Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Нет никаких ограничений для посещений своего врача, для этого даже не нужно болеть. Поэтому на пороге моего кабинета может возникнуть кто или что угодно: от участника самой возвышенной истории любви до омерзительного грешника, от невыразимо тривиального случая до крайне трагического. И истории получаются как забавные, так и похожие на пьесы с моралью в конце. После тридцати лет практики меня уже ничто не удивляет — пожалуй, кроме того, что врачи-консультанты отвечают на мои телефонные звонки.
Хорошие, плохие, отталкивающие — эти встречи я считаю частью тайных знаний своей работы врачом в небольшом городе и почти уверен, что все они действительно происходили.
Мы стоим на плечах гигантов, но это бывает довольно неудобно.
— Это вам поможет от кашля, — твердо сказал я, собирая в кулак весь авторитет нашей древней профессии, вечной борьбы с суевериями и невежеством, призывая титанов Харви, Листера, Земмельвейса и Пастера и вспоминая, на какие жертвы они порой шли, невзирая на преследования и насмешки.
«Микстура, 10 мл, 4 р. в день», — написал я, и призраки титанов с отвращением отпрянули. Листер издал рвотный звук, а Земмельвейс показал мне средний палец.
— Но что я могу поделать? — спросил я. Существует давняя культурная традиция выписывать микстуры. Эффект плацебо бывает очень сильным. Это жест заботы — я показываю, как серьезно отношусь к проблеме. И это безопасно: «прежде всего не навреди» и все такое.
Появился призрак Галилея, выставив перед собой окровавленные большие пальцы.
— Посмотри на этих неудачников, — с горечью сказал он. — Чертов папа сделал это со мной, и ради чего я принял муки?
— Некоторые ублюдки даже пытались меня отравить, — вмешался Гален.
— А для вас выписывать подслащенную сахаром воду — это подделка и обман. Кокрейновский обзор использования противокашлевых средств пациентами с острым кашлем показал, что относительно продолжительности кашля явной пользы нет.
— Это довольно сильное утверждение, — сказал я, — особенно для того, кто осваивал анатомию, вскрывая обезьян.
— Это правда, любитель обезьян, — отозвался Везалий. — Вы предположили, что межжелудочковая перегородка проницаема, и отодвинули науку анатомии на тысячу лет назад.
— Эй вы, — возмутился Гален, — мне просто не дали использовать гладиаторов. Я попробовал один раз, а потом началось: «Я — Спартак!» — и прочее дерьмо.
К этому времени я уже чувствовал себя главным на новостном канале Fox News, и меня тошнило от всей этой типа науки. Отрицание изменения климата, креационизм — наконец-то я понял, как привлекательна простота.
Наука слишком противоречива и запутанна, фантазировать безопаснее.
— Нет ничего постыдного в смятении, парень, — сказал старый добрый Боунз Мак-Кой, — Иногда правильного не существует вовсе, есть только наименее неправильное — оно и будет настоящим лекарством.
— Запомни, — встрял Ван Хельсинг, — мощный удар в сердце.
— Вы же не всерьез это говорите? — запротестовал я.
— Я серьезно, — сказал Румак. — И не называй меня Ширли.
Найти Пряничный домик было непросто. Я спросил дорогу у угрюмой молодой девушки в красном капюшоне.
— Проваливай, — сказала она, — я уже взрослая для подобных шуток. Или для тебя это слишком тонко?
Я призвал великого бога Пана. Он поправлял набедренную повязку, которую откровенно и впечатляюще перекосило.
— Извини, не могу остаться, — ухмыльнулся он. — Только что звонила лесная нимфа, сечешь?
В конце концов я отыскал домик, ведомый странным покалыванием в пальцах и GPS. Реальность взяла отпуск — творила какие-то непотребства с законами физики. От входной двери пахло пряниками, а в саду я заметил множество разноцветных грибов, и во всех были крошечные дверцы и окошечки.
Я подергал дверную ручку, сделанную из шоколада, и не смог ее повернуть.
— Даже в волшебной стране должны быть свои законы, — сказал Гилберт Честертон, к чему он же мог бы добавить: «И она тоже не застрахована от дрянных мастеров». Я протиснулся внутрь, наступив на невнимательного эльфа. С пряничной двери посыпались крошки, и мои ноги неприятно прилипли к зефирному полу.
Здесь все было как в обычном пряничном домике: древняя старуха, кухонная мебель, пара гоблинов, лапающих белку, — за исключением дорогого телевизора с плоским экраном и подключенными платными каналами.
— Уверены, что вы настоящая ведьма? — с подозрением спросил я.
Она протянула мне сертификат с надписью «Член Королевского колледжа ведьм и хиромантов».
— Невероятно, — сказал я.
— Да, — ответила она, — даже сказочные существа знают, что хиромантия — это… — Она замолчала. — Эй, ты! — крикнула она в окно. — Убирайся, или я натравлю на тебя собак. Опять этот Терри Пратчетт, — объяснила она, — вечно тут шныряет.
Двое очень толстых детей развалились на икеевском диване, уминая пончики размером с мою голову.
— Меня беспокоит вес Гензеля и Гретель, — сказала старуха.
— Много физической нагрузки, сбалансированный рацион… — начал я.
— Нет, доктор, вы не понимаете, — перебила ведьма. — Мне нужно получше их откормить. Посмотрите на них — чахнут на глазах.
Гензель громко рыгнул в знак согласия.
— Чем вы их кормите? — спросил я.
— Только самым лучшим, — сказала она. — Домашнее, натуральное, все дела.
Я поднял с пола коробку от «Хэппи Мил» из «Макдоналдса».
— А это что такое?
Она смутилась:
— Устанавливали новую плиту, поэтому пришлось заказать еду.
Традиционную духовку, как я заметил, заменили на огромную печь.
Время пришло, доктор, да-да. В каждой истории есть сила предков, и я понял, что делать.
— Шикарная плита, — сказал я. — Покажите мне, как она работает.
Гордая своим домом, ведьма наклонилась подкрутить ручки. Я втолкнул ее внутрь и, отдавая должное группе Spinal Tap, увеличил разогрев до одиннадцати.
Разведите ведьме костер — и она согреется на день, бросьте ее в огонь — и она согреется на всю оставшуюся жизнь.
«Нам даже не понадобится прибегать к Ливерпульской стратегии по уходу за смертельно больными», — подумал я.
— Ты нас не ценишь, — пожаловался он, сидя на краю стола и болтая ножками в воздухе. — Ни одной благодарности, только жалобы на зависимость, стоимость, побочные эффекты. «Когда великий Цезарь увидал, что Брут кинжал занес, неблагодарность сильнее рук предателей сразила его совсем, и разорвалось сердце великое…» Подумай об этом, — продолжал он. — Мы удобны, нас легко транспортировать, никто лучше нас не пригоден для использования в домашних условиях. Наше качество можно контролировать, стандартизировать и регулировать; нас можно гибко и надежно дозировать; мы удивительно подходим для тестирования в двойных слепых рандомизированных контролируемых исследованиях. Мы — сложная наука, t-критерий Стьюдента, критический уровень значимости, хи-квадрат. Мы — лучшие представители доказательной медицины, мы не имеем никакого отношения к этому непонятному целостному дерьму.
— При условии, что результаты испытаний будут опубликованы, даже если результаты будут отрицательными, — сказал я.
— Конечно, — сказал он.
— И доступны для рецензируемых журналов, — сказал я.
— Само собой разумеется, — сказал он, — что мы же следим за Ричардом Смитом и Беном Голдакром в «Твиттере», правда?
— Вы должны признать, — сказал я, — что ваш послужной список несколько сомнителен.
— С этим не поспоришь, — пожал он плечами. — Статистики — шлюхи. За деньги они докажут что угодно. Фармацевтические компании — жадные кровососы, капиталистические свиньи, которые первыми встанут к стенке, когда грянет революция.
Но именно это заставляет мир вращаться, чувак.
— Увы, жадность — это хорошо, — сказал он. — Прибыль — это мотиватор, двигатель новаций. Если бы папа римский или мать Тереза управляли фармацевтической компанией, они разработали бы новые продукты? Я маленький, но не низкопробный.
— А витамины, гомеопатические пилюли и цветочные снадобья? — спросил я.
— Да-да, куча дерьма, я знаю, — сказал он. — Но у каждого есть родственники, за которых он не испытывает гордости.
Он выпрямился.
— Мы известны с древних времен, — он опустил маленькую головку, и на мгновение его голос показался далеким и тяжелым от тоски и безнадеги. — На протяжении веков нас с человечеством связывали узы брака. Мы с вами в одной ложке, и когда последний человек испустит последний вздох под безразличным небом, мы тоже умрем. Зачем мы вам так нужны? Перефразируя Толстого, самое сильное из всех лекарств — время и терпение; но у людей нет терпения.
— Сейчас я тебя съем, — сказал я.
— Et tu, Bruté? — печально спросил он. — Тогда пади, Сиалис.
Примечание: вам придется погуглить, что такое «Сиалис»…
— А, дети ночи…
— Ага, как же прекрасно поют, вот это их яди-дай-яди-дай, — сказал я, отсаживаясь подальше. Не из-за беспокойства о моей личной безопасности (семейный врач никогда не должен демонстрировать, что ему страшно), но когда твой рацион состоит из свежей крови, у тебя воняет изо рта. — Я занятой человек, граф, оставьте драму.
— Я нахожусь в крайне затруднительном положении, — произнес он низким глубоким голосом, который идеально подошел бы для впаривания альтернативных лекарств. — Этот варфарин… его принимают сейчас многие мои клиенты, и это причиняет мне сильные страдания.
— Ну-ну, — сказал я, потому что даже нежить заслуживает того, чтобы о ней заботились, — расскажите поподробнее мне об этом.
— Я кусаю в шею, кровь течет, я жадно слизываю ее языком, кровь сворачивается, я останавливаюсь. Так было всегда. Теперь кровотечение не прекращается, кровь повсюду — у меня в носу, на рубашке, а вы знаете, как дорого стоят эти вещи в наши дни? А ведь я вампир. Вижу кровь — значит, должен ее пить. Я даже захватил с собой аптечку первой помощи, наложил небольшую повязку, чтобы остановить кровотечение, — он смущенно и печально пожал плечами. — И при этом я немного прибавляю в весе.
— Вам некомфортно в своем теле, — заметил я с фрейдистской проницательностью, — отсюда такие большие замки.
— Я не очень хорошо себя чувствую, доктор. Дамы когда-то любили меня, они возлежали в своих ночных сорочках, и опьяняющий запах чеснока разносился в воздухе. Я люблю чеснок. Понимаете, такая у меня фишка. — Мелькнула ледяная улыбка, и тон собеседника на миг стал резче. — Наш разговор конфиденциален, верно?
— Конечно, — заверил я.
— Ах, — снова опечалился он, — как они кричали, как стонали от восторга, а на следующее утро притворялись, что помнят только кошмар. Теперь же они вопят лишь потому, что я так потолстел и им тяжело. «Слезь с меня, жирная свинья», — сказала одна. И становится еще хуже: превращаясь в летучую мышь, я не могу взлететь — слишком тяжелый. Хлопаю крыльями, хлопаю и хлопаю, но остаюсь сидеть на корточках на земле. Дети ночи — как они хихикают надо мной, как ухмыляются! Теперь мне придется карабкаться по водосточным трубам, это так нелепо, учитывая лишний вес и все такое. Прошлой ночью водосточная труба оторвалась. У меня боль в груди, я задыхаюсь, и у меня учащенное сердцебиение.
Я внимательно посмотрел на него, не сумев скрыть иронии.
— Ваш пульс, — сказал я, — очень, очень неровный…
Примечание: нарушение сердечного ритма называется мерцательной аритмией. Часто она протекает бессимптомно, но повышает риск образования тромбов. Поэтому если ее выявляют, то пациентам обычно назначают антикоагулянты, такие как варфарин. При осмотре пульс, как правило, неровный…
Все не всегда так, как кажется. Земля не плоская, Солнце не вращается вокруг земли, Бой Джордж на самом деле мальчик, в Афганистан очень непросто вторгнуться, а реформы Национальной службы здравоохранения Соединенного Королевства представляют собой сокращение.
Я наблюдал за китами на западе Ирландии. Это был почти беззаботный день, мы плыли в утреннем морском тумане среди буревестников, наблюдая за этими предвестниками бури, танцующими на воде. Тишина становилась еще приятнее от мягкого урчания двигателя, едва заметной атлантической зыби, рвотных звуков, исходящих от сухопутных крыс на носу, и хихиканья остальных. Мы были, как сказал Ивлин Во, полны покоя, который светится в сердцах людей, когда они размышляют о несчастьях своих современников.
За исключением того, что мы не видели китов, и к этому моменту даже капитан Ахав сказал бы: «Да пропади оно все пропадом, пойду выпью бочонок рома и огуляю пару юнг».
Затем раздался ликующий крик: «В воде что-то есть, что-то черно-белое!»
Нас как будто током ударило: касатка, подумали мы все. Даже наш неразговорчивый шкипер взволновался и развернул лодку, чтобы рассмотреть получше. Подойдя ближе, мы увидели манящее мерцание. Цитируя Джозефа Конрада, скажу: «Люди усваивают мудрость чрезвычайно медленно и всегда готовы поверить в то, что льстит их тайным надеждам».
— Я вижу плавник, — крикнул кто-то, и надежда выросла до небес. — Это спинной плавник. Похож на старого самца, они чаще плавают в одиночку, — добавил он с видом знатока.
Словно по сигналу, чтобы еще больше усилить напряжение, буревестники взлетели в вихре океанских брызг.
Затем к лодке подплыла мертвая, очень мертвая черно-белая корова. Делая вид, что ей лучше всего угрожать, она храбро боднула корпус, но осторожно, чтобы никого не расстроить.
«Эксперт» с надеждой ткнул в нее палкой, но она не отреагировала и даже не попыталась сопротивляться. Это определенно была дохлая корова.
— Покорно благодарю, свидетель плавников, — сказал я.
По его словам, деревянная нога причиняла ему немалые страдания. Она постоянно болела и ограничивала его подвижность, и это его ужасно раздражало.
Я направил его на протезирование. Его оснастили новейшей пластиковой штуковиной, и, после того как он освободился от хронического дискомфорта, его поведение изменилось. В мгновение ока он уже носился по деревне, играл в футбол с детьми и приставал к старушкам. Он женился, остепенился, открыл парикмахерскую и забыл о своей клятве отомстить Большому белому киту.
Я лишил его не только деревянной ноги, но и мотивации. Эта идея уже не подгоняла его, не была для него мощным стимулом. И хотя он стал гораздо счастливее, приобретение капитана Ахава привело к потере для великой литературы.
Наша роль как врачей состоит в том, чтобы заботиться обо всех, молодых и старых, богатых и бедных, родных и чужих, реальных людях и тех, кто ими не является. Моя репутация росла как гриб, и на следующий день приемная была битком набита людьми, которых распирало от… вздымающихся грудей и моральных дилемм.
А также, что примечательно, там было скопление отвратительных и почти ядовитых паров. Я позвал источник, изможденного и мрачного молодого рыцаря, направил его к пульмонологу и посоветовал службу онлайн-знакомств.
— La belle dame sans merci больше не держит тебя в плену, — сказал я.
Затем вошла мисс Луиза Олкотт.
— Сотри эту улыбку со своего лица, — прорычала она в явно неподобающей для леди манере. — Бет Марч была здесь, не так ли?
Я упомянул, что врачебная тайна распространяется на всех и включает в себя воображаемых людей.
— У нее была скарлатина, и вам просто пришлось дать ей антибиотики, — сказала она. — Таким образом, она не заболела ревматизмом, не стала инвалидом и не умерла в раннем возрасте. Весь посыл «Маленьких женщин» никому не нужен. Нет никакого самопожертвования, никакой бескорыстной заботы о Бет в течение всей жизни. Какими вырастут эти персонажи? Годы тяжелой работы канули в Лету благодаря тебе и твоим чертовым антибиотикам.
К сожалению, счастливые, здоровые люди не интересуют меня в качестве персонажей. Чтобы развиваться и расти, нам нужен вызов, конфликт. Все стоящее, что когда-либо случится с нами, будет связано с болью, страданием и когнитивным диссонансом.
Как сказал Гарри Лайм в «Третьем человеке», в Италии при Борджиа царили террор и кровопролитие, а также Леонардо да Винчи и Ренессанс. В Швейцарии пятьсот лет мира дали только… часы с кукушкой.
— Каково ваше мнение, Ватсон? — спросил Холмс.
— Определенно мертв, — нараспев произнес я с соломоновой безапелляционностью. — Из-за того, что у него пропала голова и все такое.
Холмс перевернул тело. Толпа ахнула от ужаса. Сзади кто-то упал в обморок, а несколько скинхедов шустро обшарили его карманы.
— Обратите внимание на схему, — сказал Холмс. — У этой жертвы, как и у других, были и геморроидэктомия, и грыжа.
— Ну и что? — недоумевал я.
— Итак, — заключил он, — я делаю вывод, что серийный убийца — хирург общего профиля. Никто больше не делает таких процедур. Теперь они могут гораздо меньше. Было время, когда главный хирург являлся принцем медицинского мира, у него имелась самая большая и блестящая машина и он мог заниматься чем угодно: гемиколэктомией, реконструкцией аорты при аневризме, тиреоидэктомией. Но им на смену пришли специалисты узкого профиля, а также теперь есть клинический надзор и аудит результатов. Теперь они уже не те, что прежде.
— А мотив?
— Подумайте, сколько лет он усердно тренировался, и ему обещали золотые горы как итог. Говорили, что недалек тот день, когда он сможет делать настоящие операции, а затем ему пришлось бесконечно перевязывать варикозные вены, иссекать липомы и сальные кисты, — сказал Холмс. — И вот могучее сердце не выдержало.
— Если слишком долго жертвовать собой, любое сердце превратится в камень, — согласился я.
Холмс извлек из кармана жертвы бумажку.
— Список рекомендаций, — догадался я.
— Еще один признак, — сказал Холмс, — рабская преданность соблюдению правил.
— Да, — печально согласился я, — в наши дни для всего существуют правила. Даже, полагаю, правила написания правил.
— И согласно этим рекомендациям… — Холмс снова обыскал карманы и одним движением извлек еще одну бумажку, наглядное доказательство.
— Информированное согласие, — выдохнул я. — Ад пуст, и все дьяволы здесь.
— Что, — заметил Холмс, — серьезная ошибка, типичная для эгоцентричного серийного убийцы и хирурга общего профиля… Убийца подписал документ.
Когда Коджак вышел из операционной, щеголяя великолепной шевелюрой, слух о моих почти чудесных навыках очень скоро дошел до других великих детективов. Большинство случаев были простыми: Кэннон слишком худ (камера толстит), у Бэтмена аллергия на резину, а у Порфирия Петровича понос после миски несвежего борща.
Но Коломбо? Казалось, что у него и в помине не было головной боли от напряжения, поэтому я дал ему несколько общих советов по изменению образа жизни и рецепт на ко-кодамол.
— Это отлично, просто отлично, — обрадовался он. — Спасибо, доктор, спасибо, вы очень помогли.
В дверях он обернулся, взмахнув поношенным плащом.
— Еще кое-что, доктор, — сказал он, — мелочь, но меня это раздражает. Ко-кодамол: это комбинация парацетамола и кодеина, не так ли?
— Совершенно верно, лейтенант, — ответил я в покровительственной манере, излучая «гордость перед падением», как того требует кинематографическая традиция. — Просто чтобы нанести ему дополнительный удар. Как в рекламе, знаете? Зап! Капа-йоу!
— Да, конечно, вы правы, — продолжил он. — Но есть пара нерешенных вопросов, которые мне не хотелось бы забывать. Ничего важного, вы понимаете. Я проверял кодеин в качестве анальгетика, и, похоже, доза составляет от тридцати до шестидесяти миллиграммов каждые четыре-шесть часов.
— Да, — неловко подтвердил я, начиная понимать, к чему все это.
— Тем не менее, — сказал он, — доза кодеина в моем рецепте и в рекламе составляет всего восемь миллиграммов.
— Да, в самом деле, — слабо произнес я. — Это лишь дополнительный удар, знаете ли.
— Но восемь миллиграммов кодеина почти не играют роли для обезболивания.
— В самом деле, — сказал я, забиваясь как крыса в угол.
— В самом деле да или в самом деле нет? — спросил он.
— Да, — ответил я несчастным голосом, наконец-то сломавшись и выпалив свое признание, как это принято. — Хорошо, я попался, мы используем ко-кодамол, потому что название звучит лучше, чем просто парацетамол, репутация которого, хотя он, несомненно, эффективен, пострадала из-за его повсеместного распространения. Это добавляет немного мистики и усиливает эффект плацебо. Фармацевтические компании, я уверен, разделяют ту же бескорыстную мотивацию, и совершенно случайно это приносит им кучу денег.
— Итак, в заключение, — сказал Коломбо. — У ко-кодамола нет никаких преимуществ перед парацетамолом. (MeReC Bulletin 2000;11:1–4R).
— Не совсем так, лейтенант, — запротестовал я. — Нет, если вам нравится страдать от констипации, или попросту запоров.
Назовите собаку плохим именем, сказал Флэши, с хорошим жить гораздо труднее. Поэтому, когда греческие герои узнали, что я разобрался с бурситом Геракла, приемная вскоре наполнилась представителями гомеровской доблести и атавистической злобой. Тестостерон зашкаливал, равный по количеству темпераменту героических сердец и масла для тела, хотя нам пришлось выделить троянцам отдельный кабинет.
Кое-что было предсказуемо: у Тифона слабоумие, а у Полифема — глаукома. Но иногда случались и неожиданности: у Беллерофонта аллергия на конский волос, а Эдип очень добр к своим родителям.
Ахилл вошел в приемную, сопровождаемый скучающим греческим хором. Он чуть не раздавил своими могучими мускулами покрытое пластиковым чехлом кресло, которое издало забавный пукающий звук. Некоторые участники хора захихикали.
— Обычно я иду к Асклепию, — сказал он. — Но с ним всегда одно и то же: «Принесите в жертву Ифигению, налейте Аполлону, бла-бла-бла».
— Опять проблемы с рабынями? — спросил я. Врачи общей практики — это люди эпохи Возрождения в медицине, что предполагает обязательное знание классики.
— Нет, — сказал он, — я бегал наперегонки с черепахой. Как будто ничего сложного, даже дал ей фору. Но каждый раз, когда я догонял ее, она чуть-чуть обгоняла меня. Я как раз собирался догнать ее и опровергнуть парадокс бесконечности, когда споткнулся о золотое яблоко, не убранное Аталантой. И теперь у меня ужасно разболелась лодыжка.
— Как насчет рентгена?
— Рентген, рентген, — пропел хор.
Я пролистал его карточку.
— Ах да, после прививки от кори ваша матушка окунула вас в реку Стикс, и вы стали неуязвимым. Это, кстати, был самый ранний зарегистрированный пример профилактической медицины, и мы собирались окунуть туда всех наших младенцев, но затем статья в журнале The Lancet выявила предположительную связь этой процедуры с аутизмом. Однако, поскольку мать держала вас за лодыжку, именно эта часть ноги оказалась незащищенной. Но это всего лишь растяжение. Отдохните две недели, и чтоб никаких войнушек. А еще, — продолжил я фальшивым замогильным тоном, как Дельфийский оракул, — не подходите близко к Скейским вратам.
Рациональная забота о здоровье — неотъемлемая часть консультации хорошего врача.
Он забеспокоился, очевидно, думая о рабынях.
— А вот угарный секс — это норма, — заверил я его.
— Думаю, могло быть и хуже, док, — выдохнул он с облегчением. — По крайней мере, мать не держала меня за ч…
— Челку, — предвосхитил хор.
— Жизнь несправедлива, — бушевал я. — Почему бог всегда забирает курильщиков первыми?
Я присутствовал на похоронах Джо. Церковь неудобно расположена рядом с нашим медицинским центром, и я обычно скрываюсь из виду, когда процессия осуждающе смотрит на меня.
Но на этот раз моя совесть была чиста: Джо дымил как паровоз, а потом, по космической иронии судьбы, в него попал метеорит.
Но когда Бог действительно явился мне, я был не в восторге.
Высокий, с довольно типичной внешностью представителя европеоидной расы, с длинной белой бородой, он соответствовал всем книжным клише и, что еще хуже, ни капельки не походил на Моргана Фримена. Я шагнул в крылатую колесницу, которой управлял невероятно привлекательный внешне ангел, однако не смог разобрать, мужчина это или женщина.
— Я решил, — сказал Бог, и барабанная дробь раскатилась в воздухе, — быть более активным по части заботы о здоровье. С последствиями курения больше нельзя оттягивать. Краткосрочное удовольствие против наказания в долгосрочной перспективе — с людьми этот выбор очевиден. Поэтому я назначаю это одной из Десяти заповедей, а прелюбодеяние уберу, мы в двадцатом веке живем. Отныне любой, кто курит, получит по голове метеоритом. Считайте это формой божественного Подталкивания.
Согласно теории Подталкивания, положительное подкрепление и непрямое указание влияют на принятие решений, по крайней мере, так же эффективно, как прямые инструкции или принуждение. Сейчас она довольно популярна среди наших коллег из системы общественного здравоохранения, которым просто нравятся разные приемы управления людьми (гораздо больше, чем настоящая медицина).
Раздался раздраженный визг, барабанная дробь резко оборвалась, и ангел уронил с края колесницы барабанную палочку. Он устремился вниз, в облака, едва не сбив американский военный транспортный самолет C-130 «Геркулес».
— Ты будешь моим пророком, — продолжал Бог, — чтобы распространить слово о теории Подталкивании по всему свету.
Я с сомнением посмотрел на других пророков. Они курили кальяны с пеной у рта и мучили язычника.
— Я просто напишу об этом мотивирующий пост в «Фейсбуке» и отправлю несколько твитов, — пообещал я (социальные сети, знаете ли, это отличный способ избежать реальной работы).
Но я начинал разбираться в вопросе пророчества. Как и любой хороший американский телепроповедник, я знал, что тут должно быть что-то и для меня.
— Воистину, Господи, — сказал я, — я хотел бы получить выгоду.
— Идея о семидесяти шести девственницах не должна восприниматься буквально, — ответил он, указывая пальцем на ангела, который соблазнительно наклонился ко мне, но по его манерам по-прежнему нельзя было угадать гендер. — И, — изрек Бог, видя мое замешательство, — я делаю тебя бисексуалом.
— Круто, — сказал я.
«Меня тоже когда-то обожали», — говорит у Шекспира сэр Эндрю Эгьючик, и благодаря этим самым словам клоун снимает маску, и Шекспир показывает сломленного человека, осознающего свою сокрушительную потерю, — что он испорчен, легкомысленен и неуместен.
«Я тоже когда-то был знаменитостью», — говорю я и тоже чувствую потерю, хотя это не всегда был приятный опыт. На камеру я выгляжу толще, лысина сияет, как маленькая потная луна, а на рекламных фотографиях мембрана стетоскопа зияет белым пятном на уровне промежности и выглядит так, будто у меня расстегнулась ширинка, демонстрируя всем мои труселя.
Но однажды эта чертова пресса…
— Мы планируем снимать новое шоу, знаменитый врач, — обратились ко мне из продюсерской компании. — Вы знаменитость, так почему бы вам не стать наставником участника конкурса?
Моей немедленной реакцией — помимо того, что втайне я чувствовал себя польщенным (мы, знаменитости, глубоко не уверены в себе и поэтому легко поддаемся манипуляциям), — была ярость. Сговор с этим цирком был бы оскорблением нашей древней профессии. Эти знаменитости даже не прошли доврачебный тест на профпригодность (всего за 70 фунтов стерлингов), который показывает, насколько врачи отличаются от простых людей. Ну, знаете, они более этичны и умеют проявить сострадание.
И тут мне в голову пришла волшебная мысль.
— Можно мне Стивена Фрая? — спросил я, ненадолго провалившись в грезы о том, как мы с этим великим человеком ведем научную беседу у камина и, возможно, вместе пишем колонку — забавную пародию, дающую больше пищи для переживаний, чем для ума. В революционной Франции мы могли бы открыть салон.
— Да, хорошая идея, — хихикали они. — Но, если серьезно, мы говорим здесь о псевдознаменитостях, ведущих прогноза погоды, забытых музыкантах, актрисах, которые пытались похудеть, отрезав себе голову, и все они до неприличия жаждут унижения любым способом, как только их фотография появится в таблоидах. Их нужно поддержать. Мы хотим показать все как есть.
— Убедительный аргумент, — признал я. — Потому что, в конце концов, наше призвание — заботиться обо всех, даже о тех, кто полностью заблуждается.
— Да, безусловно, — оживились они. Такая лазейка, очевидно, не приходила им в голову раньше. — Совершенно верно. Эти бедные люди нуждаются в вашей помощи. Абсолютно точно. Это, безусловно, ваш долг как врача. Будете обучать их несколько недель, познакомите их с работой и так далее. А потом — бац! — они делают операцию самостоятельно. И мы все снимаем: забавные инциденты, пациентов, мрущих как мухи, — разные эмоциональные штуки.
— Ага, — согласился я, и у меня появились некоторые сомнения в этичности происходящего. — Пациенты, мрущие как мухи, будут, безусловно, эмоциональны.
— «Боль в сердце, и в сознании туман…»
— Я понимаю, мистер Китс, — сказал я. — Вы слегка подавлены.
— «Как будто жгучий выпил я дурман и в волнах Леты захлебнулся вдруг», — продолжил он немного резко, как будто раздраженный тем, что я прервал поток его речи.
Эй, я занятой человек, у меня по шесть-десять минут на каждого пациента, просто зовите меня терапевтом из Порлока.
— Вероятно, вам хочется «умчаться… на крыльях Поэзии самой», — сказал я, быстро адаптируясь к соответствующему жанру; семейные врачи должны уметь делать подобные вещи.
Он прищурился, украдкой достал ручку и что-то нацарапал.
Я столкнулся с дилеммой. Его меланхолический характер, очевидно, был сущностью его музы. Если вылечить его, я лишу мир великих произведений английской литературы. Общее благо, сказал Пьер в «Войне и мире», — это единственное существующее благо, но иногда даже хорошие врачи обязаны быть плохими.
Будучи, как всегда, бдительным врачом, я заметил лилию у него на лбу и увядающую розу на щеке, поэтому решил, что у нас не так много времени. Значит, это исключало когнитивно-поведенческую терапию и очередь на нее на миллиард лет вперед.
Поэтому я дал ему несколько общих советов, касающихся образа жизни: больше не пить «Иппокрены, что обжигает рот», а «кубок в ожерелье пузырьков мерцающих» должен быть наполнен пепси, не иначе. Почаще выходить на улицу, знакомиться с людьми, стараться не слоняться без дела.
— И нужно больше физической нагрузки, — порекомендовал я, — энергичная получасовая прогулка каждый день. И найдите время нюхать цветы.
— Нюхать цветы? — спросил он со снисходительной ухмылкой. — Вы что, один из этих недалеких прерафаэлитов?
Это проявление духа меня успокоило, но, поскольку он показал склонность к самоповреждению, я назначил ему антидепрессанты и повторный осмотр в ближайшем времени. Совершил ли я преступление, размышлял я. Переживет ли его литературный гений мои неуклюжие биохимические манипуляции?
Через две недели он вернулся.
— Я блуждал одинокий, как туча, — улыбнулся он.
Прости меня, Мельпомена, подумал я.
— У меня для тебя важное задание, — сказал Гэндальф. — Темную Башню отгрохали заново, орки плодятся как кролики (у них нет понятия об ответственном контроле рождаемости), хоббиты вынуждены устраиваться на нормальную работу, вместо того чтобы все время валяться пьяными, а стаи сбитых с толку и дезориентированных назгулов обстреливают Нарнию птичьим пометом. Темный Лорд не дремлет, он ищет… Кольцо.
— Какое кольцо? — спросил я.
— Вот это, — ответил Гэндальф, вынимая его из-за моего уха. — На вид ничего так, однако оно развращает владельца, который становится жестоким и циничным. У него начинает вонять изо рта и крошатся ногти.
Он достал трубку и выпустил волшебное кольцо дыма в форме украшенного драгоценными камнями гинекологического зеркала.
— У эльфов есть поговорка, — продолжал он. — «Если вы сомневаетесь, позвоните врачу». Поскольку ты в любом случае уже жесток и циничен, Кольцо не сделает тебя хуже. Его нужно уничтожить, и ты должен отнести его в пламя Роковой горы, которая, к сожалению, находится прямо рядом с Темной Башней. Но ты можешь взять любого верного помощника на свой вкус.
— А можно Лесси? — спросил я.
— Нет проблем, — сказал он, доставая маленькую книжечку с унылым названием «Легкие заклинания для молодого ученика». Появился клуб дыма, и Лесси радостно ворвалась в кабинет, прижалась к моим коленям, лизнула мне руку, затем попыталась укусить кольцо и превратилась в маленького сбитого с толку представителя фармкомпании, который разрыдался, радостно вручил нам несколько рекламных ручек и убежал.
— Почему бы просто не запрыгнуть на одного из больших орлов? — предложил я. — Слетай туда, выброси кольцо, и ты вернешься раньше, чем Темный Лорд успеет сказать: «Галадриэль — дешевая шлюха».
— Увы и ах, — туманно протянул Гэндальф, ловко пряча ручки в карман.
— Хорошо, — решился я. — Избавлю мир от него.
— Семь Фей будут петь тебе дифирамбы, — сказал он, поспешно вставая, чтобы уйти. — Кстати, можно мне антибиотики? У меня ужасное…
Я плотно закрыл дверь, случайно раздавив гнома, и задумчиво посмотрел на Кольцо. На нем появилась надпись. Тоненькие буквы походили на паучков. Вязь древних эльфийских рун можно было перевести как «Леголас любит Арагорна».
— Оттуда, куда я тебя посылаю, приятель, ты никогда не вернешься, — сказал я, кладя Кольцо в конверт, который адресовал его в неврологическое отделение местной больницы. С пометкой «несрочно».
— Это леди Шалот, — сказала она. — Не хочешь ли ты навестить меня?
— Без шансов, — сказал я, — новая политика Национальной службы здравоохранения, неэффективное использование времени и т. д. и т. п.
Но она быстро училась и была знакома со всеми тонкостями.
— У меня дурное настроение и пульсирующая боль в середине груди, отдающая в левую руку и дальше.
— О, хорошо, — любезно прорычал я. Даже сказочные пациенты знают, на какие кнопки нажать, чтобы заставлять нас прыгать. Наши студенты-медики могли бы кое-чему поучиться в школе улиц.
Я припарковался у башни в гневе, по случайности нарочно наехав на единорога (присутствие которого скоро станет явным). Осторожно переступая через окровавленную лошадь, прошел по винтовой лестнице мимо фрески, на которой Мерлин ставил катетер Зеленому Рыцарю. Довольно вычурный новомодный дизайн, подумал я.
Я споткнулся о какую-то белую блестящую липкую массу неопределенного, но, кажется, отвратительного происхождения.
— Не заденьте паутину, — раздался голос из-за огромного зеркала, которое, как я заметил, было связано с внешними камерами слежения, — ее задолбаешься плести.
— Если вы хотите, чтобы я вас осмотрел, придется выйти, — сказал я.
— Никто не должен меня видеть, иначе на меня падет проклятие, и я погибну.
Я выпрямился, чувствуя себя несколько оскорбленным:
— Я не мужчина, мадам, — я врач, а следовательно, бесполый мутант.
Появилась красивая девушка, одетая в пышное белое платье, на мой вкус, слишком похожая на диккенсовскую мисс Хэвишем.
— О-о-о, — сказала она, — а разве вы не красивый молодой самец?
Мое отражение в зеркале показало лысеющего очкарика.
— Ты нечасто встречаешься с парнями, не так ли? — спросил я. — А что там насчет боли в груди?
— Признаюсь, это всего лишь уловка, — сказала она, многозначительно поглаживая мою лысину. — Мне стало одиноко без мужской компании, и я подумала: какого черта, терапевты же должны приходить на дом по вызову!
Выражение ее лица внезапно изменилось.
— Поверить не могу, — произнесла она раздраженно, — ты ждешь целую жизнь, а потом появляются сразу два парня.
На экранах камер я увидел рыцаря в доспехах, бронзовые поножи сверкали на солнце, его могучий жеребец гадил на зеленую лужайку, что выглядело как ежегодный катарсис.
— Мне пора, — сказала она.
Я чувствовал себя отвергнутым. Рыцарь был высоким красавцем и смотрелся настоящим героем, но я-то езжу на «мерседесе». Разве большая блестящая машина уже ничего не значит?
Ланселот взбежал по лестнице, и выглядел он залихватски, хоть и не очень радостно. Его благородное лицо было серьезным, а глаза вылезли из орбит.
— Пойдемте скорее, доктор, прекрасная дева…
Я с некоторым удовлетворением отметил, что голос у него гнусавый и скрипучий.
— Да, я догадываюсь, она в обмороке, не так ли?
Я осмотрел ее. Грудь красиво вздымалась — так, как может вздыматься только очень бдительная грудь.
— Тяжелый случай мелодрамы, — сказал я.
— Это наш Господь, — сказала моя секретарша, — и прежде чем вы спросите, скажу, что это точно Он: у Него есть удостоверение личности.
— Ничего личного, Господи, — сказал я, — но для разумных людей Ты немного менее правдоподобен, чем Санта-Клаус, или гомеопатия, или все эти Самсоны и Голиафы.
— Эй, полегче, — ответил Он, — Самсон был порядочным трудолюбивым человеком. Сейчас он руководит мужской парикмахерской — или это было тогда? — Он почесал в затылке: — Вездесущность сбивает с толку, знаете ли. Я чувствую себя немного подавленным. — Тут Он лениво воскресил дохлого волнистого попугайчика (я как раз собирался почистить клетку). — Две тысячи лет и ноль благодарности. Когда все идет хорошо, они принимают это как должное, когда все идет плохо, меня обвиняют.
— Господь, я могу спеть несколько тактов об этом, — сказал я. — На самом деле вопрос в том, насколько Ты подавлен?
— О, не так уж и плохо, полагаю, — расхрабрился Он. — Но я тут подумал… понимаешь… может, пара таблеток…
— Увы, Национальный институт здоровья и клинического совершенствования выдал довольно недвусмысленные клинические рекомендации по депрессии легкой и умеренной степени, — ответил я. — Никаких лекарств для Тебя, Господи. Вместо этого занимайся спортом, сбалансированно питайся и постарайся больше гулять.
— А что еще они предлагают? — спросил Он, явно не впечатленный моим советом относительно образа жизни (еще одно доказательство Его человеческой сущности).
— Психологическую помощь, — сказал я.
— А вот это интересно, — оживился Он. — Я бы хотел получить консультацию. Куда идти?
— Эй, давайте устроим шоу прямо здесь, в сарае, — я решил, что упоминание о Микки Руни Его подбодрит. А потом похлопал Бога по колену и сказал: — Ну-ну.
Похоже, Ему это показалось бесполезным.
— Что-нибудь еще?
— Конечно, — заверил я. — Неужели Ты считаешь прекрасных людей из Национального института идиотами, которые понятия не имеют, что на самом деле происходит там, на улицах, с детьми? Когнитивно-поведенческая терапия — очень эффективное лечение.
— Отлично, — сказал Он, — я возьму несколько консультаций.
— Есть и плохие новости, — сочувствующе произнес я. — Поскольку у Тебя депрессия в диапазоне от легкой до умеренной, Твой случай не срочный. Я не могу направить Тебя напрямую. Сначала Тебе придется обратиться к психиатру, а несрочные психиатрические случаи обычно не рассматриваются в течение шести месяцев. А на когнитивно-поведенческую терапию тоже очередь, придется подождать еще столько же.
— В общей сложности около года, — прикусив губу, подсчитал Он. — Это долгий срок для депрессии. Есть другие варианты лечения?
— Никак нет, — услужливо ответил я.
— Никак нет, — эхом отозвался воскрешенный волнистый попугайчик.
— Так что, по сути, Национальный институт считает, — мучительно рассуждал Он, — что не существует методов лечения депрессии легкой и средней степени тяжести?
— Господь, Ты сказал — не я. Хорошего дня, — пожелал я, встал и умыл руки.
Примечание: Национальный институт здоровья и клинического совершенствования, должно быть, находится на другой планете, зато у них есть чувство юмора. Их председатель больше всех хвалил эту колонку.
Я вырос в сельской Ирландии и, как все остальные, читал Энид Блайтон. Так что несколько лет назад, начав работать врачом в сельской больнице, я как будто вернулся домой.
Утром в первый день работы викарий помахал мне в знак приветствия, как и обещал Джон Мейджор. Правда, я несколько удивился, увидев, как святой отец сползает с велосипеда, чтобы толкнуть местным подросткам экстази. Конечно, в горах Уолтона все изменилось, подумал я, но, боже мой, церковь стала более значима.
И что еще более типично с точки зрения английской культуры, в ту ночь меня вызвали на место убийства. Тело лежало лицом вниз в местном крикетном клубе — на голове кровь, рядом окровавленная бита. Собравшийся комитет взирал на это, казалось, почти с удовлетворением и ностальгией по чему-то, как они считали, утраченному навсегда.
— На этот горный склон крутой / Ступала ль ангела нога? / И знал ли агнец наш святой / Зеленой Англии луга? — благоговейно пробормотал один старый полковник.
Полицейский представился констеблем Гудом, и мне показалось, что я знаю его всю свою жизнь.
— Каково ваше мнение, доктор? — спросил он.
— Кажется, все в порядке, — заметил я. Факты были под рукой, хотя внимание отвлекала маленькая пожилая леди, яростно строчащая в потрепанном старом блокноте. Пронырливая старая сука, подумал я.
— Прошу прощения, мадам, — сказал я вкрадчиво (на случай, если она важная персона). — Мы уже встречались?
— Миссис Кристи, — представилась она, и тут я узнал ее голос.
— Причина смерти, — медленно произнес констебль Гуд с традиционной сосредоточенностью, записывая в блокнотик обязательным коротким карандашом, — травма головы, нанесенная неизвестным лицом или лицами.
От меня определенно что-то требовалось. Я перевернул тело, раздавив несколько сэндвичей с яйцом и кресс-салатом. Рубашка была разорвана, на груди виднелись свежие синяки и ожоги, а на лице покойного застыло раздраженное выражение.
— Не так быстро, сержант, — сказал я (всегда обращаюсь так к копам, важно немного им польстить — это имеет значение). — Крови недостаточно. Поэтому я делаю вывод, что травмы головы были нанесены после смерти как хитрый отвлекающий маневр.
— Отвлекающий маневр? — задумчиво протянул констебль. — В таком месте? Тогда что же было орудием убийства?
Я указал на угол комнаты.
— Дефибриллятор, — крикнул я. — Вот он виновен!
Секретарь клуба упал на колени.
— Ладно, признаюсь, — простонал он. — Эта штука у нас уже пять лет, и мы заплатили за нее три тысячи. Все эти праздники в саду по сбору средств, спонсируемые прогулки и танцы за чаем — если я когда-нибудь увижу еще один сэндвич с огурцом, меня вырвет. Но за все это время ни разу не выдалось возможности использовать этот агрегат — а в рекламе-то уверяли, что люди мрут как мухи, так что надо всегда держать его под рукой. Но он просто стоял в углу и улыбался. Поэтому, когда Уолтер покуролесил в баре, мы поняли, что это наш шанс. Он храбро сопротивлялся, но в конце концов мы его уложили.
В этот момент на пороге нарисовался маленький кудрявый мальчик (или девочка), и его (или ее) лицо выражало вопрос.
— Поздно, Джордж, — отрезал констебль, — дело закрыто.
— Черт возьми, — сказал Джордж, — а что мне делать со всем этим имбирным пивом?
Примечание: в моем детстве не было ни книжных магазинов, ни «Амазона», поэтому мы читали все, до чего могли дотянуться. Помню, как отец купил на аукционе книжный шкаф. Там было полно книг — Бигглса, Энид Блайтон, Джеральда Даррелла, греческой мифологии и т. д. Он во многом определил то, каков я сейчас.
Если к вам на прием записались философы, это может быть довольно утомительно.
Когда Ларошфуко приходил в последний раз, случилось так, что я читал журнал Общества реабилитации. «В несчастьях других врачей, месье, есть что-то не то чтобы совсем неприятное», — заметил я. Он в задумчивости прищурился, а затем завел очередную длинную историю о своих носовых пазухах и о том, насколько они сухие (было бы лучше, если бы они увлажнились).
Гиппократ, недавно удравший с пенной вечеринки в академических кущах, оставил после себя безнадежно мокрое место. Ницше попытался пролезть без очереди, и нам пришлось насильно изгнать его, во весь голос цитируя Иммануила Канта. Ницше жаловался на что-то вроде Übermenschen, создание собственной морали и нежелание страдать от последствий своих действий. Так что он не просил ничего, кроме антибиотиков, потому что ужасно простудился, страдал целую неделю, но лучше не стало.
Неспособность Дарвина записаться на прием оказалась ерундовым препятствием для того, кто потратил пятнадцать лет на изучение моллюсков. Я остановился у единственного в деревне светофора, когда в окно постучали. Я было проигнорировал этот звук, но Эдгар Аллан По знал, о чем говорил: нельзя вечно пренебрегать подобным стуком. К тому же чертов сигнал, похоже, никак не хотел меняться.
Я покорно опустил стекло, удовлетворенно отметив, что вместо рокового красного словно по команде зажегся зеленый. Пришлось включить аварийку, чтобы предупредить застрявшие позади меня машины: процесс займет некоторое время.
— Меня беспокоит, — сказал великий человек, — куда катится современная медицина. Это противоречит теории эволюции. Вы увековечиваете дефектные генетические коды искусственными методами. Неадаптивным генам разрешается размножаться. И приспособленность человеческой расы падает.
— Может быть, мы просто быстро приспосабливаемся к новой динамике? — предположил я. Машины позади сигналили все отчаяннее, и, чтобы не злить их водителей, я старался быть краток. — Может быть, физическая пригодность — это более широкое, более гибкое понятие?
Умник нахмурился. Гудки и крики становились все более неистовыми. В зеркале заднего вида я видел стадо коров, мчащихся по дороге и с грохотом вступающих в общую драку, повсюду летали части тел, как в Памплоне, только с большим количеством навоза и без иберийского очарования.
Я выскочил из машины.
— Лучше беги, Чарльз, — сказал я. — Выживет сильнейший.
Я спокойно отношусь к чрезвычайным ситуациям. Слишком часто меня вызывали по крику мальчишки «Волк!». Пришлите по факсу фотографию волка, жующего свою мошонку, хочется сказать мне, и тогда я, возможно, подумаю. Однако мы скованы цепями должностных обязанностей, и когда кто-то зовет на помощь, нужно идти, какими бы странными ни были обстоятельства.
Однажды в операционную, настойчиво стуча зубами, припрыгал маленький кенгуру. Я люблю диких животных, поэтому тут же потянулся за пистолетом. Если сделать из него чучело, можно будет поставить его в приемной — не исключено, что он будет отпугивать детей, и они больше времени проведут на свежем воздухе, подальше от медицинского центра и всех этих супербактерий.
— Подождите, док! — крикнул пациент как раз перед тем, как я нажал на спусковой крючок. — Он пытается нам что-то сказать… что-то о маленькой девочке у подножия скалы и о сломанной ноге. Возможно, потребуются шина, обезболивание и капельница.
— Спасибо огромное, доктор Дулиттл, — сказал я.
Когда мы добрались до места, там собралась приличествующая случаю толпа, и у всех уже было праздничное настроение. Несколько человек успели открыть банки с пивом, а кто-то надул огромный батут в виде замка. Маленькая светловолосая девочка идеального арийского происхождения лежала у подножия типичной скалы. Я с роковым удовлетворением отметил, что утес, похоже, вот-вот обрушится.
Кто-то необъяснимым образом получил форму рабочего Нацпарка и безуспешно пытался скрыть свое огромное удовольствие.
— У нее нога крючком, доктор, — сказал он, — вам лучше спуститься к ней.
Я в тот день принарядился, а кругом было грязно. Где все эти боевые парамедики, когда они так нужны, подумал я.
В конце концов я спустился, раздал несколько автографов и неохотно расстался с поклонницей, прибившейся ко мне по пути. При таком количестве зрителей даже о быстром сексе не могло быть и речи.
— Это растяжение, — крикнул я, и по толпе пробежала волна зачарованного ужаса.
— Растяжение, растяжение, — завыли они.
— Вертолет уже в пути, доктор, — с энтузиазмом сказал работник Нацпарка, — но нам придется сварганить носилки из диджериду и шкуры вомбата.
— На самом деле в растяжении связок ничего особенно плохого нет, — ответил я. Профессиональная честность перевешивала необходимость довести мелодраму до конца. — Вставай, девочка. — Я слегка похлопал ее по ноге, чтобы подчеркнуть свой авторитет, и она неохотно поднялась. Толпа начала расходиться, бросая на меня неодобрительные взгляды. Отклонение от первоначального сценария, очевидно, считалось дурным тоном.
Снова появился кенгуренок Скиппи: «Кое-что о пещере, оползне, двух детях, пневмотораксе, дренаже грудной клетки и…»
Одинокий выстрел эхом разнесся по эвкалиптовым рощам. Вдалеке взметнулась в воздух стая попугаев. Их крылья отливали золотом на закате, и тут пошли финальные титры.
«Шла полем Прекрасная Дама, <…> змеи — локоны, легкая поступь, а в очах — одинокая ночь», и, по ее словам, она собиралась поступать в медицинский, но потом посетила местную больницу, и молодые врачи отговорили ее, поэтому она подумывала о стоматологии.
«На коня моего незнакомку посадил я» и весь день рассказывал ей о достоинствах своей работы.
— Спрашивать молодого врача о том, каково быть врачом, — все равно что спрашивать головастика о том, каково быть лягушкой, — сказал я. — Подумайте о возможности путешествовать по всему миру, о привилегии быть тем, кому доверяют пациенты, об удивительно сложных и уникальных случаях, с которыми обращаются к врачу. Подумайте о гарантии владения жильем, о надежном доходе в нестабильном мире, о независимости. Как только вы станете терапевтом или врачом общей практики, вы сами себе начальник, и вам не нужно ни к кому подлизываться. У нас благородная судьба, достойная, богатая опытом жизнь, похожая на эпическую поэму радостей и печалей.
Нам нужна система профессиональных стажировок для таких молодых и искренне заинтересованных людей, как вы. Чтобы можно было легко определить, какие консультации вам не стоит посещать, и, конечно же, пациенты должны быть полностью информированы и согласны. Но даже в этих рамках существует возможность почувствовать настоящий вкус нашей работы, и это было бы куда лучше, чем учиться у молодых врачей или смотреть телесериалы.
Порыв ледяного ветра развеял мои грезы. Мы остановились на унылом склоне холма, хрипло каркали вороны, тварь из Черной лагуны резалась в карты со страховым агентом, а высоко над головой американский бомбардировщик выбрасывал продукты, которых хватило бы на небольшой рюкзак. Все эти предзнаменования были плохими. Конечно же, банка бобов упала вниз, как бомба, почти обезглавив мою лошадь, и студентка стала какой-то чудной. Она трижды обошла вокруг меня, ее глаза сверкали, волосы развевались, и она невпопад декламировала обидный стих.
— «Все кричали: Прекрасная Дама без любви залучила тебя», — она ликовала, потом превратилась в химеру, затем в горгону, потом снова в девушку (теперь ее волосы стали вполне себе вьющимися), а затем продолжала: — И я по-прежнему думаю о стоматологии, если вы не возражаете, безо всех этих ужасных дорогих и бессмысленных экзаменов.
— Ладно, — ответил я, сгрузив ее с лошади, и, упав, она спугнула белку с орехом наперевес. — В таком случае вы свободны.
— Мне нравится запах напроксена поутру, — сказал поседевший инвалид, глядя на пламя и по невнимательности проболтавшись о своей работе консультантом-фармацевтом. — Запахи… экономии и бендрофлуметиазид, — продолжил он бессмысленную трепотню, — это дешево. И вообще, как раз тот препарат, который приняли бы дикие коммунисты. АПФ, ВМ — это более по-американски.
Подбежал еще один пожарный.
— На первом этаже застряли люди, — приподнято крикнул он мне. — Но туда нельзя, это слишком опасно, вы рискуете своей жизнью.
— Да, конечно, без проблем, — сказал я. — Есть рекомендации Национальной службы здравоохранения, и я не могу их нарушить. Там четко сформулировано, что в случае пожара нужно всегда следовать советам специалистов. Я просто подожду здесь, пока вы, ребята, ставите оцепление, выламываете двери топориками, заводите шланги и лестницы, ведете себя как мачо, позируете обнаженными для благотворительных календарей и, ну вы понимаете, делаете свое дело.
Этот ответ, похоже, несколько смутил пожарных.
На какое-то время растерявшись, они смотрели то на меня, то на огонь, то на меня.
— Даже не думай об этом, — сказал первый, храбро предприняв еще одну попытку. — Это старый деревянный дом, в подвале стоит бочка масла, крыша неустойчива и может в любой момент обвалиться, а лестница горит, и ступени могут не выдержать вашего веса. Это смертельная ловушка.
Зеваки уже сто раз видели такое по телевизору, поэтому знали, как реагировать.
— Не ходи туда, безумец, — кричали они, — ты просто погибнешь, это сумасшествие, живым не выберешься!
Чувство ожидания одновременно душило, казалось благородным обязательством и все такое. В конце концов я сломался, «за мыльным славы пузырем готовый влезть в самое орудия жерло», штурмовал входную дверь, помчался вверх по лестнице, взваливая все попадавшиеся по пути тела на плечи и ненадолго задерживаясь, только чтобы проверить в зеркале прическу.
— На мгновение я подумал, что у нас проблемы, — невозмутимо сказал я, а затем выпрыгнул из окна — после того, как обеспечил всем необходимым подвернувшегося под руку ребенка (для театральных целей), взятого у какого-то прохожего. Толпа пришла в восторг, и я передал ребенка теневому агентству по усыновлению «Американский христианин», осторожно взяв деньги.
— Позаботьтесь о маленьком тельце, — сказал я, к этому моменту полностью поглощенный стереотипом (и впечатленный гонораром). — Мне нужно вернуться, там могут быть и другие малютки.
Как бы я хотел быть врачом на Диком Западе! Вот это жизнь так жизнь! У меня был бы милый маленький домик с белым забором из штакетника, меня уважали бы трудолюбивые радушные горожане. Поездки на пикники, танцы в сельском клубе, вечеринки с финальными драками, охота за скальпами с Джоном Уэйном и т. д. и т. п.
Что уж говорить об изюминках этого опыта. Гражданский отряд помощников шерифа — самый яркий опыт мужских взаимоотношений. Только представьте себе: скучаю я своем кабинете, а тут вбегает шериф: «Док, банк грабанули!»
Я бы рванул туда, как лягушка с раскаленной сковородки, видя, что мои приятели уже сидят в седлах, и меня просто затрясло бы от перспективы несколько дней тусоваться с парнями. Затем была бы короткая торжественная пауза, когда мы давали бы присягу шерифу, став его помощниками, прикрепляли значки, и кто-то наверняка бы закричал «Йиппи-кай-эй», и мы скакали бы галопом в обязательном облаке пыли, а если она была бы мокрой и грязной, каждый из нас должен был принести свою пыль, сухую. И волосы на теле буйно росли бы, даже пока мы ехали.
Будучи врачом, я не мог бы себе позволить рисковать на передовой, поэтому, если бы началась стрельба, я вернулся бы в фургон с печеньем, жевал бы табак и ждал жертв. Обычно это дробь в ягодицах, которую я удалял бы на публике после якобы обезболивающего глотка виски под насмешки старожилов и увещевания никогда не поднимать задницу во время перестрелки на случай, если на другой стороне окажется кто-то с извращенным чувством юмора.
Мы ночевали бы под звездами, травили байки, ели бобы и распевали при свете костра «Девушку, от которой я уехал» — и вот глаза уже на мокром месте, нижняя губа дрожит, хотя про себя мы думаем: «Да кому она нужна? Убирайтесь, щенки». И иногда по ночам, когда все было тихо, за исключением надоедливого воя койотов, меня тайно будил бы верный помощник преступника, коренной американец Тонто Мерфи (его мать была ирландкой).
— Мальчик Джон серьезно пострадал, — шептал бы он так, что клятва Гиппократа становилась мне важнее значка. Проткнув его геморрой раскаленной докрасна кочергой и перевязав носовым платком, пропитанным потом, я обнаружил бы, что он порядочный парень, который просто попал в плохую компанию, чтобы поддержать больную мать. Я бы подлатал его и пообещал присматривать за его матушкой. «Избавлялся бы ты от своих привычек, мальчик, или в следующий раз тебе не поздоровится», — говорил бы я в соответствующей грубой, но любезной манере.
— Благослови вас Бог, док, — традиционно бы отвечал он, — но теперь мне нужно переправить немного крэка через Рио-Гранде, так что проваливайте.
И когда мы возвращались бы в город, люди собирались бы поприветствовать нас.
— Вон идет старый док Фаррелл, — говорили бы они. — Однажды он застрелил мужчину в честном бою, но это было из-за женщины, и он уехал на Запад, чтобы забыть. Забавно, что он оказался геем.
— Да уж, ну и грудки, — согласился мой коллега, произнося эти слова с некоторым удовольствием, так как нечасто нам выпадает шанс сказать подобное их с чистой совестью. — Прямо огромные. Самые большие из тех, что мне доводилось видеть в жизни.
Мы, деревенские врачи, близки к природе и серьезно относимся к своим обязанностям. Уже несколько лет у меня в приемной есть кормушка для птиц. Птичий корм, червяки, арахис — у нас разнообразное меню, но любимое угощение — сало, и проблемы вызывает только наша щедрость.
Пословица гласит: дайте человеку рыбу — и вы накормите его на один день, научите человека ловить рыбу — и вы накормите его на всю жизнь. Дайте кучке жадных маленьких засранцев бесплатный обед каждый день, и они набьют себе брюхо до отвала. Мы внедрили эту культуру раздаточных материалов, спровоцировав разгул обжорства и лени.
Самая крупная синица с самой большой грудкой, натрескавшись насыщенного жира, отодвинулась от птичьего стола, плюхнулась на землю и несколько раз нерешительно трепыхнулась и пискнула. Затем уселась, как бы откинувшись на спинку стула, и апатично пожала плечами, будто произнеся: «Ну что я могу поделать? Моей вины тут нет — я же почти ничего не ем. Это все из-за гормонов».
Забота о здоровье всегда в приоритете у хорошего врача, поэтому я взял синицу в руки, осмотрел, проверил липиды и прочитал ей лекцию о диете и физических упражнениях. Лети, напутствовал я, будь храброй, пой свою песню, прыгай с дерева на дерево.
— Теньк, — без энтузиазма сказала синица. Но в ее взгляде читался вопрос: «Не могли бы вы просто дать мне таблетки или что-то в этом роде?»
Я открыл окно и выпустил ее, чтобы она, как я надеялся, взлетела к синему небу. К сожалению, я был на втором этаже, и синица камнем спикировала вниз, оглушив проходящего отрицателя изменения климата, а затем решительно заковыляла обратно к кормушке.
Меньше жиров и углеводов, больше клетчатки, думал я.
И надо бы скорее завести кошку.
Войти с помощью соц. сетей: