий эстонским языком, проводил беседы с проживающими в столице православными эстонцами на их родном языке. Тогда же, в начале 90-х годов, православные эстонцы Петербурга получили возможность изредка совершать богослужения на своем родном языке, для чего приглашали в город из Кронштадта эстонского священника отца Адама Симо. Организацией и обучением любительского хора для проведения этих богослужений занялся Павел Кульбуш, чем, несомненно, оказал существенную помощь своим соотечественникам в удовлетворении духовных нужд.

Между тем, учебная жизнь следовала своим чередом и требовала от питомцев академии неослабного и упорного труда. Умение идти навстречу житейским трудностям эстонской бедноты сочеталось в личности будущего священномученика со склонностями к серьезному богословскому поиску. К концу обучения в академии он обрел зрелость и самостоятельность богословской мысли. Вот какой отзыв профессора Н. Е. Троицкого о кандидатской работе Павла Кульбуша помещен в журнале совета академии за 1893–1894 учебный год: «Г. Кульбуш прослеживает и анализирует два основных фазиса в развитии Лютерова учения о покаянии и исповеди. Причем он шаг за шагом следит за развитием мысли Лютера в том и другом фазисе от начала до конца, не опуская ни одной мелочи, ни одного внешнего влияния на ее метаморфозу, а стараясь всему отвести подобающее место, все оценить в меру его действительного значения. В результате получается совершенно ясная картина развития мысли Лютера о покаянии и исповеди в обоих фазисах, причем вполне разъясняющая и причины ее колебания, и конечный результат, на котором он остановился. Прекрасное знание латинского и немецкого языков позволило автору самостоятельно исследовать первоисточники. Диссертация г. Кульбуша вполне заслуживает не только кандидатской степени, но и особого внимания совета академии».

Диссертация Павла Кульбуша была посвящена истории вопроса и исповеди у лютеран. Следует отметить, что даже богословский поиск будущего первосвятителя эстонской Церкви имел не отвлеченный, а сугубо практический, деятельный характер. Из всего многообразия богословских тем он выбрал ту, которая могла пригодиться ему в его будущем пастырском служении. Намечая тему диссертации, он думал не о степени кандидата, а о своем предстоящем служении в Рижской епархии, где сильно распространена была лютеранская вера. Вот почему главным объектом его изучения стали особенности протестантского вероучения.

Однако служить в Рижской епархии в качестве священника ему не пришлось. В 1894 году, по окончании Духовной академии, молодой священник Павел Кульбуш, рукоположенный 5 декабря в Петропавловском соборе, был определен по усердной просьбе эстонцев в эстонский приход Петербурга. В столице в то время проживало около 16 тысяч эстонцев. В основном, это были безземельные крестьяне, вынужденно переселившиеся в город в поисках заработка. Нанимались они, как правило, в Адмиралтейскую судоверфь и постепенно заселяли район Малой Коломны. Но только одна четверть из числа этих эстонцев исповедывала православие. Большая часть были лютеранами. Положение православных эстов, в отличие от их соотечественников-лютеран, оставалось крайне тягостным. К незнанию языка, к трудностям материального характера прибавлялось отсутствие своего прихода, а значит, духовного окормления и пастырского руководства. Православный эстонец, оказавшись в Петербурге, чувствовал себя в центре православной цивилизации покинутым и одиноким. Отец Павел сам впоследствии рассказывал о начале своей пастырской деятельности: «Если оглянуться на то, что имеют православные эстонцы в Петербурге теперь, то только самая упорная энергия, самая беззаветная надежда на будущее могут побудить не слагать оружия, – потому что теперь приход не имеет буквально ничего. Не говорим о храме, о школе, – нет ни облачения, ни Креста с Евангелием, ни мирницы и дароносицы – самых необходимых вещей для каждого пастыря – не говорим о сосудах, утвари и проч. На Рождество для славления епитрахилью пришлось позаимствоваться в соборе, Крестом у знакомого… для крестин нужно каждый раз выпрашивать все необходимое. И так без конца…». К тому времени в Петербургской губернии уже имелось несколько русско-эстонских приходов. В столичный новообразованный приход можно было назначить какого-нибудь опытного пастыря из числа губернских настоятелей. Однако неслучайно выбор Петербургского митрополита Палладия (Раева), хорошо понимавшего необходимость открытия эстонского прихода в городе, пал на выходца из провинции, только что оставившего учебную парту. Зоркий архипастырь увидел в начинающем иерее необходимую силу веры и духа и привлек его к делу, которое стороннему наблюдателю могло показаться непосильным даже для искушенного трудностями пастыря. Более того, на вчерашнего выпускника, не имевшего опыта приходского служения, было возложено еще одно нелегкое бремя – быть благочинным всех эстонских приходов Петербургской губернии. В 90-х годах православное дело в эстонской диаспоре находилось в зачаточном состоянии и, следовательно, требовало немалых усилий и опыта. Многие эстонские колонии в епархии не имели ни своих приходов, ни храмов, ни школ, ни принтов. Начинать здесь приходилось тоже, практически, с нуля. Предстояли бесчисленные хлопоты, просьбы, заботы, связанные с обустройством приходской жизни всех губернских православных эстов.

Эстонский приход Санкт-Петербурга был учрежден указом Священного Синода от 31 декабря 1894 года. Причт состоял из священника и псаломщика, а богослужение решено было временно проводить в подвальном помещении Малоколоменской Воскресенской церкви, которая в городе была более известна под именем храма Михаила Архангела. О. Павел, возглавив открывшийся приход, сразу же приступил к организации сбора средств для постройки приходской церкви. И первым, кто откликнулся на призыв молодого настоятеля, был всероссийский пастырь Кронштадтский св. праведный Иоанн. В выданную только что из Консистории сборную книгу он вписал первую лепту в 300 рублей и на чистом листе сделал надпись: «Всем сердцем моим молю Господа, Главу Церкви, да привлечет сердца доброхотов к посильным жертвам на устройство в столице православного эстонского храма. Кронштадтский прот. Иоанн Сергиев. 18 марта 1895 года». Однако случилось так, что храм был возведен в последнюю очередь, в завершение всех прочих трудоемких дел, связанных с благоустройством религиозной жизни православной эстонской диаспоры. Обладая сердцем чутким и отзывчивым, отец Павел не мог ограничиться формальным исполнением своих обязанностей. Возглавив эстонский приход, он немедленно окунулся во все стороны трудного бытия эстонского переселенца. Он не умел отдаваться своему делу наполовину, по-наемнически. Всецелая принадлежность своей новой пастве, стесненной отовсюду, стала основной чертой его пастырской деятельности. Поэтому с самого начала параллельно с устроением прихода он занялся организацией общеобразовательной школы для детей из эстонских семей. 21 октября 1896 года его усердием и стараниями была открыта в городе первая эстонская цекровно-приходская двухклассная школа. Располагалась она на Екатерингофском канале, у Аларчина моста (д. 75). Отец Павел – устроитель школы – стал ее заведующим и оставался им вплоть до епископской хиротонии. В журнале «Санкт-Петербургский духовный вестник» в связи с открытием школы была помещена заметка, в которой, в частности, говорилось: «Учеников, желающих поступить в школу, набралось больше, чем сколько можно было на первых порах принять. При этом многие изъявляют желание жить в школе. Дело в том, что, ввиду разбросанности эстонцев, живущих в самых противоположных концах города, необходимо было завести нечто вроде общежития: имеются две спальни с постелями. Пришлось подумать и о пище. Однако, главное затруднение – именно в вынужденных жить в школе. На содержание их средств нет. Потом, это все дети бедных родителей, которым и думать страшно содержать детей вне семьи. Единственный выход – обратиться к помощи добрых людей, не помогут ли они чем-нибудь для содержания школьников». С годами из-за нарастания всеобщей нестабильности и расшатывания устоев русской жизни любая общественная деятельность приобретала характер почти подвижничества. О деле заведования школами один из епархиальных наблюдателей справедливо писал в своем отчете: «Труд заведования школами в последнее время нелегкий: население тяготится всякою платою за школьное помещение, пособия на наем получаются со стороны нелегко, почему требуется немало труда, энергии, хлопот, чтобы школа не осталась на улице. В добавление нужно упомянуть еще о заботах по постройке и ремонту школьных зданий, о тревогах по снабжению школ книгами, о штате и т. д.» В школе отца Павла трудились только два платных преподавателя. Священники, а также все члены причта, обучали детей безвозмездно, ничего не получая за свой нелегкий педагогический труд. Из одной этой детали можно заключить, что в те времена школьное дело ничего, кроме изнурительных и беспрестанных хлопот, не могло доставить труженику народного просвещения. Однако «пастырь добрый, полагающий душу свою за овцы своя», начав дело, уже не мог отрешиться от уз Христовой любви и освободить себя от нелегкого бремени управления школой.

Начиная с 1898 года, отец Павел публикует свои проповеди на страницах столичной церковной печати. Они появляются в номерах епархиального периодического издания «Санкт-Петербургский духовный вестник». Этот журнал помещал проповеди и поучения маститых проповедников России, таких, как св. праведный Иоанн Кронштадтский, прот. Философ Орнатский и др. Появление проповедей молодого эстонского настоятеля, которому в то время не исполнилось и тридцати лет, среди бесед именитых церковных ораторов говорило о том, что отец Павел, наряду с прочими дарованиями, обладал талантом церковной проповеди.

1898-й год ознаменовался еще одним важным событием в жизни эстонского православного прихода столицы: 29 ноября было открыто эстонское Братство во имя священномученика Исидора, пресвитера Юрьевского. Необходимость его создания была продиктована причинами, прежде всего, религиозного свойства. «Переселенцы-эстонцы, – говорилось в Отчете Братства за 1898–1899 гг., – отрезанные от православных русских незнанием языка, часто уклоняются в лютеранство. Для возврата отпавших, для утверждения эстонцев в православной вере нужны и особые усилия, и особые средства. Древние ревнители Православия в противовес католической пропаганде основывали религиозные братства. Думается, что и в настоящем случае Братство лучше всего могло бы собрать в одном святом содружестве слабых и сильных, стойких и немощных, дабы поддержать, укрепить, оживить и воодушевить одних и дать возможность принести плод своей веры другим.

Есть и внешние нужды… Первая из них – устройство своего храма. Возможно ли привлекать эстонцев к православию, не имея своих помещений и своей церкви? Вторая – помощь материальная существующей школе. Необходимо устроить при ней общежитие, организовать помощь беднейшим детям прихода. Третье – оказание помощи для бедных эстонцев, нередко попадающих в Петербурге в безвыходное положение. Заболел или умер кормилец семьи – откуда семье взять средства на лечение, на проживание? Приехал эстонец в столицу на заработки. Незнание языка и новые условия жизни нередко надолго выбрасывают их за борт жизни. Где найти поддержку?»

Создание Братства было целой вехой в деятельности о. Павла. К моменту его открытия положение в эстонском приходе было неутешительным. Строительство храма и приходских помещений явно затягивалось, поступавших средств ни на что не хватало. Эстонскую школу, которая едва удерживалась на поверхности, развивать было не на что. Душило безденежье и отсутствие помощников. Со временем проблемы только прибавлялись. Формированию и укреплению эстонского православного прихода мешало еще одно немаловажное обстоятельство – существование крепкой и неплохо обеспеченной лютеранской общины, где приехавший в город эстонец обретал свою исконную, национальную среду. Здесь он находил необходимую материальную и моральную поддержку. Конкурировать с таким островком родины, желанным для всякого переселенца-инородца, было почти бесполезно. Однако не таков был о. настоятель, чтобы его можно было сломить возникавшими трудностями. Не избыток сил, а, наоборот, их серьезный недостаток побуждал отца Павла взяться за еще одно начинание – создание эстонского Братства. Весьма неожиданный и необычный способ преодоления трудностей, пригодный лишь для натур волевых и сильных духом.

3 декабря 1897 года было подано прошение открыть Братство, и при нем – проект его устава. 8 июня 1898 года на имя священника Павла Кульбуша последовало утверждение устава из Консистории и разрешение открыть Братство. Оргкомитет под председательством о. Павла провел серию заседаний, и к концу ноября все было готово для торжественного открытия Братства. 29 ноября 1898 года в зале «Общества распространения религиозно-нравственного просвещения» (ул. Стремянная, 21) состоялось первое заседание Братства. Началось оно с молебна, который был отслужен Преосвященным Вениамином (Муратовским), епископом Ямбургским. Затем прот. Ф. Орнатский, один из самых выдающихся деятелей столичного духовенства того времени, обратился к собравшимся со словом. После этого отец Павел Кульбуш ознакомил собрание с положением православных эстонцев в Петербурге, раскрыл значение Братства и его задачи. Было прочитано житие сщмч. Исидора Юрьевского – небесного покровителя Братства. Завершилось собрание традиционной молитвой и епископским благословением.

Чем занималось Братство? Проводились беседы и поучения для эстонцев на их родном языке, организовывались библиотеки, читальни, книжные склады, предпринимались издания духовной литературы на эстонском языке, оказывалась всевозможная помощь эстонской школе, проводились тематические вечера и т. п. Большое внимание уделялось материальной помощи бедным и нуждающимся. «Приезжает, например, в столицу крестьянка Мария М., у нее трое детей, старшему одиннадцать лет, и у него непонятная болезнь, требующая лечения опытного врача. Больного мальчика приняли в клинику Военно-медицинской академии, но трудно описать, сколько пришлось настрадаться бедной женщине, к тому же хворой и слабой. С ужасом вспоминается их смрадное жилище у Черной речки, холод и голоданье, т. к. редко находимая поденная работа не давала возможности ни согреться, ни поесть. Если бы не помощь Братства, назначившего ей ежемесячное пособие, неизвестно, чем бы кончила эта семья». (Приведено по материалам «Отчетов Братства».) И таких случаев было великое множество.

Одной из главных была, конечно, забота Братства о построении храма и приходского дома. 24 марта 1900 года Братство ходатайствует перед городской Думой о бесплатной уступке участка земли на соединении набережной Екатерининского канала с Екатерингофским проспектом, а затем представляет план застройки и эскизы зданий храма и церковного дома, безвозмездно выполненные архитектором А.А. Полещуком. В церковном доме предполагается разместить школу, общежитие для детей, зал для проведения бесед, читальню, библиотеку, книжный склад и квартиры для причта. 19 мая 1901 года Дума уступает землю, а 29 июня последовало высочайшее соизволение Государя императора на постройку эстонского храма и при нем дома. В августе месяце 1902 года строительная комиссия, возглавляемая отцом Павлом, приступает к работе и обращается в Синод с просьбой о проведении всероссийского сбора пожертвований на постройку храма. 5 и 6 января, в канун Рождества Христова, во всех храмах империи был объявлен сбор средств на возведение в Петербурге эстонской церкви. 20 апреля 1903 года состоялось освящение места под постройку храма, в котором участвовал св. Иоанн Кронштадтский. Спустя всего восемь месяцев Братство совершит еще одно освящение: временного храма, устроенного в возведенном церковном доме. Св. Иоанн Кронштадтский, принимавший участие и в этом событии, произнес в новоосвященном храме одушевленную проповедь, а затем, посетив школу, с любовью благословил детей и участников хора. Через несколько лет, 23 сентября 1907 года, храм во имя священномученика Псидора, пресвитера Юрьевского, будет освящен митрополитом Антонием (Вадковским). Этот храм навсегда останется молчаливым свидетелем неутомимой веры, деятельной любви и неиссякаемого упования его создателя – о. Павла Кульбуша, ибо возводился он без всякого участия государственных ведомств и ассигнований, энергичными действиями одного человека. Немного найдется в Санкт-Петербурге церквей, построенных таким образом. «Душевно сорадуюсь, горячо приветствую Вас с окончанием необыкновенного дела – сооружением великолепного храма и дома в столице для православного эстонского прихода. Он будет и Вашим памятником навеки. Честь и слава Вам, и благодарение Всевышнему», – писал в письме рижский протоиерей Николай Лейсман, председатель Прибалтийского братства, которого отец Павел приглашал на освящение храма. Справедливости ради следует отметить еще, что на возведение эстонской церкви ушло четыре трудных года, совпавших с временем первой русской революции и неудачной русско-японской войны, основательно подорвавших и истощивших российскую экономику.

Длинный перечень скупых дат и фактов. Сколько скрыто в нем человеческих мук, переживаний, сомнений, постоянного внутреннего напряжения, сколько содержится в нем христианского мужества. В одном из отчетных слов о. Павел, оторвавшись на мгновение от перечисления дел, произнес: «Глядя на тружеников Братства, поистине научаешься любить людей, ценить их отзывчивые сердца, благодарить Бога за то, что Он их посылает – и молиться, молиться неленостно, чтобы ничье усердие и труд не были забвены пред Господом». Это слова человека, глубоко переживавшего за свое дело, отдававшегося ему всецело, до ежедневного самопожертвования. Благородный и сдержанный, унаследовавший отцовскую скромность, о. Павел не умел видеть своих заслуг и не любил, когда их замечали другие. Сам бесконечно преданный эстонскому православию, основавший приход, школу, Братство, построивший храм и трехэтажное здание при нем, он не переставал удивляться душевной щедрости других и умел по-настоящему ценить любое человеческое соучастие.

Мы погрешим неполнотой повествования, если не упомянем хотя бы вкратце о церковно-общественной роли о. Павла в жизни Санкт-Петербургской епархии. Ибо устроением эстонского православия не ограничивалась деятельность этой разносторонне и богато одаренной натуры. В адресной книге «Весь Петербург» за 1917 год против фамилии городского жителя «Кульбуш П. П.» расположена статья следующего содержания: «Настоятель Исидоровской эстонской церкви; благочинный эстонских церквей Петроградской епархии; заведующий двухклассной церковно-приходской школой для детей православных эстонцев в Петрограде; делопроизводитель эстонского Братства сщмч. Исидора Юрьевского; законоучитель Литейной женской гимназии; председатель ревизионной комиссии центрального комитета по свечным делам при Священном Синоде; делопроизводитель «Общества распространения религиозно-нравственного просвещения»; член правления Петроградского епархиального свечного завода». Трудно вообразить себе, чтобы одному человеку под силу было справляться с таким количеством церковных послушаний. Однако и этот внушительный перечень должностных обязанностей о. Павла далеко не полный. Прот. П. Кульбуш, сверх сказанного в «Адресной книге», входил в состав епархиального комитета миссионерского общества и принимал активное участие в его деятельности. Долгие годы о. Павел путем голосования избирался в состав и другой комиссии – особого органа, который готовил материалы к ежегодным съездам духовенства всей епархии. Комиссия обсуждала самый широкий спектр вопросов епархиальной церковной жизни. О том авторитете, которым пользовался настоятель эстонской церкви среди священства епархии, говорит и тот факт, что в 1917 году он был избран членом исполнительного комитета по созыву епархиального собрания для избрания архиерея на Петроградскую кафедру. Для чего был создан этот комитет? «Весь порядок избрания епископа должен быть изложен в особых правилах, подробная разработка которых поручена исполнительному комитету. На него же возложены и все обязанности организации выборов и устроения собора».

«Кто из нас не слышал притчи Господней о талантах? Знаем мы, что таланты – это и наши способности, и дары Божий, и также – наши дела и труды. Получил усердный раб пять талантов, и они выросли у него в десять. Одарил его Господь способностями, а он умножил их и развил. Случилось это как-то само собой. К усердному и ревностному дела и обязанности сами идут. Душа его горяча и отзывчива. Где замечает нужду, где – недостаток в работниках, где – неумение: не устоять ему, не пройти мимо. Смотрим – уже руки приложил, пристал, и вскоре весь окунулся в новое дело. Так незаметно растет число его обязанностей и трудов. И если у Господа обрящется еще талант, еще новое дело, – кому его поручить, как не тому же испытанному работнику?» Так говорил прот. Павел Кульбуш на панихиде по Д. Л. Парфенову – одному из активистов эстонского Братства. Но эти слова как нельзя лучше характеризуют, прежде всего, самого автора. Как будто не к кому другому, а в первую очередь к о. Павлу относятся эти строки, отражающие самую суть его души, трудолюбивой, самоотверженной и, бесспорно, исполненной божественной благодати. «Без Мене не можете творити ничесоже», – сказано Спасителем в Евангелии. Постоянное горение духа, неиссякаемая вдохновенность и энергичность, недюжинная работоспособность этого неутомимого труженика на ниве Господней свидетельствовали о духоносном характере всей его жизни.

Окружив свою жизнь многочисленными делами на благо Церкви, отец Павел не утратил в этом нескончаемом потоке обязанностей искренней, непосредственной любви к человеку. Вечная занятость не сделала из него человека, отгороженного вереницей дел от судеб людских. Он не растворялся в бесчисленных хлопотах и заботах до забвения о душе и ее нуждах, и посреди суеты многомятежной оставался чутким, сострадательным, отзывчивым по отношению к пасомым, на которых имел огромное духовное воздействие. Об этом имеются многочисленные свидетельства в переписке с духовными чадами. Приведем несколько отрывков из писем его прихожанки. «Целую Ваши ручки дорогие, уезжаю и увожу в памяти своей Ваши глаза, с лаской и вниманием смотрящие на меня. Я от них всегда заглядываю в себя, и что-нибудь да увижу. Часто с улицы бы вернулась и сказала, да сознание, что Вам некогда, заставляет уйти». «Люблю видеть искреннюю горячую Вашу молитву». «Приезжайте, дорогой батюшка, и оживите меня опять своей любовью ко всем и лаской; не видя этого, я совсем жить не могу». «Помню, бывши у Вас, Вы складывали карту Ж. Д. Всю разорванную; я сидела и думала: „Так и наша жизнь с мужем была вся изорвана, и Вы взяли на себя труд сложить ее и поправить, примирить нас, озлобленных друг на друга”». «Один Господь знает, сколько Вы меня раз утешили малодушную и унылую. Да воздаст Вам Господь за Ваши труды с нами, да продлит Он Вашу жизнь для нас, грешных, и поможет нести нас на своих плечах. Исполняется сердце мое всегда, глядя на Вас, как страдаешь за наши грехи и любишь нас. Готов нам помочь во всяком деле». Встречаются в частной переписке строчки и такого характера: «Мы твердо верим, что Господь сохранит Вас от всех невзгод, как в здешнем, так и в будущем веке, так как Вы неуклонно идете путем Христа, оказывая участие и теплое сочувствие всем страждущим; и чем чаще мы вспоминаем Вас и наше у Вас пребывание, тем более убеждаемся, что Вы – второй о. Иоанн Кронштадтский». Духовный облик о. Павла трогал сердца не только простых верующих людей, но и оживлял души столичной знати, под влиянием богоотступного времени охладевшей к Церкви и неуважительно относящейся к духовенству. Вот воспоминания одного лица, принадлежавшего к княжескому роду, опубликованные в Ревельской газете «Последние известия» за 1929 год: «Можно было годами вращаться в интеллигентном кругу Петрограда, и никогда ни у себя дома, ни где-нибудь в гостях не встретить священника. Духовенство теснее и проще соприкасалось с жизнью общества в провинции. Но, как это ни странно, высококультурное духовенство Петербурга, за редчайшими исключениями, жило всё-таки каким-то своим кругом. Я не запомню случая, чтобы, войдя в знакомый дом, среди людей самого разнообразного положения и профессий, я увидел человека в рясе. Если и случалось иногда сталкиваться со священником (обычно по какому-нибудь делу), то беседа редко выходила из особых искусственных границ, из разговора, «подогнанного» к каким-то воображаемым, узким интересам «батюшки». Первый священник, с которым мне пришлось встречаться не в церкви, не по делу, а как с частным человеком, был протоиерей о. Павел Кульбуш, который стал бывать у нас в доме и скоро сделался его другом. Знакомство было случайным. Отец Павел был приглашен моим отцом совершать богослужения в домовой церкви дворца одного из великих князей, замученного впоследствии большевиками. Он зашел как-то к нам после обедни, и его полуофициальный визит затянулся на несколько часов. Отец Павел говорил, его слушали, и мало-помалу вокруг беседующих старших собралась многочисленная молодежь нашего дома: мои братья, сестры, приятели-студенты. С некоторым удивлением поглядывали мы на необычного гостя в рясе и ловили себя на чувстве: он сумел стать центром разговора, и этот разговор не носит никакого специфического оттенка беседы с «батюшкой». Худое, словно сияющее одухотворенностью, ласковое лицо отца Павла невольно приковывало к себе. Его слова были просты, он иногда шутил, но глубокая душа слышалась за каждым словом, за каждой оценкой. И мягки при всей меткости были эти оценки, когда отец Павел говорил о Льве Толстом, защитники религиозных идей которого нашлись среди беседующих. Помню, все как-то просветленно улыбались, когда отец Павел распрощался и ушел. Казалось, что в гостиную и в столовую вошло особое настроение, в котором храм не отделялся от дома обычной, трудно переходимой гранью. С тех пор отец Павел стал бывать у нас. Мы называли его за глаза „наш Кульбуш». Полюбили. По рассказам мы знали о том огромном обаянии, которым пользовался этот высокообразованный священник не только у православных эстонцев, объединенных его стараниями в особый приход, но и среди русских. Будучи священником, исполненным религиозного рвения, он был и до конца человеком, сливавшимся с обыкновенной жизнью без рисовки, без подчеркивания своего сана, без одной фальшивой ноты. Издалека сходились петербуржцы на Екатерининский канал послушать проповеди отца Павла».

Петербургский период жизни о. Павла, необыкновенно насыщенный, близился к своему завершению. Казалось, более наполненным он уже быть не мог. 1917-й год, ставший поворотным для всей России, оказался определяющим и в судьбе настоятеля Исидоровской церкви. Трагический крах Родины, насильственное пресечение исторической преемственности привели к небывалому еще на Руси явлению мученической святости. Уже в силу одного этого обстоятельства «великий октябрь» нельзя считать окончательным падением России. Гибель самодержавия сопровождалась кровавым обновлением Церкви. Нескончаемый мартиролог русского Православия начала двадцатого века, несомненно, имеет обращенность в будущее нашего Отечества, и жизнь отца Павла оказалась вплетенной в этот общий и пока не вскрытый до конца исторический контекст Руси грядущей. Но прежде, чем обратиться к последнему – мученическому – периоду земной жизни прот. Павла Кульбуша, необходимо упомянуть о том, что до убиения он однажды пережил опыт своей смерти.

«Известный в столице законоучитель протоиерей Павел Кульбуш, – писала 24 ноября 1911 года газета «Петербургский листок», – тяжко болен, и, чувствуя приближение смерти, сам лично болящий пастырь и паства его в лице основанного им Братства чрез митрополита Антония вошли в Св. Синод с ходатайством об испрошении Высочайшего соизволения похоронить бренные останки умирающего протоиерея под часовней при устроенной отцом Павлом Исидоровской эстонской церкви. Св. Синод благословил удовлетворить просьбу болящего пастыря и любящей его паствы и, как передают газеты, предоставил Синодальному обер-прокурору испросить Высочайшее на то соизволение». Болезнь отца Павла относилась в то время к разряду неизлечимых: у него в головном мозгу образовался нарыв. И самому заболевшему, и всем тем, кто его знал, после установления диагноза оставалось только ждать его кончины. Но через три недели, 14 декабря 1911 года, та же газета извещала своих читателей о благополучном и неожиданном исцелении страдальца. «Здоровье отца Павла, – говорилось в заметке, – тяжко хворавшего нарывом в мозгу, в последнее время улучшается. Нарыв нашел выход через ухо». Да, действительно, отцу Павлу дано было свыше то, что дается далеко не каждому: ему дано было пережить тайну человеческой смерти, увидеть ее так, как видит ее умирающий человек, а после этого вновь вернуться к жизни. Наверное, высшему Промыслу необходимо было, чтобы душа его обогатилась тем сокровенным знанием о бытии человеческом, которое заставляет личность ко многому в жизни поменять свое отношение.

Для дальнейшего повествования о событиях, резко изменивших жизнь отца Павла, нужно обратиться к некоторым страницам истории Рижской епархии того периода. 8 августа 1917 года в Юрьеве состоялось собрание Рижской епархии. Предстояло выбрать делегатов на Всероссийский Поместный Собор. На этом собрании представители эстонских приходов внесли предложение об образовании в Рижской епархии Ревельского викариатства, в состав которого входили бы все эстонские приходы. Идея церковной самостоятельности православных эстов и латышей возникла задолго до этого собрания. Ее отстаивал и проводил в жизнь еще эстляндский губернатор князь Сергий Шаховской. Майский чрезвычайный съезд духовенства епархии вынес резолюцию: «Для Рижской епархии необходимо три отдельных епископа – для русских, латышских и эстонских приходов». Отклонять эти настойчивые требования в условиях революционной смуты, видимо, было невозможно. Тогда же, на августовском собрании, прозвучало и имя отца Павла Кульбуша как достойного кандидата на епископскую кафедру. Оно было поддержано всем духовенством эстонских приходов. Таким образом, один из видных церковных деятелей столицы самодержавной России выдвигался на предполагаемый пост главы эстонской национальной Церкви. Кандидатура отца Павла вполне удовлетворила и русскую сторону. В Петрограде его хорошо знали как стойкого, ревностного, самоотверженного и деятельного пастыря. В декабре месяце 1917 года Священный Синод постановил: «Настоятелю эстонской Исидоровской в Петербурге церкви прот. Павлу Кульбушу, по пострижении его в монашество, с возведением в сан архимандрита, быть епископом Ревельским, викарием Рижской епархии, с тем, чтобы наречение и хиротония его во епископа были произведены в г. Ревеле». Время подтвердит, сколь своевременным и правильным было это решение: через считанные годы Эстония отделится от России.

31 декабря в Ревельском Александро-Невском соборе новопостриженный и нареченный архимандрит Платон был хиротонисан во епископа Ревельского. Рукоположен он был митрополитом Петроградским Вениамином (Казанским) и епископом Лужским Артемием (Ильинским). Тотчас же после хиротонии епископ Платон отправился в Москву для представления св. Патриарху Тихону и для участия в Поместном соборе. Однако трудиться на заседаниях не пришлось: обстоятельства времени – установление 26 октября 1917 года в Эстонии диктатуры Советов – требовали неотложного отъезда в епархию. Кроме того, после назначения в ноябре 1917 года Рижского архиепископа Иоанна (Смирнова) на Рязанскую кафедру религиозная жизнь Прибалтики находилась в условиях церковного безначалия. Ввиду чрезвычайности положения св. Патриарх Тихон назначил новопоставленного викария управляющим всей Рижской епархией. Это говорит о том неограниченном доверии, каким пользовался епископ Платон у Предстоятеля Российской Церкви.

Свою первую архиерейскую службу на эстонской земле Владыка Платон совершил в столичном Спасо-Преображенском соборе. Его облачение, преподнесенное прихожанами, было расцвечено эстонским национальным триколором. Служение в таком облачении не было уступкой эстонским православным «сепаратистам». Владыка Платон был убежденным сторонником и искренним поборником идеи независимой Эстонии. Впоследствии его будут упрекать в излишней вовлеченности в политические сферы, а некоторые православные из русских приходов, недовольные его откровенно эстонофильской позицией, напишут жалобу на своего архиерея и отправят ее в Москву. (Патриарх Тихон оставит ее без внимания.) Но мог ли Ревельский викарий в то время не быть со своей паствой и не разделять с ней ее лучших чаяний и устремлений? Мы знаем, например, как равноапостольный святитель Николай, просветитель страны восходящего солнца, благословлял и напутствовал японских юношей-новобранцев, отправлявшихся в 1905 году умирать от русских пуль. Почему же эстонский архиерей в то судьбоносное для Эстонии время не должен был быть со своим народом? Никакого политического расчета ни до, ни после хиротонии не было в действиях епископа Платона. Его поступки и решения одушевлялись одним только чувством – патриотической любовью к своему народу и отечеству.

Прибыв в Эстонию, Епископ Платон перенес место своего пребывания из Ревеля в Юрьев. Отсюда удобнее было поддерживать связь с отдаленными частями епархии. Надо сказать, что уже в 1915 году Юрьев стал центром административной и общественной жизни Прибалтийского края. Вследствие первой мировой войны из Риги эвакуировались в этот город многие правительственные учреждения. 23 сентября Рижский архиепископ Иоанн переехал на жительство в Юрьев и отсюда руководил своей паствой. Положение Церкви, да и всей страны, в то время было нелегким. С приходом немцев в Эстонии была введена система военного управления. Вся законодательная, исполнительная и судебная власть подчинялась верховному командованию 8-й армии. Эстонию поделили на округа, управляемые немецкими корпусами во главе с генералами. Дела в судах рассматривались преимущественно на немецком языке. Судьями были только немцы. Оккупировав Эстонию, войска Германии в огромном количестве разграбили оборудование, сырье, транспорт и другое имущество, принадлежавшее гражданским и частным лицам. Все, что представляло интерес для германской экономики, ставилось на учет и вывозилось. Сырье, на котором прежде работала промышленность, было изъято из торговли и производства и направлено на те предприятия, которые обслуживали военную промышленность Германии. Оставшись без сырья и оборудования, большинство предприятий в марте месяце 18 года прекратили свою работу. Начался застой, вызвавший обширную безработицу. Не лучше обстояли дела и в сельском хозяйстве. Немцы реквизировали у крестьян на нужды войск и населения Германии почти все продовольствие и множество скота. Свободная продажа сельскохозяйственных продуктов запрещалась. Резко сократилось производство зерна и овощей, земли оставались невозделанными. Было введено жесткое нормирование продуктов для эстонцев. В соответствии с распоряжением военных властей каждый гражданин мог купить в день только 50 граммов хлеба. В магазинах не было сахара, масла, молока и других необходимых продуктов питания. Всюду в Эстонии водворялся немецкий язык в качестве официального. Все заявления и документы составлялись только на немецком языке. Учебная работа в школах стала вестись по прусским программам. В средней школе обучение велось на немецком языке. Политически неблагонадежные педагоги увольнялись из школ, многие из них были высланы из Эстонии. Юрьевский университет был подчинен военному командованию. Чтение лекций на русском языке воспрещалось. Преподаватели назначались приказами командующего армией. Судьбу студентов-выпускников решал комендант.

Конечной целью немецкого присутствия была колонизация Балтии, превращение ее в придаток экономической жизни Пруссии и германизация местного населения. Поэтому не избежала притеснений и Православная Церковь: с первых дней своего присутствия германское правительство стремилось к ослаблению роли Православия в Прибалтике и установило жесткий контроль за деятельностью православного первоиерарха и всего духовенства. Насколько сложным было положение Церкви в то время, хорошо видно из сохранившегося протокола совещания духовенства епархии, прибывшего в Юрьев 9 апреля 1918 года для освящения церкви св. Александра Невского. Приведем некоторые выдержки из этого документа:

«Феллинский благочинный о. Николай Лузик доложил, что <…> общее настроение прихожан очень подавленное. Школы совершенно необеспеченны, средств на свое содержание ниоткуда не получают. Немецкие власти от содержания православных приходских школ отказываются. Министерские школы они совершенно закрыли. От Феллинской горуправы о. Николай получил бумагу, требующую от комендатуры сведения о том, какие русские учреждения и русские чиновники остались на месте и когда думают уехать. В этой же бумаге им предписывается прекратить свою деятельность и передать все акты и деньги немецким властям. О. Николай Лузик ответил на русском языке, что не считает возможным выехать в Россию, так как он – местный уроженец и совершает для местных жителей богослужения. Деньги находятся в распоряжении приходского совета. В Феллине за 24 часа до богослужения нужно сообщать о начале его в комендатуру. То же самое и о каждой требе. В Теннасильме комендант потребовал от священника представить план церковной и школьной земли и акты их передачи.

Верроский благочинный о. Николай Пяте сообщил, что <…> причтовый дом в Валкской Николаевской церкви и земля под церковью захвачены немцами. <…> Делается попытка конфисковать от Верроского причта причтовые земли. Рыбная ловля причту запрещена, и на берегу озера поставлен караул, один сенокос взят под пастбище для лошадей.

Ревельский уездный благочинный свящ. Иоанн Кольберг сообщил, что священники из Балтийского Порта и Вейсенштейна уехали. С октября месяца там богослужения не совершались и в школах занятия не происходили. В Балтийском Порте немцы сняли колокол. <…> В Куймеце и в Ангерне священников нет. Вспомогательные школы во всем благочинии закрылись ввиду нехватки средств на наем помещений.

Венденский благочинный о. К. Витоль сообщил, что из его благочиния все священники эвакуировались, только один Пальцмарский остался на месте.

Юрьевский благочинный свящ. М. Блейве сообщил, что Караперский свящ. о. Павел Четыркин перед самым приходом немцев уехал и увез вещи. Увез также антиминс и сосуды. Немцы заняли причтовый дом, считая его казенным, но он – частная собственность вдовы матушки Карзовой. <…> Положение приходских школ критическое. <…> В городе Юрьеве военная церковь еще до прихода немцев была разграблена большевиками, колокола и кресты на куполах прострелены пулями. Оставленные церковные вещи разбросаны по церкви и алтарю. Плащаница оборвана. Немецкие власти под предлогом, что это военное имущество, не разрешают взять оставшиеся вещи».

В этих непростых условиях преосвященный Платон старался не выходить за рамки установленных порядков. В своих решениях он опирался на существующий закон, а также на положения международного права, выработанные Гаагской конвенцией. Однако в тех случаях, когда при исполнении своего архипастырского долга не удавалось найти понимания со стороны властей, Владыка оставался тверд и непреклонен в своем служении правде Божией. Так, в одном письме он пишет: «С начальством германским наши разговоры стали серьезными. (Владыка в совершенстве владел немецким языком. – Прим, автора.) Стою на правде и интересах Церкви. А там – что Бог даст. Совесть будет спокойна, что сделано все возможное». Он не мог идти на малодушные уступки оккупационному режиму там, где их не могла принять его святительская совесть. В равной мере, органически чуждой и неприемлемой для него была тактика хитрой игры, лукавых компромиссов и дипломатической уклончивости, пусть даже с выгодой для Церкви.

С другой стороны, Владыка хорошо понимал, что для укрепления приходской жизни в наступивших стесненных обстоятельствах необходимо глубокое единение пастырей со своими пасомыми, поддержание духовенством, прежде всего, в самом себе, огня веры Христовой, с угасанием которого жизнь Православия в Эстонии будет обречена на медленное умирание. После Юрьевского совещания он обратился к духовенству Епархии с особым воззванием, в котором призывал пастырей укреплять свою веру. Подавая пастырям пример единения с паствой, он не только боролся всеми имеющимися средствами за интересы церковной жизни, но и сам навещал отдаленные приходы, стараясь не оставить никого без своего архипастырского внимания. За время своего краткосрочного архиерейства владыка Платон посетил 72 прихода, всюду совершая богослужения и оказывая моральную и духовную поддержку священству и народу. Своей деятельностью он в точности исполнял завет св. Патриарха Тихона, данный Первосвятителем Российским одному духовному лицу: «Как вожди воинства, при нападении врагов, не молят других о поддержке, а сами ободряют воинов, подают им пример мужества и не страшатся ран и смерти, так и мы, вожди воинства Христова, не будем впадать в уныние, взывать о защите и помощи, а будем сами укреплять свое стадо и ограждать его от развращения и вечной погибели».

С явным неудовольствием германская власть следила за каждым шагом и словом владыки Платона. Однако эстонский епископ продолжал неустрашимо и невозмутимо делать свое дело. В мае 1918 года он посетил Ригу, где в течение одиннадцати дней совершал богослужения во всех церквях, ободрял угнетенный дух пасомых, устраивал пастырские собрания, учреждал при храмах приходские советы. Из Риги владыка Платон намеревался совершить объезд ряда латышских приходов, но немецкое командование не разрешило ему этого, а потом и вообще воспретило пользоваться железнодорожным транспортом. Запреты властей ничуть не смутили непоколебимой души владыки. Со спокойной решимостью он продолжал делать то, что считал своим долгом. В сопровождении трех человек, где на лошадях, а где и пешком, он посетил до сорока латышских приходов. Его проникновенные богослужения и вдохновенные проповеди всюду рассеивали мрак душевной подавленности, утверждали дух паствы, вносили ясность в умы и уверенность в сердца верных чад Церкви.

Между тем, положение Церкви все ухудшалось. Это побудило владыку Платона в октябре месяце 1918 года обратиться с протестом к немецкому правительству. Он направил его немецкому генералу 8-й армии фон Катхену, а также эстонскому консулу в Лондоне А. Пийпу с просьбой передать его главам дружественных государств. В нем он, в частности, заявлял:

«Как епископ Православной Церкви в краю и представитель всего православного в нем населения, имею долг возвысить голос против всего, что незаслуженно и несправедливо терпим мы, православные, с пришествием германцев.

Без всякой надобности в Риге взяли и переделали в кирхи два православных собора – новый – мой Кафедральный, и старый, принадлежащий православному эстонскому приходу. Не говорю уже о нескольких церквах в Риге и вне ее, где богослужения совершаются иноверными временно: с этим мы миримся. Но соборы переделаны, перестроены совершенно и, по-видимому, в надежде навсегда. Затем, у многих церквей и приходов реквизированы земли, дома, огороды. В некоторых местах они насильно сданы в аренду, и аренда платится в комендатуре. Во многих местах спорадически реквизированы без всякого спроса одним приказом здания приходских школ и прекращена их деятельность. Говорить ли далее о затруднении при назначении мною священников? Иные целыми месяцами не могут добиться права ехать на место назначения. Были даже требования, что священников должен назначать комендант. Я предложил в таком случае самим и посвящать их в сан. Имею далее целый ряд преследований, высылок и арестов священников. <…> Не могу похвалиться, чтобы вообще лично я пользовался содействием новых властей в исполнении моих обязанностей. По приезде в июне месяце в Ригу, по выданным в Ревеле германскими властями документам, получил я предложение немедленно вернуться обратно в Ревель под угрозой высылки этапным порядком. И только твердое мое заявление, что епископа в Риге не было 9 месяцев и дел у меня множество, почему я ранее разрешенного срока не выеду, – оградило меня от покушения. В июле вообще перестали мне давать разрешения на проезд по железным дорогам, заявив, что я ездил довольно. И вот назначенные мною визитации 35 церквей я должен был сделать исключительно на лошадях, часто параллельно железной дороге, для меня закрытой. Не умолчу и о том, что вместо эвакуированных в Россию органов епархиального управления (консистория, училищный совет и т. п.), я не имею возможности строить новые, так как с мая месяца по ноябрь остаются без ответа многократные просьбы и ходатайства мои о разрешении собрать представителей от приходов для избрания, согласно закона, нового состава сих учреждений.

В заключение не могу не отметить особенно характерной и удивительной черты в деятельности тевтонов – гонение на крестное знамение. В начале апреля они с гиканьем сняли четырехконечный крест с фронтона здания Юрьевского университета и бросили его на чердак. В конце того же месяца им понадобилось отпилить лишние, по их мнению, концы восьмиконечных крестов на куполах Рижского собора. Крепкий металл не поддавался действию инструментов; были приспособлены электрические сверла и пилы, и визг от последних, как раз в православную Страстную неделю, раздавался на всю Ригу, возмущая всех, без различия вероисповеданий. <…>

Как предстоятель Православной Церкви в Прибалтийском крае, прошу и требую гарантии и возможности свободного устроения и развития нашей церковной жизни, согласно высоким принципам свободы веры и издавна данным нам церковно-каноническим законам. Юрьев Ливонский. 19 окт. – 1 ноябр. 1918 г.»

Протест этот, иллюстрирующий линию поведения владыки, конечно, ни к чему не привел. Однако наступивший ноябрь изменил расстановку политических сил на всем европейском континенте. В начале месяца Германия оказалась на краю военной катастрофы. В ней разразилась революция, повлекшая за собой низвержение монархии. Казалось бы, можно было вздохнуть с облегчением. Ведь гибель кайзеровской Германии полагала конец немецкому господству в Эстонии и открывала стране перспективу самобытного, свободного развития. Однако, в действительности все оказалось гораздо сложнее. Разумеется, капитуляция Германии в первой мировой войне обернулась крахом оккупационного режима в Прибалтийском крае. Но она же вызвала и новую мощную волну повсеместных революционных выступлений. Поэтому вывод немецких войск из страны не обернулся для Эстонии желанной свободой и независимостью. На смену режиму оккупационному надвигался режим куда более страшный – большевистский, разговаривавший с населением языком револьвера и не признававший иных форм политического диалога. Всего двенадцать дней понадобилось эстонским национальным частям красной армии для того, чтобы очистить Нарву от немцев. 29 ноября, в Нарве, на заседании временного революционного комитета Эстония была провозглашена независимой республикой советов – Эстляндской Трудовой Коммуной. Правительство республики – совет Коммуны – возглавил большевик Я. Анвельт. Началось движение войск Красной армии вглубь Эстонии. 9 и 10 декабря были взяты города Йыхви и Кохтла, 16 – Раквере и Кунда. 18 декабря части латышской дивизии заняли Валга, о чем Я. Фабрициус незамедлительно телеграфировал Ленину. 22 декабря 49-й полк 6-й дивизии был в Тарту, и красный флаг большевиков был поднят на здании Юрьевской городской думы. В городе начались ночные обыски, продолжавшиеся с 10 часов вечера до 4-х часов утра и почти всегда заканчивавшиеся арестами. За 24 дня большевистской власти было арестовано свыше 500 человек. Арестантские помещения (в здании полиции и Кредитного банка) непрерывно наполнялись людьми разного звания. Одинаковой участи подвергались чернорабочие, безземельные крестьяне, зажиточные хуторяне, крупные помещики, писаря, учителя, профессоры, чиновники, купцы, ремесленники, уголовные преступники. Вслед за арестами последовали меры против религии, а также глумливые, кощунственные выходки новых властителей. В ночь на новый год в лютеранской церкви св. Петра состоялось первое коммунистическое «богослужение». Орган играл марсельезу, алтарь и кафедра были украшены красными флагами. Революционер-проповедник А. Вальнер произносил речь, начинавшуюся словами: «Все, что до сих пор говорилось с этой кафедры – ложь». За два дня до этого все храмы города были закрыты. После закрытия церквей пастор Ган, профессор Юрьевского университета, решил отправиться к епископу Платону для выработки плана совместных действий в защиту интересов веры. Несмотря на запрет врачей принимать кого-либо по причине только что перенесенного гриппа-испанки и крупозного воспаления легких, владыка Платон принял посетителей. В беседе было принято решение не уступать насилию, а продолжать служение Богу и людям в условиях диктата, невзирая на угрозы физической расправы. Расставаясь друг с другом, архиерей и пасторы обменялись братскими лобзаниями и пожеланиями. При этом владыка сказал: «Как ни тяжелы времена, которые нам Бог послал, они все же полны благодати: яснее, чем когда-либо, мы видим теперь, что давно уже должны были видеть, именно, что различия в вероисповеданиях не что иное, как стены, выстроенные людьми, и эти стены невысоки, над ними же один Господь Бог – всех нас Отец небесный».

Епископ Платон был арестован 2-го января 1919 года в 7 часов вечера на улице. Он возвращался со своим протодьяконом Константином Дориным домой от благочинного. 5 января были схвачены также прот. Михаил Блейве, настоятель Успенского собора, и прот. Николай Бежаницкий, настоятель Георгиевской церкви. Вслед за ним был арестован пастор Ган, пастор профессор барон А. Штромберг и другие. К тому времени места заключения в Кредитной кассе и в полицейском здании были переполнены. Воздух в помещениях был настолько тяжел, что новички с трудом могли привыкнуть к нему. В большинстве комнат было газовое или электрическое освещение, но некоторые камеры не освещались совсем. На обед и ужин заключенным довольно регулярно приносили суп из городской тюрьмы. Кроме того, близким заключенных разрешалось приносить для них пищу. Приносили много, даже очень много. Комиссары находили особое наслаждение в том, что заставляли образованных людей выполнять самую грязную и тяжелую работу. Епископ Платон и пастор Ган должны были вращать колесо водяного насоса, вычищать голыми руками отхожее место. По показанию одного свидетеля, пастору Шромбергу, который впал в изнеможение после того, как впервые исполнил эту работу, один православный священник сказал в утешение: «Брат, все для Христа!», при этом епископ Платон склонился к пастору Штромбергу и прибавил: «А я целую эти руки!» Через неделю после ареста Владыки последовал первый массовый расстрел заключенных. Один эстонский офицер сообщает о нем следующее: «Это было в ночь на 9-е января. Вошедший караульный солдат вызвал по имени меня и еще одного. Под охраной нас привели в здание полиции. Вскоре привели еще трех заключенных, а за ними и еще несколько. Под конец привели двух школьников, лет по 16-ти. Их рыдания рвали сердце… «По два в ряд! – раздалась команда. – Вперед, марш!» Спереди послышалось всхлипывание. Это плакал золотых дел мастер Киппасто. Мы вышли на улицу. Нас повели через Рыночную площадь за город. Вдруг случилось нечто ужасное. Киппасто дошел до дома, где жила его сестра. Он закричал: «Прощай, Альма!» Не успел он кончить, как получил удар прикладом по голове. Он пытался защищаться, схватил винтовку охранника за ствол и все продолжал кричать: «Альма! Альма!» Под ударами он пал наземь. Его прикончили револьверным выстрелом. Некоторые эскортируемые лишились чувств. Наверху в окнах замелькал свет… Мы достигли Эмбаха. «Раздеться!» – раздалась команда. Я механически сбросил с себя плащ, бросил также миску и сундучок. Тут взгляд мой упал на реку. Река чернела в темноте и манила меня. «В ее волнах я могу умереть свободно, не как убойный скот», – промелькнуло в моем сознании. Со стороны реки между всадниками и солдатами был проход шириной в три шага. «Здесь проскочить!» – сверкнула во мне мысль, и в несколько прыжков я миновал ряд стоявших передо мной смертников и очутился на льду. На бегу я сообразил, что река замерзла. За мной затрещали винтовки. Я упал и почувствовал болезненный укол в груди. Оглянувшись, я увидел взблескивание ружейного огня. Потом все затихло. Несчастные жертвы скрылись под покровом льда. Я бежал, шел, падал, снова вставал. Время от времени кровь теплой струйкой сочилась вдоль моего тела. Зажимая пальцем рану в груди, я прошел около сорока верст, затем попал в дом одного знакомого крестьянина, который доставил меня в наши войска».

Когда номер газеты с известием об этом расстреле был получен в камере, то настроение узников стало крайне подавленным. Обменивались лишь немногими краткими словами. До того время коротали лекциями, рассказами, декламациями. В одной из камер сделали из гильз и спичек маленькие шахматы. Епископ Платон часто углублялся в чтение Нового Завета вместе с пастором Ганом. По его же почину возникали бесшумные группы для совместной молитвы. На одном из ночных допросов епископу Платону и пастору Гану было предъявлено требование, чтобы они перестали проповедовать Христа, на что они оба ответили: «Пока свободен наш язык, мы будем славить Господа Бога».

Утром 14 января в Кредитной кассе молниеносно передавалась из уст в уста радостная весть: в соседней комнате одной даме удалось узнать с воли через окно, что белые вот-вот вступят в город и что красные уже снаряжаются к отступлению. Забрезжил свет надежды, воодушевивший многих заключенных. Но это известие не вызвало перемены в настроении владыки. Он предчувствовал приближение конца и потому душой оставался недвижим. За полчаса до расстрела, испытывая томление духа, мученик находил утешение в чтении того места Евангелия от Марка, где повествуется о крестных муках Спасителя. Он находил в строках о Гефсиманском борении Господа ответ на свое внутреннее скорбное состояние, вызванное предсмертной тоской. Архиерейское сердце не обманулось: через некоторое время комиссары начали кровавую расправу с «классовым врагом». Один свидетель повествует об этих событиях следующее: «Я как раз нахожусь в коридоре, когда наружная дверь, у которой стоит стража, открывается. Раздается громкий и повелительный голос: „Всем оставаться снаружи, внутрь допускается только конвой». Затем нам, находящимся в коридоре, приказывают разойтись по камерам. Входит комиссар с двумя вооруженными. У комиссара в руках список. Он вызывает Епископа Платона и приказывает ему одеть верхнюю одежду и следовать за ним. Через минуту или две под нами раздается глухая детонация. <…> Одного за другим вызывают из соседних камер, они уходят. И все снова раздаются через равномерные короткие промежутки времени эти ужасающие детонации в погребе под нами. Почти одновременно с последней группой заключенных во двор вошел солдат с красной повязкой на рукаве. Он закричал стоявшим у погреба красноармейцам: «Чего вы тут глазеете? Белые в городе!» Тогда большевики стремительно обратились в бегство».

Какие же события заставили красных поспешно оставить Юрьев? В то время, пока большевики хозяйничали в стране, союзные войска Антанты производили высадку своих военных сил на другом конце Эстонии. 16 декабря на Вируском фронте английский флот подверг обстрелу позиции частей красной армии. 30 декабря в Ревеле высадилась первая рота финского батальона. К 13 января бронепоезд эстонской армии уже достиг местечка Каарепере, предместья г. Юрьева. Было очевидно, что хозяйничать в городе большевикам оставалось всего несколько часов. Но красные не могли уйти из Юрьева, не оставив кровавые, бесчеловечные следы своего присутствия. Доклад врача доктора Вольфганга фон Рейера, узнавшего о кровавой бойне и явившегося в погреб смерти для освидетельствования убиенных, гласит: «По лестнице со двора я добрался до погреба со сводчатым потолком. С лампой в руках я пересек помещение погреба, имеющее приблизительно 10 шагов в длину, и подошел к находившейся по левую руку от меня низкой сводчатой арке. Это был вход в темную погребную камеру. Пройти через этот проход можно только согнувшись. Мне представилось ужасающее зрелище. Пол всей камеры был завален трупами, лежавшими один на другом. Ближе к середине трупы громоздились один над другим в три ряда. Почти на всех были огнестрельные раны в голову, нанесенные очевидно почти в упор, ибо у некоторых черепа были совершенно раздроблены, а у одного череп был совсем снесен. На отдельных трупах виднелось по несколько огнестрельных ран. Все было запачкано густой кровью. К потолку и стенам прилипли большие сгустки крови и окровавленные куски мозга. Я насчитал 23 трупа. На полу не было ни одного свободного места, так что я вынужден был наступать ногами прямо на трупы. Казни совершались, вероятно, следующим образом: приведя жертву из места заключения в погреб, палачи снимали с приведенного верхнюю одежду, затем подводили его к входу в погребную камеру, вталкивали его туда и стреляли в него через этот вход».

Когда из подвала кредитного банка были вынесены изуродованные трупы, то владыку Платона смогли опознать только благодаря спрятанной под рубашку панагии. Он предчувствовал зверскую, жестокую расправу над собой и предусмотрительно спрятал панагию под нижнее белье, как вещественное доказательство, позволяющее установить личность убитого. Судебно-медицинская экспертиза впоследствии установила, что владыку перед расстрелом пытали, однако ни криков, ни стонов никто не слышал. При осмотре тела архипастыря было обнаружено одиннадцать ран: семь штыковых на груди и четыре пулевых: две на груди, одна на левом плече и одна под правым глазом. Последняя была нанесена разрывной пулей. На правом виске – глубокая ссадина, как бы от нанесенного кулачного удара. Затылок был пробит насквозь прикладом винтовки.

В мученическом характере смерти владыки Платона и двух юрьевских настоятелей никто из современников не сомневался. Юрьевский благочинный о. К. Савви «во исполнение указа временного Рижского Епархиального Совета от 16 сего января за № 13» извещал принты «о безвременной, доблестной и мученической кончине Архипастыря нашего Преосвященного Платона, Епископа Ревельского, управляющего Рижской епархией, и доблестных протоиереев о. Михаила Блейве и о. Николая Бежаницкого, за правую веру убиенных, расстрелянных большевиками-коммунистами 14 января в 11 часов утра после 13-тидневного тюремного заключения. <…> Духовенство приглашается к служению по убиенным сорокоуста, где службы ежедневные, или сорока заупокойных обеден в молитвенную об усопших память, г. Юрьев. 2 февраля 1919 г. № 22».

После медицинского освидетельствования тела архиерея и двух протоиереев были перенесены в причтовый дом при Успенском соборе, во временную квартиру Преосвященного. Гроб с владыкой поставили в центре, между гробами прот. Николая и прот. Михаила. Отслужили панихиду. Отпевание состоялось 18 января.

В половине девятого утра начался печальный перезвон колоколов, призывавший к выносу усопших в храм. Народ спешил со всех концов. Совершается краткая лития. Прочитано прощальное слово протодиакона К. Дорина, проведшего с владыкой последние минуты его земной жизни. Пропета вечная память. Гробы поднимают и несут на плечах вокруг собора, а затем вносят в храм. Начинается заупокойная литургия, совершаемая на эстонском языке. После запричастного стиха слово взял настоятель собора прот. А. Брянцев. По окончании литургии начинается отпевание, во время которого сказано несколько речей собравшимся духовенством. Долго длится последнее целование. Каждому хочется проститься с усопшими. Время идет, до начала вечерней службы крещенского сочельника остается совсем немного времени. Поэтому предлагается прощаться только с пастырями. После прощания гробы усопших протоиереев поднимают, выносят за хоругвями из собора, обносят последний раз вокруг церкви и затем устанавливают на подмостках склепов, устроенных для них в Никольском и Исидоровском приделах. Затем гробы были запаяны и опущены в склепы. Прах же преосвященного Платона оставался в соборе еще три дня, до 21 января – дня памяти священномученика Исидора. В этот день было решено совершить временное погребение Владыки в склепе Юрьевского кладбища. Однако тело убиенного епископа Платона впоследствии 31 января перевезли в Ревель. Траурная процессия доставила прах священномученика в столицу, и здесь 9 февраля 1919 года епископ Платон был похоронен у левого клироса Спасо-Преображенского собора. Через одиннадцать лет, в январе 1931 года, состоялось освящение мраморного саркофага над могилой епископа Платона, сооруженного на средства, ассигнованные Правительством и собранные путем пожертвований. В эстонской Церкви была также учреждена особая церковная награда – орден епископа Платона трех степеней. День смерти священномученика Платона и умучшенных вместе с ним ежегодно отмечался в Эстонии как день всеобщей национальной скорби.

Эстонские комиссары Красной армии, совершившие злодеяние в Юрьеве, неслучайно объектом своей расправы сделали лицо, облеченное епископской властью. Они хорошо знали, кого расстреливали в подвале Кредитного банка всего за несколько минут до своего бегства. Земная участь владыки Платона была предрешена в тот момент его архиерейским саном. На нем, как на главе эстонской Церкви, выместили большевики всю злобу по отношению к Православию, которая скопилась в их одурманенных богоотступничеством душах. Его схватили, подвергли унижению и, наконец, безжалостно расстреляли, прежде всего, за имя Господне. Никакого состава преступления не могло быть в его действиях. Он был жертвой непорочной, тем избранником Божиим, которому выпало принять на себя мстительный удар диавольской силы, наносимый по Церкви Христовой руками богоборческой власти. Богу угодно было, чтобы в сонме российских новомучеников светилось имя и первого архипастыря Эстонской церкви. Земная судьба Владыки Платона, как и многих других мучеников XX столетия, является необходимым напоминанием нынешней Церкви о мученическом характере христианства. Своей жертвенной смертью первосвятитель Эстонской церкви оставил самое глубокое назидание в вере своей будущей пастве. И ныне убиенный Платон, епископ Ревельский, вкупе с другим небесным покровителем Православия в Эстонии – священномучеником Исидором Юрьевским, возносит свои молитвы пред престолом Божьим о верных чадах Церкви Христовой, стремящихся сохранить верность Евангелию в нелегких условиях антихристианской действительности.