Глава 27
Клятвы и обещания
Чтобы успокоить ключницу, мне пришлось налить рюмку настойки и заставить её выпить.
— Ой, Костенька, что-то нехорошо мне, — Настасья Филипповна схватилась за грудь, — устала я. Прилечь надобно да поспать маленько…
Вот только меня было не провести — слишком уж демонстративно и наигранно она пыталась уйти от разговора.
— Настасья Филипповна, я ведь всё равно получу ответ. Не сегодня, так завтра. Лучше уж не оттягивайте и скажите сразу.
Ключница посмотрела на меня жалостливым взглядом.
— Костенька, плохая это тайна, страшная. Не надо её трогать, очень тебя прошу. Сколько лет прошло, быльём всё поросло, зачем ворошить?
— Страшные тайны, Настасья Филипповна, это мой профиль. Тем более когда они в моём доме.
Она ещё поупиралась несколько минут, пытаясь отговориться плохой памятью да свалить всё на покойного Василия Фёдоровича. Но я настойчиво требовал рассказать всё как есть, и ключница начала сдаваться.
— Василий Фёдорович мне строго-настрого приказал забыть. Такое пообещал, ежели хоть словечко кому скажу, что я ночь спать не могла.
— Дяди с нами больше нет. А мне, как наследнику, вместе с усадьбой и тайны достались. Рассказывайте, Настасья Филипповна, всё, что знаете.
— А может, не надо, Костенька? Мне-то совсем немного осталось, а тебе жить да жить. Вдруг…
— Вот именно. Если вдруг выплывет этот секрет, а я чего-то важного не знаю? Очень много плохого может произойти. Давайте, Настасья Филипповна, вспомните, что там случилось.
— Да и вспоминать особо нечего, — вздохнула ключница, — Василий Фёдорович тогда в Петербурге служил. И тут приезжает от него этот, с младенчиком. Мне суёт, говорит, Василий Фёдорович приказал заботиться и никому не говорить. Даже глазом не давать увидеть.
Ненадолго замолчав, Настасья Филипповна налила себе чая, но пить не стала, а только крутила чашку в руках.
— Я сначала злилась сильно. Вот, думала, нагулял ребёнка от какой-то кикиморы. Даже прикасаться к девочке не хотела. Да только мне бог детей не дал, а она лежит, смотрит голубыми глазками. Ручки ко мне тянет, угукает… Вот сердце и не выдержало. — Настасья Филипповна утёрла набежавшую слезу. — Лето цельное растила как свою. А осенью Василий Фёдорович приехал.
Лицо ключницы стало напряжённым, и она замолчала. Я не торопил, чувствуя, что ей неприятно вспоминать давние события.
— Едва из кареты вышел, — продолжила Настасья Филипповна, — даже плащ снимать не стал, потребовал отвести себя к ребёнку. Встал над колыбелью, страшный, глаза чёрные, волосы чуть ли не дыбом. Стоит, смотрит на малышку и молчит. Меня аж мороз по коже продрал, как поняла, что он удумал. И вижу, ошиблась — не его это дочка.
Вытащив красный в горошек платок, ключница громко высморкалась.
— Я на колени бухнулась да и говорю: Васенька, миленький, не бери грех на душу! Не отмолю тебя от такого! А он как закричит. Дура, говорит! Я сам по себе ничего не делаю, только по государственной надобности. Так глянул, что у меня ноги отнялись. Встать не могу, только за руку его схватила, а из глаз слёзы сами льются.
Я подлил ей рябиновки, и Настасья Филипповна выпила, словно воду.
— Выгнал меня Василий Фёдорович из комнаты, дверь запер и цельный час с дитём сидел. Потом выходит и говорит: найди, Настасья, в деревне, у кого ребёнок недавно умер. Да отдай им девочку, пусть воспитывают как родную. Дай им десять рублей, чтобы молчали о том, и забудь.
Ключница вздохнула и посмотрела на меня печальными глазами.
— Всё сделала, как он сказал. И нашла, и отнесла, и денег дала. Сама ей крёстной матерью стала. Приглядывала все эти годы. А как увидела, что тебе она по душе и обижать не будешь, взяла в усадьбу служить.
Между нами повисла пауза, наполненная звонкой тишиной. Только ключница несколько раз шмыгнула носом и звякнула чашкой.
— О её родителях Василий Фёдорович ничего говорил?
Настасья Филипповна усмехнулась:
— Как же, скажет он. Я раз попыталась спросить, так он меня чуть не убил. За руку схватил, едва не сломал, напустился на меня. Кричал, что кожу сдерёт, если ещё раз вспомню о ребёнке. Нет, говорит, её, умерла во младенчестве. Хоть слово, орал, услышу ещё, сам в могилу закопаю. Так что я больше и не допытывалась, страшно было до жути.
— Простите, Настасья Филипповна, что я заставил вас снова пережить эти моменты. Но мне действительно крайне важно знать подробности.
— Да понимаю я, — ключница грустно улыбнулась и похлопала меня по руке, — нелёгкое тебе досталось наследство от Василия Фёдоровича. То в подвале пакость скребётся, то князья всякие накидываются.
Точно! Ещё же дрянь в подвале, чуть не забыл ведь. Ладно, с ней потом будем разбираться, как руки дойдут.
— Спасибо, Настасья Филипповна. Вы мне очень помогли, честное слово.
Я попрощался, пожелал спокойной ночи и отправился спать. Уже в дверях обернулся и спросил:
— Настасья Филипповна, а кто ребёнка в имение привёз?
— Так этот твой, покойничек Дмитрий Иванович. Он Василию Фёдоровичу по таким делам и служил.
Кивнув, я пошёл к себе в спальню. Киж, значит? И его спросим, как там дело было. Никуда на этот раз он от меня не денется.
* * *
Мёртвого поручика я отловил на следующий день. Киж старательно держался подальше от отца Лукиана и перемещался синхронно с ним. Монах в столовую — Киж к себе в комнату. Тот в баню — Киж в погреб, где хранится рябиновка. Монах сидит в гостиной — бодрый покойничек гуляет вокруг пруда. Вот там-то я его и перехватил после завтрака.
— Дмитрий Иванович, мне требуется кое-что узнать. — Догнал я его на дорожке в дальнем углу маленького парка.
— Всегда к вашим услугам, Константин Платонович.
Он обернулся и вычурно поклонился. После возвращения Киж основательно занялся своим гардеробом. Этот повеса умудрился купить в столице отрезы ткани и выпросил у Настасьи Филипповны двух служанок для пошива новых камзолов. Сегодня он щеголял в синем, с рядами блестящих золотых пуговиц и вышивкой по воротнику и манжетам.
— Дмитрий Иванович, у тебя память хорошая же?
— Не жалуюсь, — он осклабился, — со времени смерти я помню почти всё.
— Очень хорошо. А скажи-ка мне, помнишь ли ты ребёнка, девочку, что привозил сюда?
— Ребёнка? — Киж удивлённо поднял брови. — Боюсь, вы что-то путаете, Константин Платонович. Я с детьми вообще дела не имею. Понимаете, они слишком полны жизни и юности, а это напоминает о том, что я потерял. Увы, даже находиться рядом мне несколько некомфортно. И уж тем более я не буду прикасаться к младенцу, который суть антагонистическое овеществление, противное моей природе. Так что никаких младенцев, а тем более орков, я никогда не привозил.
Мимика мертвеца никогда не отличалась живостью, только если он крайне возбуждён или специально разыгрывал комедию. Сейчас же лицо у него было слишком возмущённое, и за внезапным словесным водопадом что-то пряталось.
— Подумай ещё раз, Дмитрий Иванович. Вспомни, давно это было, Василий Фёдорович тогда в Тайной канцелярии служил. В самом конце правления Анны Иоанновны случилось.
— Да что вы говорите, — мертвец отстранился. — Говорю же, не было такого. Никаких младенцев Василий Фёдорович моим заботам не поручал. Уж такое я бы точно запомнил, будьте уверены! И не смотрите на меня так, Константин Платонович. Никаких детей я в руках не держал и из Петербурга не привозил. Вы что-то путаете, или вас кто-то в заблуждение ввёл.
— Сдаётся мне, Дмитрий Иванович, что ты врёшь.
— Что?! Да как вы смеете? Я вас безмерно уважаю, Константин Платонович, но вы переходите границу. В конце концов, я дворянин, хоть и мёртвый, и не потерплю, чтобы меня бездоказательно обвиняли во лжи!
— И что? На дуэль меня вызовешь?
Я громко рассмеялся, наклоняясь и хлопая ладонями себя по коленям. А внутри закипало яростное пламя. От его неумелого вранья, от нарушения данного слова и фальшивого возмущения. Анубис тоже не остался в стороне и пузырился силой, пыхая гневом не меньше моего.
— Врёшь, Дмитрий Иванович, ой, врёшь! И ведь не краснеешь даже, подлец. Я тебя последний раз спрашиваю: расскажешь, как привозил девочку из Петербурга?
Киж отступил на шаг и прищурился:
— Это не ваше дело, Константин Платонович. Вас оно не касается, и не советую лезть в эти игры. Уж простите, но…
Без предупреждения я прыгнул вперёд, выбросил руку и схватил Кижа за горло. Анубис раскочегарился и помог мне своей силой. Так что я впечатал Кижа спиной в ствол дерева, а его ноги оказались на вершок от земли, а сам он повис, хрипя и дёргаясь.
— Ах ты, падаль! Забыл, кому служишь?
— Хр-р-р-р!
Он попытался сопротивляться, бешено вращая глазами и вскинув руки. Но щупальца-протуберанцы Анубиса сковали ему ладони, а в грудь ударил кулак силы, выбивая дух.
— Какую ты клятву давал? Позабыл уже?
— Хрр!
— Так я напомню. Служить не за страх, а за совесть. На Таланте моём слово дал.
В глазах Кижа появился самый настоящий ужас. Он уставился на меня, разевая рот и вывалив язык.
— Нарушил, значит, виновен. А раз так, отправляйся обратно в могилу.
Я отпустил Кижа, отступил на шаг и поднял руку. Анубис, тоже взбешённый нарушенным обещанием, принялся сплетать эфирное копьё. Точно нацелившееся в грудь мертвеца, упавшего на колени.
— К-константин Пла-кхр-кхр-тонович. — Киж поднял руку, прикрываясь от меня. — Да поймите же, не могу сказать. Плевать я хотел на все эти тайны, но я слово Кощею раньше вашего дал. Не могу говорить на эту тему! Не могу!
— Василий Фёдорович мёртв, если ты не забыл. При всём желании, а у него и нет такого, он уже не вернётся. А мне из-за твоего молчания могут прилететь неприятности. Прикажешь ради старых тайн на каторгу ехать?
— Константин Платонович, не со зла! Ей-богу, перекрестился бы, если мог.
Рука Кижа поднялась, коснулась лба, но тут же упала.
— Простите, Константин Платонович, не надо меня обратно. — Он посмотрел на меня с невыразимой тоской. — Я попробую сказать.
Киж сглотнул, вытер лицо ладонью и начал говорить, будто прыгнул в пропасть. Сбивчиво он рассказал, что ночью у дворца Анны Иоанновны получил свёрток с младенцем. Кощей велел отвезти ребёнка в Злобино и охранять до его прибытия. В случае нападения в дороге или появления чужих людей в усадьбе, младенца следовало немедленно убить. Без мучений, но без жалости.
— Не могу детей убивать, — мертвеца передёрнуло, — бесчестие это. Но миновало, доставил в целости. А потом и Кощея дождался. Не пришлось душу ещё больше чернить.
— Кто её родители?
— Не знаю, — Киж захрипел и задрожал всем телом, — я только курьером был.
— Это всё? Больше ничего не знаешь о девочке?
Покойник кивнул. И тут же по его лицу пробежала судорога. Сила, та, что вложил в него дядюшка при подъёме, вытекала наружу. Кожа на черепе Кижа натянулась, губы оскалились, а глаза ввалились. Он действительно нарушил слово, данное Василию Фёдоровичу, и теперь расплачивался.
— Анубис!
Талант среагировал мгновенно. Копьё эфира ринулось к мертвецу. Но не разорвало на части, а провалилось внутрь. Залечивая мёртвую плоть и замещая ушедшие нити дядиного заклятья.
Не знаю, смог бы я, даже с помощью Анубиса, создать такое сложное плетение с нуля. Но мне и Кижу повезло — следы старого волшебства ещё теплились, и оставалось только залить силу, будто раскалённый металл в форму.
Через несколько минут обновлённый мертвец смог подняться. Чуть пошатываясь, он поклонился мне.
— Я держу клятву, Константин Платонович. Всеми силами, по собственному желанию.
В ответ я лишь вздохнул. Держит он, умник. На мою беду Киж оказался ещё той опасной игрушкой с кучей «закладок» от Кощея. Но и помощником мертвец был незаменимый. Его лишиться — будто одну руку потерять. Надеюсь, обновлённое заклятье сбросило дядюшкины «настройки», и теперь я буду распоряжаться Кижом полностью.
— Инструкции помнишь, что Василий Фёдорович тебе дал? Те, что про Голицына, охрану людей в усадьбе и прочее?
— Помню, — покойник кивнул.
— Запишешь их и завтра отдашь мне. Подумаю, что из этого ты можешь выполнить без моей санкции.
Киж скривился.
— Что, ещё одна клятва осталась?
— Нет, — покойник поморщился, — писать ненавижу, еще живым терпеть не мог. Может, я устно расскажу, а, Константин Платонович?
— Напишешь и завтра принесёшь, — я ухмыльнулся, — тебе полезно поддерживать мелкую моторику.
Развернувшись, я двинулся обратно в особняк. Но не прошёл и пятидесяти шагов, как встретил Лукиана, стоявшего на дорожке.
— Покойничка своего воспитывал? Хорошее дело, нужное, — пробасил он, — мертвяки они такие, только волю дай, так на шею сядут.
Я шагнул к нему, заглянул в глаза и ласково произнёс:
— Отец Лукиан, я пока не вижу, чтобы вы стали моим наставником. А, значит, в усадьбе вы гость, и ведите себя соответствующе. Ещё раз услышу, что вы ночью стучитесь к Дмитрию Ивановичу и под угрозой развоплощения требуете выпивку, я приму меры. Отселю вас во флигель и запрещу подавать даже квас. Понятно?
Он ошарашенно кивнул, я улыбнулся в тридцать два зуба и пошёл дальше.
