Компактаты оставались в силе и при вновь избранном – но не одобренном папой короле – польском князе Владиславе II, и даже остатки таборитов, отделившихся от церкви под именем «чешских братьев» и возбуждавших иногда против себя новые гонения из-за своего возросшего числа, жили спокойно при его правлении: в 1504 г. и он сам примкнул к их вероисповеданию. В 1485 г. на сейме в Кутной-Горе он установил религиозный мир, по которому и каликстинцы, и католики сохраняли свои имущественные права.

Владислав II, король Венгрии. Гравюра, 1664 г.

Соседние с Чехией земли: Силезия, Моравия и Лужица, – которыми завладел венгерский король Матиаш, после его смерти вновь были присоединены к Чехии. Состоя королем Венгрии и Чехии, Владислав умер в 1516 г.

Из предшествующего очерка видно, с какими усилиями удалось московским князьям в XIV в. в такой степени сплотить около нового центра – Москвы – почти всю северо-восточную Русь, что даже открытая борьба с татарской Ордой стала уже возможна. Но видно также, что не вся северо-восточная Русь в течение XIV в. вошла в состав Московского великого княжества и что оно, готовясь к решительной борьбе с татарами, в то же время должно было вести постоянную борьбу и с соседними русскими княжествами – Тверским, Рязанским и Смоленским, отстаивавшими свою независимость. К тому же случилось так, что на северо-западной границе Руси в конце XIII и начале XIV в. в соседнем Литовском княжестве появился целый ряд воинственных и талантливых князей, которые сумели превосходно воспользоваться тяготевшим над Русью татарским игом и стали постепенно захватывать одну область за другой, пользуясь то раздорами русских князей, то оплошностью татарских ханов, которые не придавали особого значения утрате той или другой небольшой области или города, из сферы их влияния переходивших в сферу влияния литовских князей, которые притом старались ладить с Ордой и искусно избегали открытого столкновения с ней. Таким образом при князе Гедимине Литва без борьбы присоединила к себе Витебскую область и подчинила своему влиянию Волынь.

Великий князь Литовский Ольгерд Гедиминович. Гравюра, 1578 г.

При его сыне Ольгерде (Альгирдасе) (1345–1377) к Литве отошли Киевское, Черниговское и Новгород-Северское княжества, отделенные от Москвы независимыми Тверским и Рязанским княжествами и более тяготевшие к Галицкому княжеству, которым в это время уже владела Польша. К середине XIV в. небольшое Литовское княжество, в XII в. занимавшее лесистую и болотистую область в верховьях Немана и его притоков, вдруг раскинулось вширь и вдаль, с одной стороны до пределов Новгородской земли, Тверского и Смоленского княжеств, с другой – до берегов Ворсклы и низовьев Днепра, включив в свои пределы лучшие и плодороднейшие области Древней Руси.

Такие быстрые успехи литовских князей в значительной степени объяснялись тонкой политикой литовских князей по отношению к русским областям, которые почти добровольно, без упорной борьбы, подчинялись им только потому, что силой исторических обстоятельств были остановлены в своем стремлении к естественным центрам. При этом литовские князья, оставаясь язычниками, управляли русскими областями чрезвычайно разумно: не теснили православия, всюду оставляли местные порядки, не касались местных законов и обычаев. При Ольгерде число русских подданных в Литовском княжестве уже превышало число коренных литовцев, и это преобладание более развитого и более способного русского племени оказывало на литовцев благотворное влияние: их дикие нравы смягчились, православие и гражданственность делали быстрые успехи, а русский язык на всем пространстве Литовского княжества становился государственным. Сам Ольгерд ревностно заботился о поддержании русского влияния в Литве и оказывал покровительство своим русским подданным, сознавая в них силу, на которую мог опираться в борьбе с Польшей и с Тевтонским орденом. И несмотря на то, что Ольгерд, как хитрый политик, то отстаивал Смоленск в его борьбе с Москвою, то помогал тверским князьям против Москвы, он сам не уклонялся от русского влияния даже в своей семье: обе его жены были из русских княжон, а многие из его сыновей были крещены в православную веру и женаты на православных. Судя по всему ходу дел, можно было и тогда уже ожидать, что оба племени – русское и литовское, уживавшиеся под властью умных и талантливых князей, со временем сольются в один могущественный народ. Но исторические судьбы сложились иначе: в дела быстровозрастающей и крепнущей Литвы вмешалась соседняя Польша, и недавним, благотворным успехам русского влияния в Литве вскоре был положен конец со стороны католичества, которое уже издавна пыталось включить Литву в сферу своего влияния, ведя миссионерскую деятельность с польской территории и из земель Ливонского ордена.

Старший сын Ольгерда, Ягайло (1377–1434), при помощи разных ухищрений и насилий разогнал всех своих братьев и убил родного дядю Кейстута, который всю жизнь был усердным помощником Ольгерда и грозой тевтонских рыцарей. В то время, когда он таким образом захватил власть над Литвой в свои руки, ему представился случай разом достигнуть высокого и блестящего положения. Соседнее Польское королевство, ослабленное внутренними раздорами и неурядицами, досталось в это время в наследство дочери венгерского короля Лайоша Ядвиге.

За Ядвигу стали свататься многие женихи, которым очень хотелось получить из ее рук польскую корону. Но польские паны и католическое духовенство, очень сильное в Польше, остановили свое внимание на литовском князе-язычнике как на самом подходящем женихе для Ядвиги. Это предпочтение Ягайлы другим искателям было вызвано тем, что Польшу, значительно ослабленную борьбой с немцами, было выгодно соединить с могущественной Литвой. Польское духовенство и польские вельможи с завистью смотрели на обширные и плодоносные земли Волыни, Подолии и Украины, которые так легко было прибрать к рукам, вводя в крае новую веру, новые порядки и обычаи. Ягайло торжественно крестился в Кракове, а затем 18 февраля 1386 г. сочетался браком с Ядвигой, из рук которой и принял польскую корону. С этой поры Литва надолго соединила свою судьбу с судьбой Польши, и сближение ее с Русью стало возможно только через три с половиной века после упорной и жестокой борьбы.

В какой степени тесна была близость и связь русского и литовского элемента в Литовском княжестве, видно из того, что, когда после коронования Ягайлы польской короной поляки стали хозяйничать в Литве, а католическое духовенство насильно обращать население в католичество, не разбирая язычников от православных, все население Литовского княжества быстро перешло к открытому восстанию. У восстания нашелся и вождь – искусный и опасный для Ягайлы его двоюродный брат Витовт, сын Кейстута. Завязалась борьба между Витовтом и Ягайлой, и длилась так долго, и велась так упорно, что Ягайло, прискучив усобицей, согласился принять Витовта в соправители: он уступил ему Литву в пожизненное владение с титулом литовского великого князя.

Витовт (1392–1415) во время своего княжения показал себя достойным своего дяди Ольгерда и деда Гедимина. Заручившись родственными связями с московским князем Василием Дмитриевичем, который был женат на дочери Витовта, он нанес страшный удар Тевтонскому ордену в Грюнвальдской битве, где все рыцарское войско было уничтожено и сам гроссмейстер ордена убит. Затем военное могущество и значение Витовта по отношению к соседним странам возросло до такой степени, что он, не воюя с Русью, мог присоединить к своим владениям и Смоленск (1395 г.), князья которого, ослабленные раздорами, не хотели подчиниться Москве и не могли противиться Витовту.

Но польские вельможи и духовенство сумели опутать и этого умного и могущественного князя настолько, что он решился отступить от традиций своих предшественников и по Городельскому договору (1413 г.) дал окончательный перевес католичеству и польской народности над православием и русской народностью в областях Литовского княжества. По этому злосчастному договору в управление Литовским княжеством были внесены польские порядки и обычаи, а той части дворянства, которая перешла в католичество, были даны все права и преимущества польской шляхты. Такая явная несправедливость побудила к выселению из Литвы на Русь многих родовитых литовских вельмож и князей (даже родственников Витовта), не желавших изменить православию и находивших себе весьма радушный прием у великих московских князей.

В последние годы жизни Витовт осознал свою ошибку и старался всячески исправить ее. С одной стороны, он задумал обеспечить своих русских подданных от насилий католического духовенства, а с другой стороны – поставить их в самостоятельное положение по отношению к Москве. С этой целью он решил отделить литовско-русские области в церковном отношении от Московской митрополии и дать им своего, особого церковного главу. Он ходатайствовал об этом у константинопольского патриарха, от которого тогда зависела вся русская православная церковь. Но патриарх не согласился назначить особого митрополита для западнорусских областей. Тогда Витовт, разгневанный отказом, собрал на собор западнорусских епископов и приказал им избрать и поставить митрополитом в Киеве ученого болгарина Григория Цамвлака (1415 г.). Вскоре после этого Витовт и умер, никем не оплакиваемый, потому что своей неверной и двойственной политикой сумел оттолкнуть от себя и русских, и литовских подданных. После смерти Витовта Литва перешла во власть Ягайлы и утратила самостоятельное политическое значение, так что в течение последующих трех с половиной веков она выступала в истории в тесной связи с Польшей, хотя временами и управлялась отдельными князьями.

Это довольно пространное отступление было необходимо при обзоре русской истории для того, чтобы дать понятие об истинном значении той долгой и тяжкой внутренней политической переработки, которой должны были подвергнуться разрозненные и слабые княжества северо-восточной Руси прежде, чем обратились в сильное и единое Московское княжество, которое, с одной стороны, могло уже тягаться с Ордой и ожидать от нее не нашествий, а набегов и опустошений; а с другой стороны – готовилось притянуть к себе все остальные русские земли, еще не захваченные Литвой, чтобы собрать их в могущественное Московское государство. Но прежде чем все русские княжества и земли были собраны воедино, под властью московских князей, прошло немало времени, потребовалось немало внутренней борьбы и усилий… Дмитрию Ивановичу Донскому наследовал его сын Василий I Дмитриевич (1389–1425), князь, который при жизни отца был ему соправителем, а поэтому опытный в делах внутреннего управления и во внешних отношениях с соседними правителями.

Он и с Ордой умел ладить, то выплачивая ей дань, то довольствуя ханов небольшими подарками; и от своего тестя, Витовта Литовского, сумел уберечь угрожаемые им новгородские и псковские области. Но когда его сын Василий II Васильевич Темный (1425–1462) вступил на великокняжеский престол в 10-летнем возрасте, его младенчеством воспользовался родной дядя Юрий со своими мятежными сыновьями, Василием Косым и Дмитрием Шемякой, и стал оспаривать у племянника права на великокняжеское достоинство.

Началась жестокая, упорная, полная трагических и кровавых эпизодов, напоминающих борьбу Ланкастерского дома с Йоркским, борьба. Она длилась 20 лет, но была последней борьбой родового начала с наследственным и совершенно ясно показала, что Московская Русь XV в. уже не походила на удельную Русь XII и XIII вв. Общая потребность во внутренней тишине, мире и порядке, которая не всеми в это время сознавалась и в Германии, была уже настолько сильна в Московской Руси в середине XV в., что все сословия: боярство, духовенство и народ, – оказались на стороне законной, династической власти и отстояли права Василия II против несправедливых притязаний его родни.

Ослепление Василия II Васильевича. Миниатюра из Лицевого Летописного свода, XVI в.

Не только в Московском княжестве, но и в не зависящем от него Тверском княжестве уже в такой степени ясно сознавалось значение Москвы как общерусского связующего центра, что тверской князь сам предложил свои войска в помощь московскому князю против его двоюродных братьев. Благодаря всем этим условиям Василий II победоносно выдержал долгую междоусобную борьбу и, утвердившись на престоле, все последние двенадцать лет княжения провел спокойно, заботясь исключительно о внутреннем устройстве Московского княжества.

Важной заслугой Василия II была та непоколебимая твердость, с которой он встретил происки папства, как раз в это время возобновившего свои попытки воссоединения восточной и западной церквей. Грек Исидор, незадолго перед тем поставленный в московские митрополиты константинопольским патриархом, задумал ехать в Италию для участия на соборе, созванном во Флоренции (1439 г.), с целью воссоединения церквей. Великий князь Василий долго противился этой поездке Исидора и наконец сказал ему в напутствие: «Смотри же, приноси к нам древнее благочестие, как мы его приняли от Владимира; а нового, чужого, не приноси – мы не примем». Исидор притворно обещал стоять за православие, но на соборе беспрекословно подписал грамоту о соединении русской церкви с западной церковью и даже признал главенство папы. Когда же по возвращении в Москву он дерзнул на литургии вместо восточных патриархов помянуть папу, а после литургии задумал читать народу грамоту о состоявшемся будто бы воссоединении церквей, великий князь приказал посадить его под стражу и, как отступника, предать церковному суду. К счастью для Исидора, он успел во время суда бежать из заточения и избегнуть предназначенной ему кары. После свержения Исидора в митрополиты «Московские и всея Руси» был избран рязанский епископ Иона и поставлен собором русских епископов. С той поры (1447 г.) московские митрополиты уже постоянно «поставлялись» на Руси, а не ездили за этим в Константинополь, который пять лет спустя уже был во власти турок, причем и сам константинопольский патриарх оказался в весьма приниженном и зависимом от султана положении. Именно с 1447 г. и наступает начало долгого и упорного разъединения русского Востока и европейского Запада. Это разъединение, обусловленное желанием сохранить в полной чистоте свою веру как драгоценнейшее начало русской народности, способствовало отчуждению Руси от блестящего и быстрого прогресса, по пути которого двинулась Европа с конца XV в., и несомненно замедлило ход ее просвещения и научной образованности. С другой стороны, это разъединение с Западом дало возможность Руси окрепнуть в своем самостоятельном росте и в высшей степени развить те национальные особенности, которые два-три века спустя дали ей возможность выступить на поприще европейской истории в качестве самостоятельной, независимой ни от кого державы.

После смерти Василия II Темного на престол московских великих князей вступил его сын Иван III Васильевич (1462–1505), человек обширного и тонкого ума и железной воли – один из замечательнейших русских государей.

Иван III Великий. Гравюра из книги «Космография», 1575 г.

В начале княжения он только заканчивал то, что так постепенно и осторожно подготавливали его умные, дальновидные и деятельные предки, но затем повернул на новый политический путь, следуя которому, сильное княжество Московское при ближайших преемниках Ивана III обратилось в могущественное Московское государство.

Прежде всего Иван III вмешался во внутренние дела Новгорода, который еще со времен Симеона Гордого временами вынуждал московских князей к вооруженному вмешательству в свое крайне запутанное, беспокойное и неустойчивое управление.

И действительно, пользуясь своим удобным положением на краю русской земли, богатый и многолюдный Новгород, приобретавший огромные выгоды от торговых отношений с Западом и со всей Литвой и Русью, сумел до XV в. отстоять свою самостоятельность и независимость от всех соседних княжеств, сохранил древние, отчасти уже отжившие свой век формы вечевого устройства, распространил свои владения от берегов Волхова до берегов Белого моря с одной стороны, и до Перми, Вятки и Урала – с другой.

Эти обширные владения были заселены богатыми и сильными новгородскими колониями, которые все тянули к своей метрополии, доставляя ей обильные источники доходов от своих промыслов и даней, собираемых с инородцев, высылая свои дружины для пополнения новгородского ополчения в случае грозившей Новгороду опасности. Ганзейские торговые конторы издавна вели с Новгородом оживленный и обширный торг, и сами новгородцы древним «Варяжским путем» высылали за море свои корабли с товарами, пренебрегая препятствиями, которые старались положить на этом пути шведы, финны или тевтонские рыцари. Обладая огромными богатствами, тесно связанный дружбой с «младшим братом своим, Псковом», и то успешно воюя с соседями, то искусно лавируя между ними путем всяких политических уловок и компромиссов, Новгород смело мог создать пословицу: «Кто против Бога и Великого Новгорода!» – и недаром его начальные люди писали в грамотах и говорили в посольствах от имени «Господина Великого Новгорода».

Пока Москва поднималась, крепла и постепенно развивала свое могущество, пока она выбивалась из-под тяжкого гнета Орды и «собирала» исподволь русскую землю – ей неудобно было слишком настойчиво вступаться в новгородские дела, и она довольствовалась тем, что понемногу ослабляла Новгород, то захватывая некоторую долю его земель, то взимая с новгородцев тяжкие откупы, которые те охотно уплачивали, лишь бы избавиться от войны с Москвой. Но когда Москва вполне окрепла и, обеспечив себя до некоторой степени со стороны Орды, собрала около себя все, что могла собрать из земель Восточной Руси, когда, с другой стороны, выросло могущественное Литовское княжество и слилось с католической Польшей – положение Новгорода совершенно изменилось. «Господин Великий Новгород» стал заманчивой целью для двух равных и грозных держав, и одна из них должна была неминуемо предъявить на него свои права. И действительно, в Новгороде, полном всяких неурядиц, смут и раздоров, полном ожесточенной вражды бедных классов с богатыми, уже с середины XV в. во главе правления видны две постоянно борющиеся партии – московская и литовская. Литовская партия, во главе которой стояли богатые и влиятельные бояре Борецкие и их мать, знаменитая Марфа Посадница (т. е. жена посадника), сначала добилась того, что пригласила себе князя из Литвы, без ведома московского князя, затем пыталась поднять вопрос об отмене церковной зависимости Новгорода от Москвы и выставляла на вид выгоды подчинения новгородского архиепископа киевскому митрополиту, и наконец дошла даже до такой смелости, что прямо подняла на вече вопрос о посольстве к великому князю Литовскому с просьбой принять новгородцев в подданство. Такое своеволие господствующей партии показалось невыносимым не только всем разумным новгородцам, но и псковитянам. Многие побежали из Новгорода в Москву просить защиты великого князя, и Иван III тотчас решился действовать. Он собрал большую московскую рать, к которой присоединились союзное тверское ополчение и даже псковитяне, и двинул ее к Новгороду (в июле 1471 г.). При войске великого князя находился отличный знаток древних русских летописей, дьяк Бородатый, для уличения новгородцев. Дважды разбитые воеводами великого князя, новгородцы вынуждены были покориться.

Вывоз новгородского вечевого колокола в Москву в 1478 г. Миниатюра из Лицевого Летописного свода, XVI в.

Один из Борецких и некоторые другие бояре были казнены. Новгороду временно было оставлено его внутреннее устройство, но он был связан строгим договором, по которому обязался не подчиняться Литве и поставлять архиепископов исключительно в Москве. Сверх того, с Новгорода надлежало взять тяжкий откуп и к владениям великого князя Московского были присоединены богатейшие новгородские колонии на Северной Двине и прибрежьях Белого моря. Но на этом дело не кончилось. Иван III, последовательный во всем, ничего не любил делать наполовину: участь Новгорода, уже давно им решенная, завершилась 6 лет спустя, когда великий князь Московский привязался к мелочному, а возможно, даже предумышленному изменению его титула в отношениях Новгорода с Москвой и потребовал объяснений. Когда объяснения, как и следовало ожидать, были даны неудовлетворительные, в подтверждение требований великого князя явилось сильное войско. Новгородцы не смели и думать о сопротивлении и в январе 1478 г. покорились Ивану на «всей его воле». Иван потребовал уничтожения веча и древнего новгородского устройства. По его приказанию был снят вечевой колокол и отвезен в Москву. Управление Новгородом было поручено великокняжескому наместнику. Важнейших новгородских бояр он перевел на службу в Москву, а богатейших граждан выселил в другие города Московского княжества. На их место в Новгород были присланы новые поселенцы. Все владения Новгорода вошли в состав Московского княжества. Новгород потерял всякое значение и сравнялся со всеми московскими городами.

За Новгородом наступила очередь остальных немногих, еще независимых княжеств. Все они, последовательно и постепенно, покоряясь закону исторической необходимости, приносящей слабого в жертву сильному, сливались с Москвой. Слияния эти происходили вследствие различных условий и соглашений: одни из князей добровольно (как, например, князь Рязанский) предоставляли свое княжество Ивану, поручая ему опеку над своими детьми. Другие просто продавали свои княжества и поступали на службу к московскому князю. Третьи обеспечивали себе спокойное пожизненное владение княжеством, завещая его Ивану III после своей смерти. Ввиду этого Иван заключил со своими братьями такое соглашение, что в случае их бездетности единственным наследником их уделов мог быть только он, великий князь. Дольше всех остальных князей сохранил свою независимость тверской князь Михаил из-за близких родственных отношений к Ивану III (он был в первом браке женат на родной сестре князя Тверского). Но при быстром возрастании могущества Москвы независимое существование маленькой и слабой Твери уже было немыслимо. Надо было во что бы то ни стало склониться на ту или другую сторону: примкнуть либо к Литве, либо к Москве, владениями которых Тверское княжество было охвачено отовсюду. Но хитрый Иван уже обеспечил себя на всякий случай договором, по которому его шурин обязался не входить «ни в какие отношения с Литвой без ведома и соглашения великого князя».

При первом нарушении этого договора Иван явился с сильным войском под стенами Твери и, вынудив Михаила бежать в Литву, навсегда присоединил Тверское княжество к Москве (1485 г.).

Такому окончательному округлению владений великого князя Московского предшествовали два важных события, оказавших влияние на всю дальнейшую историческую судьбу русской земли. Первым из них была вторая женитьба Ивана Васильевича на греческой царевне, Софье Фоминишне Палеолог, племяннице последнего из византийских императоров.

Этому браку в значительной степени способствовал римский папа, который даже присоединил к посольству, сопровождавшему царевну в Москву, своего легата и поручил ему еще раз попытаться склонить московского князя к соединению церквей. Но эти надежды оказались тщетными: митрополит Московский даже не дозволил легату торжественно въехать в Москву, а когда тот задумал вступить c русским духовенством в прения о вере, митрополит выставил против него некоего Никиту Поповича – искусного книжника, – который своими доводами вынудил легата отказаться от спора. Брак с византийской царевной значительно повлиял на Ивана III. Царевна оказалась женщиной гордой, умной и притом обладавшей весьма твердым характером. Она сумела даже подчинить себе волю своего супруга. Под ее несомненным влиянием Иван стал отдаляться от вельмож и князей, ввел наподобие византийского двора строгое чиноначалие и сложную обрядность среди московских царедворцев и окружил себя блеском и великолепием. По его повелению древний герб Московского княжества (святой Георгий на коне, поражающий дракона) был соединен с гербом Византийской империи (черным двуглавым орлом), дабы показать всем, что великий князь Московский, вступив в супружество с последней царевной из рода византийских императоров, становился наследником их славы и главной опорой православия.

Под непосредственным влиянием Софьи Фоминишны произошло и другое важное событие – окончательное свержение татарского ига. Хотя татарская Орда со времен страшного погрома, нанесенного ей Тамерланом, уже не возвращалась к своему прежнему грозному могуществу; хотя раздоры, начавшиеся в ней в самом начале XV в., довели ее до весьма большого истощения сил и уже при отце Ивана III побудили к распадению, однако осторожный князь Московский, занятый тщательным собиранием русской земли, предпочитал пока поддерживать с татарами прежние отношения, более всего опасаясь помехи с их стороны в выполнении великой задачи. В этих видах могущественный московский князь не переставал платить небольшую ежегодную дань ханам Золотой Орды и даже не гнушался соблюдать старинный обычай вассального преклонения перед ханским изображением (или басмой), с которым ежегодно являлись в Москву ханские посланцы, приезжавшие за данью. Но, закончив собирание русской земли, Иван тотчас обратился к решению вопроса об отношениях к татарам, в середине XV в. выселившимся из Орды в Крым и осевшим в Казани. Прежде всего Иван воспользовался случаем для вмешательства в раздоры сыновей казанского хана Махмутека, некоторым из них предложил свою помощь и убежище в Москве. Войска московского князя неоднократно подступали под самые стены Казани, сажали и сменяли в ней ханов и таким образом поставили их в полную зависимость от великого князя Московского. Совсем иной политики держался Иван III по отношению к Крымской орде, ханы которой питали родовую непримиримую ненависть к ханам Золотой Орды. Иван III вступил с крымским ханом Менгли-Гиреем в тесную дружбу и союз и предложил ему заодно действовать против Золотой Орды. И только обеспечив себя этим союзом, только подчинив Казань своему влиянию, Иван III решился открыть действия против Орды. В 1480 г. послы хана Ахмата были приняты в Москве весьма недружелюбно: великий князь Московский отказался от обычного поклонения и от платежа дани Орде и отпустил послов без подарков. Когда же Ахмат с многочисленным войском подступил к пределам Руси, то увидел, что все переправы через Оку заняты сильной московской ратью, готовой к бою. Желая перехитрить московского князя, Ахмат думал вторгнуться в Русь со стороны литовских владений и быстрым обходом перекинул свои полчища на берег реки Угры. Но и здесь ему преграждали путь княжеские полки, которые, не вступая с ним в бой, спокойно выжидали натиска татар.

Ахмат не решился нападать первый, и оба войска долго стояли друг против друга в полном бездействии. С наступлением зимы татары отступили от Угры и ушли в свои зимовья. Вскоре после этого Ахмат был убит в Орде, и его сыновья вступили в долгую и упорную борьбу с Крымом. Эта борьба закончилась тем, что Менгли-Гирей при помощи московского князя нанес окончательное поражение Золотой Орде, разорил Сарай, столицу Орды, и последнего ее хана вынудил бежать в Польшу.

Когда Иван отделался от своего исконного врага и почувствовал себя «государем всея Руси» (так он стал писать свой титул в грамотах), он обратил взор и на Запад, на те русские области, которые в это время уже не пользовались прежним льготным положением под властью литовских князей, а страдали от бесцеремонной и насильственной пропаганды католицизма. Вследствие этого многие мелкие пограничные князья, потомки прежних удельных, охотно переходили обратно от литовского князя в подданство и службу к московскому князю. Эти переходы должны были вызывать пограничные споры и наконец привели к войне Ивана с польским королем Казимиром. Но война на этот раз была прекращена в самом начале (Казимир умер), и мир между Москвой и Литвой был прочно закреплен бракосочетанием дочери Ивана III Елены с литовским князем Александром. Но это не помогло. Притеснение православных и переходы православных вельмож из Литвы на Русь возобновились, и война разразилась снова, причем литовский князь терпел от своего тестя поражение за поражением, несмотря на довольно успешные действия союзника Литвы, магистра Ливонского ордена, Плеттенберга. Вынужденный к перемирию, Александр признал право Ивана на владения перешедших к нему дворян и даже титул «государя всея Руси», особенно неприятный для литовского князя, у которого было много русских подданных.

Эта постоянная, неутомимая и неусыпная деятельность, эта непрерывная внутренняя и внешняя борьба, это неуклонное стремление к выполнению определенного широкого политического плана не мешали Ивану III в заботах о внутреннем устройстве его обширного государства. Ввиду этого, стараясь придать один общий государственный строй всем областям, вошедшим в состав Московской Руси, он подчинил их одному общему закону, который сглаживал все местные обычаи. Именно в этом смысле замечательным юридическим памятником эпохи стал «Судебник» Ивана III, составленный по его поручению дьяком Гусевым. По этому «Судебнику» право суда в отдельных областях было предоставлено великокняжеским наместникам. Назначенный ими судья не мог судить один, при суде должны были присутствовать княжий чиновник и выборные из «лучших» людей. Судьи получали за решение дел определенную судебную пошлину. Когда суд из-за недостатка улик не мог решить дело по закону, тяжущимся сторонам предоставлялось право решить дело судебным поединком (судом Божьим). Согласно суровому характеру времени смертная казнь назначалась за все уголовные преступления и даже за двукратное воровство (т. е. за рецидивизм). Вообще же за преступления против собственности судебник налагал телесные наказания кнутом на торгу. Важные и полезные изменения, значительно расширявшие права женщины, были внесены Судебником и в законы о наследстве.

Иван III был первым из московских государей, возобновившим отношения с Европой. К этому его побудила не только супруга, желавшая внести как можно больше блеска и великолепия в простую до того времени жизнь великих московских князей, побудило его и собственное сознание необходимости воспользоваться теми результатами европейской жизни и прогресса, о которых доходили слухи и до отдаленной, забытой Европой Московской Руси. В 1474 г. в Венецию был отправлен послом Семен Толбузин, в переводчики которому был дан живший в Москве иностранец Антоний Фрязин. Ему было поручено пригласить в Москву различных мастеров и художников: зодчих, литейщиков, оружейников, пушкарей, инженеров, чеканщиков, каменщиков, резчиков, рудокопов и врачей. В числе других приглашенных в Москву иноземцев приехал и талантливый зодчий, болонец Аристотель Фиораванти. В 1479 г. им был закончен московский Успенский собор (по образцу владимирского Успенского собора). После этого были построены Благовещенский и Архангельский соборы; в 1491 г. другими иноземными зодчими достроена Грановитая палата; заложен обширный теремной дворец, и в 1492 г. закончено строение стен и башен московского Кремля, начатое Антонием Фрязином.

Мастера под присмотром Аристотеля Фиорованти разбирают рухнувшие стены Успенского собора в Московском Кремле. Миниатюра из Лицевого Летописного свода, XVI в.

В то же время приезжие итальянцы, подобно всем художникам эпохи Возрождения, удивительно разносторонние в своих технических сведениях, занимались и другим делом: отливали пушки, чеканили монету, учили русских людей обработке металлов и художествам. Следуя примеру Ивана, многие из вельмож и московский митрополит увлеклись строительной деятельностью и стали украшать Москву зданиями, достойными ее нового значения – столицы большого государства. Одновременно с попытками завязать такие чисто утилитарные отношения Московской Руси с Европой, со стороны Европы возобновились попытки восстановления прежних более тесных отношений с Русью. Такие попытки были, прежде всего, со стороны германского императора Фридриха III. Сначала, по его желанию, Москву посетил рыцарь Попель, рассказы которого, по справедливому замечанию одного русского историка, «открыли Россию Германии». В 1489 г. тот же рыцарь явился уже послом императора и завел переговоры о сватовстве сына императора Максимилиана за одну из дочерей великого князя; одновременно старались склонить Ивана и к совместным действиям против Польши. Из этого посольства, однако, ничего не вышло, т. к. Максимилиан вскоре после этого помирился с Польшей.

Последние годы долгого и плодотворного правления Ивана были переполнены борьбой с ересями, развившимися под несомненным влиянием западных идей в Пскове и Новгороде и перешедшими потом в Москву. В то же время и в семье Ивана происходила жестокая борьба между его второй женой, отстаивавшей права своего сына на престолонаследие, и невесткой, которая защищала права внука Ивана, уже назначенного наследником. Наконец Софья одолела, и Василий был утвержден в правах наследования, причем в завещании Ивана ему была дана власть, почти равная самодержавной: две трети важнейших и значительнейших городов и земель были оставлены ему, а остальная треть поделена между четырьмя другими сыновьями великого князя. При этом, по тому же завещанию, братья великого князя были подчинены ему и особым договором обязывались в случае смерти великого князя не искать великого княжения над его сыновьями. Другими словами: все их права на великое княжение, как права родового старшинства, были окончательно отменены, и всякая попытка искания этих прав должна была быть наказуема как государственная измена. Внешним выражением усиления и распространения власти великого князя Московского должно было служить и то, что со времен Ивана право чеканить монету могло принадлежать только одному великому князю.

27 октября 1505 г. Иван III скончался, и на великокняжеский престол вступил его старший сын от брака с Софьей Василий III Иванович – государь умный и твердый, о котором придется говорить гораздо менее, нежели о его замечательном отце, т. к. все правление Василия III было не более чем продолжением предшествующего правления Ивана.

Царь Василий III Иванович. Гравюра, XVI в.

Главным достоинством сына было то, что он явился настойчивым продолжателем и исполнителем предначертаний и начинаний отца.

Действительно, первым его делом было уничтожение последних остатков вечевого управления в Пскове (в 1510 г.), который также был лишен самостоятельности и самоуправления и сравнен с прочими городами Московской Руси. При этом 300 лучших семейств были отправлены из Пскова на поселение в Москву, и на их место по установившемуся обычаю в Псков были присланы 300 купеческих семейств из разных городов Московского княжества. Затем все остальное правление Василия было посвящено упорной борьбе за русские области, подпавшие под власть Литвы на западной границе Руси.

Эта борьба длилась более 16 лет с небольшими перерывами, и, несмотря на изменчивость и колебания военного счастья, все же закончилась важными результатами для Московской Руси.

Когда князь Александр Литовский умер бездетным, Василий III через его вдову (свою сестру), княгиню Елену, пытался побудить Литву к признанию великого князя Московского литовским князем и мирным путем соединить в своих руках обе державы. Но умно задуманная попытка не удалась, и князем Литовским был избран брат Александра Сигизмунд I Старый, одновременно избранный и в польские короли. Тогда по первому поводу вспыхнула война и началась так неудачно, что Сигизмунд поспешил ее закончить «вечным миром» с Москвой (1507 г.). «Вечный мир» не простоял и пяти лет: в 1512 г. война возобновилась с новым ожесточением, и при этом все усилия русских были направлены на завоевание Смоленска. Три года московские войска под начальством великого князя подступали под стены этой твердыни, и наконец в 1514 г. Смоленск вынужден был сдаться Василию и вновь вошел в состав русских земель после почти векового пребывания под властью литовских князей. Великий князь Московский торжественно въехал в город, подтвердил права, данные литовскими князьями, и разрешил выезд из города всем, кто не желал оставаться у него на службе. Воеводой и наместником Смоленска был назначен мужественный князь В. В. Шуйский. Завоевание Смоленска и его области было упрочено так твердо, что даже несколько поражений, понесенных русским войском в течение последних семи лет войны, не дали Литве и Польше возможность возвратить это важное завоевание. В 1522 г. было заключено перемирие, по которому Смоленск остался за московским князем; и хотя война более не возобновлялась при Василии III, она все же была только началом той ожесточенной 250-летней борьбы Руси с Польшей и Литвой за свою западную границу – борьбы, закончившейся торжеством России и падением Польши.

Далеко не в такой степени удачно складывался в это время для Руси татарский вопрос. Верный союзник Ивана Менгли-Гирей умер; его сыновья, пользуясь нескончаемой войной Василия III в Литве, подкупленные Польшей, выработали положение, неблагоприятное для Руси и выгодное для крымских хищников. Защищенные широкими южнорусскими степями, эти хищники каждую весну стали производить опустошительные набеги сначала на окраины Руси, а затем проникать и внутрь ее. Одно время, когда крымская Орда вступила в тесные связи с Казанью, это положение, занятое татарами, стало внушать Василию весьма серьезные опасения. Пришлось воевать с Казанью, закладывать новые укрепленные города на Волге (Васильсурск), а от южных степей окраины Руси ограждать системой укреплений и засек, тянувшихся на сотни верст. В это время, хотя первое упоминание о «казаках рязанских» встречается в летописи уже под 1444 г., на окраинах степного пространства, на Днепре и Дону, появляются злейшие враги хищных кочевников, усерднейшие защитники русской земли – казаки, которые по собственной воле принимали на себя сторожевую службу и вели постоянную борьбу с татарами и другими степными кочевниками. Однако все эти меры не избавили Русь от тяготевших над нею крымских ордынцев: еще в течение 200 лет они разоряли и грабили русскую землю. Их грабежи прекратились только с завоеванием Крыма при императрице Екатерине II.

Карамзин недаром говорил, что «основатели великих монархий не отличаются нежностью сердца». Этот его отзыв, возможно, еще в большей степени следует применить к Василию III, нежели к Ивану III. Он унаследовал в правлении твердость отца, а в отношениях к придворным и боярам гордость и недоступность матери. Еще более, нежели отец, он окружил себя роскошью, богатством и великолепием.

Шапка Мономахова, или венец великих князей и царей русских. Художник В.Ф. Солнцев. Хромолитография Ф. Дрегера, 1853 г.

При торжественных случаях он являлся в блестящей царственной одежде, в золотой шапке, осыпанной драгоценными камнями, окруженный богато одетой свитой бояр и почетной стражей, стоявшей у трона. Послы императора Карла V, случайно встретившиеся под Можайском с великим князем Московским, выехавшим на охоту, были поражены блеском и великолепием его свиты. Но еще более своего отца Василий удалялся от вельмож и советников и доверял лишь немногим любимцам. Со стороны бояр и приближенных лиц он не допускал ни малейшего прекословия и за всякое ослушание наказывал их опалой, ссылкой и даже смертной казнью. Не менее сурово относился он и к подвластным ему потомкам удельных князей: в случае каких-либо подозрений он вызывал их в Москву на суд и подвергал заточению. Барон Зигмунд Герберштейн, близко присмотревшийся к Василию и его двору, хорошо ознакомившийся с Московской Русью во время двух своих путешествий, имел право сказать, что он «не знает в Европе государя более могущественного, нежели великий князь Московский».

В этом столетии навсегда разошлись судьбы этих двух стран, и оба государства – Англия и Франция – развились каждое по своему, во многом противоположному направлению. В продолжение некоторого времени, при Плантагенетах, можно было ожидать их слияния в одну державу, но в минуту наибольшей опасности национальное чувство французов проснулось с изумительной силой, помогло им отбросить англичан на их острова, и оба великих народа пошли по пути своего окончательного самостоятельного развития.

Французским королем с 1380 г. был Карл VI, вступивший на престол в 12-летнем возрасте. Он оказался впоследствии душевнобольным, что вызвало необходимость продолжительного регентства. Вследствие ошибки его предшественника, короля Иоанна, разделившего большие лены между своими сыновьями и скончавшегося на чужой земле после долгого плена, были посеяны семена смут и раздора именно между наиболее близкими к трону главами знатных домов. Этот раздор вспыхнул теперь между братом короля, герцогом Людовиком Орлеанским, и его дядей, герцогом Филиппом Бургундским, из-за права управлять государством. Эта смута поделила всю Францию на две партии: бургундскую и орлеанскую, или арманьякскую. При таких обстоятельствах замечательный правитель Англии с 1413 г., король Генрих V возобновил свои притязания на независимое владение французскими областями, принадлежавшими прежде английской короне, а т. к. сильнейшая в это время орлеанская партия не соглашалась с ним, он снова начал войну, причем мог рассчитывать на недовольные элементы в самой Франции. Высадясь с войском в 1415 г., он вступил в бой с французами около замка Азенкур, в департаменте Па-де-Кале, и нанес им страшное поражение: плебейский отряд английских стрелков из лука залил кровью французского дворянства все поле сражения. Взято в плен было лишь 1,5 тысячи человек, между тем как число раненых и убитых доходило до 10 тысяч. Ужаснее всего было то, что победа над французами, усилившая гордость англичан, радовала бургундскую партию и увеличила раздор в государстве. Но междоусобная вражда достигла крайнего предела после того, как герцог Иоанн Бургундский при свидании с дофином на мосту через Йонну, соединяющем город и крепость Монтро, был убит служителями дофина (1419 г.). При договоре в Труа (1420 г.) герцог Бургундский признал английского короля Генриха своим законным королем и повелителем после смерти Карла VI. Генрих женился на Екатерине, дочери Карла VI и баварской принцессы Изабеллы, чудовищной матери, отрекшейся от своего сына, дофина. Таким образом, англичане получили решительный перевес. После смерти несчастного Карла VI в 1421 г. Генрих V стал законным королем Франции. Он умер вскоре после этого в 1422 г., оставив свое могущественное положение в наследие своему 9-месячному сыну Генриху VI, который был перевезен в Париж. В течение 7 лет англичане господствовали в стране. Французский король Карл VII потерял все земли на север от Луары. В 1429 г. город Орлеан, ключ к южной части государства, был уже готов пасть перед англо-бургундской силой, но произошло чудо, изменившее неудержимый, видимо, роковой исход.

Крестьянская девушка из Домреми, деревушки на границе Шампани и Лотарингии, остановила победоносное шествие англичан, вдохновила национальное чувство французов и образумила их на мгновение так, что они смогли собраться с силами для сопротивления и достижения некоторых успехов. Юность этой 20-летней девушки не представляет ничего замечательного; ее крайняя набожность иногда навлекала на нее насмешки. Политические распри проникали и в эти лотарингские местности, и даже деревни стояли за ту или другую сторону. Домреми принадлежала к орлеанистам, и деревенская молодежь вступала в драки с парнями из соседней деревни, склонявшимися на сторону Бургундии. Девушке, страдавшей за родину, проникнутой убеждением в святости прирожденной королевской власти и ненавистью к чужеземцам, слышались небесные голоса, которые предсказывали ей счастливый оборот судьбы и обрекали ее на роль избавительницы гибнувшего Орлеана и на то, чтобы она проводила короля Карла в Реймс для помазания и коронования. Чудившиеся ей голоса и лики влекли ее вперед с непреодолимой силой.

Конный портрет Жанны д'Арк. Леонар Готье, 1612 г.

Начальнику ближайшего гарнизона донесли о странном событии; он в свою очередь сказал об этом королю, перед которым Жанна д’Арк скоро предстала. Для обсуждения столь необыкновенного случая были приглашены богословы. Девушка оказалась верной католичкой, и ее допустили состоять при отряде, который должен был доставить продовольствие в Орлеан. Экспедиция удалась: 28 апреля 1429 г. Жанна проникла в город и заставила всех верить в ее призвание, потому что ее появление с знаменем из холста, на котором был изображен Спаситель, ободряло и подвигало на победу войска. Еще сильнее действовала ее безусловная вера, та, о которой в Евангелии сказано, что, будь она величиной лишь с горчичное зерно, и тогда ее достаточно для того, чтобы двигать горами. Действительно, дела приняли счастливый оборот, мятежники опять обращались к королю, и в нем самом укреплялось убеждение в том, что эта дева внушает ему, с непогрешимостью откровения свыше, приказание Божье – идти в Реймс, чтобы увенчаться короной. Когда же и это благополучно совершилось, был достигнут громадный нравственный успех. Города один за другим переходили на сторону законного короля. Гнет, давивший нацию и лишавший ее сил, исчез. Сама Жанна считала свою миссию оконченной и стремилась домой. «Пусть сражаются мужи, и Господь даст им победу». Сама она никогда не обнажала меча и только несла знамя. По несчастью, она позволила уговорить себя остаться при войске, и при попытке освободить Компьен, осажденный англичанами и бургундцами, попала в плен (май 1430 г.). Именем короля Генриха VI был начат процесс против Жанны, и соединенным силам богословов и юристов того времени было нетрудно возвести на нее более чем одно преступление, делавшее ее повинною смерти. К чему же и существовали инквизиция и ученые мужи Парижского университета? Бедная девушка обратилась к папе, но он был далеко, а от нее обманом выманили подпись под чем-то вроде признания; она была заключена в тюрьму, и ее мучили там, пока не доказали, что она – вновь впавшая в заблуждение еретичка, с которой и следует поступить по правилам обращения с еретиками, «de comburendo haeretico», вследствие чего она была подвергнута в Руане казни – сожжению на костре.

Война продолжалась еще несколько лет, истощая страну, но предположение соединить Англию и Францию в одну державу под английским скипетром оказалось уже неисполнимо. В 1435 г. бургундский герцог Филипп Добрый заключил с Карлом VII мир в Аррасе. Здесь собрался большой мирный конгресс. Переговоры между Францией и Англией ни к чему не привели, но переход герцога на французскую сторону значил много, хотя был достигнут с большими уступками и пожертвованиями. В том же году умерла, если не особенно опасная уже, но враждовавшая с сыном его мать Изабелла.

Последствием мира, доставившего почти полную независимость Бургундии, был поворот борьбы к невыгоде англичан. В 1436 г. они лишились Парижа. Однако перемирие было заключено не ранее 1444 г.; оно было продолжено несколько раз, все же не превращаясь в формальный мир. На деле, впрочем, англичане удерживали только Кале и Нормандские острова.

Эта война имела благоприятные последствия для Франции, хотя и принесла ей много зла. Несходство с англичанами, бросавшееся в глаза и ощутимое для всех, умиротворило партийную рознь среди своего народа и дало созреть французскому национальному чувству. Личность Карла VII была вполне пригодна для залечивания ран, нанесенных войной и партийной ненавистью. Со времени Аррасского мира он снова был в состоянии стоять у кормила правления: он никому не поминал прошлого, повинуясь при этом голосу своей кроткой, благодушной совести.

Монета времен правления Карла VII. Гравюра, 1895 г.

Важной мерой в том же национальном направлении, которое указывалось ему всем его положением, было принятие постановлений Базельского собора, на что изъявил свое согласие съезд французского духовенства в Бурже. В своем эдикте (июль 1438 г.), называемом «Прагматической санкцией», король Карл провозгласил эти постановления, направленные главным образом против папского обычая раздавать духовные места чужакам, неизвестным народу, а часто и весьма недостойным их. Взамен этого восстанавливалось прежнее право свободного выбора на эти места и сообщалась большая самостоятельность галликанской церкви. В то же время в управлении, юстиции и общественных средствах водворялся порядок; парламент – высшая судебная инстанция – был снова восстановлен в Париже.

Упорядочение финансов позволило принять важную меру: учреждение постоянного войска. Наемные войска были величайшим злом; их невозможно было распустить или из-за того, что им не выплатили жалованье, или потому, что они сами не считали отставку выгодной. Так было в Италии и Германии. При первой возможности правительства старались сбыть в соседние государства эти шайки, освирепевшие от войны и становившиеся еще более опасными от временного бездействия. Кроме того они представляли всегда сподручное орудие для всякого честолюбивого магната, восстававшего против власти или желавшего что-нибудь с нее сорвать. Было лишь одно средство избавить население от бедствий, вносимых этими полчищами. Это средство заключалось в предоставлении правительству, государству, одному иметь право содержать войска. Это и произошло во Франции в 1439 г. Магнаты, прелаты и бароны отказались от права иметь войска без королевского разрешения и вводить военную повинность между своими подданными. С этих пор в мирное время должны были существовать лишь королевские «ордонансные роты», которым платил жалованье король; он назначал и их командиров. Вначале это была небольшая армия, всего 15 рот, каждая из сотни «копий» (lances), или отрядов, в каждом из них по 6 солдат. Всего, следовательно, было только 9 тысяч человек, но важно было начало. С введением постоянного войска, бывшего действительным благодеянием для страны, был сообщен решительный перевес монархической идее во Франции. Корона располагала правильными доходами, собираемыми приставленными ею служащими. Она имела вооруженную силу, начальники которой тоже подчинялись только ей. Города и духовенство были подчинены ей и связаны с ней, потому что их интересы могли охраняться вернее всего при твердой национальной государственной власти. Решение последней, высшей судебной инстанции произносилось от имени короны. Этот новый принцип всеобъемлющего монархического строя получил дальнейшее развитие при трех следующих королях: Людовике XI (1461–1483), Карле VIII (1483–1498) и Людовике ХII (1498–1515).

Сила и самостоятельность высшего дворянства были весьма значительны, соответствуя достигнутому до этой эпохи развитию общественного и государственного порядка во всей Европе, и французской короне пришлось вести свою последнюю борьбу против могущественнейшего из вассалов, первого из 12 пэров Франции, герцога Бургундского. Блестящий придворный штат герцога Карла Смелого, наследовавшего своему отцу Филиппу Доброму (1467 г.), затмевал собой скудный дворцовый обиход Людовика XI, скромная фигура которого тоже терялась перед величавым обличьем герцога. Но как ни блестяща была роль Карла, она была сыграна скоро, и Людовик нашел себе союзников.

Победы при Грансоне, Муртене, Нанси, одержанные швейцарцами над Карлом, послужили на пользу французскому королю. По договору 1474 г. он обеспечил себе на будущее за хорошие деньги помощь швейцарской пехоты. По второму Аррасскому миру (1482 г.) король вместе с рукой внучки Карла Маргариты Австрийской, помолвленной с французским дофином, доставил Франции самые подходящие для нее бургундские земли. Неаполь и Прованс тоже достались Людовику, после того как граф Шарль дю Мен, законный наследник последнего представителя Анжуйской династии (Рене), за день до своей смерти назначил французского короля своим наследником (1481 г.). Умирая в августе 1483 г. в уединении своего замка Плесси близ Тура, Людовик оставил своему несовершеннолетнему сыну Карлу государство приумноженным и укрепленным всякими средствами, часто несовместимыми с королевским и рыцарским духом, но искусно и хитро проведенными во всех мелочах, с большой последовательностью и всегда целесообразно.

Опасности, которые из-за малолетства короля снова могли угрожать развитию монархизма, благополучно миновали. Собрание сословных представителей в Туре в 1484 г. показало себя более смелым на словах, нежели в принятых решениях. Вооруженное восстание двоих оставшихся еще в силе магнатов, герцогов Бретонского и Орлеанского, было подавлено регентшей, энергичной дочерью Людовика XI Анной с помощью швейцарских войск. В 1488 г. умер герцог Бретонский, после чего его дочь, отдавая свою руку Карлу VIII, разумеется, не добровольно, принесла с собой в дар французской короне и свое герцогство. Позже Карл совершил поход в Италию для заявления своих прав на Неаполь как на наследие Анжуйской династии. Завоевание не представляло затруднений, и в мае 1495 г. он вступил в Неаполь, но удержать город оказалось не так легко, и уже в следующем году король Арагонской династии Фердинандо II снова вернулся в Неаполь. Карл умер еще молодым (1498 г.), не успев попытаться поправить дело вторым походом. Поскольку он был бездетным, французская корона перешла к его ближайшему родственнику, герцогу Орлеанскому Людовику XII.

При своем сравнительно непродолжительном царствовании Людовик XII оставил о себе славную память. Он не успел, правда, уладить итальянских неурядиц при своей жизни, но водворил во внутренних делах желанный прочный порядок и сумел приобрести доверие всех классов населения, справедливо уравновешивая их взаимные интересы. Не стремясь к еще большей власти, он не вмешивался в духовные выборы и предоставлял полный простор парламентам в делах правосудия. Лично следя за поступлениями и расходами, он успел, несмотря на войну с Италией, понизить поголовный налог, взимаемый, сообразно доходам лиц, государственными учреждениями в размерах, определяемых сословными представителями; при этом была введена и правильная отчетность.

Посторонние наблюдатели, как, например, итальянские послы, благоприятно отзывались о положении французской монархии того времени по сравнению с тем, что происходило в их отечестве, постоянно раздираемом борьбой противоречивых элементов: наследственная власть была непоколебимо установлена во Франции, но при этом разумно ограничена дельными законами и парламентами. Различные сословия, высшее и низшее дворянство, ничем не стеснялись в своих сферах и часто переходили из одного сословия в другое. Положение духовенства казалось наблюдателям более обеспеченным, менее подверженным нападкам, чем в Италии.

В Англии после смерти Генриха V (1422 г.) наступило неспокойное время. Полный сил король умер, не осуществив на деле своего титула – «король Франции и Англии» и оставя престол ребенку Генриху VI (1422–1461). Дяди малютки, герцог Глостер и герцог Бедфорд, правили делами, и Бедфорд, как старший, вел войну во Франции, сосредоточившую на себе внимание нации.

В 1429 г. регент умер в Руане, совершив все возможное для удержания завоеванного, даже в то время, когда примирение короля с герцогом Бургундским лишило Англию незаменимого союзника и привело ее дела в безнадежное состояние. Опасность грозила и со стороны Шотландии: шотландские войска служили французскому королю. В 1450 г. борьба закончилась тем, что Карл VII возвратил под свою власть все французские земли и даже давние английские владения: Гиень и Нормандию.

Эти события были счастьем для Англии и Франции: обе страны обособились, но непосредственным следствием неудачи великого предприятия было ослабление в Англии королевской власти и поводом к захвату ее честолюбивыми магнатами. В 1447 г. жертвой этих происков стал герцог Глостерский. Он с трудом удерживался против враждебных влияний, действовавших на слабого, бесхарактерного короля, и был нелюбим. Он был арестован по обвинению в государственной измене, но еще до начала процесса был найден мертвым в своей постели. Это было лишь вступлением в ряд кровавых дел. Герцог Суффолк, пользовавшийся милостями короля и властвовавшей над ним супруги Маргариты Анжуйской, занял место Глостера, но пал жертвой народной мести после того, как успел спастись от ярости нижней палаты (1451 г.). Выступила партия, оспоривавшая право короля, требуя передачи короны герцогу Ричарду Йоркскому. Именно в это время (1453 г.) у короля родился сын, а король настолько ослабел физически и умственно, что был очевидно неспособен царствовать. Партия Йорка настояла на передаче правления герцогу как протектору (1454 г.). Пока власть быстро переходила с одной стороны на другую, разделение на партию Йорка и партию Ланкастера, «Белую и Алую Розы», охватывало все большие слои населения. Наступило примирение, отсрочившее на время междоусобие, но вскоре война разгорелась вновь. Права герцога Йоркского могли быть основательны: Генрих V из дома Ланкастеров достиг престола лишь вследствие переворота. Однако эта династия держалась уже 60 лет, что и давало ей свои права. Но вопроса о правах и не было. Летом 1460 г. партия Йорка одержала верх: королева с принцем бежала, король был в руках победителей и должен был созвать парламент, который пожизненно оставил корону за Генрихом VI, а после его смерти корона должна была перейти к герцогу и его потомкам. Но сила ланкастерцев еще не была сломлена; в том же году вождь Йоркской партии, герцог, был взят в плен неприятельскими войсками при неудачном сражении и обезглавлен. Королева выиграла еще одну битву и выручила своего супруга, простую пешку в этой упорной борьбе. Но сын герцога, Эдуард, граф Марч, снова одержал верх над противниками с помощью войск графа Уорвика, главы партии, и в феврале 1461 г. вступил в Лондон, где и был провозглашен королем под именем Эдуарда IV.

Он царствовал с 1461 по 1483 г. Борьба между «Белой и Алой Розой» продолжалась среди переменной удачи, предательств и всяких ужасов. В 1463 г. Эдуард настолько одолел своих врагов, что королева Маргарита должна была вместе с принцем искать убежища за морем, во Фландрии. В 1464 г. несчастный король Генрих VI был захвачен Эдуардом и заключен в Тауэр. В течение некоторого времени Эдуард мог наслаждаться утехами своего сана; дела он предоставил Невиллам и Вудвиллам, семье графа Уорвика и родственникам своей жены. Их взаимные пререкания привели к новым смутам и мятежам, и случилось неожиданное: граф Уорвик, который возвел Эдуарда на престол, помирился со своим заклятым врагом, королевой Маргаритой, которую встретил в Амбуазе при дворе Людовика XI (1470 г.).

Сбор Красной и Белой Роз (Шекспир, Король Генрих Шестой, часть 1, акт 2, сцена 4). Гравюра, 1795 г.

Дела приняли новый оборот: Уорвик появился в Англии во главе ланкастерского войска. Король Эдуард, не успев вооружиться, бежал в Голландию. Уорвик и герцог Кларенс, брат Эдуарда, прибыв в Лондон, освободили Генриха VI из Тауэра и снова провозгласили его королем. Но Эдуард, собрав на бургундские деньги военные силы на материке, высадился в Англии, где к нему на помощь поспешили его сторонники. Его брат Кларенс, совершая новое предательство, велел приколоть себе белые розы. У Барнета, к северу от Лондона, произошла битва между Эдуардом и войсками Генриха, которыми командовал Уорвик. Победа осталась за Йорком, сам граф Уорвик погиб в сражении, Эдуард снова стал королем, а Генрих VI был вторично заключен в Тауэр. В день битвы прибыла в Плимут и королева Маргарита. Ланкастерская партия еще раз попытала счастья с оружием в руках, при Тьюксбери, но с таким же неуспехом: сама королева и ее сын Эдуард были взяты в плен, причем принц был тотчас убит. Несколько недель спустя, в тот самый день, когда победитель вступил в Лондон, король Генрих умер в Тауэре: после убийства наследного принца решили устранить и его. В течение некоторого времени казалось вероятным, что Эдуард IV возобновит национальную войну с Францией. При недостаточности сумм, ассигнованных на это дело парламентом, он прибегнул даже к новой финансовой операции – к добровольным пожертвованиям, «беневоленциям» со стороны богатых лиц, которые приглашались личными просьбами короля и не осмеливались, разумеется, его ослушаться. Однако герцог Бургундский, на которого он рассчитывал, истощил свои средства. Эдуард не был особенно воинственным, и Людовик XI при одном свидании с ним успел склонить его на мир (1475 г.). В 1478 г. герцог Кларенс, снова рассорившийся с королем, умер в Тауэре, без сомнения, насильственной смертью. В 1483 г. скончался и сам король Эдуард IV, которому не было в то время и 42 лет. Поток крови и грязи, которым представляется история Англии, лучше сказать, английской короны, в эту эпоху распространялся далее. Эдуарду IV наследовал его 12-летний сын Эдуард V; старший член королевского дома Ричард, герцог Глостерский, сумел стать во главе правления под именем протектора. Обладая дьявольской изворотливостью, способный на грубейшее насилие и на самую тонкую хитрость, он казнил самых надежных друзей вдовы и детей Эдуарда IV, после чего перевез и другого принца, младшего брата Эдуарда V, в Тауэр, бывший и дворцом, и государственной тюрьмой. Затем он заявил притворное сомнение относительно законнорожденности обоих детей, оправдывая такое дерзкое предположение известным развратным образом жизни короля, и вступил на престол в 1483 г., облегчив себе этот захват подложным выражением народной воли в его пользу. Остальное происходило само собой: нетрудно было найти злодея, который убил обоих принцев в Тауэре в угоду новому королю. После неудачной попытки к восстанию, поднятому во имя убитых принцев, Ричард III созвал парламент, который признал права его и его сына Эдуарда. Этот юноша умер, прежде чем тиран успел женить его на дочери Эдуарда IV Елизавете. Ричард не усомнился тогда предложить свою руку этой принцессе, хотя его законная жена была еще жива. Она вскоре умерла, но брак тем не менее не состоялся. Ланкастерская партия выставила против кровожадного злодея своего претендента, графа Генриха Ричмондского, который несправедливо считался отпрыском Ланкастеров: он был сыном вдовы Генриха V Екатерины Французской от ее второго брака с Оуэном Тюдором, сыном сводного брата Генриха VI. Граф, найдя поддержку во Франции, высадился в одной из гаваней юго-западного берега в августе 1485 г. Армии встретились при Босуорте, в графстве Лестер.

Ричард III в этой битве был убит и так закончил свою позорную жизнь. Его победитель прибыл в Лондон, где был признан за соединяющего в себе притязания обоих домов, Йорка и Ланкастера; он принял имя Генриха VII. После признания парламентом предполагаемых его прав он женился на Елизавете, дочери Эдуарда IV. Престол его не раз осаждали самозванцы, замыслы которых облегчались таинственностью, с которой исчезли со света сыновья Эдуарда IV. Но, в общем, его царствование (1485–1509) протекло спокойно и благотворно. Ему удалось с помощью парламента основать род особого судебного учреждения или отдельного ведомства, так называемую «Звездную палату», снабженную особыми полномочиями и имевшую целью препятствовать заговорам и приготовлениям к мятежу и к ниспровержению существующего правления. Эта палата имела право налагать кары, не придерживалась установленных законоположений. Генрих сумел избежать недостатка в деньгах, употребляя на это сомнительные средства, так что в последние 13 лет своего царствования он не нуждался в созыве парламента. Это было легко, поскольку он воздерживался от обширных заграничных предприятий. Он не возобновлял притязаний Англии на французскую корону. Французский королевский дом оказывал ему поддержку против вдовы Карла Смелого, Маргариты, принцессы из дома Йорков, выставившей последнего и самого опасного претендента, Перкинса Уорбека под именем Ричарда Йорка, младшего сына Эдуарда IV. Генрих VII, как тонкий политик, укрепил свое положение двумя брачными союзами: он женил своего наследника, Артура, на Екатерине, младшей дочери Фердинанда Католика, короля Арагонского, а свою дочь Маргариту выдал за шотландского короля Якова IV.

Брак Генриха VII и Елизаветы Йоркской. Гравюра, 1826 г.

Смерть 16-летнего принца расторгла первый из этих браков вскоре после его заключения, но оба короля, Генрих и Фердинанд, были так довольны своим союзом, направленным против Франции, что молодая вдова тотчас же была обручена с новым принцем Уэльским, вторым сыном короля, Генрихом. Для этого требовалось только разрешение папы, которое Юлий II и выдал без затруднения. Сам Генрих VII после смерти своей жены (1503 г.) думал о вступлении в новый брак по политическому расчету, но умер, не свершив эти планы, в 53-летнем возрасте (1509 г.). Он оставил своему сыну Генриху уже вполне окрепший престол. Междоусобие было прекращено окончательно.

История великой английской нации XV в. не заключалась только в этой кровавой и губительной бурной борьбе за верховную власть. Все распри лишь косвенно касались большинства населения: они решались родовитыми семьями с их вассалами и наемниками. Битвы не были особенно кровавыми, и если население Англии мало увеличилось в XV в. и у первого из Тюдоров было не более трех миллионов подданных, то война обеих Роз тут почти ни при чем. Страна в целом преуспевала, хотя важнейшие из этих успехов завоевывались ею так постепенно и медленно, что определить их время очень трудно. Так, например, крепостное право было уже фактически отменено; сословия сблизились. Кровь обращалась в общественном организме быстрее: лица среднего сословия приобретали земельную собственность и переходили в дворянство; знать и дворяне вынуждены были приняться за мещанские промыслы. В Англии выработалось удобное для страны правило, потому что оно создало в ней аристократию, которая осталась во главе народа, не обращаясь, однако, в касту, и сохранила тесную связь с народом: аристократический титул передавался в семье первенцу, между тем как прочие дети носили лишь фамильное имя, не имея никакого превосходства по званию над средним сословием. Простонародье возвышалось: еще при Генрихе VII (1500 г.) был издан закон, обязывавший всякого простого человека, имевшего более 40 фунтов стерлингов дохода, переходить в рыцарское сословие. Победы над французами были одержаны преимущественно благодаря искусству стрелков из лука, грозным отрядам английских йоменов. Итальянские наблюдатели замечают и здесь большую перемену в военном деле: исчезновение наемников и их замену постоянным войском; междоусобия оказались губительными для старой аристократии, поредевшие ряды которой должны были пополняться повышением новых фамилий.

Старый двор Королевского колледжа в Кембридже. Гравюра, XIX в.

Государственный строй развился так удачно, что ни один из трех элементов – монархического, аристократического, демократического – не мог иметь решительного перевеса. Корона не потеряла ни одного из своих существенных прав, ни одной своей прерогативы; но власть короля, по выражению одного высокопоставленного слуги Генриха VI, заимствовавшего слово у Аристотеля, была «политической». Это было верховенство, ограниченное «политическими законами». Аристократия сохранила свое положение, но в чисто политических вопросах она имела решающий голос в парламенте, и тайный королевский совет не мог переступать своей весьма ограниченной сферы действий. Наконец, представители общин униженно выражались при своих представлениях, жалобах, согласиях или отказах, но во всех денежных вопросах они имели первый голос. Точно и до мельчайших подробностей определили они первому из Тюдоров его придворный штат. Члены палаты общин не подлежали задержанию во время сессий, за исключением лишь уголовных случаев, и пользовались свободой речи, после того как спикер при открытии парламента испросит на то позволение, припадая к стопам короля. Английский подданный более всего хвастался жителям стран, управлявшихся по римскому кодексу, своей судебной частью: согласно общему праву приговор над обвиняемым произносили присяжные, 12 нравственно безупречных людей, принадлежащих к его национальности и сословию.

Направление, принятое прогрессом в этом веке, касалось в Англии, как и в других странах, внешней жизни. Весьма характерен для подобных эпох тот факт, что руководящие классы, допускающие в своей среде вольность и крайнюю степень распущенности, восстают против всякого самостоятельного мышления, всякого противоречия господствующим церковным взглядам и их опоре – невежеству масс. Ересь Уиклифа была подавлена, достойный епископ Реджинальд Пикок, осмелившийся снова проявить реформаторские идеи, вынужден был торжественно отречься от них (1457 г.) и исчезнуть в каком-то монастыре. Другие научные исследования, например, отыскание «философского камня», искусство превращать простые вещества в золото, успешно развивались. Развивались также классические познания, издавна занесенные на остров из Италии, а теперь, после злополучного события 1453 г., распространяемые бежавшими в Европу греками. Регент, герцог Глостер, короли Эдуард IV и Генрих VII оказывали покровительство таким ученым. Школы открывались с большим усердием, основанным на надежде искоренить с их помощью следы уиклифизма. Так, были основаны в Оксфорде Олл-соулс-колледж (1438 г.), Модлин-колледж (1457 г.); в Кембридже Кингс-колледж; в Итоне, близ Виндзора, знаменитая Итонская школа. Даже кровожадный тиран, Ричард III, почтил оба университета своим посещением и не отказал в покровительстве ученикам Итонской школы.

Основывались и библиотеки; в 70-х годах была положена основа и новому искусству книгопечатания: Уильям Кэкстон первый завел печатню близ Вестминстерского аббатства. Литература служила роскоши, пошлому времяпрепровождению, заботилась о забаве знати и богачей, разделяя их расположение наравне с придворными шутами, устроителями маскарадов, пантомим и аллегорий, и была далеко опережена музыкой, преобладание которой характерно для эпохи и народного быта, потому что она допускает дилетантизм, пробуждает подобие умственного интереса, но не требует глубокого и серьезного развития мысли. Народное благосостояние возрастало; торговля распространялась, несмотря на препятствия, порождаемые войнами; но настоящая морская сила, военный флот, была в упадке. Страна богатела в производстве сырья, потому что оставалась пощаженной от тех опустошений, которые вносят чужеземные неприятельские нашествия. Генрих VII, знавший цену деньгам, покровительствовал морской торговле, а именно теперь совершались на торговом поприще события, которые во всем блеске показали несравненное положение Англии. Лавры, которые стяжали себе португальские и испанские короли, равно как золотые жатвы, созревавшие, по-видимому, для них в неизведанных до этого странах, заманили и короля Генриха в сферу новых открытий и торговых экспедиций.

Торговые отношения древних простирались не далее Китая и пределов южного мира, Цейлона и Явы. Арабы поддержали и усилили эти отношения, причем Александрия осталась главным рынком общей торговли, в которой вскоре приняли участие и итальянские приморские города. Нашествие монголов в XIII в. ничего не изменило. Напротив, именно в это время некоторые миссионеры и путешественники, как например знаменитые венецианцы Маффео, Никколо Поло и его сын Марко Поло, в 1270 г. открыли путь в Китай или Восточную Азию.

Прибытие Марко Поло ко двору хана Хубилая в Кайфэне в 1266 г. Миниатюра, XIV в.

В китайских гаванях встречаются арабы, в Пекине – францисканские монахи: еще в 1342 г. до низвержения отличавшихся веротерпимостью монгольских царей здесь раздавался звон христианских колоколов. Действительные очертания Африки были еще неизвестны, и потому торговля стремилась на побережье Средиземного моря, а с берегов Средиземного моря распространялась в глубь Европейского материка. Первый решительный удар торговле был нанесен османами. Поражение коснулось, прежде всего, Дона и Черного моря, затем Сирии, Александрии, Красного и Средиземного морей, дав этим повод к открытию новых путей. Разные предания, легенды, морские сказки упоминали о каких-то «Благословенных островах», лежавших в Атлантике, но они скрывались за «Морем Мрака», как называли мавры Атлантический океан. Изображения Геракла или Александра, статуи Искандера, должны были стоять на европейском и африканском берегах по сторонам пролива для предостережения путников от дальнейшего странствия в неизведанное море.

Но в начале XIV в. итальянские моряки, венецианцы и генуэзцы, прошли за эти ворота и завязали непосредственные отношения с Фландрией. Такой морской успех не мог не подействовать на прибрежную к Атлантике Португалию. Лиссабон, столица этого королевства, стоящий при устье Тахо (Тежу), приобрел огромное значение в качестве попутной станции. К этому или несколько позднейшему времени относится открытие Канарских островов: в середине столетия мореходы уже имели частые отношения с гуанчами, туземцами, среди которых замечались следы некогда высокого развития, которое постепенно заглохло при полном отчуждении островов от остального мира. Сами гуанчи трогательно заявляли о том, что «Бог поместил их здесь, здесь оставил, а потом и забыл о них». Торговые отношения завязались; на всем архипелаге было введено христианство, а в начале XV в. добавились знания об Африканском материке, странах, лежащих далеко за пределами мира, который был известен древним. Это описание содержится в дневнике одного монаха, которого в 1404 г. завлекла в глубь Африки своеобразная фата-моргана, господствовавшая позднее в Средние века: это были рассказы о каком-то пресвитере Иоанне, христианском духовном властителе, проживавшем в отдаленной, малоизвестной, а потому и ревностно отыскиваемой стране.

Настоящим духовным вождем дальнейших открытий был третий сын короля Жоана I, царствовавшего с 1383 по 1433 г. в Португалии, принц Генрих Мореплаватель.

Два португальских дворянина, случайно занесенные бурей в открытое море, нашли группу островов Мадейра. Сюда привезли виноградную лозу с Кипра, сахарный тростник из Сицилии. В 1430 г. был открыт один из Азорских островов, в 1434 г. обогнут мыс Бохадор, страшный своими бурунами, и по другую сторону его был водружен крест – символ христианского владычества, мало соответствовавший усиливавшейся охоте за людьми и торгу ими, хотя именно этот торг и побуждал к морским экспедициям. Ложное мнение о том, что под низшими широтами вертикальные лучи солнца истребляют всякую растительность (предрассудок этот был вызван Сахарой), начинало исчезать: охота на людей, выгода от которой, по наивному выражению одного летописца, «ниспосылалась Господом в награду за понесенные на Его пользу труды», завлекала смельчаков все дальше на юг.

Памятник первооткрывателям во главе с Генрихом Мореплавателем – монументальный ансамбль в Лиссабоне, посвященный выдающимся португальским деятелям эпохи Великих географических открытий

В 1445 г. Диниш Диаш, сам того не заметив, проплыл за устье Сенегала к Кабо-Верде, и старинное предположение о необитаемости жаркого пояса исчезло при виде пальм, венчавших высоты этого «Зеленого мыса». В 1446 г. Нунью Триштан умер от отравленной стрелы туземца по ту сторону Рио-Гранде. В течение 1448–1481 гг. португальскими каравеллами были постепенно открыты все 9 Азорских островов, образующие цепь длиной в 85 миль. При короле Альфонсе V (1438–1481) это рвение несколько ослабло. В 1460 г. умер инфант Генрих; совершенные по его почину и при его поддержке открытия доходили до 9 градусов северной широты. Дон Жоан, Жоан II (1481–1495), снова оживил дело. В одной из снаряженных им экспедиций с целью открытий (1484 г.) находился и немецкий космограф, Мартин Бехайм из Нюрнберга.

Особенно знаменателен 1486 г. Пока португальские посланцы разыскивали фантастического пресвитера Иоанна в Абиссинии и Индии, два корабля под командой Бартоломеу Диаша отправились уже известным путем на юг, вдоль западного берега Африки. Около 20 градусов южной широты буря загнала корабли далеко на юго-запад, они повернули на восток, ища твердой земли, взяли курс к северу и снова ничего не нашли: оказалось, что они достигли южной оконечности Африки и обогнули ее. Диаш неохотно вернулся назад; мыс Бурь, «Кабу-Торментозу», как прозвали мореходы эту южную африканскую оконечность, был переименован королем в «Кабу-да-Боа-Эшперанза», мыс Доброй Надежды. Еще раз его посетили лишь через 10 лет, когда уже был проложен путь к новым замечательным открытиям.

Еще ранее, до 1484 г., один генуэзец, Христофор Колумб, предлагал свои услуги королю Жоану в удивительном проекте – открыть новый путь в Китай, как называли тогда богатые области Восточной Азии. Путь этот должен был пролегать с востока на запад по Атлантическому океану. Родившись, как считается, в 1446 г. в семье ткача шерстяных изделий, Колумб с ранних лет посвятил себя мореходству; побывал в Леванте, а затем доплыл и до Исландии; однако нет сведений о том, чтобы он слышал там полуискаженные предания о совершенных некогда морских походах викингов в страны, лежавшие далеко на Западе. Но ему, как опытному мореходу, казалось вполне возможным достижение восточных стран, если направиться на запад. Его ученый соотечественник, флорентинец Тосканелли, высказывал подобную мысль в 1474 г.

Репродукция портрета Христофора Колумба – тальянского исследователя, опубликованная в Vite e ritratti diillustri Italiani, Болонья, 1844 г.

Колумб узнал в Лиссабоне, что и другие делали такое предположение, но война с Кастилией помешала выполнить этот проект. Королевская комиссия, которой было поручено его рассмотреть, нашла его необдуманным: он противоречил данным науки того времени. Колумб со своим сыном Диего в 1484 г. покинул Португалию и отправился в Испанию.

В судьбах испанских государств в XV в. наступил решительный переворот вследствие одного брака: донья Изабелла Кастильская, сестра Энрике IV (1454–1474), при котором государство было страшно потрясено продолжительной междоусобицей, вступила в брак с арагонским принцем Фердинандом в 1469 г. С 1474 г. Изабелла вступила на кастильский престол; 4 года спустя Фердинанд стал королем Арагона, и хотя оба королевства остались отдельными, личный союз правителей положил основу единству и прежде всего удвоил коронную власть. Как в одном, так и в другом государстве правительству удалось обуздать своевластие дворянства, ослабленного постоянными раздорами между знатными фамилиями. Фердинанд хитростью и терпением успел укрепить за собой гроссмейстерство в трех могущественных рыцарских орденах государства, в то время как Изабелла, женщина редкого ума и добродетели, женским умением привлекла кастильских грандов к занятию должностей при ее дворе. Укрепленные замки разбойничавших дворян были беспощадно разрушены, причем городские братства, «эрмандады», оказали большие услуги. Король и королева направили тогда соединенные силы своих владений против общего старинного врага – мавров, которые отстали от времени и были раздираемы усобицами. Война продолжалась 10 лет; она уже не отличалась геройскими подвигами времен Сида, а велась с помощью осад, новоизобретенных орудий и неторопливых тактических приемов против не особенно крепкой защиты. Так падали город за городом, одно за другим горные укрепления, пока не была взята главная твердыня мавров, Гранада (1492 г.). Так и окончилась борьба. Это было минутой блестящего возвеличения обоих королевств, и лишь одна тень ложится на картину: не было проявлено никакой пощады к религии побежденных, не могло быть и речи о малейшей веротерпимости. Насильственное обращение не перерождало евреев и мавров; поэтому совесть испанского населения терзалась мыслью о том, что священные обряды христианской церкви терпят лишь поругание, исполняясь людьми, душевно сохраняющими веру отцов, вследствие чего страна могла даже подвергнуться Божьему гневу! По этой причине инквизиция, установленная для преследования кощунства и ересей, пользовалась сочувствием народа.

План генуэзца Колумба, простой и смелый, излагаемый им с пылом религиозного вдохновения, содержал в себе нечто пленительное для возвышенного ума королевы Изабеллы. В январе 1486 г. Колумб был принят на службу кастильской короны.

Колумб на приеме у Фердинанда и Изабеллы в доме депутатов в Барселоне. Гравюра, опубликованная в журнале Pittoresque, Париж, 1853 г.

Но война с маврами замедляла всестороннее обсуждение нового замысла. Колумб решился предложить свои услуги французскому правительству. Его брат Бартоломео находился на службе у английского короля Генриха VII, но настояния грандов, покровителей моряка, заставили королеву поспешно призвать его обратно. Она отдала его проект на окончательное рассмотрение и решение. Переговоры едва не были прерваны безмерными требованиями генуэзца. Он выговаривал себе дворянское достоинство, звание вице-короля и десятую часть с королевских доходов во вновь открытых землях. Колумб снова направился в путь, в Англию или во Францию, когда прозорливые люди успели внушить королеве, что даже отрицательный результат, т. е. доказательство невозможности пробраться этим путем в Индию, будет стоить затрат. Посланец, везший решение королевы, нагнал Колумба недалеко от того места, где он предполагал сесть на корабль: в старом францисканском монастыре, оказавшем ему гостеприимство. Договор был заключен, и 3 августа 1492 г. из порта Палос вышли три судна с экипажем, состоявшим из 90 человек, под начальством адмирала Кристобаля Колона, как звучало имя Колумба на испанский лад.

Открытие Христофором Колумбом Нового Света. Иллюстрация из журнала Pittoresque, 1844 г.

При благоприятном восточном пассате, обольщаясь обманчивыми приметами, например, птицами, порхавшими вокруг судов, мореходы бодро шли вперед. Экипаж держался покорно, но когда уже было пройдено около тысячи миль, в октябре смущение сменилось угрозами, люди считали необходимым немедленно вернуться назад, если вообще возвращение еще было возможно… Однако цель была уже недалеко. Земля приближалась, и 11 октября на «Пинте», шедшей впереди, вытащили из воды свежесорванные береговые растения, кол и посох с вырезанным узором. В 10 часов вечера в пятницу, 12 октября 1492 г., на палубе «Пинты» пронесся крик: «Terra! Terra!» Раздались пушечные выстрелы. Это был остров Гуанахани, один из Антильских островов, берег которого выдавался вперед, озаренный лунным светом.

Жители этого острова ходили совершенно нагие; они развились лишь до племенного управления под главенством своих касиков и жили в бедных деревушках. Поклонялись они идолам, имели свои игры и песни, своих жрецов. Это было мирное племя, которому угрожало другое, сильнейшее и более развитое, наступавшее от устьев Ориноко. Этому племени, карибам, не пришлось продолжать своих завоеваний на запад с появлением здесь белых вооруженных людей, вышедших из моря с огнестрельным оружием и обученными собаками. Остальные Антильские острова были открыты случайно, один за другим, как и Куба, причем испанцы всюду встречали роскошную растительность, а также золото, которое туземцы отдавали почти даром. Эта легкость добычи не удовлетворяла, а только разжигала корысть, от которой не был свободен и сам великий Колумб. Флотилия вернулась, построив небольшое укрепление и оставив в нем маленький гарнизон. 31 марта 1493 г. Колумб торжественно вступил в Севилью, откуда отправился ко двору, где был принят с величайшим почетом.

Все оставались в убеждении, что открытые острова лежали у восточного берега Азии. Новая эскадра готовилась в путь. Между Испанией и Португалией завязался спор: последняя считала открытые земли принадлежащими сфере ее владычества. Решение было предоставлено папе Александру VI, который, смело разделив земное полушарие по одному из меридианов, отдал спорящим государствам правую и левую половины. В сентябре 1493 г. выступила в море вторая эскадра, на которой было немало дворян. Идя в более южном направлении, нежели первая, она в начале ноября пристала к Гваделупе и прошла среди групп островов, пока не поравнялась с крепостью Навидад на Сан-Сальвадоре, как назвал Колумб открытый им остров. Корабли ждали лодок, которые приветственно вышли бы им навстречу, но их не было: европейцы не показывались, а туземцы робели.

Высадясь, прибывшие вместо крепости нашли лишь пожарище и трупы белых. Из рассказов туземцев можно было понять, что оставленный гарнизон оскорблял жителей самым гнусным образом, затем европейцы перессорились до резни между собой, и тогда туземцы уже без труда одолели их. Испании было нелегко удержать за собой вновь открытые земли. Вначале, естественно, они стоили дорого и потому не пользовались сочувствием в Испании. Адмиралу не прощали то, что он оберегает свои «золотые» привилегии с чисто итальянским барышничеством, но особенно то, что он генуэзец, «лигуриец». Он продолжал, однако, свои открытия на Кубе и Гаити, познакомился со страшными бурями, бывающими в этих местностях, заставлял некоторых царьков присягать на верность заморской короне. Кое-где туземцы просили крещения, как забавной игры, пока не стали пугаться той мысли, что им из-за этого обряда придется после смерти находиться в одном месте с испанскими притеснителями. Когда Колумб вернулся в Изабеллу на Гаити, во временное средоточие вновь открытых земель, где соединился со своим братом Бартоломео, прибывшим в 1494 г., он нашел среди поселенцев недовольство, распущенность и крайнее злоупотребление властью над туземцами, которые, привыкнув к привольной жизни, гибли под бременем непосильных работ. Лица, возвратившиеся в Испанию, изображали положение колоний в самых мрачных красках, обвиняя во всем Колумба, клевеща на него, так что когда на острова прибыл присланный двором надменный комиссар, Колумб счел необходимым поехать в Испанию, чтобы вернуть себе блекнувшую королевскую милость.

Прежде чем Колумб отправился в третье путешествие, два венецианца, Джон и Себастьян Каботы, состоявшие на службе у Генриха VII, английского короля, открыли американский материк, хотя и не признанный еще материком. 24 июня 1497 г. они подошли к берегам Лабрадора, под 56 градусом северной широты. Англичане и французы тоже снаряжали морские экспедиции на запад и скоро случайно столкнулись там с испанцами.

Колумб успел добиться подтверждения своих привилегий испанской короной, но ему пришлось выдержать борьбу с непопулярностью своего предприятия. В результате он смог пуститься в свое третье путешествие с шестью судами лишь в 1498 г. В этот раз он увидел южноамериканский материк, но тоже не принял его за континент, а проследовал заливом Пария между островом Тринидад и дельтой Ориноко, потом через пролив Бокас-дель-Драгон вышел на запад, снова в открытое море, и быстро достиг Малой Испании – Эспаньолы (Гаити). Он нашел здесь половину поселенцев погибшими от лихорадок, остальные, с главным судьей Рольданом во главе, взбунтовались против Колумба. Они вынудили его подписать унизительный договор. Более всего при этом пострадали туземцы, притесняемые обеими сторонами. Разные мелкие искатели новых земель часто переплывали за море; между ними был и флорентиец Америго Веспуччи, имя которого, по прихоти судьбы, осталось за новооткрытым материком.

Васко Нуньес де Бальбоа – испанский исследователь, губернатор и конкистадор, который наиболее известен тем, что в 1513 г. пересек Панамский перешеек и достиг Тихого океана

Сам Колумб, «открывший кладбище для испанских идальго», был в немилости. Он не был способен управлять открытой им страной. Королева Изабелла, сознавая свои обязанности как христианской повелительницы новых подданных, скорбела о беспощадной торговле людьми, последовавшей за великим открытием. На место была послана следственная комиссия под председательством Франсиско де Бобадильи. Приближаясь в августе 1500 г. к новому поселку или городу Санто-Доминго, он увидел на берегу виселицу с казненными по приговору Колумба мятежниками. Сам Колумб отсутствовал. Бобадилья тотчас принял меры: без дознания, превышая свои полномочия, но опираясь на непопулярность адмирала, он арестовал его, как только тот вернулся, и в оковах отослал в Испанию. При известии о его пребывании в таком положении двор тотчас отдал приказ снять с него цепи, но Колумб оставил их на себе и явился в них перед королевской четой в декабре 1500 г. в Гранаде. Фердинанд и Изабелла почувствовали оскорбление, нанесенное великому, славному имени. Они оказали Колумбу величайшие почести, возобновили привилегии, но не отправили его более за море в качестве правителя, что вернуло его к истинному призванию: открытию новых земель. В мае 1502 г. он предпринял свою четвертую поездку с целью исследования среднеамериканского перешейка. Колумб открыл здесь еще несколько островов, приставал к полуострову Юкатан, но терпел много от бурь и от сопротивления своих и туземцев. Против этих последних он ловко воспользовался лунным затмением 29 февраля 1504 г. Увидя, что его угроза начинает сбываться и что блестящий диск луны меркнет, дикари стали молить о пощаде и поспешили исполнить все его требования. В ноябре того же года Колумб вернулся в Испанию. Его процесс, возникший из-за невозможности осуществления первоначальных притязаний, длился, даже когда смерть уже настигла этого великого человека в Вальядолиде в 1506 г. Гордая надпись, позднее начертанная на его гробнице, гласит: «A Castilla у a Leon Nuevo mundo dio Colon» («Государствам Кастилии и Леон даровал новый мир Колон») и свидетельствует о всемирно-исторической заслуге Колумба, не осознанной им самим. Он сошел в могилу с той мыслью, что открыл путь морем в Индию, восточную окраину Азии, благодаря своему странствию с Востока на Запад.

Осознание того, что был найден действительно новый материк, поистине «Новый Свет», еще предстояло. Это суждено было сделать одному кастильцу, хорошего, но не знатного происхождения, – Васко Нуньесу Бальбоа, который участвовал в морском отряде, отправленном для новых открытий, но устроил заговор, отделился во главе шайки искателей приключений по прибытии в Дарьенский залив и низложил там наместника Никуэсу, следовательно, совершил государственное преступление. Туземцы этой части Панамского перешейка, прилегающей к Южной Америке, стояли на более высокой ступени нравственного развития, нежели жители Антильских и Карибских островов. При одном из многочисленных похождений Бальбоа один из туземных властителей сказал ему: «С той горы можно увидеть и другое море», указывая при этом на одну из вершин горного хребта Центральной Америки, служившего продолжением Кордильер. Бальбоа с отрядом из 190 испанцев и 600 туземцев пустился в экспедицию 1 сентября 1513 г. и 25 числа, достигнув одной из безлесных высот, увидел извилистый залив другого великого моря – Тихого океана. Подавленный величием картины, он упал на колени, благодаря Бога, сподобившего его, ничтожного человека неблагородного происхождения, совершить столь многозначительное открытие. Отряд спустился к берегу, где смог наблюдать морской прилив и отлив. Бальбоа прошел вброд, по колено в воде, держа знамя с изображением Святой Девы с младенцем Иисусом на руках, и признал именем испанской короны, как выражается одна летопись, «господство Испании над этими южными морями, землями, берегами, гаванями и островами, со всеми принадлежностями и округами». За все это Бальбоа по прибытии в Испанию было прощено его государственное преступление. Тем не менее, Бальбоа умер насильственной смертью, благодаря коварству одного наместника, Педрариаса: он был казнен в июне 1517 г.

Великие открытия испанцев пробудили соревнование португальцев, которые обратились прежде всего к дальнейшему исследованию западных берегов Африки. Высланные королем Мануэлем (1495–1521) три судна под начальством Васко да Гамы вышли в море 8 июня 1497 г.

Прием Васко да Гамы в Саморине. Гравюра Гонсалеса Аппельманса, 1672 г.

В мае 1498 г. с помощью арабского лоцмана и благоприятного юго-западного муссона Васко достиг Кали-кута на Малабарском берегу, но арабы, с влиянием которых ему приходилось бороться в продолжение всего пути, имели большой вес при дворе раджи и крайне повредили португальцам, хотя Васко обнаружил большую твердость. Во всяком случае, путь был открыт, и скоро «ференги» смогли одолеть своих арабских соперников. Следует отметить, что один из португальских капитанов, Педру Алвариш Кабрал, следуя новым морским путем в Ост-Индию и держа путь из Европы на Запад, видел землю – восточный берег южноамериканского материка, именно то место, где теперь находится Санта-Крус в Бразилии (1500 г.). Вооруженные купеческие суда привозили из вновь открытых земель прибыльные грузы пряностей. Это время было героическим в жизни Португалии, эпохой великих воинов и мореплавателей: Дуарти Пачеку, Франсишку д’Алмейда, Афонсу д’Албукерки (1510 г.). При Албукерки португальцы утвердились в Гоа и захватили также Ормуз, служивший ключом к Персидскому заливу. Их флотилии поднимались вверх по Красному морю и завладели таким образом торговлей с Эфиопией и Индией. Александрия, как и все области Средиземного моря, ощутила последствия от продолжения нового торгового пути. Во время одной из своих экспедиций 1521 г. португальцы узнали от яванского морского торговца, что на Молуккских островах, составляющих португальские владения, появились другие европейцы, прибывшие «с востока».

Так и было: туда действительно прибыли суда Фернана Магеллана, который, хотя и был португальцем, представил на вид испанскому двору, что Молуккские острова лежали по ту сторону испанско-португальской раздельной линии, проведенной папой, следовательно, в испанской сфере влияния.

Портрет Фернана Магеллана. Гравюра Криспейна ван де Пасса, 1598 г.

Он вышел в море в сентябре 1519 г., продолжал путь, борясь с сопротивлением своих подчиненных, но все больше спускался к югу, вдоль восточного берега Южной Америки, и достиг, наконец, того пролива, который носит с тех пор его имя и делится к западу на множество проходов среди скал. Продвигаться вперед можно было лишь ощупью, люди на судах унывали, потому что одно из них село на мель. Но Магеллан не терял бодрости и 27 ноября нашел выход в Тихий океан. Суда пошли далее, почти по окраине Австралийского архипелага, но не замечая его. В апреле 1522 г. они достигли Молуккских островов. Магеллан заставил здесь одного туземного царька признать своим владыкой испанского короля Карла I, бывшего и римским императором, и принять христианство, но сам был сражен копьем в битве с туземцами. Однако же он совершил свое дело: 6 сентября 1522 г. 13 европейцев, участников его экспедиции, с тремя азиатами прибыли в гавань Сан-Лукар-де-Борромеда. Босые и в одних рубахах совершили они паломничество в Севильский собор для принесения Господу благодарения за то, что он допустил их к совершению великого подвига: первого кругосветного путешествия. Громадное значение этих событий для дальнейшей истории человечества слишком очевидно, и поэтому часто год, когда Колумб осуществил свое намерение отыскать восточный берег Азии плаванием через Атлантический океан с запада на восток и тем открыл еще одну часть света, или, как принято говорить «Новый Свет», этот 1492 г. принимается за исходную точку новой истории. Но в сознании того времени эти события, несмотря на всю свою важность, не могли иметь такого значения. Даже 20 лет спустя высокообразованные немцы говорят еще об открытом «Новом Свете» весьма неопределенно, как о «новом острове», и общее возрождение в XVI в. не зависит от этих событий. Оба государства, Испания и Португалия, совершившие эти открытия, не внесли своей лепты в подготовлявшийся умственный переворот, несмотря на всю многозначительность совпадения этих открытий с пробуждением нового духа. Чтобы понять это, необходимо бросить взгляд на Италию, страну, которая, несмотря на громадный прогресс всех государств, в течение последнего человеческого поколения оставалась центром умственного движения среди европейских народов.

Политическое представление о Римском государстве, бывшем в течение всех Средних веков выражением нравственной общности и солидарности европейских культурных народов, было тесно связано с Италией. Императорский титул, все еще бывший реальностью, желанным и достойным домогательства благом, мог быть получен только в этой стране, в древней столице империи Риме. И, состоя то в союзе, то в борьбе с императорской властью, но нерасторжимо связанное с нею и более сильное, нежели она, как бы сросшееся с Италией, несмотря на свои всемирные притязания, укоренилось здесь папство. Как ни были ослаблены, расшатаны, искажены обе эти власти, все же они были столпами, на которых покоилось общественное здание этой эпохи. Сами эти великие силы или имена были причиной того, что Италия была далека от политического единства, которого достигли Франция, Англия, Испания, Венгрия, Скандинавия, в некотором смысле даже Германия к концу Средних веков. Италия в это время была даже далее от такой цели, нежели в V или VI в. Как бы созданная самой природой для образования одного национального государства, эта страна, состоящая из узкого полуострова, отрезанного от общей массы материка высокими горами, с одним горным хребтом вдоль всего ее протяжения, одаренная однообразием почвы и климата, была, по меткому выражению, только географическим, а не политическим понятием.

При невозможности подробно изложить любопытные частности политической истории Италии, необходимо ограничиться несколькими краткими указаниями Принятое деление страны на Верхнюю, Среднюю и Нижнюю Италию основательно и удачно. Из них Верхняя умела приобрести наибольшую индивидуальность. Ее история в последний период Средних веков преимущественно городская: она содержит в себе развитие, войны, борьбу за полновластие знаменитых муниципий: Милана, Венеции, Генуи, Пизы и других. Венеция, господствовавшая на Адриатическом море, и Генуя, главный город на Тирренском море, сохранили республиканский образ правления, украсив его монархическим фронтоном – учреждением дожей.

Шествие дожа Венеции. Гравюра, ок. 1555–1560 гг.

Обе эти республики враждовали из-за торговли в восточных водах и вели между собой ожесточенные войны. Венеция приобрела решительный перевес с 1381 г., но владычество османов и открытие новых путей сообщения повредили ей из-за ее положения более, нежели Генуе, что восстановило равновесие сил между ними. Строй Венеции установился в строго аристократическом духе, с тех пор как круг патрицианских фамилий, из которых выбирались члены совета, «il maggior consiglio», стал замкнутым. Эта аристократия, подвергая себя и народ изощренному полицейскому управлению, создала в то же время устойчивый и ненарушимый порядок во внутренних делах и положила этим основу продолжительному материальному благосостоянию республики.

Иначе шли дела в Генуе, внутренняя история которой представляет бурную смену войн, анархии, вассального подчинения другим державам или полного порабощения им, изумляя при этом постоянно растущим благосостоянием среди всех этих волнений. Большое финансовое учреждение, «Банк святого Георгия», основанный в 1407 г., оставался незыблемым достоянием города, не затрагивался ни одной партией при всевозможных переворотах. В Милане и Флоренции дела шли другим путем: из военных и гражданских смут здесь выработался монархический строй государства.

В Милане самой могущественной была фамилия Висконти после того, как ей удалось одержать верх над соперничавшим с ней домом делла Торре. Поскольку Милан был имперским леном, патриции сохраняли отношения с главой государства, и король Вацлав возвел Джан Галеаццо Висконти в сан герцога Миланского, т. е. Ломбардского. Галеаццо питал самые честолюбивые замыслы, но его преемники, Джованни-Мария и Филиппо-Мария, с трудом удержали за собой свои владения. При войнах Милана с Венецией или Флоренцией битв было много, но с незначительным пролитием крови, потому что «боевые ремесленники», т. е. наемники, под предводительством своих начальников (иначе «подрядчиков» или кондотьеров) вели сражение наподобие больших маневров: они бились без всякой враждебности, условливались не убивать друг друга, а только брать в плен. Но они были страшной язвой для населения и становились опасны для правительств, которые их нанимали. Всем этим еще раз доказывалось, что республиканский строй государства не может удержаться там, где граждане, ведущие более утонченный образ жизни, не способны сами браться за оружие.

Таким образом, последнему из Висконти был одинаково и необходим, и страшен знаменитый кондотьер Франческо Сфорца, сын простого крестьянина. Висконти был вынужен отдать свою дочь в супруги этому грозному вождю, а когда умер Филиппо-Мария (1447 г.), не оставя мужских наследников, Сфорца легко нашел средство утвердить за собой тиранию, которую передал потом своему сыну Галеаццо-Марии в 1466 г., а тот, пав жертвой заговора в 1476 г., оставил ее своему сыну Джан Галеаццо. Зло подобных владычеств, опирающихся только на насилие, не замедлило проявиться. Дядя малолетнего Джан Галеаццо, Лодовико Моро, устранил племянника, но погиб среди поднятой им смуты, и герцогство осталось яблоком раздора между французской и австрийской коронами.

Тирания Медичи, установившаяся во Флоренции одновременно с водворением Сфорца в Милане, представляет резкую противоположность с основанием монархического строя и герцогской династии в Ломбардии. В Тоскане город Флоренция опередил на поприще торговли, фабричного производства и военной организации прочие города и владения в области, где имперская власть не имела уже никакого влияния. Городом правили богатые купцы, и с 1250 г. по начавшийся уже XV в. в нем не прекращались ожесточеннейшие междоусобия. В этой борьбе «белых» и «черных» после всевозможных ее видоизменений победа осталась за демократией, за цехами.

Портрет Савонаролы. Гравюра Ромейна де Хоге, 1701 г.

При водворении некоторого спокойствия управление перешло в руки богатых купцов, и один из этих золотых царьков, Козимо Медичи (1434–1469), пользовался, не выходя из республиканских форм правления, настоящей монархической властью. Флоренция была, подобно Афинам при Перикле, демократией, но на деле управлялась единовластно. Самым замечательным в этой фамилии был Лоренцо (1479–1492), названный «Великолепным», которому воздается лучшая и заслуженная почесть известным выражением, присвоенным его веку, носящему имя «века Медичи». С помощью своего колоссального богатства и повинуясь действительному влечению, Лоренцо собирал вокруг себя и поощрял все, что способствовало научным и художественным стремлениям прогрессивной эпохи. При этом он правил разумно и искусно вел республику, свое княжество, среди опасностей, грозивших ей при неустойчивом положении дел в Италии. Но уже вскоре после его смерти стало ясно, до чего шаткой была основа такой власти. Он сам едва спасся в заговоре, жертвой которого пал его брат Джулиано. Характерно обрисовывает Италию того времени то обстоятельство, что нападение было совершено в церкви во время литургии. Сын Козимо Пьетро был изгнан со всем своим родом.

Наступивший за этим изгнанием демократический период ознаменован своеобразной пророческой деятельностью доминиканского монаха Джироламо Савонаролы, который приобрел с 1489 г., как истый проповедник покаяния, огромное влияние на народ.

После падения властвовавшего дома он против своего желания был поставлен во главе республики, но продолжал свою проповедь о нравственном возрождении с неуклонной строгостью. Однако неудача военного похода французского короля Карла VIII, от которого Савонарола ожидал церковной реформы и полного возрождения общества в самом лучшем нравственном смысле, поколебала его положение. Папа отлучил его от церкви, чем Савонарола пренебрег. При изменении настроения народа он был схвачен и осужден папой как еретик, а синьорией – как мятежник и в 1498 г. сожжен на костре. Долго еще потом в католических кругах и особенно среди доминиканского ордена он слыл мучеником за истину. В 1512 г. Медичи опять вернулись, и их звезда еще долго не угасала. На полуострове образовались только 2 государства с пространной территорией, сулившей прочность: Неаполитанское королевство и Папская область.

Честолюбивые замыслы принцев французской династии, услуживших папе в его мести против Штауфенов, на деле не осуществились. Попытки возвратить отторгнувшуюся Сицилию были неудачны: в ней держались принцы из Арагонского дома. После смерти Мартина II (1410 г.) остров соединился с арагонской короной личной унией: арагонские короли состояли и сицилийскими королями, начиная с Фердинандо I. Отдаленный остров не имел больше значения для всемирной истории. Его славные дни прошли со времен Генриха VI и Фридриха II, сохранясь надолго только в народной памяти, и королевство Неаполитанское, лишенное своего естественного дополнения, было обречено на подчиненную роль. История этой страны не представляет никакого общего интереса.

При прекращении мужской линии в Анжуйской династии последнему королю Роберту наследовала его внучка Джованна, страшная женщина, вышедшая за венгерского принца Андрея, который по ее повелению вскоре был задушен, после чего она разделила престол со вторым, третьим и четвертым супругом. Возникавшие среди этого смуты, в которых принимали участие папы, венгерские короли и французская Анжуйская династия, принадлежат лишь к истории самих правителей. Доказывать, что страна, переходя из рук в руки в течение целого поколения, бедствует благодаря борьбе и интригам высших лиц, излишне. В 1400 г. неаполитанским королем стал Владислав, сын короля Карла III: после его смерти страну постигла бедственная участь: наследницей Владислава была его сестра, вторая Джованна, не уступавшая первой в разврате и злодействах. В 1421 г. она усыновила арагонского короля Альфонса V, но после ее смерти в 1438 г. ему пришлось отвоевать королевство у Рене Анжуйского, которого она предпочла позднее. Альфонс одержал верх, в 1458 г. он оставил престол своему побочному сыну Фердинандо I (до 1494 г.). Затем следовали попытки французов, вторжения Карла VIII и Людовика XII, и в конечном итоге в 1505 г. был заключен мир между Людовиком XII и королем Арагона Фердинандом Католиком. По обоюдному договору Фердинандо, женившийся на племяннице французского короля, получал Неаполь, который вследствие этого снова объединялся с Сицилией под одной короной.

Что касается Папской области, то преимущественный интерес ее истории заключается в непосредственной связи с развитием самого папства. К концу XV в. владения церкви расширились, но не представляли еще сплошной территории, и государству недоставало первого условия прочности, сообщаемой другим странам определенной династией, царственным домом, интересы которого всегда совпадают в общих и главных чертах с народными интересами. Главы церкви, достигавшие власти, большей частью уже в преклонных летах, быстро сменявшиеся, не видели личной цели в стране и ее благосостоянии: она принадлежала не им, а церкви. При духовном характере главы государства, правительство и администрация тоже были в руках клириков, следовательно, дела велись плохо, без учета мирских интересов и с крайне односторонней точки зрения. Папские наместники, присылаемые из Авиньона во время «плена вавилонского», не без труда справлялись с произволом отдельных правителей, «тиранов», которыми делались охотно, пользуясь случаем, честолюбивые и властолюбивые патриции. В Риме между 1346 и 1354 гг. разыгрался странный эпизод трибунства Колы ди Риенцо, и во время великой схизмы трудно было решить, кому принадлежит Рим. После кризиса, которым разрешилось соборное движение, вместе с укреплением папства упрочилось и положение Рима и прочих владений святого Петра. Управление страной снова было осознано за обязанность, тем сильнее выступающую на первый план, чем более все после крушения великого движения в пользу церковной реформы начинало принимать существенно мирской характер: люди, особенно принадлежащие к высшим сферам, руководствовались лишь светскими побуждениями: приобретением земель, денег, упоением власти и богатством.

Папы, занимавшие римский престол со времен Пия II и до рокового 1517 г., все это время следовали мирскому направлению. Они признавали себя государями, пристраивали своих родственников, которым придавалась теперь с новым применением многозначащего латинского слова кличка «непотов», и пользовались для этой цели своею духовной властью, как другие государи – географическим положением своих земель или другим преимуществом. Так действовали Сикст VI (1477–1484), Александр VI (1492–1503), Юлий II (до 1513 г.), Лев X (с 1513 г.). Сикст замышлял основать княжество для своего племянника и яростно преследовал противившихся этому, а то, что совершалось при Александре VI, было басней всего века.

Портрет Папы Льва X. Гравюра по картине Тобиаса Штиммера, 1549–1573 гг.

Он был уже стариком, когда достиг папского престола, и, оглядываясь теперь на свою прошлую жизнь, полную порочных наслаждений, особенно старался обеспечить своих детей. Его сын Чезаре Борджа облегчил ему эту заботу, убив своего брата и бросив его в Тибр, что было лишь началом целого ряда преступлений, совершенных этим чудовищным человеком. Чезаре был красавец, одаренный физической силой, беззастенчиво убивавший каждого врага. Даже присутствие его отца, папы, не служило охраной для лиц, которых он хотел уничтожить. Вся эта семья действовала ядом и кинжалом как вполне законными правительственными средствами. Даже самому папе пришлось умереть от яда, приготовленного им для врага. Убийства были лишь видом тех преступлений, которыми был запятнан дом Борджа. Об остальных можно догадываться по тому, что поводом к убийству одного брата другим было большее расположение их общей сестры. Юлий II не прибегал к столь насильственным средствам для расширения церковных владений и обеспечения своих родственников, но и его правление отличалось чисто мирским направлением. Он сам совершал походы со своим войском, правил умело, но при нем все духовное прониклось еще более мирским направлением. Характерным проявлением нового духа, господствовавшего теперь при папском дворе, служило то, что Юлий II сломал половину базилики Святого Петра, этой древней святыни христианства, ради того, чтобы доставить своим художникам желанную возможность воздвигнуть здание в стиле древнего Пантеона. Папский двор при Медичи, Льве X, производил впечатление придворного штата мирского владыки, хотя здесь не было уже ничего, подобного разврату времен Борджа. Высокодаровитый Лев X находил удовольствие в покровительстве искусствам, представители которых поклонялись ему как знатоку художеств. Он умел ценить государственную мудрость, живопись, музыку, поэзию и поддерживал личные отношения с Макиавелли, Рафаэлем, Ариосто. Ему не чужды были и другие царственные удовольствия: охота на оленя, или с соколами на цапель, или рыбная ловля. Можно с полным правом говорить о «веке Льва X» как об эпохе, в которую дух древнего искусства и его ясной, свободной поэзии и науки возрождался снова, находя отзыв в душе достойного, щедрого, добродушного папы. Но от того христианского духа, который был положен в основу папства в старое время или на который ссылаются, ратуя на пользу этого учреждения, не осталось, по сути, никакого следа.

Авторитет пап как глав церкви мало терял среди впечатлений, которые должны были вызываться таким мирским направлением папства. Развратный Александр VI мог подарить своей буллой 1493 г., в силу власти Всемогущего Бога, переданной папам через святого Петра, и в силу его, папы, права, как наместника Христова, «в твердом сознании и в полноте апостольской власти», одну половину мира Испании, а другую – Португалии. Великие открытия возвысили папский авторитет, предоставляя церкви новое, необъятное поприще для обращения народов в христианство и заявления своего могущества. Действительно, папский авторитет усилился или казался усилившимся более прежнего, и его былая сфера оставалась нетронутой. Часто указывается на то, что при вновь пробудившемся стремлении к изучению древних классиков, давно уже зародившемся в Италии, а теперь получившем новую опору в ученых греках, бежавших на Запад со своим знанием и своими рукописями, после рокового 1453 г., был совершен великий шаг к освобождению человеческого ума от гнета церковных предрассудков и слепой веры в авторитет. Этим изучением было в корне подсечено могучее древо папского владычества. Говорят, что возрождение классицизма, распространение школ, основание академий, а затем великое, обильное своими последствиями изобретение книгопечатания подвижными металлическими литерами лишили духовенство его привилегии быть единственным источником и посредником в распространении знаний среди интеллигентных мирян. Справедливо, что гуманизм, как принято называть это новое жизненное явление, оказался влиятельным в этом отношении. Но ошибочно думать, что гуманизм сам по себе мог представлять опасность для старой церкви. Он мог вредить ей настолько, насколько могло вредить само по себе изобретение книгопечатания. Изобретения книгопечатания и пороха не представляют прогресса, но служат лишь новыми средствами, новыми двигателями для преуспевающего человеческого ума. Книгопечатный станок, как и паровая машина, могут быть орудиями как истины, так и лжи, как добра, так и зла. Изучение древности имело громадное, частью отуманивающее действие: весьма часто возродившиеся языческие представления примешивались непосредственно к христианскому мировоззрению; так, например, великий Данте не сомневается говорить о «верховном Юпитере» (sommo Giove), претерпевшем за нас на земле крестную смерть. Боккаччо спокойно называет Христа сыном Юпитера, но такое воздействие было слишком слабо с одной стороны, а с другой слишком уклонялось от религиозной почвы, на которой могла совершиться действительная реформа европейского общества. В Италии полное неверие в некоторых кругах, особенно высших, считалось проявлением хорошего тона. В других странах охладел интерес к церковным и религиозным вопросам. Люди жили уже не в том мире веры, в каком находились во времена Бонифация и Бернара Клервоского. Вся атмосфера того времени была насыщена критическими, оппозиционными элементами. Лица, вкусившие нового образования, с бесконечным презрением смотрели на погрязших во тьме, схоластически обученных или вышколенных в таком духе. На них, державшихся «старья», сыпались остроты и насмешки. Но мир не стал свободнее от того, что издевался над своими цепями. Все остерегались доводить свою оппозицию до риска сломать себе шею, помня, что четыре первых десятилетия XV в. доказали, насколько могущественно еще папство, и конец гуситской революции вселял страх в оппозиционные элементы. Не прекращавшиеся или возобновляемые финансовые вымогательства возбуждали негодование. Неизлечимые язвы среди духовенства вызывали осуждение или смех, но общество предпочитало только тешиться россказнями о безобразиях, происходивших в мужских и женских монастырях, причем, разумеется, лишь часть этих сплетен была достоверной. Все мирились с существовавшим порядком, заведенным испокон века. Трусость и полуложь в отношении церковных и религиозных вопросов, подлаживание, компромиссы при полном внутреннем индифферентизме – все это ознаменовало ту эпоху, как служит теперь знамением и нашей. Во всех материальных сторонах жизни эта эпоха – вторая половина XV в. – делала громадные успехи. Все человеческие интересы направлялись сюда; благосостояние возрастало повсюду, а вместе с ним и жажда наслаждений и роскоши. Можно было позволять себе все и затем примиряться со своей совестью с помощью пожертвования или какого-либо другого доброго дела в духе господствовавших церковных понятий, отлично приспособленных к сделкам такого рода.

Правящие общественные классы того времени – государи и высшее духовенство с его свитой – были удовлетворены существовавшим положением, действительно выгодным для них. Никому не могло прийти в голову, что столь ничтожное обстоятельство – спор между повздорившими монахами в небольшом немецком университете, а именно самом младшем из них, Виттенбергском, на Эльбе, – перевернет европейское общество через малое число лет. Однако это произошло: при папах Александре VI и Юлии II в одном из тюрингских монастырей вырастал юноша, принимавший к сердцу дело христианства.

Мартин Лютер. Портрет работы Лукаса Кранаха Старшего, 1526 г.

Он не был знаком с мирскими треволнениями, не знал политики и степени того участия, которое принимает в ней церковь. В то время как слова Ветхого и Нового Завета подтверждали такие деяния, которые не имели ничего общего с истинным делом Христа, – слово Господне, Священное Писание как нечто целое, вмещающее дух учения Христа, тронуло душу искреннего и твердого человека.

Триумф Лютера. Гравюра, ок. 1566–1568 гг.

Этот августинский монах, Мартин Лютер, сын тюрингского горнорабочего, со всем простодушием истого крестьянина выступил против общего неисцелимого злоупотребления и нанес этим, сам того не зная и не желая, первый удар зданию, которое впервые показалось тогда всем расшатанным (каким и было в действительности) и не удовлетворяющим изменившимся потребностям духа европейского человечества.

Обновленный церковный порядок в соответствии с христианским учением, Мекленбург. Гравюра, 1650 г.