Глава 21. Деревенские страшилки

Иногда бабка разрешала нам с Вовкой спать на террасе. Это были самые лучшие ночи. Хоть она и отключала электричество в целях экономии бюджета после 10 вечера, но у нас были припасены свечки, и мы лежали в тусклом, мерцающем свете свечей и рассказывали друг другу разные страшилки. Так мы могли проболтать чуть ли не до рассвета. И никто не трындел из соседней комнаты: «Чок-чок, рот на крючок. Кто слово сказанёт, тот в туалет спать пойдёт». Это была любимая бабкина присказка перед сном. Нет. Иногда, конечно, дело и до сказки доходило, но почти всегда бабка вставляла свои комментарии:

– Вот старуха пришибленная, на хера было деда гонять сто раз к рыбке. Сразу думать надо было, что заказывать. Вот если бы я была на её месте, то сразу попросила бы стать председателем нашего колхоза. Тогда бы у меня и корыто было, и терем новый… Дед! А если бы ты золотую рыбку поймал, чего бы ты заказал? – бабка кликала деда.

– Мне бы спиннинг новый… – мечтательно протянул дед.

– Вот-вот. Кому чего, а мёртвому припарка. Сначала спиннинг, потом мотоцикл, потом ещё что-то. В итоге рыбка уколдыбалась бы с тобой вошкаться, и остался бы ты, как та старуха. С разбитой мордой.

– С корытом, – поправил я.

– Спи уж. Корыто. Без соплей разберёмся. – Бабка поправляла нам одеяло, и мы засыпали…

В этот раз нам тоже разрешили спать на террасе. Мы с Вовкой ликовали, а я вспоминал страшные истории. Некоторые я придумывал сам. Меня веселило, как Вовка зарывался в одеяло и оттуда торчала только его голова с большими глазами.

Этой ночью я ему рассказывал страшилку про мертвецов…

– А тебе слабо на кладбище ночью? – спрашивал Вовка из-под одеяла.

– Чё это слабо? Не слабо! – зашевелилось моё самолюбие и надуло грудь колесом.

– Слабо-о-о-о, – дразнился Вовка. – А если не слабо, сходи сегодня ночью на кладбище.

– Вот и схожу. – Мне как-то было неловко Вовке уступать. Ситуация требовала подвига.

За нашей деревней, как и полагается, было местное кладбище. Мы как-то с дедом и бабкой ходили туда днём. На могилу к каким-то родственникам. И ничего страшного, в принципе, не было. Поэтому я решил, что ночью тоже справлюсь.

– А как ты докажешь, что ходил? – интересовался Вовка. – Может, ты во дворе отсидишься, а сам скажешь, что ходил.

– Чё это врать-то мне? Сказал, схожу, значит, схожу.

– Доказательства нужны, – не унимался Вовка. – Принеси крест, что ли.

– Ты чё? Совсем без мозгов? Скажи ещё – памятник. Я возьму какой-нибудь веночек и принесу.

Мы дождались, пока совсем стемнеет, и я начал собираться. Взял с собой пару свечек и спички. Так как бабка на ночь закрывала нашу дверь на ключ, выбираться пришлось через окно.

На дворе уже было темно, и мне, честно говоря, было немного ссыкливо. Одно дело – там перед Вовкой выпендриваться, другое дело – идти ночью на кладбище. Я уж даже было передумал в какой-то момент. Но надо было держать слово, и я пошел.

Через пару минут я услышал сзади чей-то топот. Я уж с перепугу подумал, что это бабка с дедом в погоню пустились за мной. Я отчётливо представил, как бежит дед в кальсонах, а за ним бабка в ночной рубашке. И так ремнями над головой помахивают. Я метнулся в сторону с дороги, на чём-то поскользнулся и впечатался всей пятернёй в это что-то липкое. Коровья лепёшка, сообразил я. Но это всё же лучше, чем попасться деду или бабке.

– Ты где? – звал меня Вовка.

– Тьфу ты, – чертыхнулся я, выползая из коровьих лепешек. – Ты-то что тут делаешь?

– Мне одному там страшно, – сказал Вовка. – А чем это пахнет? Ты что, обосрался, что ли, уже? – смеялся Вовка. – Даже до кладбища дойти не успел, а уже в штаны наложил.

– Щас ты у меня в штаны наложишь. – Я оттирал лопухом остатки коровьей лепешки. – Я просто поскользнулся.

Через пять минут мы оказались возле кладбища. Зрелище немного напрягало своей мрачностью. Было не то чтобы страшно, было очень как страшно. Я уже снова готов был признать поражение и предложить вернуться домой. В этот момент моё самолюбие вместе с геройством сквозонули куда-то в район пяток и сидели тихонько, попёрдывая. Но тут со стороны дороги послышались голоса. Это из кино возвращалась местная молодёжь. Попасться им на глаза означало получить по шее от бабки или от деда. Это уж как повезёт. А то, может, и от обоих по очереди. Если нас застукают, то обязательно отведут домой. И посему мы приняли правильное решение и сиганули в кусты. Нам даже было всё равно, что эти кусты отгораживали кладбище. Мертвецов на тот момент мы боялись меньше, чем деда или бабку. Конечно, с мертвецами мы были ещё не знакомы.

– Вовка! – шептал я. – Ты как?

– Страшно. Сзади нас какая-то могила. Вдруг сейчас кто-то полезет оттуда. – Вовка жался ко мне поближе.

Я и сам тоже не чувствовал себя героем. Сидел тихо и составлял компанию самолюбию с геройством. Мы решили, чтобы нам было не страшно, зажечь свечки. Чиркнул спичкой и зажег сначала одну, потом другую свечку и отдал её Вовке. В слабом свете свечи я решил осмотреться. Лучше бы я сидел и не крутился.

Я обернулся и посветил. Мой детский мозг дорисовал всю картину за меня. Мне показалось, что могила шевелится и оттуда тянутся руки. Конечно, сейчас я понимаю, что это была лишь игра света и теней, но тогда это была хорошая игра моего воображения. Станиславский бы сказал – Верю!

Закричал я громко и даже, кажется, как-то неестественно. Как Джельсомино в фильме. Вовка, не оставаясь в долгу, поддержал меня. Как говорится, началась паника. Паника – это когда один знает, в чём суть ужаса, а другие орут и бегут за компанию, будучи уверены, что орущий и бегущий рядом сосед точно уж в курсе ситуации.

Затем закричали на дороге. Тоже, как показалось мне, очень неестественно. Какой-то душераздирающий женский визг. От этого визга мы с Вовкой закричали ещё громче. Затем послышалось с дороги: «Чур меня!», какой-то «бум», затем: «Поднимай её, бежим отсюда», и удаляющийся топот.

Нас с Вовкой тоже уговаривать долго не надо было, и мы, побросав свечки, ломанулись в противоположную сторону, прочь от этого места. Бежали мы быстро и без оглядки. Вовка, несмотря на маленький возраст, не уступал мне в скорости. Мне казалось, что руки из могилы вот-вот настигнут нас, и я притопил ещё быстрее.

Когда мы оказались на террасе, мы забились на одной кровати под одеяло и так незаметно как-то уснули. Утром нас разбудила бабка.

– Вставайте, задохлики. А чё это у вас дерьмом попахивает? – но не акцентировала на этом внимание. – Я вам щас новости поведаю за завтраком. Как раз вам урок будет, чтобы не шастать где попало…

Вся деревня обсуждала свежую новость.

– А у него глазища такие огромные, как огонь светятся.

– И воет нечеловеческим голосом.

– Это, я так думаю, призрак Володьки-алкоголика, царство ему небесное. Не успокоится душа окаянная.

– Да при чём тут Володька? Говорят, у этого рога и хвост были. Не иначе как чёрт.

– А Галка-то. Как посмотрела в его горящие глаза, прям сознания лишилась. Так волоком и тащили её до дома.

– Говорят, что Петька-то, Никитишны внук, тот совсем обделался…

И ещё много чего было рассказано, и много дней сплетничал народ по деревне, с каждым днём история принимала всё более ужасный оборот.

Мы с Вовкой радовались только одному. Что бабка с дедом не узнали, что мы ночью ходили на кладбище, и нам ужасно повезло, что мы не встретились ни с этим Володькой-алкоголиком, ни с чёртом. Иначе бабке с дедом было бы уже некого пороть.