4

Непомерные амбиции

20 марта 2014 года, в четверг, незадолго до полудня в дверь квартиры в Медельине, в которой живет моя тетя Исабель, позвонили Альба Марина и Глория Эскобар Гавирия. Мы совершенно точно их не ждали: они не предупредили о визите, несмотря на то, что родственники по отцовской линии и по материнской отдалились друг от друга давным-давно. Две женщины даже не заметили, что из квартиры напротив, где я перебирал десятки фотографий и писем для этой книги, только что вышла моя жена Андреа.

Увидев их, она бросилась обратно.

– Даже не вздумай выходить, там приехали твои тети Глория и Альба Марина. Не думаю, впрочем, что они заметили меня.

– Что ж, посмотрим, что эти дамы выкинут теперь. Мы двадцать лет не виделись, и тут – на тебе! – они вдруг здесь. Очень странно…

Десятью минутами позже, убедившись, что они ушли, я пошел поговорить с человеком, впустившим их.

– Они искали вас. Они знают, что вы в городе, и говорят, что вы их обидели, подав на них в суд пять лет назад. Они хотят встретиться с вами, чтобы все уладить.

– Мне не о чем разговаривать с этими дамами. Что улаживать? Мои требования всего лишь справедливы. Я хочу, чтобы они вернули наследство дедушки Абеля, которое отобрали у меня и моей сестры. Да, его имущество сейчас под арестом, так пусть с этим разбирается суд, – ответил я.

– Да встретьтесь вы уже с ними, что вам терять? Воспользуйтесь тем, что вы сейчас здесь, и поговорите.

В разговор вмешалась тетя Исабель: ей показалось, что дамы Эскобар настроены позитивно и действительно желают уладить вопрос. Тогда я решил позвонить матери, – она тоже была сейчас в Медельине, – и рассказать ей обо всем: и о визите сестер отца, и о том, что ее собственная сестра предлагает все же встретиться с ними.

Затем я позвонил Алехандро Бенитесу, своему новому адвокату, и этот разговор все-таки убедил меня добиваться мирового соглашения. В ином случае меня ожидал очередной этап долгого и сложного судебного разбирательства, тянущегося с сентября 2009 года. Я тогда подал иск против почти всех моих дядьев и теток по отцовской линии (Альбы Марины, Глории, Архемиро и Роберто), обвиняя их в незаконном присвоении части собственности после смерти дедушки Абеля 26 октября 2001 года.

Фактически это был уже третий суд по делам наследства: до того был спор по поводу завещания бабушки Эрмильды, а еще раньше – из-за уцелевшего имущества отца. И этот третий спор мы не могли решить вот уже тринадцать лет. Потому-то мне и стоило увидеться с тетушками.

Разбирательство с семейством Эскобар Гавирия по поводу отцовского имущества с самого начала проходило непросто. В сентябре 1983 года, за десять лет до своей смерти, отец сказал нам, что только что написал завещание и заверил его в Четвертой нотариальной конторе в Медельине. Все десять лет документ оставался спрятанным, однако нам не составило труда отыскать его, как только утихла шумиха вокруг гибели отца. Я был уверен: что бы ни решил отец десять лет назад, бабушки, дедушки, дядья и тетки по отцовской линии недостатка испытывать не будут. Мы были готовы исполнить его волю в полной мере.

В документе было четко прописано, какой процент имущества полагался каждому: половину должна была получить мать как законная супруга, 37,5 процента – я, а остальные 12,5 процента отец завещал бабушке Эрмильде, дедушке Абелю и их детям, о чем мы им немедленно сообщили.

Имелась одна юридическая загвоздка: официально и законно отец владел только тридцатью тысячами долларов в акциях и автомобилем Mercedes-Benz 1977 года выпуска. И даже эти крохи были конфискованы, следовательно, затевать процесс вхождения в наследство не имело смысла.

Другая проблема того же рода была серьезнее: за свою жизнь отец приобрел довольно много как недвижимости, так и другого имущества, но все это было зарегистрировано на других людей. И тем не менее, нам нужно было каким-то образом эту собственность получить. На наши с Мануэлой имена были записаны несколько домов, но Генеральная прокуратура и по ним уже начала процесс лишения прав собственности.

О том, что разделить отцовское наследство с его родственниками будет непросто, можно было догадываться, но первое явное свидетельство явилось к нам в мае 1994 года в лице Архемиро Эскобара, приехавшего в Санта-Ану с заверениями, что по завещанию их доля составляет четверть имущества. Я как мог объяснил, что на самом деле цифра в два раза меньше, и он пришел в ярость. В конце концов мы договорились, что я и мать отправим к нему нашего адвоката и инженера – эксперта по кадастровым вопросам, которые и будут искать оптимальный выход из положения.

После нескольких таких встреч родственники, наконец, поняли, что отец действительно оставил им только 12,5 процента наследства, и уступать их требованиям я не стану. Мы наконец заключили частные соглашения для исполнения завещания.

Таким образом, семья Эскобар Гавирия получила недвижимость, свободную от судебных ограничений: сельские владения, участки под застройку в Медельине, голубой дом в Лас-Пальмасе, квартиру неподалеку от расположения Четвертой армейской бригады, и дом в районе Лос-Колорес, который отец приобрел вскоре после свадьбы и – по утверждениям тети Глории – подарил ей.

Бабушка с дедушкой, а также тети и дядья одобрили свои доли имущества, однако никакие документы так и не подписали. Другими словами, наследство было распределено, но юридический процесс так и не стартовал.

Более того, всю эту собственность они сочли недостаточной и сделали попытку отобрать у нас еще три здания, упирая на то, что их построил Пабло, а не его дети, и потому их следовало распределить в соответствии с условиями завещания, как и все остальное. Дошло до того, что вынести решение призвали картель Кали.

Здания «Монако», «Даллас» и «Овни», как и Неаполитанская усадьба, остались за нами. Конечно, они пока находились в руках прокуратуры, но мы были полны надежд вернуть их.

В конце 1994 года все сложности, порожденные дележом наследства, отошли на второй план: мы покинули страну, получили убежище в Аргентине и сосредоточились на обустройстве новой жизни. Довольно долго нам удавалось держаться в стороне от всех проблем, связанных с родственниками из семейства Эскобар, но в октябре 2001 года, через семь лет после переезда в Буэнос-Айрес, нам позвонили из Медельина и сообщили, что скончался дедушка Абель.

О его смерти мы действительно очень сожалели. Не в последнюю очередь потому, что дедушка всегда держался взвешенной позиции, какие бы потрясения ни обрушивались на семью. Так было в семидесятые, когда отец ступил на криминальный путь, и так продолжалось всю его жизнь.

Я помню редкостную осмотрительность дедушки Абеля и его уверенное решение не изменять сельской жизни. Даже в самые тяжелые времена, когда мы, спасаясь от властей, были вынуждены перебегать от укрытия к укрытию, он каждый месяц привозил нам хотя бы мешок картошки, выращенной им собственноручно. Эта молчаливая поддержка была его способом показать нам свою любовь.

Теперь дедушка умер, и по закону мы с Мануэлой стали наследниками нескольких хозяйств в восточной части Антьокии – доли имущества, которая предназначалась бы отцу, будь он жив: Ла Сеха, Эль Учуваль и Эль Табласо.

Адвокат Франсиско Саласар Перес в то время занимался вопросами возвращения собственности, арестованной прокуратурой, так что мы просто выдали ему еще одну доверенность – на оформление нашего наследства. Следующие несколько месяцев мы получали от него отчеты, согласно которым судебное разбирательство продвигалось медленно, но без особых трудностей.

Еще через некоторое время, в ноябре 2005 года, мне написала Паула Лопес, журналистка из медельинской газеты «Ла Чива». Она готовила к публикации статью о завещании бабушки Эрмильды и прежде, чем публиковать ее, хотела узнать мое мнение.

Документ был зарегистрирован в нотариате муниципалитета Ла Эстрелья, и, согласно завещанию, бабушка оставляла имущество своим пятерым детям (двое из которых, Пабло и Фернандо, ко дню нашего разговора с Паулой уже умерли), сестре, шестнадцати (на тот момент) внукам и четверым правнукам. Как и отец, она составила завещание задолго до смерти.

Паула прислала мне этот документ по электронной почте. Прочитав его, мы убедились, что бабушка отказала своему сыну Пабло в наследстве, и что какие бы то ни было теплые чувства родственников с отцовской стороны не имели отношения к нам с Мануэлой. Но все наше время занимали повседневные заботы, насыщенная жизнь Буэнос-Айреса, и потому досада и раздражение быстро канули в Лету.

Однако нам предстояла еще одна, последняя, встреча с бабушкой в сентябре 2007 года. Мать тогда приехала в Медельин по своим делам, и ей сообщили, что за последние недели диабет резко подкосил здоровье Эрмильды. Мать навестила ее в Эль Побладо. Встреча получилась недолгой, но очень эмоциональной, и когда мать начала было прощаться, бабушка обратилась к бывшим при ней неотлучно сыновьям со словами, в которых можно было услышать раскаяние:

– Перед смертью я хочу попросить вас выполнить обязательства, которые еще не выполнены, и отдать детям Пабло то, что им причитается.

В октябре 2007 года бабушка Эрмильда умерла от диабета, и ее похоронили на кладбище Хардинес-Монтесакро рядом с моим отцом. Несколько дней спустя нам пришло письмо от Лус Марии Эскобар: она просила нас назначить адвоката, который представлял бы нас в деле о наследстве.

Прямо из телефонной будки возле дома я позвонил адвокату Саласару и попросил его заняться этим процессом тоже. Мы договорились, что его гонорар составит пятнадцать процентов от того, что мы получим, хоть я и был уверен, что сумма в итоге не будет значительной: вряд ли добрые намерения бабушки перед смертью возымеют какое-то реальное действие.

Вскоре мы узнали, что дядья и тетки еще до открытия дела о наследстве успели прибрать к рукам несколько автомобилей, мебель, произведения искусства и прочее. И, разумеется, они разделили целое состояние в драгоценностях и срочных депозитных сертификатах, открытых бабушкой на подставные имена. Это было несложно сделать – по какой-то причине эти ценности в завещание не попали.

Ни для кого в семье не было секретом, что в свое время отец привозил домой пакеты, набитые драгоценностями, которые потом отдавал бабушке и иногда тетям. Иногда ради развлечения он разыгрывал их; я сидел у него на коленях, а он просил меня выбрать выигрышный номер. Все эти кольца, браслеты, ожерелья и часы отец получал от тех, кто терял партии кокаина или только начинал заниматься этим бизнесом – в счет долга.

Но суть в том, что даже спустя семь лет после смерти бабушки мы так и не получили своей доли ее наследства – мы не получили вообще ничего. По словам ее отпрысков, все имущество исчезло в руках кредиторов (никогда не существовавших). Родственники сумели отобрать даже ту малую долю, что нам принадлежала.

Вопрос с квартирой в здании «Абедулес», в которой жила бабушка, не решен и сейчас: она так и стоит пустая, с кучей долгов и очередью из двух десятков наследников, полных надежды ее получить.

Процесс вступления в наследство бабушки Эрмильды также открыл нам глаза на то, как вел дела адвокат Саласар. Он попросту не появлялся на судебных заседаниях, связанных с наследством дедушки Абеля, хотя процесс уже находился на завершающем этапе, и лишь умасливал нас телефонными отчетами о том, что все идет «нормально». Если бы мы вовремя не спохватились, то потеряли бы все.

Но в один прекрасный день я, соблюдая строжайшую секретность, отправился в Колумбию и лично удостоверился, что Саласар нам все это время врал. Этот факт зафиксирован во множестве досье и соглашений, в которых он представлялся нашим доверенным лицом, но не предпринимал никаких действий.

Разочарованный, я отправился в суд по семейным делам, где полным ходом шло рассмотрение вопроса о наследстве деда, причем так быстро, что оставалось чуть больше двух суток до истечения срока давности. Там-то я и поймал его «метод ведения дела» с поличным.

Узнав, что его разоблачили, Саласар позвонил мне, сказал, что неправильно вел дело, и спросил, сколько должен мне за ошибку. Я взорвался:

– Это уже слишком! Речь не о том, сколько вы мне должны. Вы лучше всех знаете наше финансовое положение. Вы знаете, что нам очень нужны эти деньги на жизнь в Аргентине. У нас с сестрой уже как-то отобрали нашу долю наследства отца, а теперь, благодаря вашей невнимательности, сделают это снова!

Мы были брошены на произвол судьбы. Пришлось срочно искать юридическую контору, которая бралась бы за решение любых вопросов, потому что все наши судебные тяжбы разом остались без адвоката. Так мы вышли на Дарио Гавирию. Он согласился взяться за оба процесса, но через другого адвоката, который подписал бы за него бумаги: он не хотел напрямую участвовать в семейных разборках.

Однако и эта договоренность едва не обернулась бедой: новый представитель не только допускал всевозможные ошибки, но и был в итоге уличен в сговоре с дядей Роберто: он собирался дождаться истечения срока судебного разбирательства по документам.

В возмущении я позвонил Гавирии и обвинил в неисполнении договоренности: он должен был руководить действиями адвоката. Дарио ответил, что никакого отношения к этим делам не имеет. Спустя несколько дней накаленных споров, в ходе которых я даже угрожал подать на него в суд, я отказался от услуг юридической конторы Гавирии и нанял адвоката Алехандро Бенитеса, который наконец-то вывел нас на правильный путь.

Как только Бенитес взял на себя ведение дела о вступлении в дедушкино наследство, мы обратились в медельинский суд № 9 по семейным делам и представили меморандум, в котором просили наложить превентивный арест на все активы деда, так как располагали информацией о том, что родственники по отцовской линии потихоньку распродавали их за нашими спинами.

Через несколько дней нам сообщили, что родня получила неприятный сюрприз в виде ареста недвижимости, включенной в наследство. Впервые за много лет победу одержали мы. Многолетним бесчинствам должен был прийти конец. До сих пор помню, каким вопиющим произволом в то время мне казалось поведение судьи, участвовавшего в одном из процессов: этот выходец с побережья являлся в суд в шлепанцах, клал ноги на стол и постоянно искал способы нарушить наши права.

Как-то раз, например, он вызвал нас с мамой на дознание и отказал нам в возможности провести его в консульстве в Буэнос-Айресе. Пришлось ехать в Медельин. Я опасался, что после стольких лет конфликта родня по отцовской линии может заранее выяснить точное время и место проведения дознания. Из-за этих опасений я обратился за помощью и защитой к родственникам и друзьям, которые одолжили нам бронированную машину и четырех телохранителей, а заодно помогли с кое-какими дополнительными мерами безопасности.

Из-за опоздания судьи заседание началось с довольно ощутимой задержкой. Родственников отца – по крайней мере, некоторых из них – представляла адвокат Магдалена Вальехо; когда она взяла слово, мне стало казаться, что единственная цель ее вопросов – сбить меня с толку. Но к этому я был в какой-то мере готов: на все вопросы я отвечал фразой, пришедшей мне на ум еще некоторое время назад.

– Неважно, какие вопросы задает адвокат. Единственное, что действительно важно – то, что никто из родственников так и не выполнил своих обязательств перед нами. Они забрали себе все имущество и не оставили нам ничего.

Адвокат в заметном раздражении сдалась после пятого вопроса.

Перед тем как объявить заседание закрытым, секретарь спросил, не хочу ли я что-нибудь добавить. Я посмотрел на Магдалену и сказал ей, что не понимаю, почему она так злится на меня, зная, что против меня и моей младшей сестренки творится настоящее бесчинство.

– Хуан Пабло, мы уже не в восьмидесятых, и ты здесь не главный. У меня много друзей и знакомых, обладающих властью, и они меня защищают.

Тогда я сказал секретарю, что хочу добавить еще кое-что для протокола: «Я хочу, чтобы вы понимали: мне стыдно, что пришлось обращаться в суд, чтобы напомнить братьям и сестрам отца, что Пабло Эмилио Эскобар Гавирия существовал, был их братом, но еще – их единственным благодетелем. Никто из родственников по отцовской линии никогда сам не работал. Все они без исключения по-прежнему покупают одежду или пьют кофе не за свой счет, а за счет моего отца. Колумбия не смогла забыть Пабло Эскобара. В отличие от его семьи».

Теперь, когда имущество попало под арест, мяч оказался в нашем поле, а произволу пришло время отойти в прошлое. Эскобарам пришлось договариваться с нами и наконец отдать нам то, что принадлежало нам по праву.

Именно этот новый порядок в марте 2014 года заставил моих тетушек Альбу Марину и Глорию искать меня в здании «Альтос». Их визит заставил меня понервничать, но, выслушав мнения матери, тети Исабель и адвоката, я согласился поговорить с родственницами и назначил встречу в субботу 22 числа того же месяца.

Первым приехал мой адвокат, и мы договорились о двух вещах: мы будем говорить только после того, как заговорят дамы Эскобар, и, чтобы не ввязываться в бесплодные споры, ни в коем случае не вернемся к обсуждению прошлого. Через пять минут зазвонил домофон. Я встретил их в холле, и они приветствовали меня теми же фальшивыми улыбками, которые запомнились мне как их характерная черта.

– Привет! Ну что? – сказали они почти в унисон.

Я протянул им руку, чтобы они осознали уровень близости, на который могут рассчитывать, но Альба Марина, ответив на пожатие, все же резко притянула меня к себе и поцеловала в щеку.

Тетей она мне больше не была. Обе они не были.

Я провел родственниц в столовую, сел во главе стола и попросил сразу перейти к делу, чтобы не тратить время попусту. Сейчас я готов их выслушать.

– Хуан Пабло, нам очень больно смотреть на все происходящее. Не было никакой необходимости подавать на нас в суд за наследство, – заявила Марина. – Мы всегда были готовы отдать вам вашу долю дедушкиного наследства!

«Хорошее начало, – подумал я про себя. – Что может быть лучше лжи размером со стадион, чтобы начать примирительную встречу». Я помнил, как несколько лет назад, когда мы в очередной раз пытались получить то, что по завещанию принадлежало нам, они безучастно отвечали: «Что ж, мы с радостью отдадим вам вашу долю, только оплатите все расходы, подписание документов и налоги». Через адвокатов мы отвечали, что справедливо было бы платить поровну. Но от этого они постоянно открещивались.

– Мы хотим найти выход из положения. А вы чего хотите? Чего пытаетесь добиться? Сколько хотите получить? – сказала Марина.

Я ответил, что нам нужна часть одного из дедушкиных поместий, чтобы не оказалось в итоге, что у нас по клочку в нескольких из них: около девяти гектаров в поместье Ла Марина в муниципалитете Ла Сеха. Заодно мы бы скостили затраты на подписание документов о вступлении в наследство. Я пояснил, что получить мы хотим.

– А с чего это девять? Вам столько не полагается! Максимум шесть! – Альба Марина мгновенно перешла на повышенные тона.

– Потому что, согласно закону, мы имеем право по меньшей мере на шесть гектаров, но считаем, что нанесенный нам ущерб стоит еще три, – пояснил я.

– Мы не видим особенного смысла заводить уголовное дело, хотя вы сфабриковали документы и совершили множество других незаконных действий, – добавил мой адвокат. – Вас всех, включая адвокатов, стоило бы привести к ответственности за серьезные нарушения в процессе вступления в наследство. Но мы все же хотим найти полюбовное решение.

– Я должна рассказать вам, как все обстоит на самом деле! – заявила Марина – Роберто принадлежит четверть поместья, но он так погряз в долгах, что продал все одному очень опасному человеку, который сейчас находится в тюрьме.

Я поинтересовался:

– И кто же этот человек?

– Нет, мне страшно называть его имя! – тут же открестилась Альба Марина. – Спросите Роберто! Тем более, адвокат этого господина уже наложила арест на эту проданную долю, но не может больше ничего сделать, пока вы не снимете полный арест! Этот человек в ярости. Мы не знаем, что делать. Мы однажды приехали туда, когда там был Роберто… Как только он не оскорблял нас, какими только словами не называл! Он кричал на нас и говорил, что он здесь хозяин, и что нам нельзя туда возвращаться. Хуан Пабло, если вы не пойдете на уступки, Роберто попросту начнет продавать недвижимость нашего отца, и в конце концов мы все останемся ни с чем!

Даже глазом не моргнув, я ответил, что действовал строго в рамках закона, и если они считают мою просьбу невыполнимой, можно больше не пытаться найти какой-то еще выход. Пусть этим занимается суд, я приму его решение, даже если это решение вдруг окажется в пользу Роберто, не говоря уже о том, что в суде всегда можно подать апелляцию. Впрочем, я был уверен, что выиграю дело.

– Хуан Пабло, серьезно, сходи с таким предложением к тому человеку в тюрьме. С Роберто договориться невозможно, он попросту не пускает нас в свой дом, в тот голубой дом, который принадлежал твоему отцу и на долю которого мы тоже имеем право.

– Марина, я намереваюсь закончить этот судебный процесс так или иначе. Мы все устали от него. Я поговорю с моим адвокатом и через него передам наше итоговое предложение. А вы уж там сами решайте, соглашаться или нет.

Через два дня после этой встречи адвокат позвонил мне и сказал, что они наконец достигли соглашения. В тот же день мы сняли арест с имущества дедушки Абеля, и все было улажено. Наконец-то. Тринадцать лет спустя мы завершили эту тяжбу, в которой хотели всего лишь получить то, что принадлежало нам по закону.

Преодолев этот порог, я вдруг вспомнил о письме, которое написал своим родственникам по отцовской линии в день, когда конфликт, казалось, зашел в абсолютный тупик. Вот некоторые выдержки из него:

Семье, которой у меня не было:

Пожалуй, это последнее письмо, которое от меня получат братья и сестры отца.

(…) Мое желание обрести покой столь сильно, что я едва смею чувствовать законное желание предъявить каждому из вас претензии за ваши действия, бездействие и вероломное отношение к фигуре и памяти моего отца – человека, который отдал свою жизнь, чтобы жизнь каждого из нас продолжалась. (…) Я не буду говорить о деньгах, не буду перечислять непомерный, но уже покрывшийся мхом и пылью список понесенных мной убытков. Знать не хочу, сколькими еще способами вы извлечете выгоду из истории моего отца, это уже не важно. Я сохраню приятные воспоминания о нем и со временем, с Божьей помощью и мудростью жизни, возможно, смогу, как архитектор, перестроить и спроектировать более достойное будущее на руинах, оставшихся от этой семьи.