Глава 36
Реинициация
— Что?!
— Одёжу, говорю, сымай, отрок.
Слабый свет от углей осветил лицо монаха, склонившегося надо мной. Красноватые отблески делали его похожим на демона: чёрные провалы глаз, всклокоченные волосы, бездонная трещина рта.
— Отец Лукиан, вы рябиновки перепили?
Вместо ответа монах распахнул Талант. На мгновение у меня потемнело в глазах от страшного давления эфира. Даже дыхание перехватило от невозможной мощи, бурлящей на расстоянии вытянутой руки.
— Встань, отрок. — произнёс Лукиан глухим голосом. — Сейчас. Немедленно.
Под невозможным прессом магического давления даже пошевелиться было невыносимо. А попытка призвать Анубиса закончилась полным провалом — Талант, поджав хвост, забился на самую глубину и только скулил.
— Встать!
Монах потерял терпение, схватил меня за шиворот и вздёрнул на ноги.
— Сымай одёжу, быстро! Время уходит, отрок.
— А ты не охренел, Лукиан?
Собрав всю доступную силу, я попытался дать отпор монаху. У него что, белая горячка? Что за беспредел вообще?! Как ща дам в ухо кой-кому! А потом достану предателя-Анубиса и оттаскаю за несуществующий хвост.
— Урусов, — монах начал ощутимо заводиться, — делай, что сказано. Кому Талант нужен, тебе или мне? Давай уже, телись быстрее. Время, Урусов, время! Ритуал начинать пора, а ты как девица в брачную ночь.
— А сразу сказать не могли?
Я стянул с себя охотничью куртку.
— Догола раздевайся, Урусов, — бросил монах, отойдя к костру и убирая с огня котелок, — не замёрзнешь, чай не зима.
Он дождался, когда я всё с себя сниму, и скомандовал:
— Руки в стороны.
В котелке оказалась густая, остро пахнущая травами кашица. Монах перемешал её ладонью, шагнул ближе и пальцем принялся рисовать на мне узоры. Одновременно с художеством монах затянул однотонную мелодию, состоящую из протяжных звуков и тоскливых завываний. Самое удивительное, что они складывались в слова мрачного песнопения.
— Что ты так крепко спишь, спишь, не проснёшься?
Там, где на кожу ложились тёмные следы варева, я чувствовал лёгкое жжение и мятный холод.
— Хорош ли мы тебе построили крепкий дом, без окошечек, без хрустальных стёклышек?
Хитрая вязь линий на горле, грудине, солнечном сплетении и вокруг пупка.
— Ждать-то нам тебя не дождатися, глядеть-то нам на тебя не доглядетися.
Длинные полосы на руках и ногах.
— Нигде нам тебя не видывать, нигде нам про тебя не слыхивать.
Лицо монах разукрасил, как мне показалось, подобием черепа.
— Ты уляжешь с ним в могилушке, под сырым песком да под камушком.
Остатки кашицы он растёр ладонью мне по волосам и отступил на пару шагов.
— Сила к силе! — почти закричал он, воздев руки, будто жрец над жертвенником. — Смерть к жизни! Жизнь к крови! Кровь к земле!
Он свёл ладони, и в них появился давешний череп. Но теперь он был украшен какими-то лентами, перьями и кожаными ремешками, став похожим на диковинного сказочного зверя. Вот только сказка эта была страшная, а волчьи клыки блестели, как кинжалы.
— Беги, человече. Беги, ибо лыкус встал на твой след.
Череп опустился на лицо Лукиана, превратившись в пугающую маску. Будто змеи, ремешки оплели голову монаха, а в глазницах вспыхнул зелёный огонь.
— Беги!
Голос превратился в рык, и ноги сами понесли меня прочь, в беспросветную чащу.
* * *
Погоня гнала меня через лес. За спиной хрипел и раскатисто рычал зверь, под ногами ломались сухие ветки, вокруг вздымалась до неба темнота. Дыхание хрипело, сердце бухало молотом, а босые ступни оставляли глубокие следы в палой листве.
Во мне бурлила сила, раскалённый эфир и бешенство. А пробудившийся Анубис, завывая, бился в рёбра, не в силах вырваться наружу. Линии рисунка, сделанного Лукианом, превратились в прутья клетки, не пропускающего даже каплю эфира. Вся магия и сила оказались заперты внутри, закипая, как в котле.
— У-у-у!
Вой подгонял, ударяя в затылок. Я чувствовал ледяное дыхание «лыкуса», как назвал его монах, и точно знал — стоит остановиться и он разорвёт меня. Прочь, прочь, прочь!
Чем дальше я убегал, тем сильнее было желание развернуться и дать бой преследователю. Вот только ружьё и нож остались на стоянке, а магия оказалась запертой чёртовым рисунком на коже. Сволочь! Ненавижу!
Сознание стал застилать гнев. Страшный, обжигающий, бездумный. Смешиваясь с магий и бешенством Анубиса, он заставлял меня отвечать на вой лыкуса гортанным рычанием. Убить! Уничтожить! Растерзать!
И всё же соображать я не перестал. Держать долго такой темп я не смогу. Магия оставалась заблокированной, а, значит, нужно добыть оружие. Я стал забирать правее, чтобы сделать круг и вернуться к костру. А там взять «огнебой» и дать отпор то ли призванной твари, то ли монаху под её личиной.
К счастью, хищник не проявлял особого ума и тупо бежал по моим следам. Не обращая внимания на препятствия, он сносил всё на своём пути. Я слышал, как трещат стволы, когда он задевает деревья, или громко хлюпает по мягкому илу, если я пробегаю по краю болотца.
В какой-то момент лыкус отстал, а вдалеке мелькнули отблески костра. Вперёд! Прибавить ходу! Выкладываясь из последних сил, я рванул к спасительному огню.
— Р-р-р!
Я остановился как вкопанный. Тварь стояла прямо передо мной на широкой прогалине. Высокая, с длинными лапами, заканчивающимися несоразмерными когтями. Волчий череп с гривой из перьев кивал в такт качающимся веткам деревьев.
— Прими смерть, — захрипел лыкус, — тебе не уйти.
Анубис внутри будто взбесился, раскаляясь всё больше. Я жаловался на дыхательные упражнения и выдыхаемый эфир? Да сейчас у меня внутри будто разливалась огненная лава, сжигая каждую жилу. В голове сгорели все слова, что знал, я зарычал, показав зубы.
— Твой Талант краденый, ты жалкий червь, а не маг.
Дрянь! Раздираемый магией изнутри, я не мог больше ни стоять, ни убегать. Ослеплённый гневом и пожаром эфира в груди, я бросился на чудовище. Порву! Руками! Чтоб ты сдох!
— Тебе не прой…
За три шага до твари узор на моей коже загорелся синими язычками пламени. Давление магии внутри достигло критической точки и прорвалось наружу. Я споткнулся и полетел на землю. Анубис завыл на тонкой ноте. Эфир во мне вспыхнул и взорвался, разрывая меня на части.
* * *
Сознание вернулось рывком. Свернувшись в позе эмбриона, я лежал, будто в объятиях мягкой перины, на толстом слое пепла. На зубах скрипел песок со вкусом гари, а ступни саднило, словно я всю ночь ходил по ножам.
С трудом разлепив глаза, я поднялся на руках и сел. Ёшки-матрёшки! Это что такое было-то? Предрассветные сумерки высветили вокруг удивительную картину. Вокруг были следы страшного взрыва: неглубокая воронка, в центре которой сидел я, выжженное пространство в двадцать шагов, а дальше шёл поваленный лес. Выдернутые с корнем деревья, лежавшие на земле толстые стволы, обугленные ветки без листьев. Уцелевшие ёлки виднелись шагах в ста от меня, не меньше. Тряхнув головой, я попытался призвать Анубиса.
— Даже не думай.
Я обернулся. У края пепелища на пеньке сидел Лукиан. С серым, уставшим лицом он крутил в руках маску из черепа волка.
— Тебе, Урусов, сейчас даже думать о магии нельзя. Вставай и пойдём к костру.
Подняться мне удалось со второй попытки. Босые ноги отзывались болью, а в коленях чувствовалась слабость. Кривясь и отмахиваясь от оседающих хлопьев пепла, я побрёл в сторону монаха.
— Что это было? — Попытка говорить вызвала приступ кашля.
— А это ты, мил человек, заново инициацию прошёл.
— Я про ту тварь. Это вы перекинулись?
Лукиан расхохотался.
— Ты меня что, за оборотня держишь? Я честный некромант, а не волколак. А всё, что ты видел, — только воображение и страхи. Ух, как ты пятки смазал! Думал, придётся тебя утром по всему лесу искать, а ты вернулся.
Выругаться я не успел, закашлявшись от дыма.
— Двигай к костру, мы ещё не закончили.
Одеться Лукиан мне не дал.
— Садись, — указал он на бревно у костра, — да голову подставляй.
— Зачем?
— За надом, — фыркнул монах, но всё же пояснил: — Наколю тебе на темечке Слово, для закрепления. Вот только не возражай, Урусов! У меня то же самое, и Ваське я делал. Садись, не выпендривайся.
Я провёл ладонью по голове — ни одного волоса там не было. Всё сгорело при взрыве, оставив гладкую лысину.
— Детей надо в ученики брать, — ворчал монах, рисуя на моей макушке линии и окружности, — чтобы даже слова против вякнуть не могли. Не боись, Урусов, волосы отрастут — ничего видно не будет.
Игла Лукиану не понадобилась. Он нанёс краску, а затем выдохнул на рисунок густое облачко эфира, отчего кожу защипало.
— Всё, Урусов, свободен. Магию постарайся не трогать, пока сама не проснётся. Испортить ничего не испортишь, а вот головную боль заработаешь.
* * *
Удивительно, но после ночного забега босым через лес на стопах у меня не было даже царапины. Уж не знаю, повезло мне или это магия помогла, но факт остаётся фактом. А вот усталость в ногах тянула свинцом, и я порой отставал от Лукиана, прущего через лес носорогом. Монаху, как он сказал, надоел лес, и он торопился вернуться в усадьбу к нормальной еде и мягкой постели. Хотя было у меня подозрение, что в его фляге закончилась рябиновка.
На ходу я пытался разобраться в своих ощущениях. Анубиса не чувствовал совершенно, будто его никогда и не было. И в то же время там, где он был раньше, не было и пустоты. Что-то другое заполнило меня до самого краешка. Тёмное, густое, опасное и одновременно спокойное. Но «пригубить» это нечто я пока не рискнул.
— Прижиться должно, — не оборачиваясь бросил Лукиан, — неделю, другую, месяц. Сам поймёшь, когда Талант вернётся. Пока можешь свои буковки, — подпустил он издевательского тона, — пользовать, вреда не будет от ерунды.
— То-то вы мне с ерундой против сорняков помогали.
— А я разве сказал, что твоя деланная магия плохая? — монах усмехнулся. — Вот придёт к тебе магия, сам поймёшь, какой мелочью занимаешься. Всё равно, что ложкой океан вычерпывать.
— Вы не правы, отец Лукиан.
— Да ты что! Ну так докажи, коли ошибаюсь.
— Возможно, деланная магия и выглядит несерьёзной по сравнению с Талантом, но её сила в другом. А пользы гораздо больше, между прочим.
Лукиан фыркнул.
— Пользы?
— Возьмём простой пример. Будете вы по полям ходить и сорняки убивать? Нет. А наша тележка обычному крестьянину сильно жизнь облегчит.
— Через месяц твои значки развеятся и вернётся твой крестьянин туда, где был. Или ты каждый раз будешь ходить по деревням да рисовать?
Я расхохотался.
— Вы сильно недооцениваете научную мысль. Мои связки с Печатями прослужат и год, и два. А если я установлю туда накопители эфира, то и десять лет.
— Всё равно, — упрямо продолжал настаивать монах, — маг должен заниматься Талантом, а Знаки даны для простецов.
— Отец Лукиан, а скажите тогда, почему Хозяйка не любит Таланты? Почему отсыпает за них столько «песка»?
От неожиданности монах закашлялся, обернулся и посмотрел на меня странным взглядом. Сердитым? Испуганным? Я не смог разобрать.
— Сам у неё спроси, — буркнул он и ускорил шаг.
Больше мы к этому разговору в тот день не возвращались. Хотя есть у меня подозрение, что Лукиан знает что-то о Талантах и в курсе, почему их так ждут за гранью. Не всё так с ними просто, я прямо не сомневаюсь. Вдруг некроманты специально были созданы Смертью как охотники за Талантами других магов? А остальные способности, вроде допроса мёртвых, всего лишь бонус от работодательницы? Вопросы, сплошные вопросы. Но пока я не готов задать их Той, кто точно знает на них ответы.
