Святой праведный протопресвитер Алексий Московский

(9 июня 1923 г.)

Батюшка отец Алексей Мечев родился в Москве в 1859 году 17 марта, в день памяти святого Алексия, человека Божия. Отец его Алексей Иванович был регентом митрополичьего Чудовского хора и пользовался особой любовью и покровительством святителя Московского Филарета.

Маленький Леня, как звали батюшку отца Алексея в семье, отличался тихим миролюбивым характером, не любил никаких свар и ссор. Все дети жили очень дружно. Он же особенно выделялся среди братьев и сестер мягкосердечием. Рос он простым и открытым мальчиком; ему хотелось, чтобы всем было хорошо; всех умел умиротворить, если налетала тучка, любил развеселить, утешить, пошутить, но все это у него выходило как-то благочестиво; до старости он сохранил простоту души, ясный, светлый взор. В предпоследний год своей жизни в беседе об одной своей духовной дочери батюшка заметил: «Когда я был мальчиком, такой же был – что на уме, то и на языке».

С окончанием семинарии Алексею Мечеву надо было сделать выбор между духовным званием и университетом. К этому времени у него уже сложилось твердое намерение посвятить себя служению людям. Со многими другими товарищами по классу он предполагал поступить в университет и сделаться врачом. Но мать его решительно воспротивилась этому намерению сына, желая иметь в нем своего молитвенника. «Ты такой маленький, где тебе быть доктором, будь лучше священником», – заявила она с твердостью. Горько и тяжело было Алексею оставить свою мечту, деятельность врача представлялась наиболее плодотворной в служении людям. Очень скорбел он и о том, что приходится расставаться с друзьями по классу, даже плакал, прощаясь с ними, но пойти против слова матери, которую так уважал и любил, не мог.

Только впоследствии он понял, что действительно его истинным призванием было призвание священника, и только тогда он по достоинству оценил желание матери. «Я глубоко благодарен ей, что она в то время настояла на своем слове».

Около 1884 года Алексей Мечев женился. К Анне Петровне, его будущей жене, сватались многие женихи, она же отказывала, но как только познакомилась с Алексеем Мечевым, тут же твердо сказала матери-вдове: «Вот за этого маленького пойду».

Вскоре после женитьбы Алексей Мечев был посвящен в диакона.

Около четырех лет у Мечевых не было детей, затем родились старшие дочери Александра (1888) и Анна (1890). Третьим родился сын Алексей, умерший в младенчестве. В 1892 году родился второй сын – Сергей.

В 1892 году отец Алексей стал священником и был назначен настоятелем на очень маленький приход храма Николы в Кленниках.

Получив приход в столице, вопреки своему стремлению идти в глушь, в деревни, отец Алексей всецело предался воле Божией, действующей в обстоятельствах жизни, и твердо решился терпеливо идти к своей цели на том месте, какое ему указал Промысел Божий.

Подходящего к исповеди отец Алексей встречал глубоко сосредоточенным, внимательным взглядом, в котором можно было прочесть, с одной стороны, серьезность, с которой он подходил к таинству, с другой стороны, желание понять и помочь. Его простота и отеческая доброта открывали ему сердца людей. Редкий кто, побывав у него, не делался его духовным сыном. Для таковых он становился уже не «отцом Алексеем», а «батюшкой». Но покаяния батюшка требовал не формального, а глубокого, искреннего, смиренного, слезного, способного произвести обновление человека: к нему он и старался подвести, и достигал этого не длительными объяснениями или святоотеческими примерами, а кратким, простым, но метким словом, которое проникало в душу и заставляло встряхнуться и задуматься.

Будучи врагом всякого насилия, он никого из своих духовных чад не принуждал к каким-либо внешним подвигам, не налагал особых молитвенных правил или постов, даже частоту посещения храма своими прихожанами молчаливо и тактично оставлял на усмотрение и возможность каждого, учитывая, что при общей распущенности и отчужденности от Церкви иные требования могут снова лишь оттолкнуть слабого и духовно неокрепшего от того, к чему он начал приходить. Он был убежден, что в ком начнет бродить положенная закваска покаянного самосознания и душа пробудится от духовного сна, для того не понадобится никаких принуждений и требований.

Между тем в семейной жизни батюшки произошло тяжелое горе. 29 августа 1902 года скончалась Анна Петровна. Как ни продолжительна и безнадежна была болезнь Анны Петровны, подготовлявшая роковую развязку, смерть ее потрясла отца Алексея. Горько оплакивал он свою разлуку с нею. Первое время после похорон горе отца Алексея было безысходно. Однажды в разговоре о значении скорбей он рассказал о себе: «Господь посещает наше сердце скорбями, чтобы раскрыть нам сердца других людей. Так было в моей жизни. Случилось у меня большое горе: лишился я подруги жизни после многих счастливых лет совместной жизни. Господь взял ее, и для меня померк весь свет. Заперся я у себя в комнате, не хотел выходить к людям, изливал свою скорбь перед Господом».

В это время одна семья прихожан церкви Николы в Кленниках, где был настоятелем отец Алексей, пригласила к себе на квартиру приехавшего в Москву отца Иоанна Кронштадтского. Здесь произошла встреча отца Алексея с отцом Иоанном. «Вы пришли разделить со мною мое горе», – сказал отец Алексей, когда вошел отец Иоанн. «Не горе твое пришел я разделить, а радость, – ответил отец Иоанн, – тебя посещает Господь; оставь свою келью и выйди к людям. Только отныне начнешь ты жить. Ты жалуешься на свои скорби и думаешь: нет на свете горя больше твоего, – так оно тяжело тебе: а ты будь с народом, войди в чужое горе, возьми его на себя и тогда увидишь, что твое несчастье мало, незначительно в сравнении с общим горем, и легче тебе станет». Тут же отец Иоанн указал на молитву как на первое могущественнейшее средство в предложенном подвиге.

Соприкосновение с личностью Кронштадтского пастыря переродило отца Алексея. Благодать Божия, обильно почивавшая на отце Иоанне, по-новому осветила весь жизненный путь отца Алексея.

«Послушался я слов Иоанна – и люди предо мною стали другими. Увидел я скорби в их сердцах, и потянулось к ним мое собственное скорбное сердце; в их горе потонуло мое личное горе. Захотелось мне снова жить, чтобы утешать их, согревать их, любить их. С этой минуты я стал иным человеком: я воистину ожил. Вначале я думал, что делаю что-то многое и уже сделал; но после того, как пришлось увидеться с отцом Иоанном Кронштадтским, я почувствовал, что ничего еще не сделал».

Из воспоминаний духовных детей отца Алексея Мечева:

В конце 10-х – начале 20-х годов батюшка говорил, что настало время, когда все пещерники и схимники должны выйти из пещер и затворов и идти в народ. Он учил, что для христианина необходимо исполнять все заповеди, данные Церковью. Но ради любви, которая множество грехов превозмогает, считал возможным что-то нарушать, что шло во вред душе. «Это такое тяжкое преступление, – говорил он, – когда кто своим формальным отношением соблазнит кого или охладит его отношение ко Святой Церкви».

Иной опоздает к началу литургии, но хочет примириться со Святой Церковью и покаяться в тяжком грехе. Он, может быть, много лет не был у исповеди, и если ему в этот раз отказать, то это может его еще более ожесточить и отстранить от Господа. И батюшка сам никогда не препятствовал приходить к исповеди даже в то время, когда уже выносили Святую Чашу, что многих, особенно из духовенства, возмущало.

Но батюшка не смущался этим. Духовным же лицам и архиереям он любил приводить в пример случай из жизни. Прихожанка одного храма вышла замуж гражданским браком за человека неверующего и даже враждебно настроенного к Церкви. Когда об этом узнал настоятель храма, то не только не допустил ее до причастия, но вообще запретил ей посещать храм. В своей жизни была она несчастлива, и однажды, в удрученном состоянии духа, пошла в храм ко всенощной. Во время каждения настоятель увидел ее и велел удалиться. В отчаянии, выйдя из церкви, она готова была покончить с собой, но кто-то направил ее в храм Христа Спасителя и указал на батюшку, который принял ее с отеческой любовью, исповедал, причастил, и этим спас христианскую душу от гибели.

Иногда нарушая по своей любви к людям церковные правила, батюшка был строг к нарушающим церковное благочестие, к неблагоговейно ведущим себя за богослужением, о чем усердно поучал в проповедях и беседах, повторяя, что храм – земное небо.

Он порицал не посещающих церкви по разным житейским причинам, но и не одобрял тех, кто ради храма запускал дом и, особенно, оставлял детей на произвол. Случалось, что таких матерей он прогонял даже из церкви.

Батюшка не одобрял людей, дающих обеты сходить пешком в Киев или какую-либо обитель, говоря, что молиться можно и дома, и даже не пускал их в дорогу, а заменял паломничество домашним правилом и мысленным покаянием. По присущей батюшке необыкновенной чуткости и такту, он показывал своим видом, что не замечает прегрешений особенно застенчивых людей. Никогда не упрекал их, а как бы случайно заведя речь о подобных же поступках и их последствиях, наводил человека на раскаяние и старался так привести человека к раскаянию.

Когда просили у батюшки совета, он отвечал непосредственно на вопрос. Но большей частью рассказывал бывший в его опыте случай, отвечающий на вопрос. Воли своей он не навязывал даже своим духовным детям. Когда же просили у него на что-либо благословение, он говорил обыкновенно свое мнение. Если же тот настаивал на своем, приводя доказательства, якобы опровергающие совет батюшки, то он, бывало, и согласится, и благословит, но мнение свое, которое всегда было единственно правильным, он высказывал лишь однажды.

В храме случались припадки с беснующимися, но батюшка никогда не читал над ними молитв, а делал вид, что не замечает происходящего.

Когда батюшка давал после литургии крест для целования, подходившие обращались к нему с вопросами, как молиться за кого-либо без вести пропавшего. Иным он говорил, что нельзя молиться ни за упокой, ни за здравие, а только за спасение души. У иных же, спросив имя пропавшего, оборачивался к Царским вратам и творил молитвенный поклон, говорил вполне определенно: «Молись за здравие» или «Молись за упокой».

Один человек, верующий, но, по выражению батюшки, по-интеллигентски, не мешал своей жене ходить к нему и искать утешения в ее великом материнском горе – смерти ребенка. Но удивлялся, что все-таки она ходит к батюшке.

Однажды стоял он с этими мыслями в церкви, наблюдая, как тот благословляет народ. Неожиданно для него батюшка оборачивается и благословляет его со словами: «Только верь, и спасешься!»

Одна женщина, звали ее Вера, получила разрешение на свидание с уже больным батюшкой. По дороге она все думала: «Что мне делать, ведь на моих плечах две нетрудоспособные сестры. Сейчас я их содержу, а что станет с ними, когда я умру».

Лишь только переступила она порог батюшкиной комнатки, не успев и слова промолвить, как он говорит ей: «Ах ты, Вера, да без веры. А еще косынку носишь, сестра церковная. Что ты все на себя берешь и ничего не хочешь предоставить Господу. Нет, ты вот что, оставь все эти сомнения у меня за порогом и верь, что Бог лучше тебя сохранит твоих сестер».

Батюшка избегал торжественных служб и особенно архиерейских, так как не мог тогда свободно, без стеснения, молиться. А если и приходилось ему сослужить в подобных службах, то встать он старался позади всех, чтобы избегнуть каких-либо почестей, и его насильно приходилось уговаривать встать на место, по его заслугам.

Он тяготился наградами, знаками отличия и богатыми облачениями. Обращать на себя внимание батюшка очень не любил: облачение у него обычно сбивалось на сторону, да и выбирал он самые простые и легкие облачения и почти не служил в парчовых, с шитыми на оплечье иконами.

Поражал дар слез, который был у батюшки. Когда он произносил на литургии привычные для большинства слова: «Сие есть Тело Мое» или «Сия есть Кровь Моя» слышно было, что он плачет, а когда читал «Великий канон» Андрея Критского, то высказывал молитвы грешника о помиловании не языком, а душой своей от всех «предстоящих и молящихся» здесь. Слезы звучали в голосе отца Алексея и текли по его лицу.

«Я богат слезами», – говорил иногда отец Алексей, и в этих слезах чувствовались уже не земные его переживания. Они свидетельствовали о той стороне его жизни, которую он проводил перед Богом и старательно укрывал от постороннего взора. Но внимательному сердцу в слезах батюшки открывалась чистая и незлобивая душа младенца.

Кто был хоть немного чуток сердцем, кто искал Бога и желал поставить на первый план своей жизни духовные интересы, под чутким воздействием и водительством этого благодатного человека Божьего духовно перерождался и преобразовывался.

Во время проповедей и бесед он часто говорил о своем ничтожестве, называя себя «убогим». И говорил это с таким убеждением, что у слушающего сердце сжималось от жалости к нему. И в то же время чувствовалось, что произнесенное им свидетельствует о его высокой духовной настроенности и мужестве. Думалось: до какого глубокого смирения и самоуничижения должен был возвыситься человек, чтобы так просто и открыто, не смущаясь множества слушающих, высказывать крайне пренебрежительное мнение о самом себе.

Батюшку нельзя было представить без людей, без толпы, которая его обступала и жужжала, как пчелы, особенно дети, льнувшие к нему и обнимавшие его. При выходе из храма, когда его рука уставала благословлять, приходилось провожать его через толпу, чтобы она его не заласкала.

«Пастырь, – много раз говорил батюшка, – должен разгружать чужую скорбь и горе, перегружая эту тяжелую ношу с его плеч на свои».

Это батюшка делал всю свою жизнь. «Иногда войдешь в его комнатку, – пишет его духовный сын-священник, – после такой разгрузки, когда выйдет от него кто-нибудь им разгруженный, в слезах, с просветленным, обновленным взором, войдешь и видишь, что он – разгрузчик – сидит и лица на нем нет, оно полно безграничного сочувствия, в глазах слезы, голос делается каким-то тихим, мягким, безконечно ласковым и вместе глубоко скорбным. “Вот, – скажет, – была у меня”, – назовет местечко, откуда была, и расскажет одну из страниц ужасного, жестокого горя, столь обычного, нами не замечаемого, особенно женского горя. Казалось бы, помочь нечем. Муж бьет, дети бьют, муж почти преступник по отношению к детям, дети – воры; муж в церковь не пускает, тайком убежала. На уме у нее петля или прорубь, или еще хуже: “Убью его” – мужа. И все это батюшка взял на себя. Ей сказал просто и весело: “Бог милостив, все обойдется. Буду за тебя молиться”. Вместе с просфорой или иконочкой ей отдано то, дорогое, что накоплено молитвой. Она ушла и никогда не узнает, как тяжел груз, оставленный ею; она успокоилась, а он будет молить за нее Бога».

Он был старец и подвижник. Но многие не видели ни его старчества, ни подвижничества. Соблазнялись о нем: какой может быть подвижник в вечной молве, суете, шуме? Какое может быть старчество в самом центре города под визг автомобилей, в обстановке семейной жизни.

Подвижничество – это удаление от мира с нерушимой тишиной, долгими службами, непрерывной молитвой. С тихими радостями безмолвия и послушания и постоянным пребыванием с Богом.

Ноу отца Алексея не было монастырской стены, за которой он мог бы укрыться от мира. Вся внешняя сторона жизни у него была точно такой же, как и у всех нас. Даже никакой кельи у него не было, а лишь маленькая комнатка с электрическим рожком, с выгнутыми неудобными стульчиками и письменным столом из второстепенного московского мебельного магазина. Не было здесь даже и постоянно горящей неугасимой лампады, какие не только в кельях, но и в простых русских семьях всегда горят. У него она иногда горела, а чаще не горела.

Ел отец Алексей всегда наспех, под телефонные звонки. А чаще всего из-за множества ожидающего его народа он и вовсе не успевал поесть.

Изо дня в день обычные житейские будни со слезами и болезнями, смехом и детским криком, нуждами и потребами семьи, причта, прихожан и тысяч приходящих к нему за советами и помощью людей.

Надо идти служить всенощную, а у него в доме люди: не уходят, плачут, просят отслужить молебен или панихиду, и батюшка служит их дома, а начало церковной службы откладывается. Идет исповедь, и не отдельный духовник, а сам служащий отец Алексей исповедует прямо во время литургии. Надо выносить Святые Дары, но какая-то пришедшая издалека женщина плачет и умоляет ее поисповедать, и отец Алексей не может ей отказать.

Значит ли все это, что жизнь батюшки – не подвиг, а сам он не подвижник? Несмотря на все жизненные неудобства, которые теснили отца Алексея, его незримый духовный подвиг совершался непрерывно, им возносилась молитва к Богу. Любовь одухотворяла каждое движение его души, и радость сияла на лице его.

Господь дал своему смиренному и покорному рабу отцу Алексею то самое, за что ублажается святой Церковью Московский Чудотворец блаженный Василий, Христа ради юродивый: «Во граде, яко в пустыне живы… и не от чего же смущаяся, но венчался еси ради трудов своих». Но градом этим была не православная Москва XVI века, а огромный, многолюдный, многомятежный город XX столетия.

Недаром батюшкиному подвигу – пребывание во «граде, яко в пустыне» – изумлялись истинные жители иноческой пустыни, его духовные други, приснопамятные оптинские старцы Феодосий и Анатолий, почитавшие смиренного батюшку истинным старцем. А старец отец Нектарий с упреком выговаривал приехавшим к нему из Первопрестольной столицы: «Зачем вы ездите к нам, когда у вас есть отец Алексей?»

И батюшкино отношение к ним было в равной степени любовно и трогательно. Особенно благоговел он перед старцем отцом Анатолием. Лицо его делалось каким-то светлым, нежно сияющим, когда он или другие вспоминали при нем имя этого подвижника. «Мы с ним одного духа», – так говорил батюшка много раз. Действительно, у них был один дух любви благостной, всепрощающей и всеисцеляющей.

Пустыню батюшка Алексей перенес в Москву, заключил ее в своей многолюбивой душе и в многострадальном сердце. И щедро раздавал приходившим к нему неоскудевающие благоуханные дары пустыни: смирения радость, утешения милость и дар даров – любовь.

Скончался отец Алексей 9 июня 1923 года. Отпевание его совершал настоятель Данилова монастыря епископ Феодор в сослужении 30-ти священников и 6-ти диаконов. Всего же на отпевание вышло около 80-ти человек духовенства. Незадолго перед этим освобожденный, на кладбище прибыл Святейший Патриарх Тихон, напутствуя своей молитвой отшествие великого праведника в вечный покой.

Сподоби, Господи, и нам по примеру праведного отца Алексея духовно совершенствоваться и его молитвами спасаться во славу Божию!