2

Куда делись деньги?

После мучительной и насыщенной событиями поездки на похороны моего отца в Медельине мы вернулись в резиденцию с твердым намерением вести, насколько это возможно, нормальную жизнь.

Последние двадцать четыре часа оказались для нас с матерью и сестрой самыми тяжелыми в жизни. Жгучая боль потери, тем более столь жестокой, терзала нас, и похороны лишь подлили масла в огонь.

Дело в том, что спустя несколько часов после личного звонка Аны Монтес, главы Генеральной прокуратуры нации, сообщившей нам о смерти отца, мы связались с кладбищем Кампос-де-Пас в Медельине, и они отказались его хоронить. Вероятно, то же самое произошло бы и с Хардинес-Монтесакро, но нам повезло: этим кладбищем владели родственники нашего тогдашнего адвоката Франсиско Фернандеса. Бабушка Эрмильда владела там двумя участками, где мы и решили похоронить отца и Лимона – телохранителя Альваро де Хесуса Агуделу, бывшего с ним перед смертью.

Давным-давно отец строго приказал: «Когда я умру, не приходите на мои похороны, беда будет подстерегать вас и там». Он требовал, чтобы мы даже цветов ему не приносили, и едва ли не запретил посещать могилу в принципе. И тем не менее мать настаивала – пусть даже «против воли Пабло».

– Что ж, тогда мы все поедем, – сказал я, – а если нас убьют, так тому и быть.

В сопровождении двух телохранителей, назначенных прокуратурой, мы отправились в Медельин. Пришлось арендовать небольшой самолет. В аэропорту Олайя Эррера десятки журналистов так рвались запечатлеть наше прибытие, что мы едва смогли приземлиться: они выбегали на взлетно-посадочную полосу, пока самолет все еще находился в движении, даже не думая о рисках. Мать и сестру посадили в красный внедорожник, меня и Андреа – в черный, но нам стоило немалых усилий пробраться через эту толпу.

Я и подумать не мог, что столько людей придет на похороны моего отца. Люди из низших слоев питали к моему отцу немалую любовь – на мой взгляд, вполне заслуженную, – и теперь я снова стал тому свидетелем. Я был глубоко тронут, когда услышал то же самое, что люди скандировали, когда он открывал спортивные площадки или поликлиники в бедных районах: «Пабло! Пабло! Пабло!»

В мгновение ока десятки людей окружили наш внедорожник и начали колотить по нему, не переставая двигаться к месту, где должен был быть похоронен отец. Один из телохранителей спросил, не собираюсь ли я выйти, но я, осознавая возможную опасность, решил все-таки подождать мать и сестру в центральной конторе кладбища. Невольно я вспомнил предостережение отца и понял, что единственное мудрое решение сейчас – отступить.

Мы всего на несколько минут зашли в кабинет: почти сразу нас догнала рыдающая в панике секретарша. Кто-то позвонил в контору, едва мы припарковались, и сообщил о готовящемся нападении. Мы выбежали из здания, снова сели в черный джип и оставались там до завершения похорон. Я был едва в тридцати метрах, и все равно не мог присутствовать на службе, не мог попрощаться с отцом.

Вскоре приехали мать с сестрой, и мы отправились в аэропорт, чтобы вернуться в Боготу. Я чувствовал себя в полной мере побежденным и униженным. Помню, однако, как за несколько кварталов от нашего отеля машины встали на светофоре, и через пуленепробиваемые стекла я увидел, как на улице безудержно смеется какой-то мужчина. Не сразу я осознал, что у него отсутствуют все четыре конечности, но эта суровая картина привела меня к совершенно новой мысли: если этот бедолага не утратил способности смеяться, то у меня тем более нет причины чувствовать себя настолько плохо. Лицо того незнакомца осталось навсегда в моей памяти, как будто Бог собственными руками поместил его туда, придав мне сил.

По возвращении в резиденцию «Такендама» мы поняли, что покой, который мы надеялись обрести после похорон отца, был бы в лучшем случае мимолетен и что вот-вот мы погрузимся в житейскую суету. Оглушенные скорбью по отцу, окруженные тайными агентами, осаждаемые множеством журналистов, подстерегавших нас буквально на каждом углу, мы осознали: заключение, пусть даже в отеле, а не в тюрьме, обещает быть трудным.

ТОГДА ЖЕ МЫ НАЧАЛИ ПОСТЕПЕННО ОЩУЩАТЬ НЕХВАТКУ ДЕНЕГ. ОТЕЦ УМЕР, И НАМ НЕ К КОМУ БЫЛО ОБРАТИТЬСЯ ЗА ПОМОЩЬЮ.

После возвращения из неудачной поездки в Германию 29 ноября мы поселились в фешенебельном отеле в центре Боготы и, стремясь уменьшить риск нападения, сняли весь двадцать девятый этаж, хотя сами занимали только пять комнат. Наше финансовое положение пошатнулось в середине декабря, когда гостиница выставила нам первый счет за проживание и питание, в который, к нашему удивлению, также включили питание агентов государственной службы безопасности.

Сумма была просто астрономической из-за огромного количества еды и напитков, заказанных охраной. Они ели креветок, омаров, тушеных моллюсков и дорогое мясо, заказывали всевозможные крепкие напитки, чаще всего виски. Складывалось ощущение, что они специально выбирали самые дорогие позиции в меню.

Мы, разумеется, оплатили счет, но наша тревога продолжала расти, а решения не находилось. Но нам показалось, что в этой черной полосе наметился просвет, когда однажды нас навестили мои тети Альба Марина и Лус Мария; последняя приехала с мужем Леонардо и детьми – Леонардо, Мари Лус и Сарой. Пусть мы и не виделись несколько месяцев и не были особо близки, мы все равно были рады их визиту. Младшей сестре, наконец, нашлось с кем поиграть в куклы: к тому времени она почти год провела взаперти, не имея возможности даже выглянуть в окно, не зная, где она, и не получая понятных объяснений, почему ее и нас постоянно окружают порядка двадцати вооруженных до зубов мужчин.

За обеденным столом мы описали, через что нам пришлось пройти в последние несколько недель, и моя мать упомянула о том, как беспокоит ее денежный вопрос. Мы говорили об этом достаточно долго, и сострадание, проявленное папиной родней, привело меня к мысли, что Альба Марина могла бы нам помочь забрать деньги, спрятанные отцом в двух тайниках на участке, который мы называли «голубым домом». Я подумал, что пора это сделать, чтобы хоть какое-то время не переживать о финансах.

Однако комнаты, в которых мы жили, по-прежнему находились под зонтиком государственной слежки. Прослушивали не только телефонные разговоры, – я был более чем уверен, что повсюду спрятаны микрофоны. Я несколько раз пытался их найти – со всем возможным рвением, но, увы, безуспешно: разбирал лампы, телефоны, мебель и все, что казалось мне подозрительным, даже ковырялся в розетках. Но все, чего я достиг – короткое замыкание, отключившее электричество на всем этаже. Я рассчитывал прошептать свой секрет тете на ухо, но все же сначала включил телевизор и прибавил громкость.

Однажды ночью во время нашего удушающего заточения в голубом доме отец в каком-то смысле провел инвентаризацию своих финансов. Когда все спали, он привел меня к двум тайникам, которые устроил в доме, и показал ящики, в которых были спрятаны деньги. По его словам, кроме него и теперь меня, единственным, кто о них знал, был «Толстяк» – один из самых доверенных его людей. Затем отец добавил, что никто и никогда не должен узнать об этом – даже мать с сестрой, и уж тем более его братья и сестры.

По его словам, в двух тайниках было достаточно денег, чтобы выиграть войну и поставить нас на ноги после нее, так что мы должны были пользоваться ими разумно. Он также сказал, что некоторое время назад отправил шесть миллионов долларов своему брату Роберто: три на расходы брата, пока тот был в тюрьме, а остальные три – на случай, если позже они понадобятся нам. Роберто было приказано передать нам эти деньги, если с отцом что-нибудь случится.

Закончив свой рассказ, я перешел к делу:

– Тетушка, ты могла бы съездить в Медельин и забрать деньги из этих двух тайников? У нас нет никого больше, кого мы могли бы попросить, и нам некуда идти.

Альба Марина, известная решительным нравом, согласилась сразу. Я описал ей расположение тайников в голубом доме и велел никому ничего не говорить, поехать туда одной, ночью, желательно на чужой машине, навернуть несколько кругов, прежде чем заехать во двор, и следить за зеркалами заднего вида, чтобы убедиться, что никто ее не преследует. В конце концов я написал Толстяку, что разрешаю тете забрать деньги.

После инструктажа я спросил, не боится ли она.

– Меня не запугать. Я отправлюсь за этими деньгами, где бы они ни были, – ответила она твердо.

Марина вернулась через три дня, но выглядела уже не столь уверенно. Она поздоровалась, глядя в пол, и, заподозрив, что что-то пошло не так, я взял ключи от одной из пустых комнат на этаже, чтобы поговорить один на один.

– Хуан Пабло, в голубом доме почти не было денег, вот и все, – выпалила она.

Несколько минут я в растерянности молчал. Ее слова показались мне правдивыми, и вся ярость обернулась на Толстяка, который наверняка перерыл весь дом, но нашел отцовские тайники.

Конечно, исчезновение денег вызвало море вопросов, но на тот момент у нас не было ни причины, ни возможности оспорить тетину версию. До тех пор я никогда в ней не сомневался, так как множество раз убеждался в ее верности отцу. Но так или иначе, родственники отца так и не помогли нам с решением денежного вопроса.

В середине марта 1994 года, через три месяца после переезда в резиденцию «Такендама», мы попытались уменьшить расходы и сняли большую двухэтажную квартиру в районе Санта-Ана, рассчитывая в разумные сроки упорядочить наше положение. Проблема была не только в деньгах, которых оставалось все меньше, но и в том, что мы по-прежнему были в опасности, и потому нас постоянно окружала охрана из агентов различных ведомств.

Поскольку нам пришлось забыть о деньгах из голубого дома, мы решили спросить дядю о трех миллионах, переданных ему на хранение отцом. Мы опасались, что большую часть из них он уже потратил, и подтверждение не заставило себя долго ждать.

Довольно скоро к нам приехала бабушка Эрмильда с сестрами и братом отца – Глорией, Альбой Мариной, Лус Марией и Архемиро. Чтобы наш разговор не подслушала охрана, мы собрались на втором этаже, в комнате матери. Они вытащили несколько листков, как будто вырванных из бухгалтерской книги небольшого магазинчика, и, сверяясь с ними, начали перечислять расходы за последние несколько месяцев: триста тысяч долларов на мебель в новую квартиру тети Глории, сорок тысяч на такси для нее и бесчисленные траты на дедушку Абеля, в которые входили, среди прочего, зарплата дворецкому, покупка машины взамен конфискованной и ее ремонт. Этими списками они пытались оправдать то, как Роберто растратил три четверти денег, оставленных отцом ему на хранение, и то, что дядя был готов отдать лишь оставшуюся сумму.

В раздражении я выказал недовольство бессмысленными расходами, особенно – поразительной суммой, потраченной на мебель в квартиру тети Глории. Она растерялась и принялась спрашивать, мол, разве у нее не было права заменить то, что она потеряла за время войны? Несмотря на ее истерику, я был уверен, что счета фальшивые: как мебель могла обойтись дороже самой квартиры?! Но Альба Марина поддерживала ее, уверенно заявляя, что Роберто не разбрасывался деньгами.

Встреча эта закончилась на очень плохой ноте, так как напоследок я сказал им, что меня не убедили их нарисованные циферки. Было ясно, что возвращать деньги они не собирались.

Пока я пытался понять, что делать, мой разум переключился на другую тему: уже несколько недель мы получали угрозы от трех десятков (по меньшей мере) заключенных из нескольких тюрем, прежде работавших на отца. После его смерти они оказались брошены на произвол судьбы и теперь требовали свое. Поэтому, чтобы не схлопотать еще больше проблем, мы попросили Роберто, чтобы оставшимися деньгами он помог этим заключенным и их семьям. По сути, таков был наш долг перед людьми, вставшими в войне на сторону отца и в результате вынужденными отбывать длительные сроки. Отец всегда говорил, что нельзя просто бросить человека в тюрьме, ведь именно тогда он больше всего нуждается в помощи. Всякий раз, когда его люди говорили: «Босс, такой-то и такой-то попался», – он посылал адвокатов, чтобы защитить этого человека, и отряжал кого-нибудь проследить, что семья получила деньги. Вот как мой отец обращался с каждым из тех, кто попадал в тюрьму, помогая ему совершать злодеяния. Мы полагали, что оставшихся у Роберто денег хватит почти на год.

Но то, что началось плохо, не может окончиться хорошо, и попытка распределить эти деньги стала новой головной болью и переломным моментом в наших и без того натянутых отношениях с родственниками отца.

Через несколько недель после бурной встречи мы получили весьма тревожные новости из пары тюрем. В одном отчете говорилось, что бабушка Эрмильда посетила нескольких мужчин и сообщила им, что это Роберто обеспечивал их деньгами. Мне пришлось разослать в тюрьмы письма, в которых я рассказывал правду и просил передать другим заключенным, что Роберто оказывал им помощь по нашей, жены и детей Пабло, просьбе. Я понимал, что единственный способ заставить Роберто хоть как-то вернуть деньги – это вынудить его распределить их между заключенными.

Вскоре, как я и опасался, проблемы начались снова, несмотря на все усилия: заключенные перестали получать от Роберто деньги. Взволнованный, я позвонил дяде, и он без малейшего стеснения заявил, что денег хватило только на пять месяцев.

В конце апреля 1994 года нам пришло письмо от нескольких бывших наемных убийц моего отца с жалобами на то, что они уже месяц не получают помощи, что у них нет возможности прокормить и защитить свои семьи, что они все отдали за «Хозяина», а мы – неблагодарные свиньи, потому что, по словам Роберто, больше не собираемся присылать им деньги.

Сообщение содержало завуалированные угрозы, так что я отправил им ответ, в котором объяснял, что деньги, которые они получали, были не от моего дяди, а от отца: «До сих пор ваше жалованье, адвокаты и еда оплачивались деньгами моего отца, а не Роберто. И давайте внесем ясность: не наша вина, что Роберто растратил все деньги. Когда родственники сообщили нам, что деньги закончились, они сказали, что тетя Глория их потратила, но нам так и не удалось выяснить, куда деньги пропали на самом деле».

Роберто, должно быть, узнал обо всем этом: на День матери, спустя несколько дней, он передал моей матери записку. Почерк выдавал, что он еще не оправился от последствий покушения в декабре: «Тата, я уже не тот человек, которым был раньше. Я очень подавлен тем, через что прохожу. Я немного поправился, но мне тяжело дались пять месяцев страданий – и то, что случилось с братом, и мой собственный опыт, только чудом не оказавшийся смертельным. Не верь сплетням, нас не любит огромное множество людей. Мне есть о чем с тобой поговорить, но я очень расстроен своим положением».

Весть о семейных распрях из-за финансовой поддержки заключенных достигла ушей Ивана Урдинола, одного из мафиози Норте-дель-Валье, и он направил матери записку на своем личном бланке. С сердечными, но в то же время повелительными интонациями в этой записке он сообщал: «Сеньора, я посылаю это письмо с просьбой прояснить недоразумения с семьей Эскобар. Люди Пабло не виноваты, что у Роберто нет денег. Пожалуйста, помогите им. Вам это дело близко как никому иному, ведь вы теперь новая глава семьи. Пока это дело не решено, проблемы вас не покинут».

Но и это был еще не конец. Утром 19 августа 1994 года я еще лежал в постели, когда пришел факс, заставивший меня покрыться холодным потом. Письмо, подписанное несколькими из «ребят», которые раньше работали на моего отца, а теперь отбывали срок в колонии строгого режима Итагуи, содержало целый ряд обвинений в адрес Роберто:

«Донья Виктория, сердечно приветствуем вас и также просим передать привет вашим детям, Хуанчо и Мануэле. Мы посылаем это письмо, чтобы прояснить парочку слухов, распространяемых сеньором Роберто Эскобаром. Мы заверяем вас, что остаемся на вашей стороне, так как поняли, что, послав к нам сеньору Глорию, он пытался сделать не что иное, как подложить Хуанчо свинью. Мы хотим сообщить вам: Роберто сказал, что, если определенные заявления с вашей стороны не будут отозваны, он исполнит свои намерения. Мы хотим четко обозначить свою позицию: никто из нас не желает участвовать в его интриге, лживой и жестокой, мы не хотим конфликта, мы хотим жить в мире. Если он пойдет на это, то только на свой страх и риск, потому что никто из нас не будет в этом участвовать. Мы были неколебимо верны сеньору, мы остаемся верны вам».

Письмо подписали Джованни по прозвищу Модель, а также Команч, Детектив, Броненосец Авенданьо, Валентин, Коготь, Полистирол, Толстяк Ламбас и Уильям Карденас.

Имена под посланием вызвали у меня немалое беспокойство. В надежде помешать любому возможному замыслу дяди мы решили рассказать об этом Густаво де Грейффу, генеральному прокурору Колумбии. Де Грейфф без задержек принял меня и нашего адвоката Фернандеса, и я поделился с ним своими переживаниями: не было и тени сомнения, что дядя планировал бросить меня в тюрьму. Разумеется, я сообщил прокурору и то, что двое из заключенных в Итагуи, не подписавших письмо – Хуан Уркихо и Ньерис, – сговорились с Роберто и, помимо прочего, пытались истребовать с нас предполагаемые долги отца по кокаиновым сделкам.

Роберто не ожидал, что мы сумеем найти возможности и смелость противостоять ему, и потому, когда мы разослали по всем тюрьмам весть, что он присвоил деньги отца, почувствовал себя загнанным в угол. Мне ничего не оставалось, кроме как уклоняться от камней, которые он бросал в меня.

Едва мы выбрались из этого затруднения, как случилось кое-что еще, словно в подтверждение старой поговорки: «Ложь стоит на одной ноге, а правда – на двух».

Поздним сентябрьским вечером 1994 года, примерно в одиннадцать часов, агент охраны позвонил нам из комнаты консьержа в Санта-Ане и передал, что приехал мужчина, представившийся Толстяком. Этот человек хотел встретиться со мной, но отказывался сообщить идентификационный номер и настоящее имя, как требовали правила от любого, кто хотел поговорить с нами.

Офицер настаивал на соблюдении предписаний, и меня это не удивило. Мы знали, что где бы мы ни были – в Медельине, в резиденции «Такендама» или же здесь, в квартире в столичном районе Санта-Ана – люди, защищавшие нас, вели заодно и разведку: выясняя, кто связывался с нами и тем более приезжал, они рассчитывали собрать недостающие сведения о связях отца.

Настоящим сюрпризом стало то, что этот человек был не кем иным, как тем, кто должен был охранять деньги отца в голубом доме и кого я обвинил в их краже. «Раз у него хватило наглости заявиться сюда посреди ночи, я спрошу его о пропавших деньгах», – подумал я. В коротком споре я все же вышел победителем, и офицер позволил Толстяку подняться к нам, не предоставляя никаких документов. Я полностью осознавал, что делаю это на свой страх и риск.

Едва дойдя до моей двери, Толстяк обнял меня и расплакался.

– Хуанчо, брат мой, как же я рад тебя видеть!

Я не мог скрыть своего потрясения: его объятия и слезы казались благородными и искренними, без какого бы то ни было злого умысла! Да и одет он был как всегда – простая одежда, потрепанные теннисные туфли. Толстяк, всегда бывший в моих глазах добряком и скромником, и сейчас ничуть не был похож на человека, который всего несколько месяцев назад украл кучу долларов. И потом, зачем бы ему приходить к нам, когда эти деньги должны были обеспечить его на всю жизнь?

С подозрением осмотрев его с ног до головы и с недоверием выслушав его рассказ о жизни с тех пор, как мы – и прежде всего отец – покинули голубой дом в ноябре 1993 года, я пришел к выводу, что он все же остался нам верен. Мы еще несколько минут поболтали на балконе второго этажа, где нас никто не слышал, и я решил, что пора спросить его о пропаже денег.

– Толстяк, так что же вышло с заначкой в голубом доме? Ты позволил моей тете их взять? Что случилось с деньгами?

– Все как ты сказал, Хуанчо! Я впустил твою тетку, она передала мне твои указания, мы пошли к тайникам, и я помог ей погрузить все, что там было, в багажник. Она на внедорожнике приехала. Больше я о ней ничего не слышал. А приехал я просто спросить, как у вас дела, я ведь вас всех очень люблю. Ну и помочь чем смогу.

– Понимаешь, Толстяк, тетя утверждает, что денег там почти не было.

Он отшатнулся, на его глаза навернулись слезы.

– Ложь! Я лично погрузил кучу денег в ее внедорожник. Их было так много, что задняя часть машины аж просела. Клянусь, это твоя тетка все забрала. Если хочешь, я останусь здесь, а ты позвони, и я скажу ей все в лицо!

Я вздохнул.

– Прости мое недоверие, Толстяк. Просто я в шоке от того, что ты рассказал. Я верю твоим словам, и, наверное, меня даже не удивляет, что тетя так поступила…