Заткнуться на чужих похоронах
Когда противостояние вспыхнуло с новой страшной силой, нет-нет да и начали доходить слухи о том, что в приличных культурных кругах мне ставят на вид: как-де мне не стыдно публично поддерживать одних писателей (тех, кто «за войну») и обижать других писателей (которые якобы «за мир»).
Нехорошо-с: мы ведь все – дети русской словесности, и должны возлюбить друг друга.
Избыточная литературоцентричность сознания видна была здесь.
Мне и в голову никогда не приходило завидовать своим коллегам по ремеслу: у меня всегда имелось своё место, и я был им удовлетворён.
Но когда случается война – любой разговор о литературе и литераторах сразу приобретает несколько иные смыслы.
Позиция моя была прозрачна с самого начала: я вёл речь не о писателях. Я вёл речь о людях, которые желают поражения моей армии. Моим собратьям. Моим друзьям.
Вот у меня был добрый приятель, позывной Воха. Его убили.
Вот у меня был близкий друг, позывной Граф. Он погиб. Я его похоронил.
За первые месяцы спецоперации я недосчитался дюжины знакомых и бывших однополчан.
У меня гибли земляки с Рязанщины, где я родился. Гибли с Верхнего Дона, где я вырос. Гибли с Нижегородчины, где я жил.
Тут вылезал из-под куста мудреватый кудрейка или кудреватый мудрейка в статусе светила отечественной словесности – и цедил, буквально, следующее: российская армия должна с позором проиграть, а следом Россия понесёт заслуженное наказание.
Я переводил это так: пусть они ещё раз убьют твоего Воху и ещё сто раз убьют Графа, пусть они убьют всех, кто стоит на их пути, пусть ваша армия бежит до Урала, а мы будем улюлюкать вам вслед, потому что вы – агрессоры и мерзавцы.
Для меня не имело и никогда не будет иметь никакого значения – писатель это говорит, музыкант или продавец бубликов.
Я говорю ему в ответ то, что думаю о нём.
Я говорю ему: ты урод.
Я говорю: я не хочу тебя видеть и слышать, равно как ты не хочешь слышать меня.
Ты – против моих мёртвых. Почему я должен сидеть с тобой за одним столом?
Мне отвечают: у него другое мнение.
Какое ещё «другое мнение»? Вы в своём уме?
У меня – убили брата! А у него по этому поводу «другое мнение»: он рад, что его убили. И я должен его понять, ведь у него такой хорей, такие ямбы.
У меня кровь приливает к голове, когда я это слышу.
Между прочим, у нас есть отличие, и оно весомо.
Я вовсе не хочу, чтоб его убили, этого человека с другим мнением. Я просто хочу, чтоб он заткнулся – на похоронах, где мы провожаем товарищей.
А вот он хочет, чтоб нас не было.
Говоря на каждой новой, ведомой Россией войне о необходимости нашего поражения, на самом деле он знает, как это поражение выглядит. Он хочет, чтоб нас, взявших в руки все виды оружия, – наказали, лучше – посадили, но если убили – тоже не беда. Так надёжнее.
Здесь меня опять перебивают и почему-то именно мне начинают объяснять, что русская культура обеднеет без них, что у неё должно быть два крыла, и очень длинный хвост, и глаза, которые смотрят в разные стороны.
А меня, говорю, тошнит. Я слышать это не могу уже.
Россия хоронит своих сыновей, своих детей и братьев, – а мне подсовывают очередное ехидное лицо литератора или артиста, и говорят: ну это же твой собрат по ремеслу, возлюби его, напрасно вы ссоритесь.
Пишут, что зря я «идеологизирую литературу».
Да что с вами вообще?..
Люди, которые многоумно и благообразно рассуждали об эмпатии, о гуманизме русской словесности, оказались напрочь лишены этой эмпатии по отношению к собственной армии. На эту армию не распространяется их гуманизм. Вместо этого они расчёсывают свою тоску о том, что без Симеона Харитоновича и Соломона Соломоновича обеднеет картина русской поэзии.
Ничего с вашей поэзией не случится. Пусть цветёт сто цветов.
Просто передайте Симеону Харитоновичу и Соломону Соломоновичу, что моё сердце навсегда болит – только о русском солдате.
Я давно потерял надежду докричаться до всех оглохших в своём литературном, кинематографическом, театральном эгоцентризме.
Тёплые инфантильные люди, не знавшие никогда ни крови, ни горечи, ни опыта национальной беды, – откуда им знать о том, с чем они не встречались?.. Они выросли, видя только друг друга, гладя друг друга, теша друг друга.
Но если всякий раз являться на похороны и по-вороньи каркать: «Покойник был убийцей! Мало вас убили!», – я не знаю, какой ещё реакции на свои речи желают эти люди.