Глава 25
Проводы
Ехать до Крукодиловки было недалеко. Ещё не рассвело, а наши дрожки уже остановились на окраине маленькой деревеньки. Впрочем, с прошлого раза домов здесь прибавилось.
Кучер Ермолайка подъехал к крайнему дому и обернулся ко мне:
— Барин, дальше не поеду. Там улочка узенькая, не развернуться.
Я махнул рукой, спрыгнул на землю и помог выбраться Тане. Следом выскочил Мурзилка, приехавший с нами «зайцем». Кот сверкнул на меня зелёными глазами и неспешно потрусил куда-то в огороды, по-хозяйски размахивая хвостом. Вот честное слово, у меня стойкое ощущение, что это его имение, а я у него за управляющего.
— Ну-с, отрок, — Лукиан неспешно, со степенным видом сошёл с дрожек и барственно подозвал Фрола, — показывай, где у вас болящий. За священником посылали?
— Да, отче, — староста поклонился, — батюшка Андрей ещё вечером приехал. Сказал, причащать и соборовать Емельку будет.
— Добро, — Лукиан кивнул, — веди, отрок.
Мне оставалось только последовать за монахом и старостой. В первый момент я хотел одёрнуть Лукиана: а чего это он распоряжается? Это моё имение и мои люди. Но, рассудив, решил не вмешиваться — сейчас дело касалось некромантского Таланта, и он был в своём праве наставника.
Возле избы нас ждали. Заплаканная женщина с серым от горя лицом и отец Андрей, суровый и хмурый.
— Здравствуйте, отче.
Священник шагнул мне навстречу и поднял руку.
— Константин Платонович, я запрещаю вам это делать. Вашему дяде я говорил и вам тоже скажу: нельзя нарушать…
Ответить ему я не успел. Лукиан посмотрел на батюшку Андрея и осуждающе покачал головой:
— Не в своё дело вмешиваешься, чадо. Заботься о душах живых, и пусть мёртвые погребают своих мертвецов.
Взгляд монаха будто загипнотизировал священника. Несколько секунд оба молчали, а затем Лукиан взял батюшку под руку и увёл в сторону.
— Идём, чадо, побеседуем.
Монах на секунду обернулся и взглядом указал мне на избу. Мол, давай, действуй, некромант. Я кивнул и распахнул скрипучую дверь. Между моими ногами мелькнула пушистая рыжая тень и скрылась в доме.
* * *
Едва войдя в сени, я почувствовал запах смерти. Тяжёлый, душный, какой ни с чем не перепутаешь.
Однажды мне довелось побывать в Питье-Сальпетриер, старой парижской больнице. Я навещал друга, раненого на дуэли: бедняга не имел средств на нормального врача и попал в скорбный дом. Там стоял точно такой же запах, и чувствовалось — выздороветь в этих стенах можно только чудом. В тот раз я смог спасти раненого: вытащил его из больницы, заложил пистоли и нашёл знающего врача. Но жуткий запах запомнил на всю жизнь.
В избе на лавке лежал пожилой орк, укрытый овчиной. Лицо у него было бледное, покрытое бисеринками пота. Тело вздрагивало каждую секунду, а голова дёргалась из стороны в сторону. Сил кричать у несчастного не осталось, только стоны иногда прорывались сквозь сжатые зубы. Я подошёл к нему, поднял овчину и тут же опустил обратно. Не надо быть врачом, чтобы отчётливо увидеть — здесь ни один целитель не поможет.
Емелька открыл глаза, посмотрел на меня светлыми глазами и прошептал:
— Пить. Хоть глоточек.
Таня, следовавшая за мной по пятам, тут же бросилась к бочке в углу и принесла деревянный ковшик. Я взял его и сам склонился над умирающим. Придерживая голову, смочил ему губы и дал сделать несколько глотков.
— Больно, — еле слышно выдохнул Емелька, — очень больно.
На лавку возле его головы запрыгнул Мурзилка. Озабоченно понюхал Емельку, фыркнул и положил одну лапу на лоб орка.
— А… — орк слабо вздрогнул, увидев над собой здоровенную рыжую морду, — а-а-а-а…
Он удивлённо вытаращился на кота. А через несколько мгновений облегчённо вздохнул, смежил веки и пробормотал:
— Котя… Спасибо, миленький.
Мурзилка строго посмотрел на меня.
— Мяу!
Кот словно требовал исполнить свой долг и подарить орку окончательное избавление от страданий. Анубис трепыхнулся в груди, пытаясь без слов подсказать, как действовать. Я наклонился над умирающим и взял его за руку. Пальцы горели огнём, но я крепко сжал его ладонь и закрыл глаза.
Минута, другая, третья… Ничего не происходило. Анубис молчал, зараза, только ворочаясь внутри и недовольно рыча. На меня накатило раздражение. Что делать-то? Как прикажете «отводить туда»? Или это образное выражение, а мне придётся собственноручно убить несчастного?
Рядом скрипнули половицы, кто-то недовольно засопел, и голос Лукиана пробасил мне в ухо:
— Совсем дурачок? Кто так делает?!
Я открыл глаза и зло посмотрел на монаха.
— Ну так объясните, как надо. Или выйдите и не мешайте.
Лукиан насмешливо покачал головой.
— Возьми силы побольше да тяни человека за собой. Будто рыбу из реки тянешь. Ловил щуку? Нет? Тогда тяни, как можешь, а я подмогну на первый раз.
Снова закрыв глаза, я дёрнул Анубиса и попытался выполнить указание.
— Да что ты делаешь, криворукий, — заворчал Лукиан, — я же сказал, силой надо тянуть. Тянуть, а не дёргать. А-а-а, сам покажу! Смотри и запоминай. Куда глаза открыл? Изнутри смотри, а не зенки пяль.
Лукиан положил ладони на мои руки и «потянул» силой. Ёшки-матрёшки, да как он сделал так? Уловить детали странного колдовства мне не удалось. Попросить что ли повторить?
— Сам теперь, — пихнул меня в плечо Лукиан, — чай не маленький, дальше помогать не буду.
Я порядочно на него разозлился. Да как это делать? Непонятно же ничего! Несколько раз впустую дёрнув Анубиса, я чуть не шандарахнул перед собой «молотом». Тут же мне прилетел чувствительный подзатыльник, окончательно взбесив. Я собирался бросить руку умирающего и разобраться с монахом, но внезапно почувствовал, что начинаю «тянуть».
* * *
Жухлая трава под ногами сухо шуршала от каждого шага. Туман вокруг изгибался причудливыми фигурами, складываясь в незнакомые лица, обнажённые тела и призрачные надгробия. Холодный воздух, недвижимый даже слабым ветром, обжигал кожу изморозью.
— Куда мы идём?
Я обернулся. Орк Емелька, разом помолодевший, в белой холщовой рубахе и босоногий, держал меня за руку, будто ребёнок, и не собирался отпускать.
— Туда, — я кивнул на стену тумана.
— А зачем?
— За надом. Идём.
Сжав пальцы, я потянул его дальше. Какое-то шестое чувство шептало мне: нельзя останавливаться, надо двигаться вперёд, пока не найдём хозяйку этого места. А иначе туман сомкнётся вокруг нежданных гостей и мы навечно останемся бродить в этом густом «молоке».
Ещё через сотню шагов, на самой грани слуха, мне послышалось кошачье урчание. Мурзилка, если это он, был где-то рядом, прячась в белой завесе. Почему-то мне порой чудилась его тень — огромная, размером со слона, если не больше. Она оббегала нас кругом и исчезала, чтобы снова появиться где-то рядом.
— Не туда.
Из тумана выступила тёмная фигура. Здесь, за гранью привычного мира, Лукиан выглядел по-другому. Худой, поджарый, с острыми чертами лица и очень-очень мрачный. Вместо подрясника и скуфейки — чёрный кафтан и шапка с тёмным мехом, вместо чёток рука сжимает кнут.
— За мной, — скомандовал он хриплым басом.
И, не дожидаясь нас, Лукиан пошёл в другую сторону. Туман отшатывался от него, будто опасался касаться угольных одежд. Я поспешил за ним, таща за собой Емельку.
Долго идти не пришлось. Пара сотен шагов, и мы оказались возле каменной плиты, лежащей на гранитных валунах. Ровную, как стол, поверхность рассекала глубокая трещина, словно плиту раскололи могучим ударом.
— Ждём, — скомандовал Лукиан и замер возле каменной конструкции.
Время тянулось медленно. «Монах» застыл, будто муха в янтаре — не шевелясь и, кажется, даже не дыша. Емелька топтался рядом со мной, переминаясь с ноги на ногу. Мурзилка, если мне не показалось, фыркая, бродил вокруг, не рискуя выходить из тумана.
— И долго так ждать?
Лукиан обернулся и с возмущением посмотрел на меня.
— Сколько надо, столько и будешь ждать. Ты Хозяйке не указ, когда приходить. Ишь, выискался! — «монах» ехидно осклабился. — Давай, ещё покричи в туман, может, откликнется кто. Здесь много всяких ходит, кому живые как леденец.
Мне бросились в глаза его зубы. Вместо обычных человеческих у него во рту был целый набор хищника. Острые, белые, с торчащими загнутыми клыками. Заметив мой взгляд, Лукиан сжал губы и отвернулся.
— Учить тебя и учить, отрок, — буркнул он, — с почтением надо, с уважением. Кланяться не забывай, в пояс. Говори тихо, гляди в землю, смотреть на Хозяйку даже не думай. Строга, ох строга она, если не угодишь!
У меня запершило в горле от этих слов. Да уж, понятия у старого опричника-некроманта ещё те, старорежимные. И ведь не скажешь ему, что спокойно разговаривал с Хозяйкой, и всё было отлично. Не поймёт! Ещё и удар его хватит от моей «дерзости». Как объяснить, что Смерти плевать на поклоны и пиетет — через её руки проходят и простолюдины, и великие короли, и все равны перед ней.
— Ох, чую, намучаюсь с тобой, отрок. — Лукиан на секунду обернулся и сердито зыркнул на меня. — И ведь старшой уже, розгой не поучишь.
— Смотри, Луциан, как бы он тебя учить не стал.
Мягкий голос, неожиданно прозвучавший из-за спины, заставил нас с «монахом» вздрогнуть.
— Хозяйка, — Лукиан повернулся к женщине, появившейся из тумана, и низко поклонился, коснувшись рукой травы. — Явился пред очи твои с учеником, как и приказывала.
Я не стал повторять за ним и только склонил голову.
— Вижу, — Смерть в мгновение переместилась к нам, — и не только с ним.
Она протянула руку и взяла замершего Емельку за подбородок.
— Не бойся, — улыбнулась женщина, — больно уже не будет.
— Я звал тебя, — орк улыбнулся в ответ. Голос его наполнился спокойствием, а во взгляде исчезла тоска, — и ждал, когда ты придёшь. Чего же мне бояться?
— Идём, — она взяла его под руку, — я провожу тебя на другую сторону.
Вдвоём они двинулись прочь от нас. У самой границы тумана Смерть обернулась и царственно махнула рукой: мол, свободны, голуби сизокрылые, ваша работа окончена. И пропала вместе с Емельяном за серой пеленой.
— Не люблю эту работу, — проворчал Лукиан, — измаешься весь, пока приведёшь, а награды никакой.
Я только пожал плечами. Грех жаловаться, когда чёрный песок окупает все остальные неудобства.
— Идём, отрок. — Клешня «монаха» цапнула меня за локоть. — Тяжело мне здесь.
* * *
Емелька лежал на лавке и уже не дышал. Лицо у мёртвого крестьянина сделалось спокойное и умиротворённое. Морщины разгладились, а на губах застыла блаженная улыбка.
— Вот и славно, — пробасил Лукиан, очнувшийся первым, — теперь и домой можно.
Он сбежал из избы, оставив нас с Таней наедине с покойником.
— Так страшно было, Константин Платонович, — девушка взяла меня за руку. — Темно сделалось, и будто всё белым заволокло. А вы таким замогильным голосом говорили, у меня чуть ноги не отнялись.
— Что говорил? — я несколько раз наклонился, разминая затёкшую спину.
— Сказали: исполнено. Три раза аж! А отец Лукьян вам отвечал, только не по-нашему, ни словечка непонятно было.
Я кивнул и повёл девушку к выходу. Пора было заканчивать ночное «приключение» и возвращаться домой.
* * *
Лукиан зря торопился к дрожкам. Мне пришлось немного задержаться: дать денег жене Емельки, потерявшей кормильца, и переговорить со старостой. Раз уж приехал в деревню, надо пользоваться и решить некоторые вопросы: на обитателях Крукодиловки я собирался обкатать производство зажигалок.
Так что к дрожкам я с Таней подошёл только минут через сорок. Лукиан, с котом на коленях, успел задремать и всю обратную дорогу богатырски храпел. Проснулся он уже на подъезде к Злобино и сразу же спросил:
— А что, охота в округе есть? Дичь водится?
— Имеется.
— Хорошо, — монах одобрительно кивнул, — вот отдохну пару деньков и сходим с тобой, отрок. Постреляем.
— Я не люблю охотиться, отец Лукиан.
— Надо, отрок, надо. Покойников для учёбы мучить — дело дурное. А вот зверушку какую хоть десять раз поднимай и укладывай.
Он широко улыбнулся и похлопал меня по плечу.
