3

Примирение с картелями

В полдень 5 декабря 1993 года, всего через сорок восемь часов после похорон отца, к нам приехал знакомый нам еще с восьмидесятых коннозаводчик Фабио Очоа Рестрепо.

Его эффектное появление вырвало нас из пучины сомнений и печали, в которую мы постепенно погружались, но также и весьма удивило. Фабио принес кучу контейнеров всевозможных форм и размеров, полных самой разной еды: выглядело так, будто он рискнул опустошить свой ресторан «Margarita del 8» – своего рода островок департамента Антьокия на трассе к северу от Боготы. На столах красовалось около ста пятидесяти порций бандеха пайса – этого хватало не только нам, но заодно и всем солдатам, полицейским и спецагентам, охраняющим нас. Фабио явно размахнулся в стиле департамента Антьокия, и, если честно, мы были этому безумно рады.

Однако пиршество из бобов, колбасок, свиных шкварок, яиц и жареного мяса и фарша было единственной хорошей новостью, принесенной Очоа. Под конец своего визита, около пяти часов вечера, он сказал нам спокойным, но более чем серьезным голосом, что слышал, как Фидель Кастаньо, лидер Лос Пепес, говорил о намерении все равно убить меня, сестру и мать.

– Кастаньо считает, что Пабло Эскобар был настоящим воином, но совершил огромную ошибку: создал семью. Вот почему у Кастаньо никого нет: ничто не может сделать ему больно, – добавил дон Фабио Очоа.

Информация, которой он с нами поделился, звучала как смертный приговор: мы все знали, какой властью обладал Кастаньо – глава группировки, выследившей и уничтожившей моего отца.

С того дня и до тех пор, пока мы не покинули Колумбию, мы общались с Фабио Очоа гораздо больше, чем при жизни отца. Рестрепо постоянно посылал нам еду из ресторана, а моя сестра Мануэла часто навещала его и каталась на его лучших лошадях.

Как только мы узнали, что Кастаньо по-прежнему стремится нас убить, мы решили сыграть отчаянную игру: от имени мамы мы отправили ему письмо, в котором умоляли пощадить ее детей и подчеркивали, что лично она никогда не участвовала в войне и готова примириться с врагами своего покойного мужа.

Мать была настроена довольно оптимистично, помня, что долгое время она и Фидель разделяли интерес к искусству. Больше того, когда-то Кастаньо был близким другом отца, и они даже небезуспешно проворачивали совместные дела в торговле кокаином. Кастаньо часто ездил в Европу, особенно в Париж, посещал музеи и выставки, приобретал новые работы для своей коллекции произведений искусства. По слухам, там же, в Париже, он обзавелся роскошной квартирой, в которой хранил большую часть своего собрания.

Как-то раз мать показала ему свою коллекцию картин и скульптур, наполнявшую оба этажа медельинского пентхауса: в доме не было ни одной голой стены. Один известный галерист говорил матери, что ее собрание произведений искусства было на тот момент богатейшим и самым изысканным в Латинской Америке; она очень этим гордилась.

Фидель Кастаньо тоже весьма впечатлился работами, приобретенными матерью: в ее коллекцию входили произведения таких талантов, как Фернандо Ботеро, Эдгар Негрет, Дарио Моралес, Энрике Грау, Франсиско Антонио Кано, Алехандро Обрегона, Дебор Аранго, Клаудио Браво, Освальдо Гуаясамин, Сальвадора Дали, Игорь Миторай и Огюст Роден, а наряду с ними – древние артефакты со всех сторон света, в частности – китайские вазы и изделия из золота и глины доколумбовой эпохи. В свою очередь, несколько недель спустя Кастаньо пригласил родителей на ужин в свой огромный особняк Монтекасино – настоящую крепость, окруженную высокими стенами. Именно там позже зародились Лос Пепес. Именно там создавались планы величайших преступлений этой группировки.

Вечер в Монтекасино вышел напряженным: отец не привык к показной элегантности, которую демонстрировали как официанты, так и сам хозяин дома. Фидель вышел приветствовать гостей в смокинге и пригласил за стол, сервированный серебряными тарелками и пятью вилками к каждой. Когда пришло время есть, чтобы не выставить себя дураком, отец даже был вынужден шепотом спросить у матери, как пользоваться щипцами для клешней краба.

После ужина Фидель показал им дом и предложил продегустировать коллекцию французских вин, сообщив им как бы невзначай, что приказал подготовить турецкую паровую баню и горячую ванну с пеной:

– Было бы неплохо расслабиться, Пабло.

Отец изо всех сил пытался скрыть раздражение. Приглашение в турецкую баню он отклонил, несколько неубедительно сославшись на то, что у него назначена встреча.

Мне всегда казалось, что Фиделю Кастаньо нравилась моя мать и что отец так разозлился именно из-за этого. Мне казалось, что он ревновал до такой степени, что запретил Кастаньо навещать мою мать в Медельине.

Умеренно оптимистичный настрой, в котором мы пребывали после того, как отправили Кастаньо письмо, превратился в настоящее облегчение, когда мы получили его ответ из трех абзацев, в которых Фидель сообщал, что не держит на нас зла, и более того, приказал Лос Пепес вернуть несколько украденных у нас произведений искусства, включая ценную картину Сальвадора Дали «Рок-н-ролл».

Угрозы от Кастаньо теперь можно было не опасаться, однако это было только самое начало долгого пути. Нам еще предстояло столкнуться с самыми могущественными и опасными мафиози и военными лидерами страны, и эти люди выказывали куда меньше понимания.

Шли дни, и нас в резиденции «Такендама» стали навещать жены и девушки важнейших заместителей моего отца, сдавшихся властям после побега из тюрьмы Ла-Катедраль. Среди них были Отониэль Гонсалес, известный как Отто, Карлос Марио Уркихо, известный как Серьга, и Луис Карлос Агилар, известный как Грязь.

Эти женщины, приезжавшие иногда на несколько дней, передавали сообщения от глав картелей, противостоявших отцу, с требованием денег в качестве компенсации за войну. В мафиозной среде хорошо знали, что отец был щедр со своими людьми и платил им баснословные суммы за работу – похищения людей, убийства, покушения. И его люди действительно старались выполнить поручения как можно лучше.

Одна из наших тогдашних посетительниц – Анхела, девушка Попая, – попросила нас посетить наркоторговца Ивана Урдинолу в тюрьме Ла-Модело в Боготе: он хотел передать нам сообщение от главаря картеля Кали. Имя Урдинолы было нам знакомо – как-то отец показал нам письма, в которых Урдинола выражал солидарность с отцом и уверял его, что не связан с картелем Кали.

Просьба показалась нам странной, и еще более странным – то, что ее передали через девушку Попая. Однако мы еще не знали, что начинается один из самых трудных периодов нашей жизни, еще более опасных, чем худшие из дней, когда мы вместе с отцом были в бегах, а его враги дышали нам в спину. Мы собирались совершить невообразимое: попытаться примириться со многими наркокартелями. Мне вот-вот должно было исполниться семнадцать, и мне было очень страшно столкнуться с той гранью реальности, которой я не мог избежать, как бы ни хотел. В конце концов, я был сыном Пабло Эскобара, и когда он умер, его враги закономерно обратили свои взоры на меня.

Мы с матерью не сразу смогли решить, ехать ли к Урдиноле. С разрешения Генеральной прокуратуры, защищавшей нас и выдававшей пропуска, мы пока что начали посещать людей отца в тюрьмах Ла-Модело и Ла-Пикота. Несмотря на то, что у каждого из нас были телохранители, мы старались ездить в тюрьмы по отдельности, чтобы не оказаться слишком заманчивой мишенью для тех, кто решил бы напасть. Наша цель состояла в том, чтобы обсудить со всеми людьми отца возможность заключения мира с другими картелями.

Убедить их отказаться от вражды было нетрудно: ни у кого из них уже не осталось былой военной мощи, и возвращение к войне стало бы самоубийством. Еще яснее об их мнении говорило то, что многие после рейда на тюрьму Ла-Катедраль, даже не посоветовавшись с отцом, сдались в руки вершителям порядка, потому что безумно устали от бесконечного насилия.

В один из тех дней я отправился в тюрьму Ла-Пикота, где находились Серьга, Тити́ и Грязь. Там же я впервые издалека увидел Леонидаса Варгаса, легендарного мафиозо, чья территория находилась в департаменте Какета, недалеко от границы с Эквадором. Очень быстро ко мне подошел один из людей отца и передал, что у Варгаса есть для меня сообщение: отец был должен ему миллион долларов, и теперь он требовал этот долг. Поначалу это вызвало у меня немалые сомнения, однако несколько заключенных поручились, что отец и «дон Лео» были довольно-таки близки. Один из них даже добавил:

– Хуанчо, вашей семье стоит найти способ заплатить этому человеку. Он честен, но жесток. Было бы лучше все с ним уладить.

Итак, долг был реальным, однако у нас все еще не было денег. Но по счастью примерно тогда же Генеральная прокуратура наконец решила вернуть один из самолетов отца, конфискованных почти десять лет назад. Его оценивали практически в ту же сумму, которую мы были должны Варгасу – около миллиона долларов. В итоге и нам, и в каком-то смысле ему очень повезло: в заброшенном ангаре аэропорта Олайя Эррера мы нашли несколько деталей самолета стоимостью триста тысяч долларов, годных только для этой модели, и решили отдать их в подарок к роскошному воздушному судну. Как только пилоты подтвердили, что самолет в хорошем летном состоянии, Варгас его забрал.

Так мы погасили еще один долг отца и избавились от еще одного потенциального врага. Мы не хотели новых войн. Нужно было устранить любую угрозу нашим жизням, и сделать это можно было только деньгами или активами.

После долгого напряженного обхода тюрем все же пришло время навестить Ивана в Ла-Модело. Мать уже приходила к нему поговорить, но Урдинола настаивал на том, чтобы я присоединился. И вот однажды утром в начале 1994 года я вышел из резиденции «Такендама», совершенно бледный от страха, что наверняка заметили и телохранители, и водитель бронированного внедорожника Генеральной прокуратуры. Когда мы приехали в тюрьму, и я уже собрался покинуть машину, водитель схватил меня за локоть и вложил в руку маленький бело-золотой брелок с изображением младенца Иисуса.

– Хуан Пабло, я хочу, чтоб Он защитил тебя. Я знаю, ты переживаешь один из самых трудных моментов своей жизни, – сказал мужчина, и я, тронутый до глубины души, поблагодарил его, глядя ему в глаза.

Чтобы никто лишний не узнал меня, я был в больших солнцезащитных очках. Охрана провела меня в крыло строгого режима, где я встретил Отто и Попая, и уже они сообщили мне, что Урдинола ожидает меня. Двор был полон мужчин, когда-то служивших отцу, старых знакомых вроде Хосе Фернандо Посады и Серхио Альфонсо Ортиса по прозванию Птица.

– Не волнуйся, Хуанчо, дон Иван – хороший человек и крестный моего сына, – таким заверением Попай завершил поток восхвалений Урдинолы, на мой взгляд – совершенно излишних. – Ничего с тобой не случится.

Я вошел в камеру. Иван действительно ждал меня в компании двух незнакомых мужчин. Следом появились еще пятеро; один из них привлек мое внимание больше прочих чрезвычайно высоким ростом и аурой таинственности.

– Ну, брат, ты знаешь, кто выиграл войну, и знаешь, что новый глава всей мафии – дон Хильберто Родригес Орехуэла. Так что тебе придется отправиться в Кали, чтобы решить с ними свои проблемы, но сначала мы должны убедиться в твоей договороспособности.

Я спросил, какие доказательства будут достаточными, и получил ответ: я должен был отозвать заявление в прокуратуру с обвинением глав картеля Кали в том, что бомбу в пентхаус в Медельине 13 января 1988 года подложили по их приказу. Это был один из самых ужасных моментов в моей жизни, но я знал, что выбора у меня фактически нет. Иван добавил, что адвокат приедет ко мне в ближайшие несколько дней. Отказаться от старого обвинения в обмен на возможность остаться в живых. Это казалось достаточно простым решением, однако один лишь взгляд в глаза Урдиноле – и меня обуял дикий страх.

– Дон Иван, мне очень жаль, но я действительно боюсь ехать в Кали. Никто в здравом уме не отправится на верную гибель. Я знаю, что многие туда ездили и возвращались живыми, но если туда поеду я, то вернусь разве что в мешке для трупов. Просто потому, что я сын Пабло…

Я пытался быть честным, но добился только весьма раздраженного ответа Урдинолы:

– Да кем ты себя возомнил, что не собираешься ехать в Кали? Убить вас готова даже ваша охрана, они лишь ждут, когда мы отдадим приказ. Думаете, ваша смерть дорого стоит? Думаете, бандиты много просят? Ваше убийство обойдется в триста миллионов песо, и я могу прямо сейчас позвонить и договориться.

В камеру вошла его жена, Лорена Энао, и Урдинола резко завершил свою тираду:

– А! Валите отсюда, придурки, я буду трахаться.

Слова Ивана ошеломили меня. Я вышел из его камеры, мучимый неописуемым беспокойством. Мне едва исполнилось семнадцать, а смерть, казалось, уже готова была меня забрать. Я совсем было погрузился в безрадостные мысли, когда почувствовал аккуратное похлопывание по моему плечу. Тот высокий загадочный мужчина, которого я заметил несколькими минутами ранее, отвел меня в сторону – поговорить.

– Хуан Пабло, я знаю, что вы боитесь ехать на эту встречу. Я соглашусь: ваш страх полностью оправдан. Но вам стоит знать, что люди Кали устали от насилия, поэтому вам стоит воспользоваться возможностью, чтобы пообщаться с ними и решить проблему раз и навсегда. Урдинола только что сказал, что решение уже принято. Даже если вы никуда не поедете, вас все равно убьют. У вас остается не так много вариантов, и вам будет легче спастись, если вы поедете туда и покажете себя лицом.

Его слова поразили меня явной искренностью.

– Я ценю ваш совет, но я не знаю, кто вы… Какова ваша роль во всем этом?

– Я – Хайро Корреа Альсате. Я был врагом вашего отца с тех пор, как Генри Перес возглавил военизированную группу в Магдалене Медио. Мое поместье Эль-Хапон расположено в департаменте Кальдас, недалеко от Ла-Дорады, и у меня было много проблем с вашим отцом. А здесь, в тюрьме, я ожидаю, пока власти решат, выдавать ли меня США.

Эта короткая беседа с Хайро Корреа открыла мне глаза. Я наконец увидел свет в конце тоннеля: я понял, что отправиться в Кали – значит получить пусть и небольшие, но все же шансы остаться в живых.

Прежде чем распрощаться, Хайро представил меня своей жене Клаудии и одной из младших дочерей и попросил их навещать нас: их дочь могла бы поиграть с моей сестрой Мануэлой.

Попай предложил проводить меня до выхода, и пока мы шли по длинному узкому коридору, он заявил, что хочет мне кое-что рассказать:

– Хуанчо, я обязан признаться, что Отто заставил меня участвовать в ограблении вашего поместья Ла-Песебрера. Если бы я этого не сделал, то оказался бы его врагом.

ВСЕ УКАЗЫВАЛО НА ТО, ЧТО ДАЖЕ СТАРЫЕ ТОВАРИЩИ МОЕГО ОТЦА ТЕПЕРЬ БЫЛИ ПРОТИВ НАС. ОНИ ВИДЕЛИ В НАС УЖЕ НЕ СЕМЬЮ СВОЕГО БОССА, СДЕЛАВШЕГО ИХ НЕВИДАННО БОГАТЫМИ, А ПРОБЛЕМУ ИЛИ ВОЕННЫЙ ТРОФЕЙ. ИЗ ВСЕХ, КТО ОСТАЛСЯ В ЖИВЫХ ПОСЛЕ СМЕРТИ ОТЦА, ЛИШЬ ОБ ОДНОМ Я МОГ УВЕРЕННО СКАЗАТЬ, ЧТО ОН ВСЕ ЕЩЕ БЫЛ НАМ ВЕРЕН. ОТ ОСТАЛЬНЫХ Я ВИДЕЛ ЛИШЬ НЕБЛАГОДАРНОСТЬ И ЖАДНОСТЬ.

Как и было обговорено с Урдинолой, через пару дней после моего визита в тюрьму к нам в резиденцию приехала адвокат. Я встретился с ней наверху, где спецагенты, жившие на первом этаже апартаментов, не могли нас услышать. Адвокат сразу перешла к делу и велела мне говорить, что это отец вынудил меня обвинить глав картеля Кали во взрыве в медельинском пентхаусе, случившемся в 1988 году, и что у меня нет никаких доказательств того, что они действительно это сделали.

Через несколько минут прибыл прокурор по этому делу вместе с секретарем. Они приняли мое новое заявление на первом этаже, пока адвокат ждала наверху. Судя по их лицам, они прекрасно понимали, что я действую под давлением. Невооруженным глазом было видно их разочарование: одно из немногих дел, которое у них было против боссов картеля Кали, разбилось в пух и прах.

Однако поделать ничего было нельзя. Как только мы закончили, они отдали мне копию заявления, и я отнес эту копию адвокату. Прочитав, она достала из сумочки сотовый телефон, набрала какой-то номер и сказала:

– Не беспокойтесь, сеньор, все улажено.

Совет Хайро Корреа оказался столь полезным, что я посетил его в тюрьме еще трижды, чтобы спросить о нескольких других вопросах, поскольку чувствовал, что он честен со мной. Помню, мы часами в чрезвычайно вежливом и сердечном тоне разговаривали о жизни и размышляли о произошедшем. Тогда же я извинился за ущерб, причиненный отцом ему и его семье. Я даже признался, насколько поражен тем, как хорошо мы поладили, в то время как с отцом сеньор Корреа так и не смог найти общий язык. Как мне было жаль, что они не смогли решить свои разногласия разговором и жить в мире! На это Хайро ответил, что отца всегда окружали очень плохие советники.

В один из таких визитов я встретил вусмерть пьяного Урдинолу в компании какого-то итальянца, который продавал ему промышленное оборудование. Увидев меня, он весело поздоровался – вероятно, только потому, что был пьян, – и открыл коробку, в которой было не менее пятидесяти дорогих часов.

– Выбирай, что хочешь!

– Но дон Иван, зачем они мне? Я вам очень признателен, но нет, спасибо…

Я повторил отказ трижды, но Урдинола продолжал настаивать.

– Возьмите вот эти. Они стоили сто тысяч долларов!

Часы были марки «Филипп Шарриоль», с кольцом из бриллиантов вокруг циферблата и стрелками из цельного золота. Он все-таки всучил их мне и заставил надеть, хоть браслет и был тесноват.

Мои поездки в Ла-Модело в итоге имели один важный итог: первый прямой контакт с врагами отца.

Вмешательство Урдинолы привело к первой встрече Анхелы, девушки Попая, и Исмаэля Мансеры, адвоката дяди Роберто, с главами картеля Кали, братьями Мигелем и Хильберто Родригесом Орихуэлой. Урдинола знал, что Попай не играет важной роли в картеле, и хотел, чтобы вместо Анхелы в Кали поехала Вики, жена Отто, но она слишком сильно испугалась.

Два посланника отправились в Медельин и сообщили о намерении моей семьи и людей, участвовавших в деятельности отца, покончить с войной раз и навсегда и найти выход, который гарантировал бы жизнь нам всем. По возвращении Анхела и Исмаэль Мансера передали нам, что, хотя братья Родригес говорили мало, они были согласны на переговоры.

Встреча, должно быть, и правда прошла успешно, потому что через несколько дней нам позвонил какой-то грубый мужчина и потребовал впустить его: он хотел передать сообщение от Родригесов. В итоге мы отобедали с одним из старых врагов отца, чье имя я называть не буду из соображений безопасности. Разговор был очень напряженным, хотя порой этот человек и проявлял сострадание, и послание было предельно ясным: возможность остаться в живых обойдется нам в немалую сумму, так как каждый мафиозо хотел вернуть деньги, которые вложил в войну против отца.

– Хуан Пабло, в борьбе с вашим отцом я потратил более восьми миллионов долларов, и я намереваюсь их все вернуть, – сказал мужчина совершенно спокойно, однако тон ясно давал понять, что он полон решимости взыскать этот долг.

В тот день мы окончательно убедились, что оказались в ловушке: наша охрана даже не обыскала гостя. У нас больше не оставалось сомнений, что единственный способ выжить – отдать все имущество отца.

Шквал сообщений, угроз и намеков достиг апогея в конце января 1994 года, когда к нам без предупреждения наведался Альфредо Астадо, дальний родственник матери. Альфредо уже очень давно эмигрировал в Штаты, чтобы избежать войны и защитить семью, несмотря на то, что никогда не занимался черным бизнесом и не имел проблем с законом в Колумбии. И теперь он экстренно вернулся из США, чтобы обсудить с нами одно срочное дело.

Все еще не отойдя от шока, Астадо рассказал нам, что находился дома, когда ему на мобильный позвонил не кто иной, как глава картеля Кали – Мигель Родригес Орехуэла.

– Альфредо, это Мигель Родригес. Вам следует приехать в Кали. Мы хотим поговорить с вами, – сухо уведомил мафиозо, даже не поздоровавшись.

– Сэр, у меня здесь есть несколько дел, которые нужно решить, я не смогу приехать в Колумбию еще два или три месяца.

– Я даю вам четыре дня. Если вы попытаетесь скрыться, я найду вас, но уже с другой целью.

История Альфредо встревожила нас. Немногим был известен номер его телефона, да и жил он в заштатном городке, где практически невозможно было наткнуться на других колумбийцев. Поэтому он и примчался в Боготу, чтобы до поездки в Кали переговорить с нами.

Мы умоляли его отказаться от встречи, но Альфредо ответил, что у него нет другого выбора, потому что Родригесы уже разыскали его в Америке, а значит, смогут выследить в любой другой точке планеты. Стало ясно, что главарей картеля Кали не устроило вмешательство Исмаэля Мансеры и Анхелы, и они решили выйти на прямой контакт с нами.

Альфредо прибыл в Кали, остановился в отеле «Интерконтиненталь», и на следующий же день его встретил мужчина и отвез в роскошный дом на юге Кали, где жили братья Родригесы. Помимо хозяев дома присутствовали еще три других человека, которых он никогда раньше не видел.

– Сеньор Астадо, мы тщательно изучили вашу жизнь и ваши связи и знаем о вас достаточно много. Вы тесно связаны с семьей Энао в Пальмире, так что вы – один из тех, кто может нам помочь решить эту проблему. Война с Пабло вышла из-под контроля, погибло великое множество невинных людей. Мы хотим разобраться с первопричинами ситуации, и для этого нам очень нужно поговорить со вдовой Пабло, – объяснил Мигель Родригес, выступая в качестве представителя группы.

Альфредо расслабился: очевидно, ему ничего не угрожало. Он не только предложил свои услуги во всем, что бы ни потребовалось, но также предложил, чтобы мать со мной отправилась в Кали на встречу с ними. Однако ответ, на этот раз от Хильберто Родригеса, был довольно категоричным:

– С ней мы готовы встретиться. Но не с Хуаном Пабло Эскобаром. Этот мальчонка ест как утка, ходит как утка, он и есть утка – совсем как Пабло. Маленький ребенок, который должен прятаться под юбкой своей матери.

Несмотря на резкий тон главарей Кали и на их почти осязаемую ненависть к моему отцу, Альфредо вернулся в Боготу с весьма успокаивающим посланием, полный решимости как можно скорее вернуться в Кали с моей матерью.

За неимением другого выхода мы не стали тратить время на споры о том, в наших интересах такое решение или нет. Вместо этого мы приступили к организации побега: мы должны были уехать из резиденции «Такендама» так, чтобы прокуратура об этом не узнала. Оценив несколько вариантов, мы сошлись на решении использовать как прикрытие психолога, которая раз в неделю приезжала к нам на час. Было нетрудно заставить ее понять, в каком трудном положении мы оказались, и убедить помочь нам. Таким образом, мать притворилась, что заперлась с психологом на весь день, ссылаясь на то, что проходила специальное лечение, направленное на борьбу с депрессией. Охрана даже не заподозрила ничего. Тем временем мать спустилась по пожарной лестнице с двадцать девятого этажа и вышла на улицу, где ее в арендованном фургоне ждал Альфредо.

Поездка вышла относительно непримечательной, хоть и была полна беспокойства о скорой встрече с жестокими людьми, наделенными огромной властью всех сортов – экономической, политической и военной. Мы имели дело фактически со всемогущими правителями страны, с мафией, которая, избавившись от моего отца, единственного человека, бросавшего им вызов в течение нескольких лет, теперь могла делать все, что заблагорассудится.

Как только они добрались до Кали, Альфредо позвонил Мигелю Родригесу. Он очень удивился, что моя мать так скоро приехала, и приказал ждать в принадлежащем ему отеле в центре Кали, пока он соберет всех остальных.

Двадцать часов спустя – что удивительно – Родригес лично приехал за ними и отвез в имение в Каскахале, где обычно тренировалась футбольная команда Кали «Америка».

Атмосфера была крайне напряженной от первого мгновения и до самого конца встречи. Мать в траурном платье и Альфредо вошли в большую комнату, где уже собралась верхушка Лос Пепес – около сорока человек, сливки колумбийской наркоторговли, не считая какого-то безумного количества вооруженных до зубов телохранителей. В руке у матери была бутылка минеральной воды; для нее оставили пустой стул в центре стола, слева от Мигеля Родригеса и напротив Хильберто Родригеса, смотревшего на нее с презрением. Кроме них за столом восседали Хельмер Пачо Эррера, Хосе Чепе Сантакрус, Карлос Кастаньо и по трое представителей семей Херардо Кико Монкады и Фернандо Галеано, которые по приказу моего отца были убиты в тюрьме Ла-Катедраль. Альфредо максимально незаметно разместился в одном из углов стола.

– Говорите, что хотели сказать, сеньора, – отчужденно, с вызовом, заговорил Хильберто.

– Послушайте, война окончена. Мы хотим договориться с вами о том, чтобы сохранить жизнь мне и моим детям, семье Эскобар, нашим адвокатам, вообще людям Пабло Эскобара.

Мигель в ответ разразился громовой тирадой, обвиняя моего отца в том, что тот украл у них всех круглую сумму, и добавляя, что война стоила каждому из здесь собравшихся по десять миллионов долларов, которые они твердо намеревались вернуть.

– И даже не думай просить за братьев и сестер твоего гребаного мужа. Ни за Роберто, ни за Альбу Марину, ни за Архемиро, ни за Глорию, ни за его хе́рову мать. Если ты еще не поняла, они сами готовы вгрызться вам в глотки. Мы записали все разговоры за время войны и прослушали все, что записали! Почти все Эскобары с каждым днем требовали все нового насилия над нами!..

Босс Кали разглагольствовал минут десять, но в конце концов он-таки пояснил, что основной причиной встречи было желание выяснить, действительно ли семья Эскобар стремится к примирению. Затем он предоставил слово остальным участникам со своей стороны, которые тоже весьма оскорбительно отзывались об отце и фактически составляли своего рода список всего, за что мы обязаны им заплатить, чтобы сохранить жизнь.

– Этот ублюдок убил двух моих братьев. Какова цена этому? Не говоря о деньгах, потраченных на его убийство? – заявил один.

– А меня он похитил, и мне пришлось заплатить больше двух миллионов долларов и отдать часть своей недвижимости, только бы он отпустил меня! – возмутился другой, явно озлобленный. – И словно этого было мало, мне с семьей еще и в бега пришлось пуститься!

– Он сжег одну из моих усадеб и попытался похитить меня, мне пришлось бежать и на годы покинуть страну. Какая компенсация мне причитается? – добавил третий.

Список претензий был бесконечен.

– Я хочу, чтобы вы ответили мне вот на что: если бы это наши жены сидели здесь с твоим хе́ровым мужем, что бы он с ними сделал? Что-нибудь ужасное, потому что он был ужасным человеком? – потребовал один из тех, кто больше всего пострадал за время войны.

– Божьи пути неисповедимы, господа, и только Ему известно, почему здесь сижу я, а не ваши жены, – ответила моя мать.

Затем в разговор вступил Карлос Кастаньо, который отозвался об отце наихудшим образом из всех, кто уже высказался, и добавил:

– Сеньора, я хочу, чтобы вы и Мануэла знали, что мы искали вас повсюду, всеми силами, чтобы порезать на мелкие кусочки и отправить Пабло в мешке.

В беседу снова вклинился Хильберто Родригес, повторив то, что уже сказал Альфредо:

– Смотрите, все собравшиеся здесь готовы примириться со всеми, кроме вашего сына.

В первый миг мать разразилась слезами, которые, впрочем, очень быстро переросли в гнев, когда она яростно ответила:

– Что?! Мир без моего сына – это не мир. Я отвечу за него даже ценой жизни. Обещаю, что не позволю ему сбиться с пути. Если хотите, мы навсегда уедем из Колумбии. Но я гарантирую вам, что он никогда не свернет на темную дорожку.

– Сеньора, вы должны понимать, почему мы согласны оставить в живых только женщин, – настаивал Хильберто. – У нас есть все основания опасаться, что Хуан Пабло может в один прекрасный день разбогатеть, найти новых парней и пойти на нас войной. Мир возможен, но вашего сына нам придется убить.

В попытке немного смягчить ситуацию Мигель Родригес решил объяснить, почему они позволили матери встретиться с ними:

– Вы сейчас здесь, потому что мы прослушивали ваши разговоры, и вы всегда пытались найти решения проблем. Вы никогда не просили мужа продолжать войну или убить нас, напротив, вы всегда просили его помириться с нами. Но каким образом вы могли безоговорочно поддерживать такую скотину? Как вы вообще могли написывать такому ублюдку любовные письма, зная, что он вам изменял? Мы заставили наших жен послушать эти записи, чтобы они узнали, как жена должна поддерживать своего мужа.

В конце концов он все же перешел к делу:

– Сеньора, нам нужно, чтобы вы поговорили с Роберто Эскобаром и вашими людьми, находящимися в тюрьме, и заставили их заплатить. Роберто должен нам два или три миллиона долларов. Заключенные – примерно столько же. Но вы – вы должны нам всем около ста двадцати миллионов долларов, так что начинайте думать, как вы собираетесь их нам отдавать. Условие одно: платить только наличными. Мы даем вам десять дней и затем рассчитываем увидеть вас снова, уже с конкретным осуществимым предложением.

В комнате воцарилась долгая тишина.

Мать и Альфредо немедленно отправились обратно в Боготу. За все десять часов пути она не сказала ни слова, лишь безутешно плакала. Альфредо не пытался ее разговорить, видя, что она с самого конца встречи остается в угнетенном и подавленном состоянии: ей в одиночку пришлось столкнуться со стаей волков, которая всего несколько недель назад выследила ее мужа, а теперь угрожала убить ее сына и забрать все, что у нее осталось.

Возвращение в Боготу прошло тихо: мать проскользнула обратно в резиденцию «Такендама» по той же пожарной лестнице, никто так и не заметил ее отсутствия.

Отдохнув, мать с Альфредо дали мне полный отчет о встрече, не умолчав о решении главарей картеля убить меня. Посреди разговора она, однако, отметила, что один из них, Пачо Эррера, не грубил ей и не требовал денег.

В течение следующих нескольких дней мы занимались составлением списков имущества отца и уцелевших произведений искусства, оценивая их нынешнее физическое и юридическое состояние, и главное – примерную стоимость. Мы с матерью, семью юристами и еще несколькими консультантами часами собирали и систематизировали информацию. Нам пришлось обратиться за помощью к сообщникам отца, отбывающим сроки в тюрьмах, так как сами мы знали в лучшем случае о трети его активов, разбросанных по всей стране. Получив наконец всю необходимую информацию, мы составили таблицы и отправили их в Кали, чтобы каждый мафиозо смог выбрать, какое имущество получит в качестве «компенсации».

Главное, что нужно было объяснить боссам Кали, – то, что наличных у нас совсем не было: деньги из тайников исчезли, а еще три миллиона, доверенные ему на хранение, дядя Роберто присвоил.

В назначенный день мать с Альфредо вернулись в Кали и встретились с теми же людьми. Сеньоры не стали настаивать на наличных, зная, сколько лет и сколько сил они сами потратили на попытки подорвать экономическую мощь отца. Для них не было секретом и то, что наркоторговлю он забросил уже много лет назад, поскольку война не оставляла времени на бизнес, и посвятил себя и все свои деньги борьбе. И, как никто другой, они понимали, что похищения отец заказывал именно потому, что ему не хватало наличных.

Положение, в котором незадолго до гибели находился отец, достаточно точно описано в книге дона Берны – Диего Мурильо Бехарано – «Как мы убили босса», изданной в сентябре 2014 года: «Пабло остался один. Его загнали в угол. От его власти и богатства не осталось почти ничего. Человек, бывший когда-то одним из самых богатых в мире, сейчас мог бы возглавить Ассоциацию обедневших наркоторговцев».

Эта вторая встреча в Кали тянулась намного дольше: теперь они обсуждали каждый пункт списка по отдельности. Мафиози согласились принять половину долга в активах, конфискованных прокуратурой, и оставшуюся половину – в виде собственности, которая не была впутана в судебные дела и которую можно было легко продать.

Нас не удивило, что они готовы взять конфискованное имущество. Такое решение могло бы показаться полнейшей глупостью, однако стоит понимать, что борьба с отцом объединила и сплотила множество наркоторговцев и высокопоставленных чиновников Колумбии и других стран. Следовательно, у глав преступного сообщества имелись все необходимые связи для «законного» приобретения той собственности, которая при любом раскладе уже не вернулась бы к нам.

Так или иначе, в длинный список активов вошло немало нашей недвижимости в Медельине; сейчас это давно уже отели и прочие прибыльные заведения. Среди прочего был и участок земли площадью девять гектаров, стоивший на тот момент целое состояние, на который наложил руку Фидель Кастаньо через своего брата Карлоса, известного под прозвищем Алекс. Участок находился рядом с особняком Монтекасино, и, получив его, Кастаньо мог расширить и без того гигантское поместье.

Собрания, которые вынуждена была посещать мать, проходили не только в Кали, но и в Боготе. На первое же из них она принесла картины Фернандо Ботеро и еще несколько скульптур, все с оценочными документами. Так мало-помалу она расплачивалась с врагами отца за весь вред, который он им нанес. В конечном итоге остались только предметы прикладного искусства, которые не заинтересовали никого из них.

Не пережила этой казни и высотка Миравалье в столичной коммуне Эль-Побладо, которую отец выстроил в 1980-х. Многие из квартир были давно проданы, но в нашем владении по-прежнему оставалось более десятка, включая ту, где до войны много лет жила бабушка Эрмильда. Разумеется, их мы тоже отдали.

Помню также, что в списке было поместье в Льянос Ориенталес, о котором я никогда от отца не слышал. Впервые увидев эту строку в таблице, я подумал, что это опечатка: поместье занимало сто тысяч гектаров.

В список также вошли самолеты, вертолеты, всевозможные автомобили – Mercedes-Benz, BMW, Jaguar, – новые и старые мотоциклы высокого класса, лодки и гидроциклы. Мы отдали все. Все. Мы не могли рисковать, соврав или скрыв какое-то имущество, зная, что Лос Пепес прекрасно осведомлены: многие из них когда-то дружили с отцом.

И все же, несмотря ни на что, мы понимали, что отданного все еще недостаточно, чтобы покрыть баснословную сумму, которую требовали с нас бандиты. Однако внезапное вмешательство Карлоса Кастаньо в буквальном смысле вложило в руки матери палочку-выручалочку.

– Сеньора, у меня есть одна из ваших картин Дали, «Рок-н-ролл», ее стоимость превышает три миллиона долларов, – сказал он. – Я верну ее вам, чтобы вы могли расплатиться с этими людьми.

Почти наверняка он действовал по указанию своего брата Фиделя, который уже как-то пообещал отдать это произведение.

– Нет, Карлос, не беспокойтесь о возвращении этой картины, – твердо и без колебаний ответила мать, к большому удивлению мафии. – Я отправлю вам оригиналы сертификатов подлинности.

На этот раз встреча приняла другой тон. Комната с массивным столом походила на кабинет нотариальной конторы, в котором новые владельцы, заручившись помощью пяти юристов, выбирали себе имущество, как коллекционные фигурки. Три часа спустя, подводя итоги, Мигель Родригес сказал:

– Что бы ни случилось в будущем, такому монстру, как Пабло Эскобар, уже никогда не суждено родиться в Колумбии.

На обратной дороге из Кали мать снова плакала. В этот раз, однако, на полпути к Боготе Альфредо позвонил Мигель Родригес.

– Вдова Пабло не дура. Сегодня она одержала огромную победу. А ее поступок с картиной Дали! Теперь на ее стороне не кто иной, как Карлос Кастаньо!

На состоявшемся десять дней спустя в том же месте третьем собрании присутствовало куда меньше людей, так как часть долга была погашена переданным имуществом. Однако на этой встрече обсуждался дополнительный вопрос: я.

– Сеньора, вы можете не беспокоиться. Мир между нами наступит. Но сына вашего мы все же убьем, – повторил Хильберто Родригес.

Несмотря на всю драматичность ситуации и на вынесенный мне смертный приговор, мать стояла на своем, повторяя снова и снова: она ручается, что я не собираюсь продолжать войну отца. Она приводила столько доводов, что в конце концов мафиози согласились позволить ей через две недели привести меня на следующую встречу. Там они собирались решить мою судьбу.

Мать, Андреа и я постепенно привыкали к тому, что рано или поздно мне нужно будет отправиться в Кали. Младшую сестру мы не посвящали в нашу драму, напротив, делали при ней вид, что все в порядке и ничего особенного не происходит.

Попробовать сбежать, рискуя все равно погибнуть? Наверное, я действительно мог бы скрываться какое-то время в Колумбии, а потом за границей. В конце концов, я больше десяти лет наблюдал за тем, как делал это отец. Однако попытка уклониться от встречи могла дорого обойтись матери и сестренке, не говоря уже о том, что Лос Пепес обладали огромной властью и могли выследить меня где угодно.

Прятаться не имело смысла. Это продлило бы войну, которую я не начинал, не вел и не хотел вести, однако из-за которой был вынужден скрываться всю свою жизнь. Принимая решение, я руководствовался своими самыми глубинными эмоциями, которые убеждали меня, что если я хочу настоящего мира, то должен сам заключить его, уважать его, гарантировать его, пожимая при этом руки врагам отца.

В холодном одиночестве балкона квартиры в Санта Ане, куда мы перебрались, я размышлял о том, что оказался в бегах еще до рождения. С тех самых пор, как я был младенцем, со мной обращались так, будто я был виноват в преступлениях отца.

Одному Богу известно, что в своих молитвах я никогда не просил смерти, заточения, разорения, болезни, гонений или кары правосудия врагам, доставшимся мне в наследство. Назвать их моими врагами было бы неправильно: своими действиями я их не заслужил. Я молил Создателя лишь о том, чтобы они были как можно более заняты, чтобы они не могли сосредоточить свое внимание на мне, чтобы они не видели во мне угрозу, которой я не являюсь.

Я снова оказался на распутье. Я должен был отправиться в Кали. Я был уверен, что не вернусь оттуда живым.

Атмосфера в квартире в Санта-Ане была напряженной и мрачной, а я пребывал в глубочайшем ужасе. Охваченный ощущением, что дни мои наверняка сочтены, за два дня до отъезда я написал завещание, в котором оставлял Андреа и родственникам по материнской линии пару вещиц, которые мне удалось сохранить. Я надеялся, что если я сдамся добровольно, месть мафии падет только на меня, а мать и сестру они оставят в покое. Так постепенно я погрузился в своего рода транс, и он наконец заглушил мысли о том, что мои ногти, зубы и глаза вот-вот вырвут, а тело изрубят на кусочки, как случилось со многими друзьями отца во время жестокой войны картелей.

И вот в четыре утра, пока назначенные нам телохранители спали, мы с матерью спустились на улицу и отправились в Кали; за рулем фургона на этот раз сидел дядя Фернандо Энао. Большую часть дороги мы обсуждали, как вести себя на встрече, хотя мне упорно казалось, что думать уже не о чем: я ощущал себя ходячим мертвецом.

Мы прибыли в Кали около шести вечера и поселились в отеле, в большом номере на восьмом этаже. Регистрироваться было не нужно: гостиница принадлежала картелю. Мы пытались быть осторожными: разговаривали очень тихо, полагая, что комнаты прослушиваются, заказывать еду тоже не рискнули – из опасения, что меня отравят. Я только пил воду из-под крана. Той ночью я долго молился на коленях, плакал и просил Господа сохранить мне жизнь, дать мне шанс и смягчить сердца врагов.

Мы знали, что до утра ничего не произойдет, поэтому решили навестить нескольких родственников матери в Пальмире. Мы поужинали с ними, а чуть после десяти вечера матери позвонил Пачо Эррера и попросил устроить ему встречу с родственниками отца. Он хотел обсудить с ними наследство и распределение его имущества.

– Дон Пачо, не беспокойтесь об этом, – ответила ему мать. – Пабло оставил завещание, так что с этим мы разберемся по-семейному. Мы здесь потому, что дон Мигель Родригес позвал нас обсудить возможность заключения мира. Он хотел видеть Хуана Пабло, моего сына, и я приехала с ним, чтобы разрешить, наконец, ситуацию.

Около десяти утра следующего дня за нами приехал посыльный Родригеса на белом «Рено» с тонированными окнами.

Я встал в семь – необычный час для меня: как и отец, я привык ложиться на рассвете и начинать свой день около полудня. Как всегда, я провел в душе целый час, но на этот раз представляя самые ужасные сценарии. Глубоко вздохнув, я несколько раз повторил себе: «Сегодня все это кончится. Так или иначе. С сегодняшнего дня мне не придется скрываться от кого бы то ни было».

Мать тоже не могла скрыть своего беспокойства. Она совсем ничего не говорила, и мой дядя безуспешно пытался ее успокоить.

– Не волнуйтесь, все будет хорошо, – повторял он, однако было заметно, что он и сам переживает.

Меньше чем за десять минут человек дона Мигеля привез нас к зданию возле офиса радиостанции «Караколь». Никто не заметил, что в тот момент меня охватила ужасная тревога: должно быть, именно так чувствует себя тот, кто знает, что вот-вот умрет. Водитель проводил нас на верхний этаж и приказал ожидать в комнате дальше по коридору. Удивительно – вооруженных людей нигде не было, и меня никто не обыскивал.

Практически сразу в этом импровизированном зале ожидания нас ждала встреча, буквально повергающая в шок: бабушка Эрмильда, тетя Лус Мария с мужем Леонардо, дядя Архемиро и мой двоюродный брат Николас. Затемненные окна комнаты придавали этому внезапному родственному собранию некий мрачный тон. Должно быть, от них не укрылось наше недоумение: до этого момента мы думали, что одна лишь мать установила контакт с врагами отца, чтобы обеспечить мир всем членам большой семьи.

Когда они сюда приехали? Кто их привез? Казалось безумно странным и подозрительным, что пока мы извещали их о наших усилиях и успехах в переговорах, они и словом не обмолвились о том, что напрямую общались с картелем Кали. Видеть, что они чувствуют себя как дома во владениях наших врагов – Николас даже взял себе еды из холодильника, – было как нож в сердце.

Естественно, поприветствовали мы друг друга холодно и отстраненно и за несколько минут ожидания обменялись лишь парой резких слов. Я ошарашенно смотрел на мать, стоявшую перед родней, и не мог поверить, что собрание, на котором собирались говорить о моей казни, отложили – по просьбе бабушки! – чтобы сначала обсудить наследство ее сына Пабло.

Одетый в черное официант провел нас в большую комнату с двумя трехместными диванами, двумя стульями по бокам и стеклянным столом посередине.

Едва мы сели, как вошел Мигель Родригес Орихуэла, а за ним – Пачо Эррера и Хосе Сантакрус Лондоньо, главари картеля Кали. Хильберто Родригес, однако, не появился.

Мать, дядя Фернандо и я сели на один диван, несколькими секундами позже родственники по отцовской линии заняли другой. Один за другим Эскобар Гавирия опускали взгляды, избегая смотреть нам в глаза: больше не было никаких сомнений в том, что они предали и отца, и нас, а значит, нашим родственным связям наступал конец. Мое и матери отношение к ним было вполне очевидно. Глядя на них, я вспомнил слова матери о том, что на предыдущих встречах, когда она предложила заплатить за спасение жизней родственников отца, Мигель Родригес сказал ей:

– Сеньора, не тратьте деньги на этих никчемных людей. Это пустые траты. Разве вы не видите, что они готовы вцепиться вам и вашим детям в глотки? Пусть сами платят свою часть, у них есть на это деньги. Они не заслуживают вашей щедрости, поверьте мне, – несколько раз повторил он матери, которая до того дня так же, как и я, не подозревала о двойной игре, которую вели родственники отца.

На собрании мнения лидеров разделились: Пачо Эррера явно был на стороне семьи отца, дон Мигель – на нашей.

Родригес с чрезвычайно серьезным, если не сказать – кислым, видом сел на один из стульев рядом с Пачо и Чепе. Мы молча ожидали, что он скажет.

– Мы собираемся обсудить наследство Пабло, – сказал он без предисловий. – Я слышал требования его матери, братьев и сестер, которые желают, чтобы в распределение имущества включили активы, которые он при жизни передал своим детям.

Следующей заговорила бабушка, и встреча стала еще более напряженной:

– Да, дон Мигель, речь идет о зданиях «Монако», «Даллас» и «Овни». Пабло переписал их на Мануэлу и Хуана, чтобы власти не наложили на них арест, однако принадлежали эти здания ему, а не детям.

Меня поразила нелепость ситуации: бабушка, тети и дяди отправились в картель Кали, чтобы решить вопрос, касающийся только семьи Эскобар Энао из Медельина. Мой отец, должно быть, в гробу перевернулся от того, что его мать, братья и сестры выступили против его детей.

Затем наступила очередь моей матери.

– Донья Эрмильда, со всем моим уважением – еще когда Пабло только строил эти здания, было ясно, что он строит их для своих детей. Вам он оставил много другой собственности. Вы хорошо знаете, что это так, хоть и пришли сюда с заявлениями, не соответствующими действительности.

Этот спор мог бы быть бесконечным, но вмешался Мигель Родригес:

– Послушайте, у меня самого есть корпорации, созданные на имена детей, и у этих корпораций есть имущество, которое сейчас, при моей жизни, принадлежит им. Пабло сделал абсолютно то же самое. Точно так же, как имущество, которое я решил оставить моим детям, принадлежит моим детям, имущество, которое Пабло оставил своим детям, принадлежит его детям. Спорить не о чем. Все остальное можете разделить между собой согласно завещанию.

За этой речью последовало долгое молчание. Его в конце концов нарушил Николас, но так, что фактически прикончил эту странную встречу:

– Подождите, а как насчет десяти миллионов долларов, которые дядя задолжал отцу? Мы ведь здесь все знаем, что именно он финансово поддерживал Пабло.

Глупое и нелогичное замечание кузена рассмешило боссов картеля Кали, которые обменялись скептическими взглядами и ни слова ему не ответили. Мне же не оставалось ничего, кроме как заговорить:

– Просто послушайте этого парня. Никто в это не верит, Николас. Это как сказать, что птицы стреляют по охотникам. Твой отец, значит, финансово поддерживал моего? Офигеть!

Улыбаясь, Мигель Родригес, Пачо Эррера и Чепе Сантакрус встали и, не попрощавшись, направились к двери.

Обеспокоенный, я жестом попросил мать вернуться к первоначальной причине нашего визита в Кали: моя жизнь все еще висела на волоске. Она поняла сразу, проследовала за главарями и попросила у них еще пять минут их времени. Наркоторговцы согласились, и тогда мать подала мне знак присоединиться.

Они, скрестив руки, сидели в соседней комнате. Я понял, что пришло время бороться до конца.

– Господа, я пришел сюда, чтобы сказать вам: я не собираюсь мстить за смерть отца. Вы хорошо знаете, что я хочу сделать – покинуть страну, учиться за границей, искать возможности, недоступные мне здесь. Я не хочу оставаться в Колумбии, не хочу быть ни для кого причиной беспокойства, но не понимаю, как этого добиться. У нас нет выхода. Мы исчерпали все возможности. Я прекрасно понимаю, что если хочу остаться в живых, то должен уехать.

– Малыш, что ты должен, так это не ввязываться в наркоторговлю или организовывать вооруженные группировки, – сказал Сантакрус. – Я понимаю, что ты чувствуешь сейчас, но ты должен понимать, как все мы, что такому головорезу, как твой отец, уже никогда не родиться.

– Не волнуйтесь, сеньор, я усвоил этот урок: торговля наркотиками – это проклятье.

– Минутку, молодой человек, – Мигель Родригес повысил голос. – Что вы имеете в виду, говоря, что торговля наркотиками – это проклятье? У меня и моей семьи хорошая жизнь, большой дом с теннисным кортом, мы путешествуем…

– Дон Мигель, пожалуйста, поймите и вы: мне жизнь показала совсем другое. Из-за торговли наркотиками я потерял отца, родственников и друзей, свободу и покой, не говоря уже о собственности. Пожалуйста, простите меня, если я вас обидел, но видеть наркоторговлю в ином свете я не могу. Я лишь хочу воспользоваться возможностью и сказать: я не собираюсь создавать вам никаких проблем. Я понимаю, что месть не вернет мне отца. Пожалуйста, помогите нам покинуть страну. Я испробовал почти все, но ничего не вышло. Не думайте, что я не хочу уезжать. Просто ни одна авиакомпания мне даже билет не продаст.

Начав говорить, я незаметно для себя расслабился настолько, что даже решился выдвинуть предложение:

– А что если вместо сотни килограммов кокаина в один из своих самолетов вы посадите меня, – я ведь вешу почти столько же, – и вывезете из страны?

Напряженная, но откровенная беседа и искренность моих слов, должно быть, возымели какое-то действие: когда Мигель Родригес вынес вердикт, тон его уже не был таким резким и безапелляционным.

– Сеньора, мы дадим вашему сыну шанс. Мы понимаем, что он еще невинное дитя и хорошо бы ему таковым остаться. Вы же несете ответственность за его действия и, если что, ответите жизнью. Обещайте нам, что не позволите ему сойти на кривую дорожку. Мы оставляем за вами те три здания и даже поможем их вам вернуть. Для этого вам, однако, придется пожертвовать деньги на президентские кампании, но, кто бы ни выиграл, мы настоятельно попросим его помочь вам, указав на ваши вливания.

Затем слово взял Пачо Эррера, до сих пор молчавший:

– Не волнуйся, пацан. Если ты не ввяжешься в наркоторговлю, с тобой ничего не случится. Тебе нечего бояться. Мы хотели убедиться в твоих намерениях. Единственное, чего мы не можем допустить – это оставить тебе слишком много денег, просто чтоб ты не слетел с катушек там вдалеке, где мы не сможем тебя контролировать.

– Не беспокойтесь больше, – подтвердил Родригес. – Можете даже остаться жить здесь, в Кали, если хотите. Никто вам ничего не сделает. Загляните в магазин одежды моей жены. И посмотрите, что будет в свой срок с новым президентом. А мы, если что, вам поможем.

Такими словами мафиозо завершил разговор, продолжавшийся, как оказалось, всего двадцать минут. Я тогда не обратил особого внимания на его фразу о «новом президенте», но через несколько недель мы поняли, о чем шла речь.

Довольно дружелюбно попрощавшись, Мигель подозвал шофера и приказал ему отвезти нас в магазин его жены.

Покидая встречу, я был в смятении, как никогда прежде. Подозрение, что отцовская родня нас предала, стало подтвержденным фактом. Картель Кали решил оставить меня в живых. Пожалуй, мне было необходимо переварить это. Я всегда ожидал от Лос Пепес самого худшего, однако теперь ощущал благодарность дону Мигелю и остальным за то, что они оставили жизнь матери, сестре и мне.

Добраться до элитного торгового района Кали не заняло много времени. Водитель указал нам нужный магазин одежды, и мать вошла внутрь. Я же решил подождать на улице и прогуляться по району. Впрочем, заприметив в одной из витрин мужской махровый халат в шотландскую клетку, я сначала остановился, а потом зашел и купил его.

У меня было безумно странное ощущение: я чувствовал себя живым. Я шел навстречу смерти и вдруг оказался посреди территории всемогущих мафиози Кали без единой царапины. Через пару часов водитель высадил нас у гостиницы, и той же ночью мы вернулись в Боготу.

Когда я разделся, Андреа шепотом спросила, прочитал ли я записку, которую она положила мне в карман брюк, провожая на свидание со смертью. В той записке она говорила о своей любви ко мне и уверяла, что все будет хорошо…

Впервые за долгое время мы почувствовали глубокое умиротворение: передав главарям картеля Кали и Лос Пепес огромное количество недвижимости, мы скинули столь же огромный груз ответственности. Впрочем, дела еще не были окончены: оставались и другие очень влиятельные мафиози, все еще ожидающие выплат.

Поскольку нужно было ковать железо, пока горячо, мать по настоянию Карлоса Кастаньо решила поговорить с доном Берна – Диего Мурильо Бехарано. Кастаньо организовал их встречу в особняке Лос-Бальсос в Медельине. Но это рандеву прошло не столь успешно: дон Берна оскорбил мать и ее замужество за Пабло Эскобаром, и она, будучи по горло сыта постоянными угрозами, оскорблениями и обвинениями, резко ответила ему:

– Сеньор, я – взрослая женщина, и вам пора перестать оскорблять и унижать меня. Мне ни к чему терпеть ваши нападки. Я заслужила уважение остальных ваших приятелей. Пожалуйста, сделайте мне одолжение, ведите себя и вы уважительно.

В тот же вечер Кастаньо позвонил ей, сообщив, что Берна очень недоволен, и его придется успокоить.

– Донья Виктория, он в ярости, – сказал Кастаньо. – Понимаю, что своими грубыми словами он вас спровоцировал, но, пожалуйста, поймите: он очень плохой человек, и теперь вам придется дать ему что-нибудь еще…

Происшествие, должно быть, действительно обошлось очень дорого: на следующей встрече, также организованной Кастаньо, мать была вынуждена извиниться перед доном Берной и подарить ему дорогую квартиру. Это был единственный способ продолжить переговоры насчет прочего имущества.

За время нашего пребывания в Санта-Ане я почти привык видеть, как за матерью приезжают, чтобы отвезти на очередную встречу с кем-то из мафиози, живущих в столице или оказавшихся здесь проездом. Иногда эти встречи проходили буквально в соседних домах нашего района. Бандиты, очевидно, пытались воспользоваться ее одиночеством и требовали все больше денег, больше картин, больше собственности. Они постоянно приглашали мать выпить с ними виски, а когда она отказывалась – злились. Мафиози видели в моей матери некий военный трофей, над которым можно получить власть, а властью – злоупотребить. К счастью, рядом оставался дядя Фернандо, и его тактичное вмешательство не позволило дальнейшим издевательствам разрастись, подобно снежному кому. Но, пожалуй, самыми сложными стали переговоры с Чапарро – еще одним смертельным врагом отца, влиятельным лидером вооруженной группировки наркоторговцев «Магдалена Медио».

С разрешения прокуратуры Карлос Кастаньо отвез мою мать в бронированном «Мерседесе» в аэропорт Гуаямарал к северу от Боготы. Там они сели в вертолет и отправились в поместье на границе Кальдаса и Антьокии, и во время полета Кастаньо поделился с ней парой деталей о смерти отца, о которых мы не знали:

– На самом деле, сеньора, к концу охоты Лос Пепес пали духом. Мы убили девяносто девять из каждой сотни людей Пабло, но так и не смогли добраться до него самого. Мы едва не сдались: приближался декабрь, а это время, когда вести дела тяжелее всего. Некоторые из нас даже начали говорить, что если к началу декабря не увидят результатов, то откажутся от всей этой затеи с поимкой Пабло. И словно этого было мало, полковники Поискового подразделения полиции тоже выдвинули нам ультиматум.

Мать молча слушала.

– Сеньора, чтобы отыскать Пабло, нам пришлось установить самую передовую систему перехвата телефонных звонков. Технику привезли аж из Франции, потому что американская работала через… нехорошо работала.

– Так кто на самом деле убил Пабло? Вы? – наконец спросила мать.

– По крайней мере, я там был. Полиция всегда посылала нас вперед, вот и в тот раз они остались позади магазина «Обелиск» – ждать, пока мы закончим с Пабло и позвоним. Когда мы начали ломать дверь, Пабло услышал первый же удар кувалды и бросился на второй этаж. Босиком. Лимон тогда уже лежал мертвым в саду. Пабло успел несколько раз выстрелить, две пули даже попали в мой бронежилет, и я упал. Пабло воспользовался тем, что никто за ним не гнался, открыл окно и спустился на крышу соседнего дома. Я и не знал, сеньора, что там есть лесенка – должно быть, он установил ее на случай, если придется бежать. Пабло не догадывался, что мои люди ждали его и там тоже. Когда он попытался повернуть назад, его обстреляли, я знаю, что одна пуля попала ему в плечо и еще одна в ногу. К тому времени, когда я добрался до окна, через которое Пабло пытался бежать, он был уже мертв.

Ответить мать не успела: вертолет приземлился в поле, где уже ждали две сотни бойцов с винтовками. Их главарь тепло поприветствовал Кастаньо, а затем обратился к матери:

– Доброе утро, сеньора. Я командир Чапарро. Позвольте представить вам моего сына. Ваш муж убил другого моего сына и совершил тринадцать покушений на мою жизнь. Я выжил просто чудом.

– Сеньор, я понимаю вас, – ответила мать, – но я хотела бы, чтобы вы знали: лично я не имею никакого отношения к войне. Я была лишь женой Пабло и матерью его детей. Скажите, что я должна сделать, чтобы примириться с вами?

Чапарро действительно доставил отцу немало неприятностей. Я помню, как однажды отец рассмеялся, когда его люди доложили, что очередная попытка убить Чапарро потерпела крах. Его машину и яхту дважды взрывали мощнейшими бомбами, но и тогда он не погиб. В конце концов отец отступился, бросив в сердцах, что у этого бандита жизней больше, чем у кошки.

Чапарро происходил из крестьянской семьи и поначалу тоже работал на отца. Почему в конце семидесятых они разошлись, я знал не слишком хорошо, но в итоге Чапарро присоединился к Генри Пересу – одному из первых лидеров Магдалена Медио. Отец объявил войну Чапарро за переход к Пересу, а Пересу – за отказ спонсировать попытки отца избежать выдачи властям. Переса в конце концов людям отца удалось убить, однако с Чапарро он так и не смог ничего сделать.

Этим переговорам можно было бы присвоить почетное второе место по сложности после череды встреч с главарями картеля Кали. И все же через несколько часов интенсивных переговоров моя мать и Чапарро достигли соглашения. Среди прочего мы передали ему в собственность два участка в четыреста гектаров – в основном шахты и пастбища. В законную собственность Чапарро перешла и электростанция Неапольской усадьбы, которую он и без того захватил какое-то время назад: ее мощности хватало, чтобы обеспечить светом немаленькую деревню. Мать сказала, что из поместья он тоже может брать все, что пожелает. Мы ведь все равно уже не считали его своим.

В этот раз она решилась попросить Карлоса Кастаньо об одолжении: помочь найти тела или могилы пятерых ее людей, не имевших отношения к отцу, в том числе – учительницу и няню Мануэлы, которых Лос Пепес убили под конец войны. Кастаньо вроде бы даже согласился попытаться, но обещать не стал: Лос Пепес спрятали тела более сотни своих жертв, и Кастаньо не помнил, где именно.

– Простите, сеньора, отыскать тела этих людей практически невозможно. Многих так и захоронили неопознанными.

В конце встречи мать и Чапарро обменялись рукопожатием, и он разрешил ей в любое время вернуться в Неапольскую усадьбу, хотя поместье все еще оставалось в руках Генеральной прокуратуры.

После этой поездки мы еще какое-то время жили в тишине и покое, и нас лишь изредка беспокоили нежданные гости.

Одним из них, например, был адвокат, явившийся прямиком в квартиру в Санта-Ане и заявивший, что его послали братья Родригес Орехуэла. Выслушав сообщение, которое он принес, мы поняли, что стали частью плана картеля Кали по обмену взяток на юридические выгоды. Согласны ли мы – не имело значения. Конгресс обсуждал законопроект, который должен был защитить имущество мафии от возможной конфискации. Картель Кали требовал от нас внести пятьдесят тысяч долларов, чтобы в этот законопроект была включена нужная им поправка. Адвокат не угрожал напрямую, но тон, которым он говорил, не оставлял нам другого выбора, кроме как занять эти деньги.

Единственным визитом дело, разумеется, не закончилось. В мае 1994 года нас посетил еще один посланник, на этот раз не адвокат, а один из членов картеля. Мы приняли его не слишком охотно, но со всей подобающей вежливостью, и он сказал, что крупное объединение наркоторговцев юго-запада Колумбии желает, чтобы мы вложили немаленькую сумму денег в президентскую кампанию Эрнесто Сампера. Предполагалось, что и мы будем в выигрыше, если поможем будущему правительству: нам либо вернут утраченное имущество, либо помогут получить убежище в другой стране. Тогда мы и поняли, что, упоминая в предыдущем разговоре «нового президента», Мигель Родригес имел в виду ручного лидера, который сменил бы Сесара Гавирию.

У нас снова не было возможности отказаться, и мы договорились с посланником, что передадим деньги частями, не спрашивая подтверждений, на что они на самом деле пойдут. Наша лепта, однако, не помогла нам вернуть имущество или получить помощь с отъездом из Колумбии. Другими словами, эти деньги канули в Лету.

Хуже всего было то, что мафия по-прежнему считала нас ходячими банкоматами: нам беспрестанно поступали требования и просьбы о деньгах, причем по самым неправдоподобным причинам. Но, учитывая обстоятельства, мы не могли сказать «нет». Заявлять в прокуратуру тоже было бессмысленно, поскольку в то время отношения Генерального прокурора Густаво де Грейффа с мафией Кали достигли небывалого уровня неприкрытой наглости: офис картеля располагался на одном этаже с квартирой де Грейффа.

Все, кто хотел решить что-то в Кали, приходили сперва в офис Генеральной прокуратуры, и мне нет нужды выдумывать. Видеть, как Лос Пепес входят и выходят из здания, словно живут в нем, было привычно. Каждый раз, когда мы посещали генерального прокурора, приходилось спрашивать согласия мафии Кали, даром что нам даже не нужно было ради этого покидать здание. Можно сказать, что связи наркобаронов Кали с Генеральной прокуратурой были без пяти минут кровными. Де Грейфф как-то раз даже заявил, что картеля не существует! Для него, конечно, не существовало: он был настолько увлечен своей хорошенькой секретаршей, предоставленной мафией, что выкрасил волосы в черный и всячески молодился.

Де Грейфф знал все о секретных переговорах моей матери. Даже если охрана не замечала ее исчезновения, о том, что она находится на встрече с боссами, его осведомлял сам картель. Несколько раз прокурор даже шутил с нами по этому поводу.

В середине августа 1994 года мы приняли предложение Чапарро и отправились в Неапольскую усадьбу в сопровождении двух агентов из Генеральной прокуратуры и одного из отдела уголовного розыска. Мать заранее предупредила командира, и тот сказал, что мы можем не беспокоиться: он гарантирует, что на его территории мы будем в безопасности. Эта поездка была похожа на мини-отпуск. Мать, Андреа, Мануэла, Фернандо и я приехали туда из Боготы, а из Медельина к нам приехала повидаться часть семьи во главе с бабушкой Норой.

Прибыли мы ночью. Нас уже ждал прежний управляющий, Октавио, и заправленные постели в четырех маленьких домиках. И хотя ванные комнаты были в каждом из них, кондиционер работал лишь в одном. Эта часть усадьбы была известна как «другая сторона», поскольку находились там только поликлиника, операционная, аптека со всевозможными лекарствами и бар «Эль Табласо», где отец хранил огромную коллекцию пластинок и музыкальных реликвий, развешанных по стенам а-ля рок-кафе.

Однако все наше короткое пребывание в Неапольской усадьбе мы чувствовали себя чужими. Мы уже пару лет не приезжали сюда, и за это время в поместье почти не осталось былой роскоши и демонстративного богатства восьмидесятых, когда только работало в нем 1700 человек. Мы объехали территорию имения и с грустью отметили, что главный дом практически поглотили джунгли: даже стен не было видно. Из озер на нас смотрели глаза скучающих бегемотов.

В нашу вторую ночь в поместье я проснулся, задыхаясь от жары, и очень удивился, увидев снаружи двух мужчин с автоматами АК-47. Враждебно настроенными они не выглядели, так что я вышел с ними поговорить. Оказалось, что Чапарро прислал их охранять нас, так как несколькими днями ранее у Чапарро произошла стычка с партизанским отрядом АНО в части имения, известном как «Панадерия», где отец устроил один из тайников. Впрочем, они же сказали, что можно не волноваться: территорию усадьбы патрулировал далеко не один отряд.

От жары мучался не только я, наши охранники тоже взмокли и хотели пить, так что я предложил им гуарапо, напиток из воды, сиропа сахарного тростника и лимона. Жизнь все-таки забавная штука: вся былая ненависть между нами словно растаяла после откровенной беседы матери c Чапарро.

К концу августа 1994 года мы так или иначе отдали все имущество отца, за исключением зданий «Даллас», «Монако» и «Овни», которые, как было договорено, по-прежнему принадлежали мне и сестре. Тем не менее, оставались некоторые сомнения касательно права собственности на самолет и вертолет отца, и картель Кали вызвал мать на очередную встречу. По возвращении она сказала, что отношение к нам за прошедшее время поменялось в корне.

На собрании было около тридцати человек, причем большинство из них присутствовали и на самой первой встрече. В итоге когда вопрос о самолетах был решен, Мигель Родригес спросил мать, почему она не пришла к ним раньше, ведь так войны с отцом можно было бы избежать.

– Я-то хотела, – вздохнула мать, – но Пабло не стал меня слушать. Вы можете помнить, господа, как-то я разыскала зятя одного из моих двоюродных братьев в Пальмире. Он был у одного из вас телохранителем, и я попросила его договориться о встрече. Вы ответили согласием. Тогда я сообщила Пабло, что уже некоторое время пытаюсь установить контакт с мафией Кали, потому что беспокоюсь за своих детей и, вероятно, скоро назначу встречу. На что он ответил, что я сошла с ума и что он ни за что не позволит мне поехать в Кали. «Только через мой труп», – сказал он и добавил, что я наивна, что мне не хватает хитрости, что я не понимаю, как устроен мир, и что его враги отправят меня обратно, обмотав колючей проволокой.

В конечном счете, в одном отец был прав: только через его труп мать смогла встретиться с его врагами и выжила, чтобы рассказать об этом.