Глава 20

Те несколько дней, что провел Берислав в небольшом дунайском городке, стали самыми счастливыми в его жизни. Он делал перевязки, промывая рану сначала два раза в день, а потом один. Понемногу гной оттуда течь перестал, а в глубине ее появились красные зернышки, которые назывались мудреным словом грануляция. Это значило, что рана стала заживать, и теперь лишь вопрос времени, когда именно она затянется. И вроде бы хорошо, но Берислав с горечью смотрел на дело рук своих, и на веселеющего на глазах купца. Он резко шел на поправку, а значит, ему пора ехать. Да! Он поплывет завтра, потому что нужды в нем больше нет. Перевязки доделает Ванда, которая оказалась девчонкой не редкость разумной и хваткой.

Заботы лекаря отнимали у него от силы полчаса в день, а остальное время Берислав проводил с Вандой, слушая все, что она говорит, словно волшебную музыку. Умом он понимал, что порой она несет вздор не хуже Ирмалинды, но почему-то этот вздор он готов был слушать вечно, ведь влюбленные не видят недостатков в объекте своих чувств. Они видят только хорошее, а если его нет, то придумывают недостающее сами.

Впрочем, Ванда оказалась куда умнее его жены и, в отличие от нее, обладала неуемным любопытством. Ирмалинде все это было категорически неинтересно. Юная княгиня влилась в великосветский кружок таких же непроходимых дур, как она сама. В высшем девичьем обществе верховодила Одила, любимая дочь кузнечного короля Лотара. Писаная красавица, обладательница арбузных титек и кобыльей задницы, Одила пошла в мать и выросла первостатейнай сплетницей. Круг интересов девушек из этого кружка ограничивался тряпками, новыми моделями столовых приборов и заметками из газеты «Известия», где они сами и фигурировали. А еще там регулярно печатали новости про рождение двухголовых телят в Милане, говорящих рыб в Калиновграде, кровавые дожди в Аквитании и прочий вздор. И сам великий государь ничего с этим сделать не смог. Ибо аудитория требовала.

Берислав с немалым удивлением обнаружил, что впервые после сестры Умилы встретил такого хорошего собеседника. Наверное, потому, что говорил в основном он, а Ванда лишь всплескивала в удивлении руками и смотрела на него с нескрываемым восторгом. И это чувство для переполненного книжной мудростью парня оказалось внове. Ведь ей действительно было интересно то, что он рассказывал, и вопросы сыпались на него градом, только успевай отвечать. Ирмалинда в таких случаях зевала и переводила разговор на городские сплетни и тряпки.

А потом он ее поцеловал. Сначала несмело и робко, а затем так, что по жилам пробежал жидкий огонь. Ванда ответила, но отстранилась от него, посмотрела затуманенным взором и прошептала:

— Не надо, Иржи! Нельзя так! Приезжай скорее, объявим перед людьми, пир батюшка задаст. Чтобы как положено все было.

— Я люблю тебя! — сказал Берислав, который совершенно потерял голову.

— И я люблю! — ответила Ванда, которая не сводила с него сияющих глаз. — Я Богиню молила, чтобы достойного мужа послала мне. И она услышала!

— Я приеду скоро, — сказал Берислав и впился в ее губы жадным поцелуем. Она не стала его отталкивать и ответила. А потом…

Он уплыл на рассвете, на попутной ладье, а плачущая Ванда бежала за ним по берегу и махала рукой, пока кораблик не скрылся за изгибом Дуная. Но и тогда она стояла еще долго и не сводила глаз с речной глади, которая унесла ее суженого в неведомую даль.

Следующее утро в Будапеште не задалось. Десяток всадников на черных конях ворвался в острог и поскакал к терему местного жупана, топча без зазрения совести обывательских кур и поросят. Черные кафтаны с серебряными пуговицами и каракулевые папахи с волчьей головой на лбу говорили яснее ясного, что княжеские каратели службу несут явную, и кого-то ищут. До того страшно стало горожанам, что побежала какая-то баба и заголосила, словно полоумная:

— Кромешники! Рятуйте, люди добрые!

Люди добрые глупостей делать не стали и забились по углам, молясь каждый своим богам в надежде, что пронесет. А вот люди недобрые сиганули в камыши и замерли там, дыша в воде через трубочку. Это же словене, тут такой ерунде с малых лет учат. Но воинам в черных кафтанах с серебряными пуговицами на местных нечистых на руку торговцев, браконьеров и беглых с соляных копей сегодня было плевать. Они пинком открыли дверь в терем почтенного Мешко, чем привели его семейство в состояние парализующего ужаса. И сам Мешко, и жена его, и дочь застыли, не смея пошевелиться.

— Ты Мешко-лодочник будешь? — прорычал старший из егерей.

— Я б-буду, — ответил, слегка запинаясь тот.

— Воин Иржи из Сиротской сотни тут? — продолжил допрос егерь.

— Был, уплыл вчера, — ответил Мешко.

— Куда уплыл? — впился в него недобрым взглядом каратель.

— Так в Белград уплыл, — развел руками купец и выставил вперед голень с повязкой на ней. — На войну. Я не смог отвезти. Нога вот болит. Он мне ногу попользовал и уплыл. Вчера, значится…

— В Белград, вчера… — задумался егерь. — Уходим, парни! По коням!

— А зачем это вам, почтенные, мой зять понадобился? — бросил вдруг расхрабрившийся Мешко в спину выходящего в дверь егеря. — Он же княжий муж! Да еще и лекарь! Чего он натворить-то мог?

— Он… твой… кто? — егерь застыл, словно пораженный громом, и медленно повернулся в сторону купца. — Ты сам-то понял, что сейчас сказал, убогий? Или мне послышалось?

— Зять мой, — непонимающе посмотрел на воинов Мешко. — Сговорил мою дочь за себя, и вено заплатил, все честь по чести. Как с войны придет, свадьбу сыграем. Хороший парень, и ногу мне вылечил. Если бы не он, я бы помер уже. Огневица…

— Заткнись! — резко сказал егерь, который стоял бледнее полотна. — Я Рудый, капитан егерей Тайного Приказа. Ни слова больше!

Он повернулся к своим воинам и коротко скомандовал.

— Выйти всем! На десять шагов отойти. Никого не впускать, никого не выпускать. Слово и дело государево!

Те ударили кулаком в грудь и вышли на улицу, а Рудый посмотрел так, что Мешко и Ванда, перебивая друг друга, рассказали во всех подробностях, что случилось с ними за эти дни. Когда они вывалили на него все, капитан егерей, который чувствовал себя как лягушка, попавшая под конское копыто, начал медленно приходить в разум.

— Вено заплатил, значит? — спросил Рудый. — Показывай!

Купец неохотно достал кошель и вывалил на стол горсть новеньких рублей. А потом, повинуясь короткому жесту, убрал их назад. Радости его не было предела. Мешко уже и попрощаться с ними успел.

— Значит так, — сказал егерь, который во все глаза разглядывал жену княжича и дивился, до чего она на одну известную ему особу похожа. — Никому ни слова! Ни брату, ни свату! Никому!

— Угу! — понятливо ответил Мешко, хотя не понимал ничего.

— А вам, госпожа, — егерь в пояс поклонился насмерть перепуганной Ванде, — вам придется поехать в Братиславу. Кое-кто захочет с вами познакомиться.

Ванда смотрела на прекрасную женщину, одетую в переливающееся всеми цветами платье до земли. Девчонка и не знала, как эта ткань называется, да только понимала, что стоит она безумно дорого. А еще на голове незнакомки тусклым блеском сверкал золотой обруч, украшенный, словно зубцами, разноцветными камешками. На шее ее висело драгоценное ожерелье шириной в ладонь, а пальцы были унизаны сверкающими в свете лампы перстнями. Неужели сама княгиня! — подумала Ванда. В голове ее мутилось от переживаний, но она, сбиваясь с пятого на десятое, рассказала все — от начала и до конца. Ну… почти все… Кое о чем она предпочла умолчать.

— Вот, значит, как? — Людмила, которая даже сейчас сохраняла ледяное спокойствие, с любопытством разглядывала девчушку, стоявшую перед ней. Та, увидев живую Богиню, с перепугу рухнула на колени и смотрела на нее, не смея моргнуть. — Ты уже спала с ним?

— Да, госпожа, — Ванда покрылась пунцовым румянцем и горячо заговорила, не смея утереть льющиеся ручьем слезы. — Простите, госпожа. Он сказал, что любит. И я тоже сказала… Он же такой…! Я таких и не встречала никогда! Он же лучше всех! Я Богиню молила, чтобы она мне дала его…

— Встань! — приказала Людмила. — Подойди!

Она взяла Ванду за ледяные пальцы и подвела ее к зеркалу, сделанному из облитого оловом стекла. Оно стало первым из всех и обошлось казне в огромные деньги. Впрочем, эта мануфактура принадлежала самой Людмиле, и она собиралась неплохо с этого зарабатывать. Великий князь не посчитал эту затею достойной своего внимания и отдал жене. Зря!

— Однако! — удивленно произнесла княгиня, когда тщательно рассмотрела себя и будущую невестку. Впрочем, на губах ее появилась недобрая улыбка, которая тут же исчезла. Она уже приняла решение.

— Я помогу тебе, девочка, — сказала она, наконец. — Я хочу, чтобы мой сын был счастлив.

— С-сын? — еле смогла выговорить Ванда. — Он ваш сын? Но мой Иржи сирота! У него что, родители есть? Ой! — видимо, до девушки только что дошло, кто же у нее свекор. И она вознамерилась было потерять сознание.

— Да, твой муж, девочка, княжич Берислав, второй наследник великого князя, — задумчиво произнесла княгиня. — И у него есть не только мать с отцом, но и законная жена. Да-да, не делай такие глаза. А знаешь, что во всем этом самое плохое? То, что с тобой он уже спал, а с ней еще нет. И спаси всех нас боги, если ты понесла. Ты ведь даже не представляешь, что вы оба натворили.

— Но что же мне теперь делать? — глотая слезы, спросила насмерть перепуганная Ванда. — Я его больше не увижу никогда?

— Почему? — удивилась Людмила. — Он заплатил вено и после этого провел с тобой ночь. Ваш брак вступил в силу, а ты теперь перед лицом богов его законная жена. И я уже сказала, что помогу тебе. Но только если ты будешь мне послушна, Ванда. Если нет, то пропадешь без следа. Уж слишком много бед ты можешь принести.

— Я сделаю все, что прикажете, госпожа, — девчонка снова рухнула на колени перед самой могущественной женщиной Словении. — Я буду служить вам верой и правдой! На капище Мокоши поклянусь!

— Тогда поклянись, что никогда не предашь своих богов, — жестко сказала Людмила. — Ты не наденешь крест, даже если муж прикажет тебе.

— Клянусь! — выдохнула Ванда. — Я почитаю Богиню всем сердцем. Она спасла моего отца и подарила мужа. Я никогда не предам ее.

— Пойдем писать письмо, — Людмила протянула ей руку. — Мы напишем твоему мужу, что у тебя все хорошо, и что ты его ждешь и любишь. Но потом ты уедешь в мое поместье, Ванда. Тут тебе оставаться нельзя.

Ванду мучительно рвало. Она и сама не могла понять, что с ней, да только есть ей ничего не хотелось и тошнило по утрам. До того плохо становилось, что господин наставник, который ее грамоте учил, порой по часу ждал, пока она в себя придет. А потом приехала княгиня…

— Ваша светлость! — Ванда присела в неумелом поклоне.

— Все вон! — коротко скомандовала Людмила, и служанок словно ветром сдуло. Осталась лишь одна рослая румяная тетка, которой это распоряжение не касалось. Улрике, — догадалась Ванда. Она много слышала о ней от здешних баб. Женщина, которая молила богиню, чтобы та вернула ей пропавшего сына… Она обрела своего мальчишку, а дочь ее стала королевой в далекой Британии, выйдя замуж за самого Сигурда Ужас авар, про которого в любой веси по вечерам детишкам сказки рассказывают. Вот такое вот чудо, которое укрепило веру в Богиню, сделав ее среди народа почти что незыблемой.

— Когда в последний раз женскую кровь роняла? — резко спросила княгиня.

— Давно, ваша светлость, — покраснела Ванда.

— Рубашку снимай! — Людмила походила вокруг девушки, помяла набухшую грудь и поморщилась. — Понесла-таки! Да еще с первого раза. Вот ведь удержу у вас, молодых, нет! Четырнадцать лет всего княжичу! Что любовь делает! Как же не вовремя!

— Дитя — благословение Богини, госпожа, — набралась смелости Ванда. — Что в том плохого?

— Что плохого? — резко спросила ее Людмила. — Плохо то, что дочь короля Тюрингии пока женщиной не стала, а значит, не стала и настоящей женой моему сыну. А муж твой — крещеный. Ты понимаешь, что это значит? Король Радульф в ярость придет, что его дочь обошли. Ты понимаешь, что если сына родишь, то он больше чести будет иметь, чем внук короля?

— Нет, не понимаю, — помотала головой Ванда. — Разве нельзя двух жен иметь? У моего дядьки Томислава две…

— Христианину двух жен иметь нельзя, — покачала головой Людмила. — Наложниц только если. Да и это грех это для них великий. А ты, вдобавок ко всему, язычница и рода простого. Никак нельзя тебе женой быть.

— Я и наложницей согласна, — по щеке Ванды потекла одинокая слеза. — Только бы с ним быть. Мне все равно, госпожа. Перед лицом Богини я жена ему. Я ребенка его ношу.

— Хорошо, — сказала, подумав, Людмила. — В день положенный на капище со мной пойдешь. Поможешь мне жертвы приносить.

— Да, госпожа, — послушно кивнула Ванда. — Как прикажете.

— Будешь называть меня матушка, — ответила ей Людмила. — Времени не теряй, учись. Твой муж глупых не любит. Наскучишь ему быстро.

Княгиня вышла из терема и села в свой возок. Отсюда до дворца всего три мили, рукой подать. Она глубоко задумалась, не обращая внимания на людей, который стояли вдоль дороги и кланялись ей как заведенные.

Это имение подарил ей муж, а она заселила его рабами-арендаторами, приведенными со всех концов земли. У нее не одно такое поместье, да и у Машки-соперницы тоже. Эта стерва бургундская своего не упустит. Излишки зерна, которые в виде оброка платили арендаторы, за серебро продавались казне. И шло то зерно на прокорм легионов, что сделало обеих княгинь весьма состоятельными дамами. Хотя нет… Оно сделало их дамами безумно богатыми и влиятельными. По обычаю этого времени каждая королева или императрица имела личную казну, на которую претендовать не мог никто, даже муж.

— Что же делать с девчонкой этой? — сказала Людмила сама себе, зная, что Улрике по разговорчивости напоминает могильный камень. — Лучше бы не было ее никогда!

Улрике повернулась, а на ее лице появилось вопросительное выражение.

— Нет! — резко сказал Людмила. — Нельзя. Если Бериславпронюхает, нам с тобой конец. Не сейчас, так потом. Ты моего сыночка еще плохо знаешь, Улрике. Он, как в полный возраст войдет, еще всем жару задаст. Не смотри, что не воин. Мы по-другому поступим. Она мне службу сослужит.

— Она словно дочь вам, госпожа, — прогудела Улрике. — Умила наша на вас куда меньше похожа, чем девчонка эта приблудная.

— Так о том и речь, — удовлетворенно сказал Людмила. — Я старею, Улрике. Ну пять лет еще, ну семь… А потом что будет? Может сама Богиня старухой беззубой быть? Не может!

— Вы из нее хотите…! — ахнула Улрике, а в глазах ее появилось понимание.

— Хочу! — неприятным хриплым смехом рассмеялась Людмила. — Она заменит меня. А сыночек мой, христианин упертый, ничего поделать с этим не сможет. Да еще и защищать ее ото всех станет. Потому как любит. Поняла?

— Поняла, — восхитилась Улрике. — Мудры вы госпожа. Это ж надо придумать так хорошо! Когда, значит, Богиня стареет, ее молодая меняет. Страна большая, люди и не поймут ничего. Только в столице если.

— Да! — удовлетворенно сказала Людмила. — Не прервется служение Богине вовеки! Так что не убьем мы ее, Улрике, а пылинки с нее сдувать будем. Только ей самой об этом знать не нужно. Пусть терпит и ждет.

— Вы его светлости князю напишете про этакую радость? — спросила служанка у своей госпожи.

— Не решила пока, — поморщилась Людмила. — Видишь ли, Улрике, я сама не понимаю точно, что до зимы случится. Ведь муженек мой из Константинополя крещеным вернется. Это я знаю совершенно точно. Ну и кто я сама после этого буду?

— Да кем были, тем и будете, — Улрике пожала могучими плечами. — Если не вы, то кто прочий народ в узде держать станет? Наш князь — первый воин, жрец и судья. А если он старых богов отринет, то кто им службу служить станет? Только вы, госпожа! Больше и некому! Думается мне, что княгиня Мария начнет нос задирать без меры, да только пустое это. Власть ваша после этого лишь крепче станет. Не загонит князь весь народ в купель в одночасье. Он на большую кровь не пойдет. Не таков он у нас.