14

Байки из «Ла-Катедраль»

– Не волнуйся, сынок, у меня все хорошо. Все просто отлично! Можешь сделать мне одолжение – купить 25‐30 теплых пальто и прислать их сюда поскорее? Они нам очень нужны. А так здесь все в порядке. За мной тут присматривают те же, кто всегда это делал.

Прошло три дня после того, как он прибыл в тюрьму Ла-Катедраль, и спокойствие в голосе отца убедило меня в том, что сдаться было хорошей идеей для него, для нас и для страны в целом.

В те дни, в третью неделю июня 1991 года, мы едва-едва прибыли в Нью-Йорк. Семейная поездка в Штаты длилась уже полтора месяца. Андреа, моя девушка, в третий раз попросила разрешения путешествовать с нами и дальше, но это породило вал проблем с ее семьей и со старшей школой – она все-таки училась в выпускном классе. В качестве компромисса я пообещал посадить ее на прямой рейс до Медельина, когда мы проведем несколько дней вместе в Большом Яблоке.

Люди отца забронировали нам номера в «Сент-Реджис»: считалось, что это один из лучших отелей в городе, архитектурная жемчужина 1904 года. Но я не был уверен, что хотел бы остаться там на ночь. Когда мне устроили экскурсию по гостинице, место совсем не показалось мне роскошным или элегантным. Напротив, я нашел его старым, страшным и гнетущим и попросил водителей забрать меня оттуда. Пожалуй, я оказался одним из немногих клиентов в истории отеля, который, едва только бросив на него взгляд, решил уехать со всем своим багажом. Естественно, они отказались вернуть деньги, которые мы уже заплатили за наши пять номеров.

– Мне нужно современное место, гостиница в небоскребе с хорошим видом на город. Лучше я остановлюсь в «Холидей Инн», чем в этой старой помойке.

Так мы оказались в отеле «Хайятт», и это было именно то, что нужно – современный отель с номерами на таком высоком этаже, что без лифта возникал риск туда не добраться. Вид из окон открывался просто невероятный.

Лето выдалось жарким, и я быстро понял, что Нью-Йорк мне совершенно не нравится. Из-за всех этих массивных теней, отбрасываемых нагроможденными друг на друга зданиями, мне постоянно казалось, что даже солнечные лучи едва достигали земли.

Бесконечные и бесцельные блуждания по городу делали поездку утомительной и скучной, но, обнаружив рядом с отелем огромный магазин электроники, я воспрял духом. Зайдя туда вместе с дядей Фернандо, я просто сошел с ума и начал закупаться подарками для всех членов семьи и друзей, оставшихся в Медельине: тридцать водонепроницаемых Sony Discman последней модели, пять фотокамер и пять видеокамер.

Той ночью мой дядя пришел ко мне в комнату и сказал, что владельцы магазина пригласили нас зайти снова пораньше утром: они хотели «в частном порядке» показать нам «кое-что из электроники», что могло бы нас заинтересовать. Мне было любопытно, поэтому в девять утра мы снова вошли в магазин, и хозяева, едва нас увидев, опустили жалюзи, чтобы нам не помешали другие клиенты. Должно быть, они поняли, что у нас полно денег, и решили продемонстрировать все свои «игрушки», в том числе особенные и особенно дорогие.

Нас провели в дальний угол магазина и поставили на прилавок черный кожаный портфель. Внутри были небольшие коробки с микрофонами всевозможных видов и форм, а также ручки, калькуляторы, брелки и булавки для галстука – тоже с крошечными встроенными микрофонами. Венчала эту гору сокровищ микроскопическая камера, позволяющая копировать документы на специальную пленку.

Все это просто очаровало меня. На секундочку я почувствовал себя настоящим Джеймсом Бондом, которому показывают последние технические изобретения мистера Q. Я решил, что эти устройства станут прекрасным подарком отцу, особенно теперь, когда он скучал в тюрьме. Выбрать подарок ему по вкусу всегда было нелегко, приходилось помнить, что ему не нравятся ни наручные часы, ни украшения, и что он не носит кольца или цепочки. Поэтому я приобрел четыре беспроводных радиомикрофона, батареи которых хватило бы на месяц непрерывного использования, с десяток ручек и брелков с микрофонами, два калькулятора и микрокамеру. Когда я спросил, есть ли у них что-нибудь еще более интересное, они удивились, но предложили вернуться на следующий день – им нужно было посмотреть на складе.

На следующее утро нашим глазам предстали новые микрофоны, теперь уже с радиусом действия двести метров, и автоматический диктофон с голосовым управлением. Я добавил к заказу четыре таких. Затем они снова открыли портфель и показали нам приемник для микрофонов с радиусом работы до пятисот метров – конечно, я и его решил приобрести. Подарок для отца был готов.

Именно тогда отец и позвонил, чтобы попросить меня отправить ему пальто. Покупка зимней одежды летом оказалась сложной задачей, и не все районы, куда приводили нас поиски, были отмечены на карте, но в конце концов мы нашли то, что искали, и Андреа и Клаудия помогли мне с выбором. Мы заполнили вещами четыре чемодана и отправили их с одним из людей отца прямым рейсом из Нью-Йорка в Медельин.

Через два дня отец позвонил снова. Он благодарил за пальто, но просил еще больше, и на этот раз гораздо плотнее, потому что холод в Ла-Катедраль стоял ужасный, практически невыносимый. Так что нам пришлось вернуться в тот магазин и как следует покопаться там. В процессе этих раскопок я нашел там черную меховую шапку в русском стиле, ту самую, в которой отца потом сфотографировали в тюрьме. На этот раз я скупил практически всю самую лучшую одежду на холода и морозы, даже шапки и перчатки, которые обычно носят альпинисты. И еще один сотрудник отца отправился в Колумбию, на этот раз с пятью чемоданами.

Получив посылку, отец позвонил мне снова и сказал, что ему очень понравилась русская шапка и что он носит ее постоянно, почти не снимая.

Я отправлялся в путешествие по Штатам, когда Колумбия находилась в состоянии войны, а когда вернулся, в стране все было спокойно, по крайней мере, если говорить о конфликте между правительством и моим отцом. Ощущения от этого были довольно странные.

Нос, Колбаса и еще десяток телохранителей встретили нас в аэропорту, и уже на окраине Медельина я заметил, что мы едем непривычным маршрутом: не в квартиру «00» в здании «Сейба», а в недавно построенный многоэтажный дом «Террасас-де-Сан-Мишель» на Ла-Лома-де-лос-Бальсос.

Все изменилось. Все выглядело так, будто нам больше не нужно ни от кого и ни от чего скрываться. Мне даже не попытались вручить шляпу или солнечные очки, чтобы скрыть лицо. Мать и сестра встретили меня теплыми объятиями, а Нос и Колбаса тем временем внесли мой багаж. Из окон нового дома открывался потрясающий вид на город, да и сама квартира оказалась просторной и уютной.

Естественно, я принялся расспрашивать мать об отце. Приехал я в среду и предполагал, что условия свиданий в этой тюрьме будут такими же, как и во всех других тюрьмах страны: несколько часов в субботу и воскресенье. Однако мать сказала, что если захочу, я могу заночевать там с отцом или даже провести выходные.

– Там нет часов посещения, милый. Твой отец обо всем позаботился, – пояснила мать. – Нас привозят туда на грузовике, и мы можем оставаться там, сколько захотим. Почти как в поместье.

Меня поразило то, насколько удобной казалась новая жизнь отца.

Рано утром Лимон отвез меня в район Эль-Саладо в нижней части пригорода Энвигадо. До какого-то момента я хорошо знал дорогу, поскольку прежде, задолго до того, как отец построил в этих горах тюрьму, я бегал там по болотам, ходил в походы, готовил санкочо и купался в потоке ледяной воды рядом с двадцатиметровым водопадом. В те же времена я осматривал землю, на которой отец построил три убежища: если в первое можно было доехать по обычной дороге, то во второе – на мулах или мотоцикле, а в третье – только на муле или пешком. Добираться до этого трехкомнатного домишки приходилось часа два через болота, обрывы и сырые замшелые камни.

На полпути Лимон свернул к небольшому поместью буквально на обочине грязной дороги и остановился перед вывеской «Таверна». Моим глазам предстала огромная парковка, полная роскошных автомобилей, и небольшой импровизированный бар с бильярдными столами, музыкальным автоматом и кучей стульев и столиков, зажатых меж полных пива и газировки холодильников. Я никогда там не был, но эта земля, нижняя часть тюрьмы Ла-Катедраль, тоже принадлежала отцу.

Другими словами, передо мной был фасад для посетителей: здесь следовало оставить машину и ждать, пока за нами спустится грузовик. Тот, кто не собирался посещать тюрьму, не мог войти в бар; впрочем, никто посторонний и не знал, как туда доехать. В Ла-Катедраль не было телефона, только домофон, провода которого тянулись вверх по горе. Я еще даже не успел побывать у отца в гостях, но уже обнаружил, что он установил телефон с неперехватываемым сигналом; в последующие месяцы это оказалось очень даже полезным решением.

По большей части в «Таверну» приезжали наемники и сотрудники отца, которым не нужно было его видеть, чтобы получить приказ: он диктовал распоряжения по домофону без каких бы то ни было паролей, считая систему абсолютно надежной. Через домофон же организовывались поездки собственно в тюрьму: потайное отделение темно-синего японского грузовика могло вместить не больше десяти-пятнадцати человек.

Наша остановка была крайне недолгой: сын Пабло Эскобара не должен был ни ждать, ни прятаться в грузовике, и меня почти сразу же пригласили в машину. Около полудня я подъехал к Ла-Катедраль в старом красном «Лендкрузере» с белым салоном.

Одетый в белое пончо отец, смеясь, приветствовал меня объятиями и поцелуями в щеку, словно мы встретились дома, как бы говоря: «Посмотри, как я тут все устроил!» Бабушка Эрмильда уже была там, – она постоянно гостила у своего старшего сына, Роберто, который просыпался раньше отца. А вскоре я увидел больше знакомых лиц, чем мог себе представить: запакованные в униформу тюремных охранников, меня окружали те же мужчины, которые всю мою жизнь были рядом, защищая моего отца. Мне казалось, что я нахожусь в огромной театральной постановке, где и охранники, и заключенные всего лишь играли роли.

Некоторые из преступников, сдавшиеся властям вместе с отцом 19 июня, вовсе не были с ним связаны или раз-другой выполняли для него мелкую работу в числе сотен других. Среди них были Джон Хайро Бетанкур, Полистирол, Хуан Уркихо – бомж из района Аранхуэс, Альфонсо Леон Пуэрта, Ангелочек (он остался без работы в Кукуте и попросил Грязь сдать его в Ла-Катедраль), Хосе Фернандо Оспина, Толстяк Ламбас, которому Грязь заплатил, чтобы тот сел в тюрьму вместо него, Карлос Диас, Коготь – забойщик со скотобойни в Ла-Эстрелье, и Хорхе Эдуардо «Тато» Авенданьо из Ла-Паса. Властям эти люди были настолько неинтересны, что в день, когда они решили сдаться, им пришлось прождать агентов Генеральной прокураторы в торговом центре «Овьедо» больше пяти часов и даже несколько раз звонить властям и просить их забрать.

Кроме того, Пабло сразу же подошел к пятерым охранникам, присланным из Боготы, и предложил ежемесячную зарплату в обмен на их молчание.

– Здесь никто ничего не слышит и не видит. Следите за тем, что говорите, и не делайте ничего, что может создать проблемы, – так, по его же словам, отец проинструктировал этих охранников, прежде чем проводить в дальнюю часть тюрьмы, где бы он больше с ними не контактировал.

Наивно я полагал, что он перестанет совершать преступления и, проведя несколько лет в тюрьме, навсегда вернется домой. Я был категорически неправ. За следующие нескольких дней стало ясно, что в Ла-Катедраль отец занялся реорганизацией свой военной машины и созданием новых маршрутов перевозки наркотиков. Разумеется, он не отказался и от надежного источника дохода – похищения людей ради выкупа. И все это прямо под носом у правительства, которому, казалось, стало абсолютно на все плевать, когда враг номер один оказался за решеткой.

После чашки кофе отец повел меня на экскурсию по тюрьме. Недалеко от входа было три бильярдных стола, стол для пинг-понга и множество коробок с настольными играми, стопками громоздившихся на полу. Дальше были столовая и кухня с окошком, через которое передавали подносы с едой. Заключенные, однако, не любили ходить в столовую – настолько там было холодно. Поэтому, чтобы решить проблему, наняли трех стюардов, которым заключенные звонили по внутренней связи и заказывали еду в свою камеру.

В лазарете я с удивлением обнаружил Эухенио, врача из Неаполитанской усадьбы, который по просьбе отца рассказал о симптомах отравления цианидом, и как использовать противоядие. С некоторых пор Пабло решил принять меры предосторожности и на этот счет, опасаясь, что враги из картеля Кали отравят его еду. Он даже привез с собой в Ла-Катедраль двух сотрудниц, которые готовили исключительно его пищу на отдельной кухне.

Из лазарета мы спустились на пятнадцать ступеней и оказались на длинной, частично крытой террасе, с которой можно было попасть во все камеры люкс. Еще оттуда можно было посмотреть на город в телескопы всех размеров; один из них, оранжевый, самый мощный, так и притягивал мой взгляд.

– С помощью этой штуки нам даже удалось прочитать номерные знаки на автомобилях, проезжающих через Пуэблито Пайса… Как тебе такое? Посмотри сам и увидишь, как хорошо можно все разглядеть! – с гордостью сказал отец.

Я был впечатлен: его хвастовство про номерные знаки оказалось правдой. С помощью этого телескопа можно было в детялях разглядеть происходящее за много километров оттуда.

Справа от террасы находилась камера моего отца, такая же холодная, как и вся остальная тюрьма. Не помогла даже деревянная обшивка полов и стен. Холод был слишком сильным, теперь я понял, зачем понадобились альпинистские куртки.

С террасы можно было попасть только в гостиную отцовской камеры площадью двадцать пять квадратных метров, и лишь затем отдельная дверь вела в спальню того же размера с большой ванной. Все было сделано на высшем уровне, да и неудивительно: это место только-только построили. Отец сказал, что скоро отдаст свою камеру Отто, поскольку мать затеяла строительство новой камеры для него – больше, теплее и с лучшим видом из окна.

Я не взял в эту поездку смену одежды, так и не поверив, что мне позволят заночевать в тюрьме. Честно говоря, эта идея меня даже немного пугала: я думал, что, если меня там обнаружат, может случиться что-то плохое. Но отец настоял, чтобы я остался и сам показал ему и его людям подарки, которые привез из Штатов.

Охранники внесли десять чемоданов в гостиную отцовской камеры, а ребята отца сели вместе с нами в круг на белые пластмассовые стулья. Я начал одно за другим доставать пальто и передавать их по кругу, а все остальные, смеясь и перешучиваясь, делали вид, что участвуют в показе мод. Пару охранников, у которых не было своей достаточно теплой одежды, отец позвал присоединиться к этой части веселья и подарил им несколько пальто.

Ручки со встроенными микрофонами Пабло припрятал для своих четырех адвокатов, сочтя чрезвычайно полезными. Он сказал, что было бы неплохо использовать их на встречах с политиками в Боготе:

– Чтобы не забывали о деньгах, которые я им дал, и услугах, которые оказывал.

В Нью-Йорке я купил отцу еще пару подарков. В моем детстве мы немало выходных провели за просмотром фильмов про Джеймса Бонда и героев Чарли Чаплина, поэтому я привез ему кассеты с полной фильмографией бондианы. А заодно привез и портативный видеомагнитофон, позволявший смотреть и европейские фильмы в формате Pal, и американские в обычном штатовском формате NTSC.

– Грегори, ты когда-нибудь смотрел фильм о Джоне Диллинджере? История его жизни меня восхищает, – сказал отец, напоминая об известном грабителе банков, который годами находился на шаг впереди американских правоохранительных органов.

– Нет, пап. Не смотрел.

Той ночью мы пошли посмотреть на новую камеру, которую спроектировала мать. Нам пришлось взять фонарики, чтобы не споткнуться – все же она была еще на стадии строительства. Отец объяснил, куда что пойдет, и я заметил, что он не выглядел вполне уверенным, что это место будет полностью его устраивать. Мужчины особенно критиковали небольшую стену, возведенную в тот день.

– Эта стена тут вообще ни к чему, – сказал отец и дважды ударил по ней, отбив часть кирпичей. Телохранители помогли убрать остальное.

Помню, что кто-то подарил ему водяную кровать. Той ночью я спал на ней вместе с отцом, и хотя сначала мне нравилось это волнообразное движение, через некоторое время ощущения стали такими, как если бы я решил провести ночь на парусной лодке в открытом море. Каждое движение – мое или отца – заставляло кровать колыхаться, и меня постоянно укачивало. Ужасно неудобно. Проснулся я от холода и с болью в спине.

На следующий день с запасом одежды в Ла-Катедраль приехали мать и Мануэла. По размеру чемодана я понял, что выходные мы проведем вместе, всей семьей. Это не входило в мои планы, поскольку я действительно скучал по Андреа после нашего путешествия. Мы не виделись уже почти три недели, и бо́льшую часть времени я проводил, приклеившись к мобильному телефону.

Я настаивал, что мне нужно съездить в Медельин, чтобы навестить ее, и это очень не понравилось отцу. В итоге родители позвали меня поговорить с ними наедине.

– Сынок, ты же знаешь, я никогда не доставляю людям неприятностей из-за денег, но не трать столько на поездки, хорошо? За короткий период ты потратил огромную сумму, а сам знаешь, у нас сейчас не лучшие времена: деньги на войну одолжил мне Кико Монкада. Единственное, что я умею – это зарабатывать деньги, поэтому я уверен, что встану на ноги, но пока что нужно быть немного сдержанней. Так что с Богом, и, надеюсь, этого больше не повторится, – сказал отец, взъерошив мои волосы.

Спорить я не мог, потому что они были абсолютно правы, но все же упомянул в свою защиту, что не на одного себя потратил все эти деньги: нас было пятнадцать, мы останавливались в лучших отелях, питались в лучших ресторанах и всегда путешествовали первым классом.

У первых выходных всей семьей в Ла-Катедраль были как удачные, так и провальные моменты. Когда мать увидела, что стена новой камеры разрушена, она принялась ругать отца, говоря, что это неуважение к ней и что он не знает, как должен был выглядеть конечный дизайн.

– Раз ты и твои ребята так много знаете о дизайне, почему бы вам тогда и не заняться проектированием? Считайте, что я не участвую. Исправляйте сами, – заявила она.

Я в это время при любом удобном случае часами болтал с Андреа по телефону. В конце концов отец не выдержал и отвел меня в сторону.

– Что с тобой, Грегори, что не так с той девушкой, в которую ты влюблен? Ты слишком молод для таких отношений. Тебе еще жить и жить, ты встретишь еще много других девушек. Не зацикливайся на первой встречной. Мир полон красивых женщин – встречайся с другими девушками, развлекайся!

– Но мне не нужны другие женщины, папа, я действительно счастлив с Андреа. Она не первая моя девушка, ты сам знаешь, что у меня были другие. Но я никогда раньше не чувствовал себя с кем-то так хорошо. Мне не нужно искать в других то, что я уже нашел в ней.

– Это нехорошо, сынок. Ненормально весь день быть приклеенным к телефону, думая об одном человеке. Она не должна быть для тебя всем. Подумай, как ты будешь знакомиться с другими девушками, или я сам тебе их представлю, если хочешь.

Этот разговор произошел в его спальне. Мануэла уже спала, и поскольку было ясно, что мы спорим, вошла мать и спросила, что случилось. Я не хотел ничего говорить. От ярости я едва не плакал: внезапно я осознал, что отец, должно быть, не был верен моей матери.

– Сама его спроси, – буркнул я.

Оказалось, его дезинформировали о мотивах Андреа: кое-кто из родственников распустил о ней слухи и убедил отца, что она была со мной только из-за денег и что у нас проблемы из-за разницы в возрасте (Андреа была на четыре года старше). Но все они были неправы, в том числе и отец.

В следующие выходные мы провели в Ла-Катедраль еще два дня. Я был в камере Грязи, когда один из микрофонных приемников разразился криками Доры, жены дяди Роберто: она устроила ему громкую сцену, обнаружив в душе женское белье.

Грязь от смеха покатился по полу: это он подложил белье и микрофон в камеру Роберто. Отец был в курсе розыгрыша и пришел к нему в камеру, чтобы послушать супружеский спор.

– Господи, Грязь, из-за тебя у Роберто теперь куча неприятностей. Он тебя убьет, когда узнает. Но не волнуйся, я помогу тебе сгладить ситуацию с ним и Дорой, – сказал он, тоже умирая со смеху.

Скандал чуть было не привел Роберто к разводу, так что отец и Грязь признались и показали, где спрятали микрофоны. Это вызвало смешки и косые взгляды, но шутки и розыгрыши в Ла-Катедраль всегда были довольно подлыми.

У отца было слишком много свободного времени, и он часто развлекался, а Грязь всегда участвовал в его развлечениях. Однажды они решили подшутить над Толстяком Ламбасом. На очередной встрече со своими людьми отец попросил Толстяка принести чашечку кофе. Тот принес его из кухни, а поскольку встреча не касалась чего-то важного, Пабло предложил ему остаться.

Выпив кофе, отец притворился, что у него кружится голова, а изо рта пошла пена.

– Толстяк, – спросил он, – что ты добавил в этот кофе? Схватить и связать его! Он меня отравил! Позовите Эухенио! Принесите противоядие! Быстрее! Я умираю!

Грязь подобрал пистолет-пулемет отца и направил его на Толстяка, а двое других парней схватили и связали его.

– Ты убил меня, ты убил меня, Толстяк! Если я умру, ты умрешь со мной, поняли?!

– Ты отравил босса, ублюдок ты гребаный! Что ты натворил, Толстяк? Давай признавайся! – требовали отцовские приспешники, в то время как у отца изо рта продолжала идти пена.

– Богом клянусь, босс, я ничего не подсыпал вам в кофе! Пожалуйста, не трогайте меня, я ничего такого не делал! Как вы вообще могли такое подумать, босс? Я смотрел, как вам на кухне варят кофе, туда ничего не подсыпали. Спросите у девушек! Пожалуйста, не убивайте меня!

Толстяк проплакал все десять минут отцовского представления, пока, наконец, тому не надоело. Отец встал, вытер пену и показал Толстяку обертку от «Алка-Зельтцера», который засунул себе в рот. Как только несчастного развязали, он обнял моего отца и сказал, что был уверен, что они оба умрут этой ночью.

В Ла-Катедраль, как и повсюду, строилось футбольное поле, и как и все остальные проекты в тюрьме, – на средства отца. В поле было вложено целое состояние: чтобы из-за дождей оно не превратилось в огромную лужу, пришлось установить дренажную систему. Кроме того, отец поставил вокруг поля такие мощные фонари, что их свет был виден почти из любой точки Медельина.

Когда же поле было готово, отец начал организовывать матчи со специальными гостями, которых привозили из города. Несколько раз поиграть приезжали вратарь Рене Игита, футболисты Луис Альфонсо «Эль Бендито» Фахардо, Леонель Альварес, Виктор Уго Аристисабаль и Фаустино Аспилья, а также менеджер команды, Франсиско Матурана.

Во время одного из этих матчей я обратил внимание на враждебность, с которой Альварес играл против моего отца: гораздо жестче, чем против кого-либо еще. Однако Пабло на это не реагировал. Альварес явно был очень смелым игроком. В какой-то момент Грязь даже отвел его в сторону и сказал:

– Полегче с боссом. Он, может, ничего и не говорит, но явно нехорошо на тебя посматривает.

Конечно, футбольные матчи в Ла-Катедраль заканчивались только после того, как побеждала команда отца. Длиться они могли до трех часов, и для достижения своей цели Пабло мог просто забрать лучших игроков из команды противника. И хотя на каждом матче присутствовал рефери в стандартной черной форме, продолжительность игры целиком и полностью зависела от положения отцовской команды.

До меня постоянно доходили слухи о том, что Пабло владеет то одной, то другой футбольной командой – «Медельин», «Атлетико Насьональ», «Энвигадо», – или спонсирует отдельных игроков. Правдой не был ни один: отец всегда очень любил футбол, но никогда не стремился стать менеджером или владельцем команды.

Тем временем доставка и установка предметов роскоши и удобства шли полным ходом. Мы привыкли жить в окружении строительных работ, и Ла-Катедраль не стал исключением. Поддавшись на лесть и уговоры отца, мать все же согласилась достроить новую камеру. Сразу от входа, как и раньше, шла гостиная с итальянским плетеным диваном и подходящей к нему парой удобных кресел. Дальше располагалась столовая на шесть человек, совмещенная с полностью обставленной кухней – с плитой, холодильником и даже деревянной барной стойкой, где, по словам отца, его каждый день навещала желтая птичка и выпрашивала, чтобы ее покормили.

Сначала я думал, что он это выдумал, но однажды вместе с другими сам стал свидетелем. Отношения между отцом и птичкой казались невероятными: она полностью ему доверяла. Птица позволяла ему гладить себя и даже притворялась, что падает в обморок, опираясь на его ласкающую руку. Затем она забиралась на его плечо и там сидела какое-то время, пока отец продолжал болтать с гостями как ни в чем не бывало. Впрочем, его хорошие отношения с птичкой меня не очень удивили – в Неаполитанской усадьбе он всегда обеспечивал птицам самый лучший уход, а когда узнал, что их конфискуют, приказал Пастору (их смотрителю) оставить клетки открытыми, чтобы они могли улететь на свободу. В каждом укрытии отец всегда выходил на балкон, во двор или куда-то еще на открытое место, чтобы оставить птицам корм.

В камере мать повесила пару картин маслом и поставила небольшую скульптуру местного мастера, запечатлевшего сцены жизни бедных кварталов Медельина. По стенам также висели копии плакатов «Разыскивается», расклеенных и разосланных всюду, когда власти преследовали Медельинский картель, а рядом с письменным столом – фото отца и Густаво, одетых как итальянские мафиози, редкий снимок Эрнесто Че Гевары.

В спальню можно было попасть через деревянную дверь. В углу располагалась кровать на двадцатисантиметровой цементной платформе, позволяющая любоваться городом, не поднимая головы от подушки. Ее изголовье украшало резное изображение Богородицы Милосердия – защитницы заключенных. На единственной тумбочке стояла великолепная лампа Тиффани, а рядом – деревянный стеллаж с телевизором и коллекцией фильмов о Джеймсе Бонде, которые мы снова начали смотреть вместе.

У окна располагался не только письменный стол, но практически весь привычный кабинет отца с еще одним диваном, шкурой зебры поверх ковра и камином, наконец-то спасавшим от холода. Еще одной дверью дальше была обустроена ванная с парилкой, шкафом для одежды и, конечно же, тайником, в котором он прятал деньги и оружие.

Вскоре в Ла-Катедраль появился бар с огромной гидромассажной ванной на двадцать человек. Располагался он прямо под камерами, и оттуда тоже открывался прекрасный вид на Медельин. Отец разрешил Грязи украсить его, и тот наполнил бар зеркалами с вытравленными логотипами основных алкогольных и табачных брендов, а заодно установил звуковую систему. Но из-за сильного холода в баре практически всегда было пусто, а джакузи использовали всего пару раз – из-за его размеров наполнить и прогреть его с трудом удавалось за день.

Во время следующей моей поездки в Штаты Грязь попросил меня купить несколько машинок с дистанционным управлением. У него уже было несколько радиоуправляемых вертолетов и самолетов, с которыми он играл на футбольном поле, и просьба меня не удивила. Я даже помог ему построить для этих машинок гоночную трассу с холмами и крутыми поворотами, и позже мы часами играли там с детьми, приезжавшими в тюрьму навестить отцов.

Рядом с трассой вырыли пруд для выращивания форели. Конечно, рыбу и ловили тоже. Однажды отец сильно разозлился на Хуана Уркихо за то, что тот поймал двадцать рыб за один день, и послал Грязь повесить табличку с предупреждением: «Тот, кто вытащит больше одной форели, получит штраф: пулю в лоб».

И вот наконец пришло время отцу предстать перед анонимным прокурором, который должен был допросить его об истинном происхождении его богатства и о его преступлениях, связанных с наркоторговлей. С целью сохранить в тайне личности сотрудников прокуратуры допрос проводили в помещении, которое находилось на территории тюрьмы, но вдали от основного здания.

Отца на допросе сопровождал один из его адвокатов. Они планировали опровергнуть все обвинения и заставить государство само доказывать его вину, и договорились, что Пабло признается в наименее серьезном из всех своих преступлений, связанных с наркотиками, тем самым выполнив обязательство дать признательные показания, чтобы ему смягчили приговор и предоставили другие юридические льготы. Отец все еще задавался вопросом, почему это он должен помогать обвинению себя осудить.

– Пожалуйста, укажите свое полное имя, дату рождения и идентификационный номер, – сказал безликий прокурор.

– Меня зовут Пабло Эмилио Эскобар Гавирия. Я родился 1 декабря 1949 года. Мой идентификационный номер 8‐345‐766. По профессии я скотовод.

– Раз вы занимаетесь животноводством, не могли бы вы назвать мне примерную цену за голову крупного рогатого скота на рынке на этой неделе?

– Вынужден просить отложить эти слушания на другое время. У меня ужасно болит голова, и я не смогу продолжать, – ответил отец.

Пабло поднялся на ноги и ушел, не сказав больше ни слова. Вернувшись в свою камеру, он рассказал об инциденте своим людям, и они весело смеялись: так называемый процесс признания больше всего напоминал пародию на суд.

В декабре 1991 года в Ла-Катедраль прошло несколько вечеринок, но фейерверки в канун Рождества все же решили не запускать, чтобы не привлекать внимание. Вместо этого выпили огромное количество шампанского Cristal и обменялись подарками. Дядя Роберто, например, подарил мне часы Cartier, а мать с Мануэлой сказали, что спрятали мой подарок «кое-где в тюрьме».

Я проверил несколько мест, и за портьерами в отцовской гостиной нашел новенький мотоцикл Honda CR-125 – просто идеальный для мотокросса, одного из моих любимых видов спорта. Я не мог поверить, что такой подарок они сумели незаметно пронести в тюрьму.

Через несколько месяцев я пришел в Ла-Катедраль, размахивая вырезкой из газеты с сообщением о моем триумфе в мотогонках вольным стилем. Отец был ужасно горд, даже больше, чем я сам.

Вскоре после этого «Мотоциклетная лига Антьокии» организовала гонку, известную как «четверть мили», в которой автомобили от старта до финиша мчатся по прямой на высокой скорости. Я начал готовиться к соревнованиям на машинах, взятых напрокат, в том числе на BMW M3, Toyota Celica, Porsche 911 и на кабриолете Ford Mustang 1991. За несколько дней до соревнования я отправился зарегистрировать автомобили и среди десятков любопытных прохожих, которые подходили взглянуть на них и задавали вопросы о гонке, заметил двух мужчин, которых явно интересовала не гонка, а я и мои телохранители. Чтобы избежать неприятностей, я решил выбраться оттуда, а телохранители остались выяснить, в чем дело.

Когда я уезжал оттуда на скоростной Toyota Celica, я увидел кое-что еще более странное: припаркованную у главного входа в «Мотоциклетную лигу» машину «Скорой помощи». Пару дней назад по пути в школу я уже прятался от нее. Ситуация показалась мне подозрительной – было семь утра, да и место было довольно безлюдное, – поэтому на всякий случай я постарался убраться оттуда побыстрее.

Отец знал, что я не перестану участвовать в соревнованиях, и всякий раз, когда это случалось, приказывал своим людям обеспечить мне дополнительную охрану: в толпе риск всегда был гораздо выше.

Помню, как он много раз заявлял, что устал от попыток картеля Кали похитить меня. Отец был уверен, что если я попаду в руки врагов, они потребуют от него огромный выкуп, а потом все равно меня убьют. Он также говорил, что по-прежнему соблюдает старое соглашение о ненападении на членов семьи друг друга. Пабло утверждал, что хоть и знал обо всех передвижениях их сыновей, дочерей, отцов, матерей, дядьев, двоюродных братьев и друзей, если наркоторговцы Кали не коснутся меня или Мануэлы, он никогда не причинит им вреда.

С усиленной охраной я продолжил подготовку к гонке, но неожиданно отец вызвал меня в Ла-Катедраль, сказав, что это срочно. Мы не бросались такими словами просто так, поэтому я не стал задавать вопросов. Отец уже ждал меня со стопкой кассет и документов с полицейскими печатями на столе.

– У меня есть хорошие и плохие новости, сынок, – сказал он, глядя мне в глаза и явно сожалея о том, что собирался сказать. – Плохие – тебя собирались похитить на предстоящей гонке. Хорошие – я вовремя об этом узнал и сумел отследить группу, которая должна была тебя схватить.

Я побледнел. Иллюзия безопасности, которую мы создали себе по приезде в Ла-Катедраль, только что развеялась.

– Мне нужно, чтобы ты ненадолго остался в тюрьме. Попроси кого-нибудь прислать тебе одежду. Ты не сможешь вернуться в Медельин, пока я не решу эту проблему. У меня есть записи их разговоров, есть все детали операции. Проблема в том, что на этот раз, чтобы похитить тебя, они объединились. Солдаты участвуют в первом этапе операции, полицейские – во втором.

– Как ты все это узнал? Выходит, я не смогу участвовать в гонках? Какой отстой! Я-то думал, что наша жизнь наконец стала спокойной, но нет, я все еще в чем-то замешан. Что ты будешь делать? Куда заявишь?

– Никуда, сынок. Эти придурки ответят мне напрямую, если с тобой что-нибудь случится. Поэтому-то мне и нужно, чтобы ты был здесь: чтобы у них не было возможности схватить тебя. Подожди, пока мои люди проверят и подтвердят информацию, чтобы ты знал их имена и приметы на случай, если они как-нибудь остановят тебя на улице и попытаются навредить.

Я пошел за едой и заодно позвонил матери, чтобы она прислала мне одежду на пару дней. Пабло крикнул вслед, что вещи нужны на десять дней как минимум, и от этого я почувствовал себя еще хуже. Мать понятия не имела, что происходит, и я попросил ее не волноваться: мы в порядке, а все остальное отец объяснит ей при встрече.

По возвращении к отцу я заметил, что он очень осторожен со всей этой информацией о моем похищении. Рядом с ним были только Отто и Грязь. Попай просунул было голову в дверь и предложил помощь, но Пабло поблагодарил и отказался, сказав, что дело очень деликатное.

– Знаешь что, братан? Лучше помоги нам вот в чем: устрой нам всем кофейку.

– Есть, босс. Передам девчонкам, чтобы приготовили.

Попай развернулся и, ворча, ушел.

– Отто, дай мне, пожалуйста, мобильник. Сынок, садись рядом. Не переживай, я сейчас просто немного поговорю с твоими похитителями и расскажу, что с ними будет, если они решат осуществить свой план.

Отец начал набирать номера причастных к заговору людей – капитанов, лейтенантов, сержантов и даже ефрейтора – и каждому говорил одни и те же слова.

– Это Пабло Эмилио Эскобар Гавирия, идентификационный номер 8‐345‐766. Я в курсе, что вы хотите похитить моего сына, Хуана Пабло, на гонках в Медельине, и что вы в сговоре с солдатами, которые разоружат его телохранителей, а затем схватят его самого. Но я хочу, чтобы вы знали, что мне известно, где живет ваша мать и вся ваша семья, и если что-то случится с моим сыном, вы и ваша семья ответите передо мной. Советую вам поскорее уехать из Антьокии. Я уже отдал моим людям приказ, и если они увидят там вашу семью… вы сами знаете, что случится. Вы связались с моей семьей, и теперь, если что, я свяжусь с вашей. Понятно? У вас есть двадцать четыре часа, чтобы покинуть Медельин. Если вы этого не сделаете, я объявлю вас военной целью, а вы знаете, на что я способен. Будьте благодарны, что я позволяю вам оставаться в живых. Или вы думаете, что раз вы полицейский, а я сдался властям, то я вас боюсь?

Это был пятый раз, когда меня пытались похитить. В итоге мне не разрешили участвовать в гонках, и мне пришлось проторчать в Ла-Катедраль почти три недели, пока отец не подтвердил, что заговорщиков сняли с постов.

Примерно в то же время в тюрьме состоялась свадьба Тато Авенданьо с его девушкой Ивонн. Они провели в Ла-Катедраль пятнадцать дней своего медового месяца, почти не покидая вращающейся кровати в форме сердца, изготовленной специально для этого случая. Праздновали с размахом, пригласив десятки гостей, как если бы мероприятие проходило в известном отеле.

Фидель Кастаньо, пользуясь дружбой отца, провел в тюрьме две или три недели как в убежище. Он спал в комнате рядом с отцом, купался в его ванне, ел за его столом – отец действительно встретил его как друга. Все было хорошо, пока Пабло не начал что-то подозревать: его люди поймали Фиделя за шпионажем в Ла-Катедраль. Это положило начало расколу, который позже привел к смертельной войне между отцом и братьями Кастаньо.

У Команча, одного из главарей банды Приско Лопера, тоже была в тюрьме своя комната-камера, где он скрывался, когда в Медельине становилось слишком горячо.

Как-то я приехал в Ла-Катедраль на выходные, но решил остаться еще на несколько дней. Тюрьма была удобной, с террасы открывался потрясающий вид, и нас так хорошо обслуживали, что никто никогда не хотел уезжать. Пока я был там, приехал Кико Монкада и, как обычно, тепло приветствовал меня.

Прежде мы встречались три или четыре раза. Впервые это произошло в поместье в Эль-Побладо, где он жаловался отцу на трудности с покупкой «Феррари»: в дилерском центре автомобиль не продавали «людям с улицы». В итоге Кико пришлось приобрести его через третье лицо. Во второй раз мы встретились в офисной башне рядом со зданием «Монако» уже после того, как отец объявил войну правительству. Тогда Кико сказал ему:

– Пабло, дружище, я с тобой полностью согласен. Мы ответим этим ублюдкам всем, что у нас есть. Ты знаешь, я говорил это, но повторю снова, чтобы ты не думал, что я просто так сказал. У меня есть сто миллионов долларов, и я готов потратить их на войну. Можешь рассчитывать на эти деньги – я уже позаботился о своей семье, так что эти деньги свободные, и они все твои, брат. Можешь вернуть их, когда сможешь, без процентов. Это мой вклад в борьбу. Скажи своим людям зайти в мой офис и забрать их, когда будет нужно. Или скажи куда, и я сам их доставлю.

– Не беспокойся, брат, я знаю и очень благодарен. Как только у меня закончатся свои бабки, я попрошу тебя о помощи. Война обходится в копеечку, так что, думаю, я скоро тебя побеспокою. Я ценю твою поддержку, Кико.

Потом я встретил Монкаду в укрытии Ла-Исла, когда он, Карлос Ледер, Фидель Кастаньо и мой отец читали «Человека, который вызвал дождь из кокаина» Макса Мермельштейна, американца, прежде работавшего на Пабло и других членов Медельинского картеля.

Отец редко упоминал при мне Кико, но всякий раз говорил о нем с большой приязнью. Было видно, что они хорошо ладят, и не только из-за денег. Он всегда говорил, что Монкада был очень искренним, что они были хорошими друзьями. Теперь, в Ла-Катедраль, Пабло поведал Монкаде о войне против картеля Кали, так как эту последнюю фазу финансировал именно он.

Через несколько часов, когда я валялся на отцовской кровати и смотрел какой-то фильм, они вошли туда, сели за стол и продолжили разговор, начатый за дверью. Я собрался было оставить их наедине, но отец сказал мне не дергаться и смотреть кино дальше. Любопытство, естественно, взяло верх, и я не мог не слушать их разговор, особенно когда Пабло сказал:

– Итак, Кико, сколько я тебе сейчас должен?

– Секунду, Пабло. Я позову бухгалтера, он снаружи.

Вошел незнакомый мужчина, приветственно кивнул и поставил портфель. Монкада достал оттуда большой лист бумаги с распечатанными данными, но отец только отмахнулся.

– Кико, не парься, не нужно показывать мне всю бухгалтерию. Расслабься, брат, и просто скажи мне, сколько я тебе должен, чтобы я мог рассчитаться.

– Пабло, пока ты мне должен двадцать три миллиона пятьсот тысяч долларов. Но я хочу, чтоб ты знал, что я не прошу тебя их возвращать. Я здесь, потому что ты спросил о счетах. Остальные семьдесят шесть миллионов тоже готовы, можешь обращаться, когда понадобится.

– Очень тебе за все благодарен, Кико. Надеюсь, мне не придется беспокоить тебя снова. Если в Мексике дело пойдет хорошо, я скоро смогу вернуть тебе все, что должен.

– Отлично, брат. Думаю, все с Мексикой пройдет хорошо, и тогда мы рассчитаемся. Это-то и хорошо в кокаине, верно? Он все решает, – со смехом сказал Монкада.

Я краем глаза наблюдал за ними, делая вид, что смотрю фильм.

– Хорошо, брат, по рукам. Слушай, я тебя не выгоняю. Если хочешь остаться, здесь есть все, что нужно. Но последний грузовик уезжает в восемь вечера, а сейчас уже без четверти, если вдруг тебе все-таки правда нужно уехать. Как ты сам захочешь.

– Ладно, Пабло, я тогда поехал. Меня там ждет одна цыпочка. Будем на связи.

Отец предложил проводить Монкаду до грузовика, и они вышли из комнаты. Я же продолжил смотреть кино.

В один из следующих дней произошло нечто удивительное: тюремный надзиратель приказал охранникам попрактиковаться в стрельбе на импровизированном полигоне. Однако в этой тренировке участвовали не только охранники: к ним присоединились солдаты, дежурившие на блокпостах, старшие офицеры и, конечно же, отец с его ребятами.

Естественно, у команды Пабло было самое лучшее, самое современное оружие: винтовки Colt AR-15 с лазерными прицелами, пулеметы Heckler и Pietro Beretta и пистолеты Sig Sauer. Солдаты, напротив, использовали свои тяжелые, но очень мощные винтовки G-3, а охранники – старые револьверы 38-го калибра.

Отцовский арсенал был чрезвычайно внушительным, но тюремные надзиратели и военнослужащие и глазом не моргнули.

В Ла-Катедраль тогда приезжало огромное множество красивых женщин, не исключая даже королев красоты. И примерно тогда же отец смягчился в своем неприятии моих отношений с Андреа и даже пригласил ее в тюрьму, чтобы познакомиться. Однако она так и не приняла приглашения, отговорившись учебой в университете, где она специализировалась в рекламе – области, позволявшей ей в полной мере проявить свои творческие способности.

Тем не менее, мой хитрый отец всегда умудрялся послать за мной именно тогда, когда королевы красоты должны были приехать в тюрьму. Дважды мне так «везло», что, проводив меня до таверны, Андреа встречала там дюжину надушенных красоток на высоких каблуках.

Синий грузовик с потайным отделением направлялся в Ла-Катедраль, набитый красивыми женщинами, а среди них сидел четырнадцатилетний я. Никогда не забуду забавный случай, произошедший, когда машина подъехала ко второму армейскому блокпосту перед входом в тюрьму. На первом КПП просто поднимали заграждение, чтобы грузовик мог проехать, а вот на втором записывали марку и модель грузовика, номерной знак, информацию о водителе и явно фальшивый отчет о грузе. В задней части кузова были проделаны небольшие отверстия, позволявшие пассажирам смотреть наружу, но снаружи их все еще никто не видел.

В этот раз офицер задержал грузовик дольше обычного и несколько раз обошел по кругу. В прошлом он множество раз позволял машине въехать без всякого осмотра и не задавал вопросов, но, кажется, в тот день любопытство взяло над ним верх. В конце концов офицер пристально посмотрел на заднюю часть грузовика и воскликнул:

– Сделайте мне одолжение, в следующий раз, по крайней мере, не заливайтесь так духами, черт возьми!

Королевы красоты и я разразились смехом. Сдержаться не смог никто, даже солдаты.

В Ла-Катедраль наодеколоненные заключенные в лучшей одежде с подарками и цветами уже ожидали красавиц, чье пребывание в тюрьме всегда было коротким, но хорошо оплачиваемым.

За короткое время, что отец провел в Ла-Катедраль, он приказал своим людям построить гигантский кукольный дом для Мануэлы в десяти метрах от своей комнаты. Его покрасили в белый и розовый, и там часто играли дочери других заключенных, в том числе Грязи. Моя сестра даже однажды пожаловалась, что, хотя кукольный домик принадлежал ей, играли с ним все остальные девочки. Чтобы успокоить ее, отец обнес дом забором с табличкой «Частная собственность» и повесил замок, ключ от которого был только у Мануэлы. Оставалось разве что обтянуть участок вокруг домика колючей проволокой и пустить по ней ток.

Дочери Грязи тоже начали жаловаться, и это вызвало забавное соперничество между отцами. Громким голосом, чтобы мои сестра и отец наверняка услышали, Грязь пообещал своим дочкам построить дом побольше и покрасивее. И, верный своему слову, он соорудил впечатляющий домик на дереве, вызвавший у Мануэлы такую зависть, что она даже сняла со своего висячий замок и решила все же играть там с другими девочками.

Помню, что Грязь, будучи опытным плотником, также построил большую голубятню, зная, как сильно отец любит птиц. Мне тогда показалось очень странным держать почти две сотни птиц в таком холодном месте, но чуть позже я узнал, что они хотели разводить почтовых голубей. И достаточно скоро они обзавелись парой обученных голубей, которых Хуан Карлос, один из друзей Грязи, увозил из тюрьмы, а затем выпускал. И каждый раз птицы возвращались в Ла-Катедраль целыми и невредимыми. Мне это казалось невероятным.

– Что ты думаешь о почтовых голубях, сынок? Над нами летают штатовские тарелки, а прямо рядом с ними – наши голуби. А кто их поймает? Даже самый ловкий ловкач не сможет!

Как-то отец послал Хуана Карлоса отвезти голубей в «13» – кодовое обозначение нашей квартиры в «Торрес-де-Сан-Мишель». Он попросил Мануэлу написать небольшое письмо, чтобы голуби доставили его в тюрьму, и они прочитали бы его вместе, когда она в следующий раз приедет в гости.

Недолгое пребывание отца в Ла-Катедраль укрепило его связи с нами, его детьми. Так, например, Мануэле он подарил пейджер, чтобы она в любой момент могла отправлять ему сообщения. У него, естественно, тоже был такой, исключительно чтобы получать ее послания, и отец всегда держал его в кармане.

В тюрьме отец не носил оружия, – рядом с ним всегда был охранник, готовый в любой момент передать ему автомат или сотовый телефон. Эта непринужденная атмосфера, однако, испарилась в одно мгновение, когда СМИ сообщили, что картель Кали планирует сбросить бомбу на Ла-Катедраль.

Через несколько дней после этих публикаций я приехал в тюрьму, и она показалась мне совершенно заброшенной. Даже в главном зале не было никого, кроме пары испуганных охранников. «Где же все?» – успел подумать я, когда охранник подал мне знак следовать за ним по грязной тропинке к футбольному полю. Оттуда он указал на лес, где среди растительности можно было, постаравшись, разглядеть несколько хижин.

Я понял тогда, что отец и его люди решили перебраться в убежища, построенные прямо за забором по периметру тюрьмы. Но я никак не мог найти хижину отца, пока тот не вышел из чащи и не указал мне дорогу. Когда я спросил его, что происходит, он сказал, что решил эвакуировать главное здание, так как именно оно, скорее всего, подвергнется бомбардировке.

– Все проинструктированы, что любое летательное средство в небе – мишень, в которую мы стреляем без дополнительного приказа. Вход в это воздушное пространство запрещен. Посмотрим, смогу ли я тут установить зенитную артиллерию. Я решил поставить мою хижину в этой расселине, потому что ее не видно ни сверху, ни из леса. Даже ты не смог меня найти, значит, мне не о чем беспокоиться. Другое дело, что здесь вдвое холоднее, потому что там ниже бьет ледяной родник, и солнце никогда его не прогревает.

– Значит, здесь ты собираешься отбывать свой срок? В этом ужасном холоде?

– Это ненадолго. Я попросил твою мать дать задание ее архитектору, скоро он придумает для нас надежные противобомбардировочные конструкции. Будь добр, не возвращайся в то здание. Это слишком опасно.

Футуристические планы архитектора мне понравились. Каждое помещение яйцевидной формы защищали толстые слои стали и бетона, засыпанные сверху землей, чтобы их нельзя было ни увидеть с воздуха, ни обнаружить со спутника. Однако отец эту красоту отверг, считая, что деревянные хижины были достаточно незаметными… не говоря уже о том, что явно стоили дешевле. Несколько дней спустя он переехал в маленькую хижину, выстроенную в расщелине поудобнее и потеплее; впрочем, отыскать ее было так же трудно.

Одним из самых любимых развлечений в тюрьме были игры в бильярд или карты на деньги. В пятиминутном поединке заключенные могли поставить в так называемые худые времена тысячи полторы долларов, а в хорошие – пятнадцать и более. Отец часами играл с Серьгой, Отто, Команчем и Грязью, и считалось, что игроком он был весьма умеренным. Многие другие играли днями напролет и готовы были поставить до миллиона долларов. Попай, однако, никогда в это не ввязывался, поясняя, что не готов выбрасывать свои кровные заработанные деньги на азартные игры, и говоря, что лучше бы парни вместо долларов покупали золото и прятали в стенах: оно по крайней мере не разлагается от сырости.

Некоторое время спустя ряд СМИ внезапно опубликовали неподтвержденные заявления о том, что Кико Монкада и Фернандо Галеано были убиты в Ла-Катедраль. В наступившей панике отец запретил кому бы то ни было навещать тюрьму, в том числе и нам, своей семье. Там явно что-то происходило, и я позвонил ему спросить, почему мы не можем приехать. Однако внятного ответа я не получил, отец лишь заверил меня в том, что очень скоро все вернется на круги своя.

И сам Пабло, и его люди в целом не любили, когда им задавали слишком много вопросов, поэтому я решил, что давить не буду. Однако вскоре ответы на мои вопросы начали появляться сами. В газетах промелькнуло сообщение, что заключенные Ла-Катедраль отказали во въезде группе следователей, направленных прокуратурой для осмотра тюрьмы, чтобы подтвердить или опровергнуть слухи об исчезновении двух отцовских партнеров.

Всего за несколько дней до того, как СМИ заговорили о возможном убийстве Монкады, я шел с родителями по тюрьме, и в какой-то момент на лице отца промелькнула озорная улыбка – та самая, что всегда озаряла его лицо, когда все удачно складывалось с какой-нибудь «работенкой». В конце концов он не смог сдерживаться и сказал:

– Я очень счастлив, дорогие мои, у меня для вас правда очень хорошие новости. Я сегодня вернул Кико все, что был ему должен. Мы с ним заработали немного деньжат в Мексике, моя часть дохода – тридцать два миллиона долларов… за вычетом двадцати четырех, которые я ему должен, остается еще восемь!

Я помнил, как близки были отец и Монкада, и не мог поверить, что утверждения журналистов могут быть правдой. Я надеялся, что достаточно немного подождать, чтобы ситуация прояснилась.

Через пару дней отец снова разрешил впускать посетителей на территорию тюрьмы. Я прибыл в таверну довольно поздно и обнаружил там огромную очередь на грузовики. И хотя у меня и был приоритет, прождал я довольно долго. Между тем, Чопо и Тити́ пришли со мной повидаться:

– Как дела, Хуанчо, как жизнь? Все о’кей? – спросил Чопо.

– Все хорошо, дружище, ты как, как старушка? – ответил я.

– Все хорошо. Что думаешь по поводу госпереворота?

Вопрос прозвучал довольно нервно, но в этот момент меня позвали к грузовику, и я успел только махнуть рукой в знак того, что понятия не имею, о чем он. Но мне не нужно было много времени, чтобы связать «переворот» со слухами о Кико Монкаде и Фернандо Галеано. Мне показалось, я получил подтверждение того, что приказ убить их мог исходить от моего отца.

Все еще размышляя о вопросе Чопо, я был потрясен самой возможностью того, что Пабло мог оказаться столь ужасным другом. Он всегда говорил, как важна преданность, многие из его проблем были связаны с попытками помочь друзьям. Я ничего не мог сказать о Галеано, я никогда с ним не встречался и впервые услышал его имя, только когда появились слухи о его смерти.

КАК ТОЛЬКО У МЕНЯ ПОЯВИЛАСЬ ВОЗМОЖНОСТЬ ПОГОВОРИТЬ С ОТЦОМ, Я СКАЗАЛ ЕМУ, ЧТО СИЛЬНО ПЕРЕЖИВАЛ, НЕ ПОНИМАЯ, ЧТО ПРОИСХОДИТ.

– Папа, в новостях и по городу говорят, что Кико убит. Это правда? Вы с ним были такими хорошими друзьями, что случилось?

– Сынок, я сейчас расскажу тебе, в чем дело, чтобы тебе не скормили никакой лжи. Мне сообщили, что картель Кали схватил Кико и Галеано, но после отпустил их в обмен на обещание не помогать мне, не финансировать войну против Кали и передавать им информацию обо мне. Сначала я не поверил, что это правда – ты сам знаешь, Кико был мне хорошим другом. Но потом я услышал запись, на которой наркоторговец из Кали отчитывал Монкаду за то, что он все еще давал мне деньги.

– Но что, в конечном счете, Кико тебе сделал? – спросил я, чувствуя, что отец готов рассказать подробнее.

– Ну, я заставил его подняться ко мне, чтобы показать все сведения, которые моя разведка собрала на картель Кали, и рассказать, что пара операций, нацеленных на Хильберто Родригеса и Пачо Эрреру, внезапно пошли наперекосяк – туда прибыла полиция и ребята из Кали, начавшие перестрелку с моими людьми. Когда это случилось впервые, я подумал, что это может быть совпадением, но после третьего решил все же разобраться. Я смог опознать того, кто снабжал картель Кали информацией. Я уверен, что он это сделал от страха, Кико никогда не был склонен к насилию. Но всем известно, что бывает с теми, кто так поступает со мной. Он был мне хорошим другом, и я сделал все, чтобы избежать такого исхода. Но вместо того, чтобы прийти ко мне и рассказать, что случилось, он вступил в союз с моими врагами не только на словах, но и на деле. И то же самое случилось с Галеано: я послал ему сообщение с просьбой о деньгах, на что он мне ответил, что разорился и больше ничего не может внести. А через несколько дней Тити́ нашел один из тайников Галеано и в нем примерно двадцать три миллиона долларов. Это все. Больше подробностей можешь даже не просить. Кико и Галеано меня подставили.

Я промолчал, а отец пошел на встречу со своими людьми. Внезапно он вернулся и предупредил меня:

– Осторожнее с Фиделем Кастаньо, если вдруг встретишь его. Я узнал, что он тоже работает на Кали, еще и распускает слухи, что я убиваю своих друзей, чтоб присвоить их деньги. Будь осторожен, сынок. Если вдруг встретишь его, следи в оба за ним и за его братцем.

Позже я узнал, что отец пытался навязать братьям Кастаньо ту же судьбу, что и Монкаде с Галеано. Он пригласил их обоих в Ла-Катедраль, но Фидель отнесся к приглашению с подозрением и заставил Карлоса остаться внизу в таверне. Больше они с отцом не встречались и не разговаривали, а со временем оба Кастаньо присоединились к Лос-Пепес – группе, которая в конце концов сломила моего отца.

Днем во вторник 21 июля 1992 года я с телохранителями, парой друзей и двоюродным братом Николасом – сыном дяди Роберто – играл в футбол в местечке, известном в семейном кругу под кодом «20», в верхней части Энвигадо. После матча Николас пригласил меня и одного нашего общего друга на барбекю в свой пентхаус в здании в четырех кварталах от торгового центра «Овьедо». Около шести часов вечера Роберто позвонил Николасу на мобильный. Голос дяди звучал встревоженно:

– Будь на связи. Рядом с Ла-Катедраль происходит что-то странное.

Следом на связь вышел мой отец:

– Грегори, здесь сегодня военные грузовики и солдат больше обычного. В небе кружат вертолеты. Что-то может случиться, но что – мы не знаем.

– Что мне сейчас делать, папа?

– Позвони Джованни, пусть он приедет к тебе на случай, если вдруг мне понадобится.

Неожиданный телефонный звонок очень нас обеспокоил. Особенно нервничал Николас, у которого сложилось впечатление, что отец с ним прощался. Пабло же казался довольно расслабленным, но этому нельзя было придавать большого значения: мы уже привыкли, что он всегда выглядел спокойным, даже в самые худшие моменты.

Через час Роберто снова позвонил. Я поднял трубку:

– Хуан Пабло, поезжай к моим детям, я хочу поговорить с ними. Кажется, нас пришли убить, и я хочу попрощаться.

– Дядя, передай трубку отцу. Что я должен сделать? Может, позвонить в полицию?

Пабло взял трубку и велел мне передать телефон Джованни, только что вошедшему в квартиру.

– Джованни, пошли парочку людей в Олайю и Рионегро, пусть проверят, есть ли в аэропортах американские самолеты. Подготовь там все. Если там стоит какой-нибудь подозрительный самолет, будьте готовы уничтожить его.

На Медельин начали опускаться ночные тени, а у нас все так же не было ни малейшего представления о том, что происходит. Однако вскоре снова позвонил Роберто, и после этого мы уже постоянно оставались с ним на связи.

Через короткие беседы дяди с Николасом мы узнали, что войско подошло к воротам Ла-Катедраль, но тюремная стража, состоявшая на самом деле из людей отца, отказала им во входе и направила на них оружие, так как они вторглись на территорию, подвластную Национальному надзору за тюрьмами, и нарушили официальные правительственные соглашения, в которых говорится, что военные могут находиться лишь за периметром Ла-Катедраль.

Вскоре после этого Роберто сказал, что ситуация усложняется, и они боятся, что может начаться перестрелка с солдатами. Пабло приказал подготовить все оружие и забаррикадироваться на стратегических позициях по всей тюрьме. К тому времени Джованни подтвердил, что ни один иностранный самолет сегодня не приземлялся в ближайших к нам аэропортах. Он также заверил отца, что несколько его людей остаются начеку, и с ними можно связаться по мобильному.

Пытаясь разрешить ситуацию, я решил разыграть одну из наших карт и попросил Джованни сопроводить меня в дом Хуана Гомеса Мартинеса, губернатора Антьокии, у которого могла быть информация о том, что происходит в Ла-Катедраль. Джованни согласился, и мы направились в Эль-Побладо, где жил политик. По дороге Джованни рассказал мне кое-что, чего я еще не знал: отец приказал своим людям похитить Гомеса Мартинеса, когда тот был редактором El Colombiano. Однако мужчина забаррикадировался в своем доме с револьвером 38-го калибра и сумел отбиться от двадцати посланных за ним человек.

Эта история не прибавила мне оптимизма, но Джованни решил, что мы могли бы получить аудиенцию у губернатора, представив охране прес-скарту одной из радиостанций Медельина. Идея сработала, и когда мы достигли резиденции губернатора, стоявшие на входе полицейские сразу же пропустили нас.

Мы несколько раз позвонили в дверь, и Гомес Мартинес открыл: полусонный, в халате, с растрепанными волосами. Первым заговорил Джованни:

– Губернатор, я журналист, и я здесь с Хуаном Пабло, сыном Пабло Эскобара, потому что в Ла-Катедраль происходит что-то странное.

– Да, губернатор, они там в тюрьме очень беспокоятся. Правительство обещало, что не будет перемещать заключенных.

Гомес Мартинес не смог скрыть того, насколько он удивлен и раздражен моим появлением у него на пороге, но все же велел нам подождать, пока он наведет справки. Губернатор закрыл дверь на двойной замок, но уже через десять минут появился снова и сказал, что позвонил в дом президента в Боготе, штаб Четвертой бригады в Медельине и нескольким генералам лично, но никто не дал ему никакой однозначной информации. Впрочем, один из генералов все же поделился не под запись, что цель операции заключалась в доставке моего отца в военную тюрьму для содержания под стражей.

В квартире Николаса нас ждали тревожные новости. Армия окружила Ла-Катедраль. Из Боготы прибыли заместитель министра юстиции Эдуардо Мендоса и директор Национального надзора за тюрьмами полковник Эрнандо Навас Рубио с приказом правительства о переводе Пабло в другую тюрьму.

Узнав причину происходящего, отец начал спорить с вице-министром и категорически отказался подчиняться. Ситуация обострилась, Мендосу и Наваса связали, а Отто, Ангелочек и Грязь направили на них оружие. Другими словами, чиновников взяли в заложники в Ла-Катедраль, которую армия угрожала взять штурмом. Пабло утверждал, что Мендоса и Навас выступали своего рода гарантами его жизни.

В это время в квартиру вошла Дора, жена дяди Роберто, которой удалось связаться с мужем по телефону. Они несколько минут разговаривали, горько плакали и прощались.

Один из людей, бывших тем вечером в Ла-Катедраль, позже сказал мне, что отец, заметив, как сильно нервничают охранники и заключенные, заверил их:

– Ребята, не переживайте пока. Вот когда увидите, как я завязываю кроссовки, тогда можете начинать беспокоиться.

Тогда им стало ясно, что Пабло планирует сбежать из Ла-Катедраль. Позже он сделал именно то, о чем сказал: уперся левой ногой в стену и завязал шнурки, а затем повторил то же самое с правой. К нам подтверждение того, что отец не собирается оставаться в тюрьме, пришло с новым звонком от него:

– Послушай, Грегори, ты помнишь домик Альваро?

– Конечно, папа.

– Ты точно никогда никого туда не водил?

– Пару раз приводил друзей, но уверен, что там можно спокойно укрыться.

– Тогда подготовь его.

Через несколько минут после звонка мы увидели, как внезапно Ла-Катедраль осталась без света. По инструкции отца, который только что вместе с другими беглецами достиг забора по периметру тюрьмы, охранник отключил освещение всего комплекса.

Как только все погрузилось во тьму, спутники Пабло проделали в кирпиче дыру и вылезли в нее. Пабло заготовил путь отхода еще на этапе строительства: на этом участке стены использовали очень слабый цементный раствор, и достаточно было пару раз ее пнуть, чтобы сломать.

Какое-то время у нас не было никаких вестей от беглецов, и мы с Николасом решили подождать их в доме Альваро. Но отец туда так и не приехал. Пока мы его ждали, он уже нежился в бассейне усадьбы Мемо Трино в Эль-Саладо – он и еще девятеро мужчин, сбежавших вместе с ним, включая дядю Роберто. Из Мемо Трино им были слышны взрывы и даже крики солдат, штурмовавших тюрьму в надежде захватить отца.

Только через двенадцать часов они поняли, что Пабло сбежал.