Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Когда человек умирает после сердечно-легочной реанимации, сопровождавшейся переломом нескольких ребер, религиозные люди верят: он предстает перед вратами рая, и там судят, насколько он был хорош или плох.
Более эффективным способом мне представляется предоставить в этот момент медицинскую карту. Это, конечно, не показатель нравственности или отсутствия таковой (пациенты гораздо более многогранны, и быть пациентом — это только одна грань), но там есть записи от матки до могилы, из которых святой Петр мог бы сделать соответствующие выводы.
В случае с Джо, когда он появится на небе с тачкой медкарт, святой Петр скажет: «Я еще ничего не знаю о тебе, Джо, но твой врач определенно был святым человеком».
Относитесь к выбору пациентов внимательнее, чем к выбору друзей: пациенты будут с вами дольше. «Из всего, что написано, я люблю только то, что человек написал своей кровью», — сказал Ницше. Он пришел бы в полный восторг от карты Джо. Она была пропитана моей кровью, приправлена щедрой порцией пота и случайными слезами — всеми возможными жидкостями тела, кроме спермы. Эту карту можно перечитывать раз или два в месяц (или раз в два месяца), если именно так вы представляете себе хорошее времяпрепровождение.
Выйдя на пенсию, я понял, что передаю дело Джо другому врачу. Если бы я действительно хотел помочь коллеге, я бы прилепил на обложку (съемную) наклейку: «Игнорируйте все, что внутри». Медицинское заключение звучало бы так: «Джо всегда думает, что он болен, но он всегда здоров. Просто продолжайте говорить ему о том, чего у него нет. Любые важные вещи утонут в море неуместности».
Но потом я вспомнил те мрачные дни — и как мое сердце замирало, когда огромное дело (а это был только шестой том) с грохотом падало на стол передо мной (и мне казалось странным, что стол не рухнул), когда Джо садился и закидывал одну пухлую ногу на другую.
— Просто позволь мне на минутку выйти. Мне надо поплакать, — говорил я ему.
В своих многочисленных жалобах Джо был надежен и последователен. И даже утешителен в нашем все быстрее меняющемся мире. Хоть и не совсем.
Я страдал, и теперь, наконец, настала очередь других пострадать.
Помню, как в последний день работы я стоял в дверях и смотрел на свой кабинет.
Помещение, где я провел так много лет своей жизни, где я пережил так много поражений, всегда веря, что могу сделать что-то лучше для кого-то другого, если не всегда для себя.
И за эти годы я совершил несколько трагических ошибок, понятных в ретроспективе, но разум и чувство вины не говорят на одном языке, потому что есть печаль, запеченная в глине и камне, из которых сделан мир.
Я усвоил несколько горьких уроков, но в жизни то, что полезно и правильно в долгосрочной перспективе, причиняет боль в момент, когда ты впервые сталкиваешься с этим.
Потрепанные дипломы на стенах, стул, на котором отпечатались мои ягодицы. Так много воспоминаний, есть и хорошие, и плохие, и забавные, и слегка тошнотворные, есть миллион историй развратного кабинета. Это больше, чем просто кабинет, это плавильный котел, повидавший все — от здоровых, озабоченных своим самочувствием, до первых холодных намеков на смерть.
Там, в углу, спрятан канареечно-желтый контейнер для острых предметов, в который маленький Чарли каким-то образом ухитрился засунуть голову (по его крикам мы догадались, что он застрял). Как же мы смеялись!
— Может, нам его вытащить? — спросила мать.
— Только если хотите, чтобы он выжил, — сказал я. — В противном случае это необязательно.
А там, на стене спокойного рвотно-зеленого цвета, виднеется едва заметное пятно, свидетельство того, что сальная киста Джо брызнула во все стороны, когда он на нее надавил. В этом не было ничего хорошего: едкая казеозная субстанция каскадом ливанула по всему кабинету. Она оросила стены и потолок, компьютер, стол и, в соответствии с универсальными правилами юмора, мою рубашку от Ральфа Лорена. Еще пару недель пахло так, точно здесь сдохла кошка, и пациенты иногда падали в обморок (так что все было не напрасно).
— Ради бога, Джо, — сказал я.
— Извини, — сказал он, всегда готовый к остротам, — я не знал, что существует протокол.
Я был либо счастлив уйти, либо опечален тем, что ухожу, — и одно вероятнее другого.
— Давай выбираться отсюда, — сказал я себе.
— Согласен, — ответил я.
Остальное — молчание.
Войти с помощью соц. сетей: