Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
У нас в Ирландии двоякое отношение к смерти. Пока она не наступила, мы защищаемся и сопротивляемся. Отрицание — наш самый популярный защитный механизм. Но после смерти (особенно если умер кто-то другой) наше отношение радикально меняется. У нас есть нечто, известное как поминки, — триумфальная церемония, прославляющая жизнь перед лицом смерти, признание того, что смерть — это достойный конец хорошей истории, которую стоит рассказать.
Смерть ребенка или молодого взрослого никогда не бывает справедливой, никогда не бывает правильной, но для пожилых людей поминки могут стать чем-то вроде посмертного сериала «Это твоя жизнь». Здесь и веселье, и дьявольщина, и всю ночь мы обмениваемся историями об усопших и об их подвигах.
Жизнь проста: ты родился, жил и умер. Ласточки улетели, ветви яблонь склонились к земле под тяжестью плодов, у Тайгера Вудса завелась новая подруга, листья пожелтели и покраснели — у нас полно метафор, обозначающих скоротечность жизни. Жизнь драгоценна, мимолетна и эфемерна, и разница между живыми и мертвыми — лишь вопрос времени.
Но все изменилось, в корне изменилось…
Я старомодный врач общей практики. Мы с доктором Финли отлично поладили бы, пошли бы вместе выпить, может даже в клуб на Ибице, и т. д. Я все еще люблю вызовы на дом, я ценю драгоценные мысли, пришедшие в голову за чашкой чая и большущим куском домашнего яблочного пирога на кухне с бабушкой Арбакл, прежде чем выпить кварту сидра и улизнуть, чтобы бодренько перепихнуться с ее пышногрудой племянницей Салли посреди ячменного поля (отлично, я доел последний кусочек, и это кажется логичным продолжением).
Однако вызовы на дом не всегда хороши, особенно в такое жуткое время, как Хеллоуин.
Домик стоял в глубине леса. Как обычно на вызовах, где непонятно, как пройдет прием, я припарковался перед домом на склоне холма и оставил двигатель включенным, чтобы побыстрее уехать.
Сельская местность, такая знакомая днем, теперь казалась туманной и жуткой, и со всех сторон высвечивались угрожающие глаза овец. Вы, горожане, думаете, что овцы милые и невинные животные, но встаньте между стаей овец и их добычей: вас затопчут.
Двор фермы охраняла трехголовая собака с ножом и вилкой, что показалось мне любопытным, но соответствующим ситуации. Она ласково зарычала на меня, но я успокоил ее, засунув пальцы ей в ноздри и подержав, пока она не задохнулась. Животные реагируют на доброту, разве вы не знаете?
Смерть, похожая на скелета, сидела перед угасающим костром. Она указала на меня костлявым пальцем.
— У меня есть для вас задание, доктор, — сказала она тоном, который удивительным образом был одновременно замогильным и плаксивым. — Я страдаю от ужасного кашля и подумала: может… антибиотики?
Она шумно откашлялась и щедро сплюнула в костер, лишь слегка обрызгав меня. Раздались шипение и свист, и «был как призрак — отсвет красный от камина моего».
Мои врачебные инстинкты всегда начеку, и по пятнам на шелковом галстуке я определил, что мокрота не была гнойной. Я твердо объяснил, что это вирусная болезнь и что нужно отдыхать и пить много жидкости.
Она обмякла от разочарования, затем снова оживилась.
— У меня спина болит, — сказала она. — Как насчет того, чтобы послать меня на рентген?
— Трудно, — сказал я, — в это время ночи на дежурстве будет только… костяк персонала.
Джо казался задумчивым как никогда, что немного взбодрило меня и заставило утро сиять ярче.
— «И так решимости природный цвет / Хиреет под налетом мысли бледным», — заметил я.
— Я тут подумал, — сказал Джо, — не стоит ли заранее составить предварительное медицинское распоряжение?
Я был немного удивлен такой предусмотрительностью, первыми признаками беззащитности. Джо всегда был человеком, требующим немедленного удовлетворения всех своих желаний. Единственное, что он планировал, — это размер стейка на вечер или вид виски «Килбегган», который надо купить в 15:30.
— Так что бы ты хотел включить в предварительное медицинское распоряжение? — спросил я.
— Я могу дать тебе список, там вся информация. Я люблю раздавать списки. Это избавляет меня от необходимости объяснять все самому — можно подумать, у меня нет своей жизни. И самое важное, — продолжал он. — Я хочу большой телевизор с плоским экраном, со спутниковым спортивным каналом, каналом с гонками и подписку Netflix.
— Может выйти недоразумение, — сказал я. — Предварительное медицинское распоряжение — это юридический документ, в котором оговаривается, какие действия следует предпринять относительно твоего здоровья, если ты недееспособен. У нас должен быть один подписанный и зарегистрированный документ, чтобы какой-нибудь большой потный парень без необходимости не колотил нас радостно в грудь. Но наличие большого телевизора в палате там точно не предусматривается.
Джо не смутили такие незначительные детали.
— Когда я буду умирать, — настаивал он, — я хочу большой телевизор. Сначала выключишь меня, и только потом — его.
Он крепко сжал мою руку и посмотрел мне прямо в глаза.
— Могу я доверить это тебе, док? — спросил он. — Могу я быть уверен, что ты не выдернешь вилку из розетки?
Обычно я не разговариваю с мертвыми, хотя питаю к ним слабость. Они не подпадают под действие нашего контракта, поэтому мы не служим у них на побегушках, как у всех остальных.
Но Джо был исключением. Я знал, что точно так же, как и в те времена, когда он был жив, у меня на приеме он будет пускать слюни, угрожать, буйствовать, плакать, ныть и скулить, пока в конце концов не добьется своего.
Джо был одет в традиционную белую сорочку, в которой напоминал призрака, хотя это же все-таки был Джо, поэтому некогда белая сорочка уже стала растянутой и грязной. Спереди краснели пятна от томатного соуса, дополненные ароматом жареного лука. Джо явно направлялся в рай, о котором всегда мечтал.
— Я же говорил тебе… — начал он и замолчал.
— Я ЖЕ ГОВОРИЛ ТЕБЕ… — продолжил он, меняя тембр, чтобы казаться более потусторонним. Очевидно, именно этому их учат в первый день в Школе призраков (точно так же, как хирургический факультет поощряет резкий тон, большую блестящую машину и ухмылку).
— Прежде чем ты продолжишь, — перебил я, — я знаю, что ты собираешься сказать: «Я говорил, что болен». Не стоит беспокоиться, это уже сделал Спайк Миллиган.
— ДА, ДА, ВСЕ ТАК, — сказал он с раздражением, которое обычно не ассоциируется с замогильным тоном мертвых. — НО ТЫ ДОЛЖЕН БЫЛ ВЫПИСАТЬ МНЕ АНТИБИОТИКИ И ОТПРАВИТЬ НА РЕНТГЕН.
— Так чем я могу тебе помочь? — спросил я, зная, что рецепт на антибиотики уже наполовину написан (обычно это экономит время).
— ЗДЕСЬ НЕТ ВРАЧЕЙ, — ответил Джо.
Я предположил, что: а) врачи не попадают на небеса, потому что боги нас не любят, или, что более вероятно, б) небесные врачи не принимают пациентов вроде Джо.
— БОГ НАСТАИВАЕТ, ЧТОБЫ МЫ РЕГУЛЯРНО ПРИХОДИЛИ НА ПОКЛОНЕНИЕ, СЛУЖЕНИЕ И ВСЕ ТАКОЕ, ОБЫЧНО ВО ВРЕМЯ СКАЧЕК, — заявил Джо.
— Неудобно, — признал я.
— ДА, ИНОГДА ЭТО НАСТОЯЩАЯ БОЛЬ, И ОНА СОВСЕМ НЕ ПОХОЖА НА МОРГАНА ФРИМЕНА, — сказал он. — И Я ПОДУМАЛ: МОЖЕТ БЫТЬ, БОЛЬНИЧНЫЙ?
«Что вы свяжете на земле, то будет связано и на небе», — подумал я.
Каждый сентябрь в Кроук Парке, когда начинается финал Национального матча по гэльскому футболу, сердце каждого истинного ирландца бьется немного чаще. Это наш духовный дом, однако долгие годы в графстве Арма он был долиной горьких слез.
До 2002 года. Тогда у нашей команды появилась энергия, появилось чувство цели. Может, в этом году все сложится иначе? Может, на этот раз мы впервые возьмем Кубок Сэма Магуайра?
Оранжево-белые флаги и перетяжки украшали каждый дом, каждый фонарный столб. На полях и лугах паслись оранжево-белые овцы. Гипсовую оранжево-белую корову можно было встретить на обочине любой проселочной дороги. Безумие росло по мере того, как приближалась большая игра, и яростная борьба за билеты не предполагала никаких моральных ориентиров.
— Я беспокоюсь о Джо, — сказал брат Джо.
— В самом деле, — ответил я сочувственно, но настороженно.
— Это ужасно, ужасно, — он печально покачал головой. Самая настоящая картина братского горя. Но затем, внезапно смутившись, добавил: — Тогда он не сможет принять участие в финале. Вряд ли ему понадобится билет, не так ли?
Как ястребы-стервятники, они хватались за любой признак слабости, и даже дальние родственники становились очень внимательными. Каждый раз, когда я навещал Джо, я видел, как люди тайком открывали ящики и шарили на полках.
И все махинации происходили тем же славным летом, когда Ойсин Мак-Конвилл прорвал защиту Керри и забил решающий гол, а Киран Мак-Гини поднял кубок высоко над головой. «Разрежьте его на маленькие звездочки, — кричали мы, — небо с ним станет таким прекрасным, что весь мир влюбится в ночь. Пусть будут танцы на улицах, выпивка в барах и объятия в гостиных!»
Радость длилась всю золотую осень и долгую, ослепительно прекрасную зиму. Детей, родившихся в тот год, природа наделила вьющимися волосами и солнечным характером, и они были невосприимчивы к папилломавирусной инфекции.
Смерть не мешала радости, которая давала утешение даже во времена глубочайшего горя.
Через несколько недель после матча, на поминках Джо, я собрал всю семью.
— Смотрите, как ему повезло: он застал тот момент, когда Арма выиграла титул, — сказал я им.
— Да, он был большим любителем футбола, — вставил кто-то.
— Ни разу не пропустил ни одного матча, — согласились мы.
Печаль и потеря легко улетучились, пока мы сидели всю ночь, счастливо беседуя о футболе, в то время как угли угасали, а «луна бледнела в небе, в час, когда смерть подобна свету, а кровь подобна розе».
«Спасибо за билет, Джо», — подумал я.
Примечание 1: папилломавирусная инфекция вызывает бородавки.
Примечание 2: я из графства Даун, и мы ненавидим Арму.
— Сколько бабушке осталось, доктор?
— Всего несколько дней, — ответил я. Молодой, красивый и слишком неопытный, я не знал, что мудрый врач всегда искажает прогноз. Через несколько минут новость распространилась по всему земному шару.
Несколько дней спустя родственники набились во все углы, балансировали на карнизах, свисали с крыши, качались на занавесках. Они приехали со всех сторон света, переплыв опасные реки, взойдя на высоченные горы, претерпев укусы насекомых и даже полеты на рейсах Ryanair. Они прибыли из Бостона, Сингапура, Сиднея, Владивостока, и все преисполнились решимости присутствовать у смертного одра бабушки.
Поэтому я был смущен, обнаружив, что бабушка выглядит намного лучше, даже довольно бодро. Сообщать плохие новости — часть нашей работы. Но сообщать хорошие новости оказалось довольно непросто.
— У меня хорошие новости, — сказал я, стараясь придать этому позитивный оттенок. — Ваша бабушка все-таки не умирает. Она выглядит намного лучше. Правда здорово?
Наступила зловещая тишина, которую я, будучи неопытным, чувствовал себя обязанным заполнить.
— В старческом теле скрывается отличный двигатель, сердце как у льва, силы как у лошади и все такое, — продолжал я, начиная лепетать, надеясь, что это свидетельство животной мужественности клана смягчит удар.
— Нам сказали, что она очень больна, — обвинил Бостон.
Началось мятежное бормотание.
— Это стоило мне чертова состояния, — голос из пустынь Судана.
— Мой обратный рейс в следующие выходные, — голос из садов Японии.
— Я взял неделю отпуска из-за этого, — из Милана.
— Я знал, что с ней что-то не так, — с Юкатана.
Толпа угрожающе двинулась вперед, как это делают толпы, когда у кого-то есть веревка, а на соседнем дереве — удобная низкая ветка.
— Не теряйте надежды, — сказал я, — я выбрал Ливерпульскую программу паллиативного ухода.
Примечание 1: Ливерпульская программа паллиативного ухода была попыткой рационализировать лечение умирающих пациентов, например путем отказа от ненужных лекарств. В настоящее время она подвергается критике, выдвигаются обвинения в том, что это был просто способ сэкономить деньги.
Примечание 2: эта колонка, основанная почти на реальной истории, получила разные отзывы. Например, такие.
Уважаемый редактор!
Поначалу я думал, что это будет отличная статья — изложение профессиональной дилеммы, когда прогноз оказывается не таким, как ожидалось или предсказывалось. К сожалению, последнее предложение статьи разрушает то, что могло бы быть хорошим эссе, располагающим к размышлению, и превращает его в ужасное произведение, написанное плохо информированным человеком с очень плохим вкусом.
Опытные и информированные профессионалы, специализирующиеся на уходе за больными в конце жизни, и многие другие специалисты широкого профиля, которые предоставляют аналогичную помощь в большом объеме, в настоящее время изо всех сил пытаются убедить своих пациентов и общественность в том, что уход в конце жизни может быть адекватным и качественным, несмотря на недавнюю тактику запугивания Ливерпульской программой второсортными журналистами.
Доктор Фаррелл ничего не вносит в дискуссию, при этом потенциально наносит большой вред своей статьей, косвенно предполагая, что Ливерпульская программа может помочь прикончить пациента.
Я рассматриваю это как недостойное, безответственное и непрофессиональное поведение и надеюсь, что доктор Фаррелл найдет время, чтобы узнать больше о Ливерпульской программе. А если он сделал это ранее, поймет, что ему необходимо заново изучить принципы ее применения.
Уважаемый редактор!
О боже, этот парень умеет писать! Очень понравилось. Уморительно пронзительная статья о мании медицинского всеведения. Я воспринял ссылку на Ливерпульскую программу как сатиру относительно недавней критики в ее адрес. Еще рассказов доктора Фаррелла, пожалуйста.
Врачи похожи на великих романистов, находящихся внутри ситуации, но к ней не относящихся. Мы стоим в стороне, наблюдаем и наслаждаемся происходящим.
Родственники слетелись к смертному одру как ястребы. Дедушка прожил долгую, полноценную и (очень) плодотворную жизнь и неспешно отходил к вечному сну. Дилан Томас был бы очень разочарован, но многочисленные плоды дедушкиных чресел не собирались отпускать его спокойно. Это не ирландский путь, они прилетели со всех уголков мира по этому случаю и собирались получить свои деньги.
На этих собраниях широко распространено стремление добиться одностороннего преимущества. В одном углу велись приготовления к похоронам — переговоры, деликатностью напоминавшие о временах холодной войны: кому нести гроб (и в каком порядке), кому раздавать указания. Необходимо было соблюдать иерархию скорби.
Как всегда, более географически отдаленные родственники были самыми требовательными, пытаясь чрезмерно компенсировать тот факт, что они не видели старика в течение многих лет. Этот традиционный семейный спор, несомненно, передававшийся из поколения в поколение, был неизбежен.
Произошел почти смертельный случай, когда Сингапур упал с края кровати (первоклассная недвижимость в этих обстоятельствах), а Аргентина протолкнулась вперед, чтобы быстро сделать селфи. Но поскольку текучка кадров на подобных собраниях — это норма, одна жертва — это не так уж плохо.
— Давайте все споем любимый гимн дедушки, — сказал Торонто и начал напевать что-то о Святом Патрике и добром пастыре, делящих косяк. Но его никто не поддержал.
— Неужели никто не знает слов? — спросил он, притворяясь расстроенным, но на самом деле будучи самодовольным.
— Мы погуглим, — сказала Кремниевая долина, и группа сгрудилась вокруг ноутбука, свечение экрана придавало комнате призрачный свет.
Тексты песен были найдены, и все начали петь. Однако возникли разногласия по поводу мелодии, поэтому поискали еще и на YouTube.
Множество скользких от влаги пальцев, неуклюже тычущих в клавиши компьютера, с грохотом вырвались наружу, тесно связанные с сексуальным исцелением.
В конце концов нужная песня была найдена. Толпа некоторое время слушала, подхватывая мелодию, а затем с энтузиазмом присоединилась к ней.
— Учителя всегда говорили, что он очень умен, — сказала гордая мама из Кремниевой долины.
— Кстати, — сказал я. — Дедушка умер несколько минут назад.
— Итак, — спросил я, — как это произошло?
— Ну, — сказал он, — я был на свадьбе и встал, чтобы потанцевать, и тогда-то почувствовал боль в груди.
Мне стало любопытно: в третий раз за последние несколько недель мужчина в возрасте чуть за пятьдесят перенес инфаркт миокарда на свадьбе. Факторы риска были очевидны: избыточный вес, плохая спортивная форма, внезапная интенсивная физическая активность, но могло ли быть что-то еще, более зловещее?
— Какая песня звучала в тот момент? — спросил я. Опытный врач знает, что дьявол кроется в деталях.
— Dancing Queen, — сказал он. — А что тут поделать? Меня будто вела внешняя сила: ноги сами пустились в пляс, бедра задергались. Сопротивление было бесполезно, я просто должен был присоединиться.
— Тот нищ душой, кто не увидит, — согласился я.
Повинуясь интуиции, я достал карточки, сделал несколько звонков, и, конечно же, в каждом случае играла Dancing Queen.
Мощь дешевой музыки, размышлял я. Ноэл Кауард был прав.
Затем, с холодком ужаса, я понял, что на этот день назначена еще одна свадьба.
Я выскочил из кабинета и сломя голову помчался в приемную, чуть не сбив даму с длинными светлыми волосами и в удивительно шедшем ей блестящем комбинезоне в пайетках.
— Se vart du ska, идиот, — сказала она.
— Du kysser din mamma med den munnen? — спросил я: за годы работы порнозвездой в сериале Eurotrash я подхватил несколько фраз по-шведски.
Я ворвался в двери как раз в тот момент, когда песня достигла кульминации с этой бессмертной, почти шекспировской лирикой: «Feel the beat of the tambourine, OH YEAH…»
Когда толпа в первобытном неистовстве ударила кулаками по воздуху, на пол рухнул невысокий толстяк. Я обхватил его голову руками, пока он шептал свои предсмертные слова:
— Beat… din’ in the DQ…
— Черт бы вас побрал, Бенни Андерссон и Бьорн Ульвеус, черт бы вас побрал! — воскликнул я, грозя кулаком небесам.
Но, конечно, грозя в такт.
Примечание: моя племянница Роз, в глазах которой сияют звезды, несколько лет назад вышла замуж за Бена. Их свадьба была замечательным, незабываемым днем — но сделал его дядя Рори, вдохновивший меня на этот рассказ.
Недавно умирал мой старый пациент. Я сказал его жене, что он, возможно, не протянет до утра, и пообещал заглянуть ближе к ночи. Когда я вернулся, пришлось припарковаться на дороге в полутора километрах от дома — так много вокруг него скопилось народу. Проходя мимо кухни, я услышал, как кто-то энергично играет на скрипке, неистово смеется, а также почуял в воздухе запах виски. Я чуть не упал. Здесь была поющая Толстая Дама — очевидное доказательство того, что кто-то умер.
Я приготовился отдать последние почести своему старому другу. Хотя у меня нет религиозных убеждений, когда мой пациент умирает, мне нравится в последний раз прикоснуться к его рукам, отдать последние почести, признать конец нашего совместного путешествия, но от моей постной мины не осталось и следа, когда, войдя в его комнату, я обнаружил не гроб и труп, а кровать и весьма живого пациента.
Я мог со всей уверенностью сказать, что он не умер. Он выглядел больным и старым — гробовщику пока не выдался случай подретушировать его. Не стану лукавить: конечно, он не подпевал и не хохотал, но никак не демонстрировал, что шум ему мешает.
Его жена беспомощно объяснила, что поминки не были запланированы, а просто… произошли. Кто-то из соседей услышал слух и пришел, затем еще один или двое увидели, как те пришли, и вскоре их было не остановить. Это не было похоже на злой умысел, просто так поступают соседи в Ирландии, особенно если в этот день не играет местная команда по гэльскому футболу.
Используя весь авторитет своей древней профессии, я шикнул на толпу, разбил скрипку, вылил виски в раковину и сунул булочку с кремом в рот Толстой Леди, позволив моему другу провести несколько спокойных минут наедине со своей семьей. Когда через несколько минут я вернулся на кухню, все еще царило почтительное молчание.
— Как он, доктор? — спросил голос сзади.
— Ты думал, что все кончено, — сказал я, непроизвольно выбрав слова. — Вот теперь все кончено.
Когда вы, англичане, впервые прибыли в Ирландию, вы разграбили наши реликвии, вырубили древние деревья, надругались над женщинами и затерроризировали мужчин. Но мы взяли от вас все лучшее. Мы благодарны за этот опыт: в качестве бонуса мы получили английский язык, наследие Шекспира и Мильтона, со всей их напыщенностью и нежностью, зрелищностью и деталями. Мы начали заключать несчастные браки между одаренными людьми с диким воображением и сложными и непохожими на других, не умеющими выразить себя.
Тем не менее в общей практике случается такое, чему мы не способны подобрать слова. По учебнику не освоишь навык импровизированного лицемерия.
— Доктор, меня трясет, — сказал Джимми, лежа на больничной койке.
— Не волнуйтесь, дружище, — сказал я, подделывая сильный ямайский акцент, отчаянно пытаясь пошутить. Я застрял между Сциллой и Харибдой, пытался успокоить его так, чтобы не врать. — Мочегонное поможет вам начать лучше дышать, а антибиотики — справиться с инфекцией в грудной клетке. Утром вы почувствуете себя намного лучше, и тогда я к вам загляну.
Я вышел на улицу и обнаружил, что вся семья уже в сборе.
— Как он, доктор? — с тревогой спросила его жена.
Я замолчал, понимая, что они ловят каждое мое слово. При этом слов тут явно не хватало. Даже английский язык во всей его витиеватой красе и многообразии не способен во всей полноте передать, что старик болен. Что тут скажешь? Я уверен, что он умирает, его тело разваливается на части, органы отказывают: сердце, легкие, почки, мозг, все на свете.
Хотя я делаю все возможное для его комфорта, на самом деле я не знаю, что происходит. Возможно, в данном случае правильно не геройствовать. Я не знаю, что с ним не так. Не обращайте внимания на то, что я пишу в свидетельстве о смерти, — это лишь мои догадки. Более того, я понятия не имею, как выразить свое чувство неуверенности и неадекватности, потому что понимаю: не это вы сейчас хотите услышать. Вам нужен кто-то сильный, уверенный и позитивный. Тот, кто знает, что происходит, и контролирует ситуацию.
Итак…
— Мэри, — серьезно сказал я, твердо положив руку ей на плечо в надежде, что язык моего тела поможет скрыть бедность лексикона. — Боюсь, ему нужно немного встряхнуться.
Одна из самых мрачных формальностей нашей профессии — подтвердить, что свет в конце тоннеля погас и человеку нет смысла претендовать на пенсионные льготы. Иногда это легко — например, когда у человека нет головы, — но иногда это сложная задача, и однажды я серьезно ошибся.
Я знал Джимми много лет назад, поэтому, завидев его вдову, подошел засвидетельствовать свое почтение. Я стыдился, что не зашел на поминки, поэтому чуть переусердствовал. Сказал, как сильно скучал по Джимми, какими замечательными друзьями мы были. Вспомнил обо всех пирушках, что мы устраивали. Вдова отнеслась ко мне довольно прохладно — как я предположил, в связи с моей неявкой на поминки. Поэтому, копнув поглубже, я стал говорить еще напыщеннее.
Затем, посреди апокрифической истории о привязывании овцы к гоночной машине, кого, как вы думаете, я узрел на дороге? Правильно, Джимми — живее всех живых. К счастью, я еще не использовал никаких финальных фраз, показывающих, что я считаю его мертвым. Ну например: «Я слышал, похороны были очень пышными». Но на этом этапе я перестал контролировать поток речи и, к своему удивлению, продолжал гнать.
— Джимми, — воскликнул я, подбегая к нему, по-товарищески хлопнув по плечу и крепко обняв. Джимми явно озадачился, но мы, мужчины, простые существа, и мое фальшивое дружелюбие выглядело заразительным и неподдельным. Он отважно принял игру, и мы устроили небольшое представление прямо посреди улицы, а недоуменные горожане смотрели на эту дичь и не знали, что и подумать.
Однако мы учимся на своих ошибках.
Дороти Паркер устраивала прием за Алгонкинским круглым столом, когда услышала новость о смерти бывшего президента США Калвина Кулиджа.
— Правда? — спросила она. — И откуда им знать?
Ее жестокая острота была ближе к истине, чем она думала: определить подобное бывает чертовски трудно. Если голова бессильно свесилась, это, конечно, легко. Но часто жизнь не заканчивается в определенный и очевидный дискретный момент. Иногда она исчезает постепенно, как наступает летняя ночь: медленно, мягко, легко. Тело не просто отключается внезапно или останавливается. Все происходит как с остановкой автомобиля: некоторые части какое-то время остаются теплыми, а шестеренки и колеса могут продолжать вращаться. Мышцы еще дернутся в последний раз, кишечник издаст краткое урчание, грудь вздрогнет, и таз мощно всколыхнется — тоже финально.
Итак, в какой именно момент произошла смерть и дух покинул тело? В больнице есть куча электронных штуковин, масса объективных способов подтверждения смерти, а также множество вариантов узнать второе мнение. Но здесь, у черта на куличках, врач должен полагаться на традиционные признаки, чтобы поставить правильный диагноз: отсутствие сердцебиения, фиксированные и расширенные зрачки, отсутствие звука дыхания, смещение кровеносных сосудов сетчатки (разве мы все не проверяем это? Нет, серьезно?).
Примите решение, доверьтесь своему суждению и не обращайте внимания на странные звуки, доносящиеся со смертного одра. Это архетипический пример перформативного высказывания: мы мертвы, потому что доктор говорит, что мы мертвы.
Все врачи были в такой ситуации, когда уже раздают чай и все друг другу сочувствуют, но вдруг врывается родственник с осуждающим криком: «Бабушка все еще дышит!»
Сейчас самое время собраться с духом, пристально посмотреть всем в глаза, взять еще одну булочку (прямо с пылу с жару, это традиция) и дать старой леди время и пространство, чтобы прийти в соответствие с поставленным диагнозом. Так сказать, дать подышать (может быть, позже подкрасться к ней с вилкой, просто чтобы убедиться, что все в порядке, и связать шнурки на случай, если она станет зомби).
Тем не менее на моих похоронах, прежде чем опустить меня в могилу под старым дерном рядом с моими отцами и праотцами, не соблаговолит ли кто-нибудь, если можно, потрогать мои глазные яблоки вилкой?
Обычно я не хожу на похороны: слишком много обвиняющих взглядов со стороны процессии. Всегда найдется какой-нибудь умник, который выкрикнет: «Почему вы не послали его на рентген?» или «Вы должны были выписать ему антибиотики».
Но когда церемонию проводит отец Джо, я делаю исключение. Мы, местные жители, называем это «немного отвлечься».
— Пэдди был великим путешественником, — однажды сказал отец Джо, — так что вполне очевидно, что его последнее путешествие было перед смертью.
Совершенно невозмутимо, при этом все прихожане вынуждены в замешательстве почесывать головы.
Кроме того, он допускал забавные неточности.
— Мэри-Кейт была ангелом, — объявил он. — За всю свою долгую болезнь она ни разу не пожаловалась.
Со скамеек послышалось сдавленное хихиканье, и я увидел несколько понимающих ухмылок, а родственники Мэри-Кейт с улыбкой переглянулись.
Отец Джо, конечно, не обращал внимания на эти скрытые знаки. Во время его визитов Мэри-Кейт была сама нежность и легкость, когда затравленные члены семьи подавали чай и свежеиспеченные булочки.
Правда заключалась в том, что Мэри-Кейт провела свои преклонные годы, радостно издеваясь над близкими. Это, к сожалению, относилось и ко мне, потому что я совершил ошибку, посещая ее слишком часто, и фамильярность породила горькое, стойкое презрение. Если бы врача можно было сравнить с напитком, то я был бы трехнедельным кислым молоком с кошачьей шерстью в нем.
Во время моих визитов Мэри-Кейт сидела у камина в пышных черных юбках, усердно культивируя свою тепловую эритему, а вокруг нее порхали бледные, запуганные невестки.
— А, это ты, — говорила она пренебрежительно. — А как насчет рентгена, у меня нога болит, а таблетки, которые ты мне выписал, никуда не годятся.
Я действительно испытывал некоторую симпатию к Мэри-Кейт — быть центром вселенной, должно быть, тяжелая работа, — поэтому я сидел сложа руки и наслаждался потоком знакомых жалоб.
Но кто может постичь человеческое сердце? Когда мы наконец опустили Мэри-Кейт на несчастную грудь Авраама, я услышал, как кто-то плакал.
«Отличные успехи, Мэри-Кейт», — подумал я.
— Я думал, ты умер.
Примечание: это пример малой прозы, то есть, я бы сказал, крайне малой.
Моя родная деревня Ростревор расположена у подножия гор Морн в Северной Ирландии. Пейзаж потрясающий, навевающий мысли о Нарнии К. С. Льюиса и Средиземье или о чем-то еще (по сути, о местах, где мужчины носят колготки). Также нельзя не вспомнить знаменитые стихи: «Где горы Морн спускаются к морю / Как невысокая толстушка в длинном кожаном платье». (Хорошо, последняя строчка моя.)
Но есть и темная сторона: чтобы попасть сюда, нужно идти в гору.
Мы, кельты, славимся избытком эмоций, и клан Фарреллов не исключение. А вы плачете на свадьбах?
Это вам не три слезинки уронить. Мы рыдаем на крещении, на днях рождения, на праздновании Рождества, Пасхи, Дня Святого Пэдди, при звуках печальных песен или просто случайно. Более того, мы соревнуемся в том, кто начнет первым.
Ну а на похоронах мы никому не уступаем, беззастенчиво скорбя без всякого стеснения. Дальние родственники, не видевшие нас много лет, застывают в изумлении, когда совершенно незнакомые люди рвут на себе волосы и воют, как сумасшедшие росомахи. Однажды мне пришлось силой удерживать одну скорбящую вдову, собиравшуюся броситься в могилу за гробом. Мне казалось, что я удерживал двадцать человек. И конечно, как только кто-то что-то делает, то все тут же делают то же самое — на случай, если люди подумают, что им все равно.
Раньше все было проще. После службы мы ставили гроб в катафалк и завозили его в гору, но несколько лет назад мои двоюродные братья настояли на том, чтобы нести дядю Пэйда всю дорогу от их дома до кладбища. Наше древнее кладбище, существовавшее еще до христианства, живописно, но неудобно расположено на вершине холма, и вносить туда гроб чертовски тяжело.
Ранее было принято использовать катафалк большую часть пути, а на силу мускулов полагаться только последние несколько метров, исключительно в театральных целях. Но опять же — одна семья создает прецедент, и процессия, падающая от изнеможения на полдороге к вершине холма, теперь стала обычным зрелищем. И если на похороны приходило не очень много народу, нехватка носильщиков составляла дополнительную проблему.
Однажды, когда я шел позади колонны, мило болтая, меня позвали сменить носильщика.
«Эй, — хотелось мне сказать, — я плохо знал покойного, и он мне не очень нравился».
Но волей-неволей я занял свое место в торце гроба, что оказалось тактической ошибкой. Носильщик с другой стороны был намного ниже меня, так что весь вес пришелся на мою ключицу. Я уже успел сказать, что шел дождь, дул встречный ветер, а покойный оказался тем еще толстяком?
Ключицу раздирала боль. Я было опустил гроб, чтобы признаться: «Мне не хватает сил, слишком тяжело», — но это опозорило бы мою семью, несколько поколений моих потомков и вообще весь род. С тем же успехом я мог бы встать и признать, что я только наполовину мужчина.
Однако раз мне удалось стать врачом, я определенно не глуп.
Свободной рукой, тайком, я постепенно сдвинул гроб в сторону, перенося груз на шею коротышки. Вскоре послышались звуки удушья, и гроб накренился, готовый вот-вот опрокинуться. Все носильщики тревожно рванулись вперед, но моя ноша стала легче, и я немного сгустил краски, заботливо осведомившись о самочувствии на тот момент уже посиневшего коротышки.
В медицине, если вы умеете подделать искренность, вы можете добиться успеха. Как однажды сказал мне один старший коллега, «нет ничего хуже, чем улыбающийся ублюдок».
Все это звучит очень весело, но есть серьезный момент. Если сдерживать горе, никогда не найти утешения, и избавление от него, греясь в лучах славы, несомненно, является терапевтическим. Я знаю, что я выдаю желаемое за действительное, и похороны — не последние действие. Горе нельзя так просто забыть.
Но жизнь продолжается, и, следовательно, вышеупомянутые скорбящие вдовы, пережив свой катарсис, могут воспользоваться моментом, чтобы подкрасить ресницы, выскользнуть из черного платья и начать флиртовать с гробовщиком.
У Джо есть четкая позиция относительно смерти. Он против.
— Я прочитал в газете, — сказал он, — что можно снизить риск смерти, если пить кофе.
— Джо, — мягко, с легкой долей ехидства начал я. — Даже в самых пустых, фальшивых и бульварных газетных заголовках всегда есть доля правды. За исключением тех случаев, когда ее там нет. Эта статья вводит в заблуждение. Нельзя снизить риск смерти. Это не вопрос выбора, когда-нибудь тебя больше не будет рядом, и ты не будешь радовать и очаровывать будущие поколения всеми теми способами, которыми очаровывал и радовал нас.
Смерть проста, но чрезвычайно сложна. Здесь присутствует когнитивный диссонанс: мы знаем, что умрем, но на самом деле мы этого не знаем. Можно пройти чуть дальше по дороге или она окажется прямо за углом, вне поля зрения, и мы бы не сказали спасибо тому, кто сообщит нам точную дату кончины. Мы предпочитаем, чтобы плохие новости говорили сами за себя, когда они будут в непосредственной близости.
По мере того как мы становимся старше, накапливаются доказательства нашей неминуемой кончины: болезнь громоздится на болезнь, рак добавляется к дегенеративности — цветок к цветку. Это мрачная перспектива, но, как обычно, когнитивный диссонанс заставляет мир вращаться и хранит нас всех от депрессии из-за смертности, слабости и хрупкости нашей плоти.
А кто хочет жить вечно? Как сказал Теннисон, «старики должны умереть, иначе земля заплесневеет». Мы видим опасность бессмертия на многочисленных примерах — от бесконечного лепета Титона в безжалостной старости во дворце рассвета до печального положения струльдбругов в «Путешествиях Гулливера».
Первый человек, который станет бессмертным (или, строго говоря, неподвластным смерти, ведь всегда остается риск попасть под автобус), будет объявлен героем. Все примутся чествовать и восхвалять его, и он обязательно с кем-нибудь переспит.
Но тогда возникнут ревность и злоба, и наш герой поймет, что хит сезона — это скука.
— Джо, — сказал я, — мы с тобой состаримся и одряхлеем вместе, и у нас будет уютная, милая деменция.
Сами эти слова повергли меня в депрессию. Ужасная перспектива: Джо и я вместе, на долгие годы…
— Нет, если Трамп первым начнет ядерную войну, — возразил он.
— А ведь не так-то все и грустно, — признал я.
Обычно у Смерти дурная слава, но в замечательных романах Терри Пратчетта о Плоском мире, которые все еще пользуются большой популярностью, Смерть очеловечена.
Возможно, образ у нее немного стереотипный: в плаще с капюшоном, похожа на скелет, с косой на плече, говорит замогильным тоном. Однако при этом она подвержена тем же сомнениям и столь же не уверена в себе, как и все мы. И Смерть еще больше смутилась, столкнувшись с гордыней современной медицины.
Раньше жизнь была такой простой: человек рождался, жил и умирал. Но сейчас все сложнее. Ты вроде бы также рождаешься, живешь, умираешь; тебе делают сердечно-легочную реанимацию; ты можешь умереть, а можешь и не умереть — или получишь несколько сломанных ребер и какую-нибудь гипоксическую черепно-мозговую травму просто для вида; ты пишешь об этом в «Твиттере», потом снова умираешь, и снова тебя отправляют в реанимацию; на этот раз ты действительно мертв, от тебя почти ничего не осталось, и ты чувствуешь определенное облегчение. Смерть, где твое жало?
Смерть из книг Терри Пратчетта не находил бы (Смерть там, как помните, мужского рода) себе места, если бы ему пришлось торчать здесь по десять-двадцать минут, вращая костлявые большие пальцы один вокруг другого.
— ДАЙТЕ БЕДНЯГЕ ПЕРЕДОХНУТЬ, МНЕ НУЖНО ПОВИДАТЬСЯ С ДРУГИМИ ЛЮДЬМИ, — говорил бы он.
Сердечно-легочная реанимация (СЛР) стала методом лечения по умолчанию для всех, кто умирает. Если ее не запретить, мы все покинем этот мир точно так же. Никому больше не позволено мирно отойти. Вместо этого кто-то будет колотить нас в грудь, в горло воткнут трубки, истыкают иглами, сорвут с нас одежду и применят электрошок — и все это на публике, что тоже стало традицией.
СЛР ввели в 1960 году, когда команда из Университета Джонса Хопкинса в Балтиморе сообщила о своем опыте работы с двадцатью пациентами, на которых они испытали новую технику — непрямой массаж сердца. Этот метод стал огромным шагом вперед, чему в значительной степени способствовал и дружественный настрой в СМИ. Какой поступок может быть более похвальным и настолько похожим на мелодраму, чем воскрешение мертвых?
Медицинские сериалы просто обожают искусственное дыхание, хотя показатели успеха этого метода совершенно нереальны. Также нереалистичны и пациенты. Обычно жертвы молоды, привлекательны, не против телевидения, пострадали от какого-то обычного, повседневного инцидента, такого как удар молнии. На самом деле большая часть СЛР выполняется пожилым пациентам, и показатель успеха здесь от 0 до 18%.
СЛР подразумевает риски. Она может закончиться страданиями, неврологическими повреждениями и недостойной кончиной. Если наше время истекло, мы должны уйти изящно, надеясь, что оставили массу долгов будущим поколениям, и теперь это их забота. В конце концов, что будущие поколения сделали для нас?
Смерть — конец путешествия, но действительно важно само путешествие. Это не поражение, и если рассматривать ее как поражение, мы приходим к худшим примерам злоупотребления современной медициной. Это не только наша вина. Давление со стороны благонамеренных родственников и инерция медицинской бюрократии только парализуют наши попытки сделать все возможное для наших пациентов.
Но мы должны вернуть себе этот долг, занять твердую позицию. Мы — последняя инстанция, и юридические тонкости не должны мешать нам действовать в интересах нашего пациента.
Смерть — неприятная тема, но если мы будем поощрять пациентов заранее подписывать предварительное медицинское распоряжение, нам будет гораздо проще. И было бы лучше сделать это, пока они еще здоровы, чтобы не было видно, как мы пытаемся ускорить переход к хору незримому.
На следующей неделе: Сатана — не такой уж мерзавец.
Войти с помощью соц. сетей: