№ 534. КАК МУЖЧИНЫ СТАНОВЯТСЯ ГОМОСЕКСУАЛАМИ? ЧТО ПО ЭТОМУ ПОВОДУ ГОВОРЯТ САМИ ГОМОСЕКСУАЛЫ?

Судят гомосексуала. Судья предоставляет ему последнее слово.

Подсудимый:

– Граждане судьи! Мне очень, очень нравится прокурор!

(Из записок адвокатов)

Не рискну создавать портрет типичного гомосексуала, ибо у каждого это происходит по-своему. Но одна из бесед, проведенных мною во время подготовки книги, думается, частично и будет ответом на вопрос.

Итак, очередная исповедь-контрапункт.

Мой собеседник, ему 26 лет, обаятельный, нервный, трезво оценивает все, что с ним произошло, не помышляет о самоубийстве, хотя людей его плана иногда подобные желания посещают, оптимист по натуре, может быть впервые, в беседе со мной, решил проанализировать свою жизнь, как бы отвечая на вопросы: почему, отчего, как все произошло?

Назовем его Виктором. Вот его монолог:

«Мать у меня биолог, без высшего образования – бросила университет на втором курсе, но любила биологию и нашла применение своим силам в одной из химических лабораторий. Она занимается проблемами экологии и анализом лабораторных данных. Отец – грузчик. Он старше матери на четыре года. А поженились они рано, матери было 20 лет. Через три года родился я. Единственный ребенок в семье.

Сколько себя помню, меня всегда привлекали мальчики, юноши, мужчины. Может быть, у меня от рождения гомосексуальные наклонности? Еще в детском саду испытывал особый интерес к мальчикам из моей же группы. Я тогда придумал игру в доктора, когда нужно было раздеваться и осматривать друг друга. Но я не просто разглядывал, я всегда трогал половые органы мальчиков, и мне это нравилось. Потом я стал это проделывать довольно часто с одним мальчиком в туалете. Он на это охотно шел и разрешал мне его гладить, щупать, играть его половыми органами. Однажды нас застала за этим занятием девочка из нашей же группы. Она, увидев нас, почему-то громко засмеялась, и нам стало стыдно. Больше всего я боялся, что девочка расскажет об увиденном воспитательнице и другим ребятам. Но, насколько я помню, она сохранила все в тайне, а может быть, не видела в этом ничего особенного. Тем не менее я заставил себя прекратить эти занятия-игры, ибо было страшно, а вдруг узнают родители и меня за это накажут. Хотя никто и никогда мне не говорил, что разглядывать половые органы – это плохо, стыдно, некрасиво. Скорее всего, я к такому выводу пришел сам. Я страдал энурезом. Не удивляйтесь, что я использую медицинский термин вместо того, чтобы сказать: «я писался» или «я мочился». Я студент-медик, поэтому достаточно хорошо изучил по доступной мне литературе все, что связано с моими, как принято считать в обществе, отклонениями. В связи с энурезом мама часто делала замечания, ругала меня, чтобы я перестал трогать член руками, убеждая, что именно поэтому я и писаюсь по ночам. Чем чаще мама говорила, тем больше мне хотелось играть с ним, трогать, ласкать, что я проделывал довольно часто в туалете и под одеялом.

В третьем или четвертом классе, не помню точно, нас водили в бассейн, и больше всего меня привлекал не сам бассейн и возможность поплавать, а душ, где мылись взрослые ребята-спортсмены. Я с интересом рассматривал их фигуры, мне это доставляло наслаждение, я любовался ими. Привлекали меня и их половые органы. Никаких мыслей по этому поводу не возникало, но один из старшеклассников вдруг меня приподнял и как бы обнял, а когда опускал, то чувство сладости я ощутил всем телом. Конечно, наблюдал в душе за старшими украдкой. Я отчетливо осознавал: мне очень приятно рассматривать мужское тело. Меня всегда торопили ребята из нашего класса и физрук: «Поскорее, что ты так долго моешься, копуша, пойдем, тебя все ждут». А я сознательно затягивал процесс ополаскивания под душем, чтобы подольше рассматривать. Никогда ни с кем из друзей, а я был общительным мальчиком, о своем интересе не говорил, хотя, признаюсь, рассказать хотелось.

Первый раз онанизмом я занялся случайно, неосознанно. У меня не открывалась головка полового члена, и я с усилием сам отодвинул крайнюю плоть. Было очень больно, долго после этого не заживала ранка, но потом все прошло. Онанировать мне нравилось. Особенно перед зеркалом и в постели по ночам. Я как бы разговаривал со своим половым членом, грел его руками, мысленно к нему обращался, и он отвечал на мои ласки, он возбуждался. Тогда мне не надо было, это появилось значительно позже, представлять кого-нибудь из увиденных мною раньше юношей или мужчин.

В 12 лет, уже в шестом классе, я предпринял первую попытку полового контакта с приятелем. До этого у меня был регулярный онанизм. Но хотелось быть вместе с другим мальчиком.

Я рос инфантильным ребенком. Даже о том, что детей делают взрослые люди в постели, узнал во втором или в третьем классе. До этого мать никогда мне ничего не рассказывала. Но однажды мы увидели с ней женщину с животом, и я спросил: почему у нее такой большой живот? «Там будущий ребенок», – ответила мать. «А как он появится на свет?» – «Вырежут ребенка из живота в больнице». Тут я вспомнил, мама раньше говорила, что детей покупают в магазинах, только неизвестно в каких. Я напомнил ей прежний ее ответ. Мать рассмеялась и тут же перевела разговор на другую тему. Я понял: она не хочет со мной об этом говорить. Не надо. Непонятно, откуда у меня появилась эта ложная застенчивость, хотя маму я очень любил и до второго класса часто спал с ней в одной постели, и мне это было приятно. Но тут почему-то я не рискнул расспрашивать ее дальше.

У матери были плохие отношения с отцом. Поэтому часто они спали раздельно: мать у меня в комнате, отец – в проходной. Однажды, мне уже было лет девять-десять, не помню, уснул я или только засыпал, вдруг слышу, как к матери пришел отец: «Я тебя хочу!» – сказал он громко. «Тише ты, разбудишь Витю», – ответила мама.

Я все слышал и подумал: почему? Чем они хотят заниматься? Мать стала ему объяснять, что сейчас не время, лучше в другой раз, но он был сильно выпивший, лег к ней, и, хотя мать сильно сопротивлялась, тем не менее ему удалось, как я понимаю, ею овладеть. Я проснулся. Ему что-то не нравилось, он ворчал и материл мать, она же о чем-то просила его, уговаривала…

Я слышал скрип кровати, сердце мое билось учащенно, я одновременно испытывал стыд, отвращение, какую-то гадливость, и в то же время мне стало приятно, нет, это другое чувство, ощущение тайны, греха, так, что ли. Я с шумом отвернулся к стенке. «Виктор, ты не спишь?» – спросила меня мать. Я промолчал. «Витя», – позвала она снова, и тут я изобразил, что просыпаюсь, крикнул что-то типа: «Отстаньте от меня, не трогайте», – и сделал вид, что опять заснул. То ли отец не обратил внимания, то ли он тогда прилично выпил и ему было все равно, но он продолжал заниматься тем, ради чего пришел к матери.

На следующий день мать спросила меня: знаю ли я, как появляются дети? Я сказал, что знаю и мне это не интересно. Мать пыталась еще о чем-то поговорить со мной, а я чувствовал, что ей неудобно, она ощущает себя виноватой, пытается оправдываться. Тон, которым она говорила, убедил меня, что то, чем они занимались, это стыдно и грязно. А мне не хотелось бы, чтобы моя мать занималась чем-то постыдным и грязным.

В четвертом-пятом классе у меня почти не было друзей-сверстников. Я проводил время в компаниях с девочками постарше. Те меня приняли, но все время подтрунивали, поигрывали со мной, просили что-то принести, что-то сделать, и я был для них мальчик на побегушках, над которым они потешались.

Пытался дружить со сверстниками-мальчиками, но, поскольку был тихим, я их не устраивал. Меня не привлекали ни футбол, ни хоккей, редко катался на коньках, не ходил на лыжах, не пропадал до позднего вечера во дворе. У меня не было времени: я обожал учителей и старался их слушаться. Мне учителя казались особыми людьми. Слово учителя для меня закон. Вообще, авторитет взрослого для меня в то время был достаточно высок. Неужели и я когда-нибудь буду взрослым? Мне казалось, что я медленно расту, я хотел быстрее стать самостоятельным, взрослым.

Энурез у меня прекратился, хотя половые органы я продолжал трогать.

Однажды затеял борьбу с приятелем на переменке в коридоре школы, случайно через брюки прикоснулся к его члену. Мне понравилось, я испытал возбуждение. С тех пор начал постоянно к кому-нибудь придираться, чтобы побороться. Делал все вроде бы бессознательно. Но ребята поняли, что я в борьбе постоянно трогаю их члены, и стали называть меня онанистом, избегать со мной бороться. То были грустные и страшные дни. Я переживал, боялся, что все от меня отвернутся, перестанут разговаривать.

В восьмом классе с одним из товарищей у меня произошло то, о чем я догадывался, – и между мужчинами бывает секс. Мы пошли с ним в театр, начался страшный дождь. Мы промокли и решили в театр не идти, а вернуться ко мне. Дома у меня никого не было, я стал переодеваться и предложил ему тоже раздеться, чтобы погладить брюки и высушить рубашку. Мы разделись, сняли трусы, и тут, ничего не говоря, я впервые в открытую взялся за чужой член. Он не испугался, отреагировал на это спокойно, ждал, что я стану делать дальше. Я взял его руку и потянул к моему члену. Потом обнял его и пытался вставить свой член в его задний проход, между ягодицами. У меня, конечно, ничего не получилось, мой член ходил между его бедер. Своей рукой я стал мастурбировать его членом… У нас прошло несколько таких встреч, затем он перестал приходить ко мне.

Я стал закрываться в ванной и онанировать. Кончал быстро, но при этом всегда пытался представить кого-нибудь из обнаженных мужчин, тех, за кем подсматривал в душе.

Я наблюдал за одноклассниками и старшеклассниками, которые привлекали меня фигурой, лицом, манерой поведения. Одному из ребят – он учился в десятом классе – начал писать анонимные письма от имени влюбленной в него девочки.

Мальчик жил в соседнем доме, я выслеживал, когда он возвращается из школы, когда ходит в магазин, с кем бывает, письма опускал в почтовый ящик. Потом перестал их писать.

В девятом классе я пригласил к себе одноклассника и напоил его спиртом, разбавленным апельсиновым соком. В семье было много спирта, я сам иногда пил, разбавляя водой или соком: мать приносила спирт с работы. Мы выпили много, но я заметил, что он опьянел сильнее меня. Я сделал вид, что тоже очень пьян, и сказал: «Сними меня, представь, что мы на улице, а я девушка, поимей меня». Он ответил мне что-то вроде: «Ты с ума сошел?!» – и тут же ушел.

Я испугался, не расскажет ли он кому-нибудь. Но он делал вид, будто между нами ничего не случилось, и я успокоился. Почему я выбрал именно этого мальчика? Все просто: в свое время мы встретились с ним в туалете школы и он предложил мне поонанировать с ним.

Помнится, он же назвал мне фамилию и имя мальчика, который любит это делать. После такого неудачного, как я считал, свидания я стал приглядываться к мальчику, о котором он мне рассказал, сблизился с ним и однажды в лоб спросил: верно ли, что он любит онанировать, говорят, это приятно. Он надо мной посмеялся и сказал, что такое про него рассказывают, но это вранье.

Через год я поступил в институт. Мне понравились две девушки, с ними у меня были половые контакты, но прошли плохо. Из-за моей нерешительности дело ограничивалось, как правило, глубоким петтингом или в последний момент девочки почему-то отказывали.

А когда я учился уже на втором курсе, у меня произошел первый гомосексуальный контакт. Я ехал в автобусе, стоял, потому что было много народу. Я почувствовал, что сзади об меня кто-то подозрительно трется. Я чуть отодвинулся, а человек, стоящий сзади (мне хотелось оглянуться, но я постеснялся), еще ближе придвинулся и нажал на мои ягодицы руками. Я почувствовал истому и сам сильнее прижался к нему. Через три остановки эта своеобразная сексуальная игра закончилась, человек вышел из автобуса. С тех пор я старался ездить в переполненных автобусах и поступал так же сам. Выбирал любого мужчину, лишь бы он не был стариком, подходил сзади и прижимался к нему как можно сильнее, делая вид, что на меня давят другие. Люди реагировали по-разному. Некоторые испуганно отодвигались, но большинство никак не показывали, что чувствуют мое давление.

А однажды я почувствовал ответную реакцию. Проехал свою остановку, вторую, третью. Многие пассажиры вышли, освободились места. Человек, за спиной которого я стоял, сел на свободное кресло, автобус был почти пустой. Я сел рядом. Он потрогал мою коленку своей, как бы сначала случайно, а потом все сильнее и сильнее придвигая свою ногу к моей. На конечной остановке, ни слова не говоря, мы вышли, я решил, что надо ехать обратно. Мне хотелось подойти к незнакомцу, но я стеснялся. Он достал сигареты, я, хотя и не курю, попросил у него закурить. На вид ему было лет 40. «Может быть, пойдем прогуляемся?» – предложил он. Недалеко был лес. Я согласился. Мы зашли не очень далеко в лес, он вдруг – я даже испугался – резко накинулся на меня, начал целовать, обнимать. Там и произошел первый гомосексуальный контакт. Он выступал в активе, я в пассиве. Мне было невероятно больно, но я не кричал, был готов к этой боли, и мне, сознаюсь, хотелось ее испытать.

Стояла поздняя весна, тепло. Когда он меня целовал, мне было противно. До этого я мог представить поцелуи лишь с женщинами. С мужчинами считал возможным лишь совместный акт онанизма или то, что я делал со своими сверстниками. Когда он меня раздел, я и подумал, что будет только онанистический акт. Но не успел опомниться, как почувствовал острую боль.

Потом мы разъехались по домам, на трусах я увидел кровь – он мне разодрал анус. Несмотря на боль, настроение было хорошее.

Мне – 19 лет, ему, как я потом выяснил, 39. Он работал артистом в местном театре. Жена, двое детей. Он все скрывал от жены, а мне объяснялся в любви и постоянно предупреждал, чтобы я хранил тайну.

Мы подружились, я часто приходил к нему в гости, бывал на спектаклях. У него дома, в отсутствие жены, мы выпивали. Иногда он приходил ко мне домой, когда не было родителей. И каждый раз у нас случались половые контакты. Однажды нас застал отец. Он вдруг вернулся раньше, чем я думал. То ли что-то забыл дома, то ли отменили работу. Мы лежали в постели. Когда отец открыл дверь, я не слышал. Только понял это по его шагам. Он меня позвал. Страх, дрожь в коленях… Артист быстро сориентировался. Он вскочил и стал держать дверь, показывая мне знаками, чтобы я быстрее одевался. Отец хотел открыть дверь, но не смог. Он крикнул: «Чем вы там занимаетесь, почему дверь закрыта?» Я говорю: «Подожди, папа, не входи». Потом объяснил отцу, что заряжал пленку в фотоаппарат. В комнате было действительно темно, окна зашторены, но не настолько, чтобы заряжать пленку. Отец сделал вид, что поверил, и тут же спросил: «Кто это такой?» Я сказал, что это лаборант с нашей кафедры, мы с ним занимаемся и вот он попросил меня срочно зарядить аппарат. Я сочинял как-то сбивчиво, на самом-то деле я должен в это время быть на занятиях. Но отец не стал вдаваться в подробности и ничего не рассказал матери. Я сам рассказал ей, что заряжал пленку, что у меня был лаборант с кафедры, что теперь я занимаюсь в фотокружке. Отец, узнав о моем разговоре с матерью, высказал свою версию и достаточно точно назвал то, чем мы занимались: «Уж не педераст ли наш сын?» Мать рассмеялась и сказала: «Скорее всего, они втихую пили спирт и прятали, когда ты ломился».

На некоторое время мои встречи с артистом прекратились. Потом возобновились. Мы, конечно, принимали меры предосторожности. Я всегда выяснял, когда родители вернутся домой, стал закрывать на всякий случай дверь на цепочку. Я влюбился в артиста. У меня не было других интересов, кроме секса. Я постоянно выпытывал у своего партнера, есть ли кто-то у него. Он утверждал, что нет.

Так продолжалось два года. У меня никого другого не было. Я начал выступать в роли активного, что мне нравилось больше. Научился фелляции. От этого получал огромное удовольствие. Но было приятнее, когда делали мне, а не я.

Окончилось все постепенно. У меня появился другой партнер. Где я его нашел? Мой одногруппник рассказал как-то, что в бане, куда он постоянно ходит, к нему пристает один человек, приезжий из другого города. Одногруппник рассказывал, смеясь и как бы издеваясь над этим человеком. Тогда я решил пойти в баню вместе с ним, чтобы посмотреть на того человека. В первый же день он мне его показал. То был полуузбек, полурусский, очень красивый парень, ему не было тридцати, я нашел возможность познакомиться с ним и незаметно от своего приятеля договориться о встрече. Ровно через день мы встретились. Он оказался женатым. Помню, в день нашей первой встречи мы пошли гулять и зашли на какую-то стройку. Там он мне предложил отдаться. У него был большой член, и я опять испытал сильную боль. Этот человек все делал грубо, как бы беря меня силой. Уже потом я узнал, что есть садисты. Я не могу назвать его садистом, но после этой встречи у меня остался неприятный осадок, я стал избегать встреч с ним. Но продолжал ходить в баню и начал замечать тех, кого интересует мужской секс. Среди них попадались и садисты. Они во время акта кусают, стараясь причинить боль партнеру. Мне это не нравилось.

Месяца через два я в автобусе познакомился еще с одним человеком, некрасивым и неаккуратным. Раза два или три мы встречались, когда его жена уезжала в деревню, родителям я говорил, что ухожу на дежурство в больницу. Но длительного контакта у нас не получилось.

Позже я познакомился еще с одним гомосексуалом, который пригласил меня в гостиницу, где впервые произошел акт в присутствии других. Нас было две пары. Сначала лежали на разных кроватях, переговаривались. Потом сделали цепочку. Одним словом, «зоопарк».

На третьем курсе нас послали на практику. Вместо больницы отправили работать проводниками в поезде. Я ездил с кадровой проводницей. Ее удивляло мое равнодушие к ней, она все время хотела свести меня с кем-нибудь из пассажирок, намекая, что то одна, то другая хочет полового акта, что я привлекательный юноша. Она не догадывалась, что меня влекут мужчины, а не женщины. В поезде я пытался найти тех, с кем можно было вступить в половой контакт. Искал, конечно, среди мужчин. Иногда приставал к пьяным мужикам. Но с ними ничего не выходило, они отталкивали. Однажды из-за этого меня чуть не сбросили с поезда.

Мой идеал – крупный мужчина зрелого возраста с хорошей спортивной фигурой. Когда я встречаю таких людей на улице, испытываю невероятное наслаждение. Сначала я обращаю внимание на лицо – правильные или нет черты, а уж потом на ноги, грудь.

В этом же поезде я сошелся с женщиной-проводницей, той самой, что хотела меня познакомить с кем-нибудь из пассажирок. Но она была нечистоплотна. От нее шел противный запах, и после двух стаканов водки делала она все грубо.

Во время практики я вернулся на один день домой, и тут мне позвонили по телефону и предложили встретиться. Человек говорил, что знает меня, хотя я не мог вспомнить, кто он. Тем не менее я с ним встретился. Наша любовь продолжалась две недели. Это оказался командировочный, которому дал телефон один из моих прежних знакомых. Но с ним была, не удивляйтесь, любовь.

На четвертом курсе уже многие сокурсники знали, что я – гомосексуал. Я понял, что надо уезжать в другой город. Хотел сменить обстановку и очень боялся, что узнают родители и дома вспыхнет скандал.

Я уехал в другой город, перевелся в мединститут. У меня появилась масса новых возможностей реализовать свои потребности. За год я пошел по рукам. В первые месяцы каждый день менял партнеров. Были две серьезные влюбленности, но они прекратились не по моей инициативе. Мне хотелось иметь постоянного партнера, но ничего не получалось. Все время кто-нибудь появлялся, а потом исчезал.

Однажды меня вызвали в полицию, потом провели обследование. Так я узнал, что инфицирован СПИДом.

У меня была еще одна ситуация, связанная с употреблением наркотика. В полиции сказали, что меня могут посадить. Дело даже до суда дошло. Как ни странно, меня спас именно СПИД. В суде не знали, как меня содержать. В отдельной камере? СПИД оказался смягчающим вину обстоятельством. Правда, для этого много поработала адвокат, да и следователь проявил ко мне симпатию: не сексуальную, человеческую. Я предполагаю, что заразился либо от иглы, либо от одного человека, у которого до меня было много контактов с иностранцами за деньги. Сначала нашли его, потом меня вызвали как контактного. До этого у меня сильно увеличились лимфоузлы, паховые и подмышечные. Я уже сам хотел анонимно обращаться в лабораторию, но получилось так, что попал туда через полицию. Сначала испытал шок. Первое желание – бросить гомосексуализм. Но я понял, что бросить не смогу. Когда один из партнеров узнал о моем диагнозе, то резко прервал со мной всякие отношения. Десятки раз ходил проверяться на СПИД, но у него ничего не обнаружили.

В городе многие обо мне узнали, и я снова уехал. Снова хожу на «плешку». «Плешка» – это где собираются голубые в каждом большом городе. Знаю, что, если узнают о моем заболевании, могут побить. Но сейчас занимаюсь только безопасным сексом. Среди моих контактных есть один зараженный. Он думает, что от меня, хотя у него были и другие контакты. Теперь мы не боимся друг друга: он и я, оба инфицированы. У нас бывает секс, но редко. На контакт я иду только в презервативе. Если презерватив порвется? Риск, конечно, есть. Но я внимательно слежу, чтобы секс был безопасным.

Хочу окончить мединститут и заняться проблемой СПИДа. Я же прочувствовал ее на себе. Сейчас в местах сбора гомосексуалов людей стало меньше – многие боятся вируса. И многие знакомятся через Интернет.

Сколько у меня всего было контактов? Думаю, до 400–500. С кем только я не встречался! С мазохистами, с садистами… Меня удивило желание одного партнера, чтобы я обязательно кончил ему на лицо. Встречался и с мужской проституцией. Несколько раз отдавался за деньги сам. У меня даже была мысль найти богатого любовника и сделать так, чтобы он устроил мне переезд за рубеж.

Боюсь ли я умереть? Нет. Больше всего мне страшно оказаться за решеткой. Когда меня спрашивали в полиции и в больнице о контактах, я все откровенно сказал. Пусть их найдут, и пусть они проверятся. Я делал это из лучших побуждений, хотя с тех пор у меня появился страх, что те, кого я выдал, могут меня найти и, может быть, даже избить. Убить? Нет, этого я не боюсь.

Каково мое самочувствие сейчас? Как ни странно, нормальное. Я многое понял. Я принимаю лекарства, постоянно наблюдаюсь у специалистов. У меня сейчас есть невеста. В половые отношения вступаем, но я всегда с презервативом. Она знает, что я инфицированный. И тем не менее согласна вступить со мной в брак. Никогда никаких истерик и желания самоубийства (я знаю, что у многих гомосексуалов это бывает) у меня не возникало.

Кто во всем виноват? Природа? Родители? Общество? Я сам?

Или насмешки сверстниц, приведшие к тому, что я их стал бояться?

Наверное, никто. Но сейчас плохо всем – и мне, и окружающим, и родителям.

Надеюсь только на то, что смогу стать хорошим врачом и помочь всем, кто страдает гомосексуализмом. Право, мы не изгои, просто жизнь у нас так складывается».