Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Система национального медицинского обслуживания — это торжественный контракт, который заключаем мы все без исключения. Если кто-то из нас серьезно болен или относится к группе риска, он в любом случае не останется за бортом. Кому-то может и повезти так, что система на него не потратит ни копейки, но кому-то не повезет, и ему потребуется дорогостоящее лечение. Если взять всех нас, заключивших контракт, то в среднем система находится в равновесии: никто не остается без помощи, хотя иногда проходит немало времени, прежде чем за вами приедут. Гарантии безопасности даются на всех.
Нет никакой роскоши, это своего рода лоукостер медицинской службы без излишеств. Цель в том, чтобы вы получили необходимое, а не желаемое. Мы принимаем это как должное и не будем отказываться, пока оно существует. Перефразируя Уинстона Черчилля, скажу: «Национальная служба здравоохранения плоха до тех пор, пока вы не сравниваете ее со всеми остальными».
Однажды историки, изучая прошлое, скажут, что в ХХ веке люди действительно заботились друг о друге. Что когда-то мир был чем-то большим, нежели просто джунглями, пастбищем диких зверей, скопищем возникающих из ниоткуда кровожадных монстров, местом, где сильные процветают, а слабых истребляют.
Но это время проходит, и наш министр здравоохранения пытается исполнить фокус: он хочет одновременно в ужасе поднять руки вверх и умыть их, как маленький тори Понтий Пилат. И по мере того, как Национальная служба здравоохранения (НСЗ) медленно разрушается, частная медицина расцветает. Сейчас даже есть конференция для врачей, желающих расширить или начать частную практику, а также для тех, кто хочет предложить более качественные услуги в качестве частного врача: «Частная практика — 2013». Поэтому пришло время представить настоящий манифест для тех, кто обращается к частной медицине.
Конечно, если случится худшее и вы действительно заболеете (или станете невыгодным), вас отправят обратно в государственную медицину. Национальная служба здравоохранения должна выхаживать больных, не так ли?
Драконы выглядели такими же самоуверенными и самодовольными, как всегда, хотя исследования доказали, что богатеи на 25% несчастнее остальных. Это на самом деле неправда, но есть за что ухватиться. Ситуация довольно унизительная, но отчаянные времена требуют отчаянных мер, а у Национальной системы здравоохранения серьезные проблемы с деньгами.
— Мое предложение довольно простое: мы должны лечить больных, и стараться, чтобы они поправились, — начал я.
— И сколько мы можем с них взять? — перебил меня особенно лоснящийся дракон. Все они были лоснящиеся, разница лишь в степени.
— Я думаю, вы не совсем меня понимаете, — объяснил я. — Мы не будем брать с них ничего. Никакой роскоши, но все медицинские услуги будут бесплатными.
— Итак, какова ваша прогнозируемая прибыль? — последовал вопрос.
— Прибыли не будет, — повторил я, пресмыкаясь, ежась и пытаясь попасть в струю. — Мы не ищем прибыли.
— Тут должен быть какой-то подвох. Вы заключаете с ними сделку, когда они больны и находятся под угрозой, запутываете их своими жаргонными словечками, выдаете им страховку или что-то в этом роде, а затем позже требуете денег, разве не так?
— Нет, — сказал я, — мы не пытаемся обманом лишить их сбережений, мы же не в США. Мы просто стараемся помочь больным поправиться, неужели это так сложно понять?
— А нам от этого какой прок?
— А что насчет удовлетворения от того, что сделал хорошее и благородное дело, вместо того чтобы быть жадной капиталистической свиньей?
— Нет, серьезно, — не впечатлился лоснящийся.
— По крайней мере, они должны быть очень благодарны за все эти бесплатные услуги, — подмаслила толстая дракониха.
— Ну нет, — признался я, — благодарность — это не то растение, которое процветает в НСЗ, в отличие от жалоб.
— Жалобы? — возразил дракон, плюнув в проходящего подхалима. — Все лечение бесплатное, и им позволено жаловаться?
— И еще проводят опросы с целью выяснить степень удовлетворенности пациентов, — объяснил я, понимая, что моя идея становится все менее и менее привлекательной.
— Это для неимущих, которые хотят получить все даром, — сказал дракон с длинной завивкой, лежащей роскошной гривой. — Здесь нет денег, давайте вернемся в США.
— Или придерживайтесь комплиментарной медицины, — сказал другой.
Один мой родственник в прошлом году перенес операцию. Хирург был из Пакистана, анестезиолог из Испании, ухаживающая медсестра из Италии, палатная медсестра с Филиппин, старшая медсестра из Великобритании. Международное разнообразие талантов и навыков, такого рода глобальное сотрудничество — вот что ценно в Национальной системе здравоохранения. Люди со всего мира работают вместе, чтобы наши пациенты поправились. Иностранцы — не враги, не антагонисты, не те люди, которых следует бояться. Не иностранцы и беженцы стали причиной банковского кризиса, приведшего к жестоким экономическим мерам. Это были банки, помните?
Как же мы отстали после лондонской Олимпиады! Две недели, полные энергии и динамизма, потрясающая организация, творческий подход и уверенность в себе на церемониях открытия и закрытия — все это подчеркивает место Лондона как одного из центров мира.
Но мечта разбита вдребезги, и мы снова замкнулись в себе. Мы боимся, сторонимся остальных и принижаем свои силы. Раньше мы стремились к развитию интеллекта, а теперь высмеиваем экспертов. Айзек Азимов сказал: «Антиинтеллектуализм красной нитью проходит через всю нашу политическую и культурную жизнь, и его питает ложное представление о том, что демократия значит следующее: “Мое невежество ничуть не хуже вашего знания”».
То, что Дональд Трамп стал президентом США, с этой стороны мира смотрелось как что-то невероятное. В любой другой цивилизованной стране кандидат в президенты, который издевался над инвалидом, был бы немедленно дисквалифицирован. Или это и считается американской исключительностью? Однако его избрание следует рассматривать в контексте Брексита и слуха о выделении пятисот дофигаллионов фунтов стерлингов на НСЗ.
Где ты прячешь лист? В лесу. Где ты прячешь ложь? В лесу лжи.
Плохо скрываемая зависть, недоверие и эгоизм распространяются благодаря непрошибаемой логике: торгуя сосисками, вы не ждете, пока люди их захотят. Вы выходите и заставляете их испытывать голод. Желая воззвать к нетерпимости и фанатизму, вы заставляете людей чувствовать себя запуганными жертвами.
Стремясь продать страх, вы принуждаете людей бояться.
Джо, может быть, официально и вышел на пенсию, но, как ни странно, ведет активную жизнь, исподтишка нападает на фермеров и занимается контрабандой крайне редких диких орхидей. Поэтому, когда я увидел его фургон «Тойота Хайэйс» возле дома, я не смог упустить предоставленную мне возможность.
Даром, что ли, я последние двадцать лет работаю терапевтом, если не могу узнать парочку постыдных секретов? Поэтому я воспользовался секретным стуком Королевского садоводческого общества.
Джо, всегда с подозрением относившийся к коллегам — торговцам орхидеями (известно, что они беспощадны, именно поэтому колумбийские картели никогда не вторгались на этот рынок), приоткрыл дверь на пару сантиметров.
Увидев меня, он попытался ее захлопнуть, но было слишком поздно: я уже просунул в щель ногу — свою железную ногу, удерживаемую ужасной целью.
— Я здесь, Джо, — сказал я торжественно, с легким намеком на угрозу, по случайности нарочно опрокинув дорогущий цветочный горшок, — чтобы обследовать тебя на предмет деменции.
— Честно говоря, док, я в порядке, я прекрасно себя чувствую, — запротестовал он, дернув задницей, чтобы подчеркнуть животную жизненную силу, однако выглядел при этом виноватым. Есть мнение, что у Джо всегда виноватое выражение лица, потому что он всегда в чем-то виноват.
— Ты можешь считать, что с тобой все в порядке, Джо, — сказал я, — но дело в том, что тебя просто недостаточно обследовали.
Очевидно, что сейчас важно проводить раннюю диагностику деменции, несмотря на то что реальным приоритетом является поддержка пациентов, у которых уже выявили это заболевание.
Как недавно утверждал доктор Мартин Брюне в статье, опубликованной в BMJ, «деменция — это большой бизнес, и многие преследуют корыстные интересы, наживаясь на росте количества диагнозов. В настоящее время использование запланированного темпа роста диагностики оказывается весьма успешной стратегией для политиков и промышленности».
Спрашивать у пациентов имя королевы нелепо — они могут погуглить его со смартфона, поэтому я предпочитаю открытые вопросы.
— Какой твой любимый цвет? — поинтересовался я.
— Красный? — вопросом на вопрос ответил Джо, скрипя мозгами от напряжения. — Нет, подожди, синий, я имел в виду синий!
— Слишком поздно, — холодно сказал я.
«Всегда лучше всего говорить правду, — сказал Джером К. Джером, а затем добавил важное уточнение: — Если, конечно, вы не исключительно хороший лжец».
Таким образом, мы все в долгу перед ведущим хирургом профессором Дж. Мейрионом Томасом. По его мнению, жестокая правда в том, что «гендерный дисбаланс сам по себе негативно влияет на НСЗ».
Большинство женщин работают врачами общей практики и в итоге переходят на неполный рабочий день. Они, как правило, избегают специальностей, где требуется больше самоотдачи, поскольку ищут равновесия между работой и личной жизнью.
Также врачи обычно вступают в брак с людьми в рамках своей собственной социально-экономической группы. По наблюдениям Томаса, во многих случаях жена является второстепенным добытчиком, что в еще большей мере способствует формированию отношения к этой работе как к менее требовательной, позволяющей трудиться по сокращенному графику. Они, видите ли, не просто ленивые суки — они ленивые суки с понтами.
Профессор также отметил, что, поскольку «терапевты, как правило, работают в небольших группах, существует опасность, что они могут стать болотом, изолированным от благотворного влияния настоящей медицины». Очевидное решение, которое он, вероятно, опустил для краткости, состоит в том, чтобы все жили рядом с больницей.
Общая практика, заключил он, организована для удобства врачей, особенно женщин-терапевтов, но не их пациентов.
Как и следовало ожидать, высказывания профессора вызвали ярость и осуждение со стороны главных подозреваемых, все они пылали праведным гневом. Мы не можем принять правду.
На самом деле в своей честности профессор не зашел достаточно далеко. Я могу сказать, что в Национальной службе здравоохранения работают и мужчины. Давайте будем честными, мужчины — свиньи. Я — один из них, так что мне лучше знать. Мелкие, продажные засранцы, подверженные всем порокам, кроме, возможно, жадности, которая требует немного энергии.
Как НСЗ продолжает функционировать, имея в качестве рабочей силы такой большой процент мужчин и женщин, остается загадкой. Правда в том, что вы можете многое сделать, когда у вас нет, ну, вы знаете, той самой жизни.
— У меня ужасно болит горло, — сказал Джо, — и я боролся с этим всю неделю.
Последовала выжидательная пауза, пока Джо ждал традиционного саркастического ответа: «Боролся неделю? Хочешь взять с полки пирожок?»
Но я сдержался.
— Ты боролся с ним всю неделю в полном одиночестве, не смыкая глаз ночами, — произнес я голосом, полным эмоций, и моя нижняя губа задрожала. — Да ты храбрец — такие муки перенес!
Я достал пахнущий лавандой платок и утер слезу.
— Друг мой, это не та битва, где нужно сражаться в одиночку. — Я встал и наклонился вперед, а Джо откинулся на спинку стула. — Давай обниму? — предложил я.
Как бы он ни испугался, это был бы не Джо, если бы он не вступил в игру, и мы разделили на двоих крепкое, хотя и неловкое мужское объятие.
Да, я изменился, но почему я изменился? События, дорогой мальчик, события. На первый взгляд я могу показаться глубоким и сочувствующим, но в глубине души я поверхностен и манипулирую тобой.
Невероятно, но сопереживание, наряду с похотью и ленью, теперь оценивается и влияет на формирование заработной платы. По словам профессора Найджела Спарроу из Комиссии по контролю качества медицинских услуг, комитет намерен оценить «менее измеримые аспекты общей практики» и «аспекты, связанные с заботой, сопереживанием и ценностями».
Профессор Спарроу сказал: «Когда я посещал приемы врачей с целью аккредитации учебной работы, я обычно проводил несколько минут, сидя в приемной, и эти несколько минут были чрезвычайно ценными. Они дают вам общее представление о том, насколько заботливы и сострадательны сотрудники».
Ну, мне нечего скрывать. Профессор может сколько угодно сидеть на корточках в нашей приемной, журналам там всего десять лет. Есть и однорукие бандиты, чтобы утихомиривать игроманов. Я также предлагаю посетить туалет — то место, где нет секретов и мужчины говорят друг другу правду.
Джо осторожно высвободился из объятий.
— Никогда не думал, что ты способен так сопереживать, доктор, — сказал он.
— И все равно никаких тебе антибиотиков, — всхлипнул я.
— Спасибо, доктор, — сказал Джо, убирая взятку в карман и собираясь уходить.
— Попридержи лошадей, — остановил его я. — Согласно требованиям НСЗ, консультации врачей общей практики должны длиться на 50% дольше.
— Правда? — спросил Джо, вдохновленный моим желанием задержать его подольше, хотя прекрасно понимал, что, когда я рекомендую ему «побереги себя», то на самом деле имею в виду «проваливай».
— Что дает тебе, — сказал я, быстро подсчитав, — еще тридцать секунд.
— Хорошо, — сказал Джо, всегда готовый к сотрудничеству.
Мы сидели в тишине, вертя большими пальцами. Мне приятна тишина, я мог бы наслаждаться ею весь день, особенно в часы приема. Но Джо был менее безмятежен.
— Как приятно, — произнес он, явно чувствуя себя неловко.
К этому времени я уже пребывал в дзен-подобном трансе и не ответил, поэтому Джо решил, что нужно что-то еще.
— Может быть, ты дашь мне пару советов относительно образа жизни? — спросил он.
Раздраженный своим преждевременным падением обратно на землю, я стал немного более резок, чем обычно.
— Нет проблем, — сказал я. — Ты слишком толстый.
Джо смутила моя прямота.
— Это как-то не очень хорошо, доктор, — оскорбился он. — Я думал, что врачи должны больше поддерживать, а не осуждать.
— Поддержка тут ни при чем, — сказал я. — Говоря словами Уильяма Йейтса, я не буду мягко ступать, боясь наступить на твои мечты. Мой долг сказать тебе все как есть. Грязная работенка, но кто-то должен ее делать.
— Но не следует ли тебе мягко объяснить мне, — поинтересовался Джо, — что у меня, к примеру, замедленный метаболизм, или широкая кость, или что-то еще в этом роде?
Должен признать, это было хорошее замечание.
— Широкая кость, широкий живот, широкая задница — да у тебя полная коллекция, — согласился я.
— Ты слишком негативно настроен, — надулся он. — Мне бы не помешало немного позитивного мышления.
— Я врач, а не твой приятель, — сказал я, рисуя небольшую диаграмму Венна, чтобы продемонстрировать это изречение в математическом формате: круг с надписью «доктор» и круг с надписью «пациент» с большим пространством, как бы метафорическим столом, между ними.
— Значит, я толстый, — сказал Джо. — И что мне с этим делать?
— Твое время истекло, — ответил я. — Береги себя.
— Ты мне отвратителен, — сказал он, — и твои модные рубашки, и твои доступные женщины, и твоя большая блестящая машина. Так что позволь мне сказать тебе, красавчик: успеха тебе не добиться.
Кое-что из этого было довольно лестно услышать, поэтому я не протестовал.
— Хотел бы я сейчас перемахнуть через стол, — продолжал он, — вырвать твои вонючие кишки и обмотать их вокруг твоей шеи.
Похоже, встреча с целью оценки качества моей работы не задалась. Мы плохо начали, его не впечатлило старое доброе оправдание «собака съела мое портфолио».
Я был немного ошеломлен такой степенью агрессии, с тоской вспоминая добрые приятные времена, когда подобные встречи проходили в более дружеской и благоприятной обстановке, их с нетерпением ждали. Они воспринимались как уютная беседа коллег у камина, дружеский обмен мнениями за чаем и свежими булочками прямо из печи.
И если бы мой начальник был дитя шестидесятых годов, мы бы с ностальгией вспомнили Вудсток, противостояние властям, секс, наркотики и рок-н-ролл и то, как мы собирались изменить все вокруг и «дать миру шанс». Может быть, мы даже сняли бы старые халаты, на некоторое время разделись, запалили пару ароматических палочек, оценили нашу энергетику, подержались за руки, украсили волосы цветами и спели несколько куплетов «Кумбаи», пока в конце концов секретарша не прервала бы нас, с удивлением обнаружив, что мы пускаем пену изо рта.
Я обдумал свой ответ. Здравый смысл подсказывал, что, пожалуй, стоит взять спокойный тон, но мы, врачи общей практики, ни на кого не похожие и дерзкие, мы не прогибаемся под нажимом власти, и нас не так-то легко заставить.
У французов есть фраза la trahison des clercs, что значит «предательство интеллектуалов». Ее используют по отношению к тем, кто знает о злоупотреблениях должностными обязанностями, но не может противостоять им. Возможно, настал подходящий момент выступить, разозлиться на машину, потребовать, чтобы процесс оценки рассматривался как конструктивный, а не карательный.
Я заговорил спокойно. Возможно, вы решите, что я признал себя виноватым, но подождите стрелять в меня. Спустя столько лет работы врачом общей практики апатия — единственная эмоция, которая у меня всегда наготове.
— Эй, — спокойно (даже покровительственно) сказал я тем тоном, который использую для пациентов и который, как я знаю, особенно раздражает, — почему вы так враждебно настроены? Вы в порядке, я в порядке.
В ярости он швырнул в меня мой личностный план развития и выбежал из кабинета. Одна страница оторвалась и медленно упала на пол, совсем как маленькая слезинка, размышлял я.
Существует, возможно, апокрифическая, но потенциально поучительная история из Румынии времен Чаушеску. Помощник продюсера румынского телевидения предположил, что было бы неплохо показывать ежевечерний десятиминутный обзор деятельности диктатора. Следующий подлиза из вертикали власти решил, что десяти минут недостаточно, обзор должен длиться полчаса, и т. д. и т. п.. В итоге людям пришлось терпеть по три часа обзора деятельности лидера каждый вечер.
У идей есть импульс, и остановить их — все равно что прыгнуть под поезд. Оценка работы врачей, очевидно, хорошая идея, правда? Есть ли разумные возражения? Однако эта идея породила угрюмую оценку, которая, в свою очередь, превратилась в злого гоблина перепроверки.
Здесь процветают корыстные интересы, и гоблин стал похож на живое существо. Первоначальная задача была обеспечить условия, чтобы врачи работали на приемлемом уровне, однако теперь она утрачена, и сейчас ее реальная миссия состоит в том, чтобы расти, расширять свое влияние, нанимать больше лакеев и повышать зарплаты и пенсии высшего руководства. Эта запутанная бюрократия обойдется более чем в миллиард фунтов стерлингов.
Но я слышу ваши голоса: как без перепроверки или оценки отследить массовую проблему врачей, не справляющихся со своей работой? На самом деле это не массовое явление. Сюда относится менее 1% врачей, и у меня есть решение подешевле и повеселее. Нам нужно использовать методы борьбы с повстанцами, то есть попросту доносить.
У меня бы не возникло проблем с тем, чтобы сообщить об этом кому-либо из коллег в интересах общего блага. При условии, конечно, что телефонные разговоры не прослушиваются.
Не хотелось бы влипнуть.
Принято считать, что оценку работы персонала проводят два типа менеджеров. Большинство из них постоянно недовольны, их настроение напоминает об испражнениях плохого качества.
Первоначальный разговор может быть вежливым, но под маской вежливости скрывается только мерзкое подозрение. Рука над столом в рукопожатье, другая под столом сжимает пистолет.
Но есть и другие. Они хотят с вами дружить, у них вы прошли бы оценку успешно, даже если ваше портфолио по случайности нарочно испачкано нездоровыми жидкостями организма. Из-за слабости, которую я питаю к Кафке, буду называть такого менеджера по оценке К.
К. подозрительно уставился на пятна.
— Это всего лишь кофе, — сказал я, пытаясь его успокоить. — Может, пролил немного. Понимаете, я так нервничал из-за оценки, — объяснил я, широко зевая. Организм предательски выдавал во мне вруна.
— А как ваше рефлексивное обучение? — спросил К.
Я передал ему несколько потрепанных листов.
— Работал над этим весь год, — снова соврал я (годы работы врачом общей практике научили меня ловко притворяться). — Пытаюсь понять важность сочувствия. Разве я сказал «сочувствие»? Я, конечно, имел в виду сопереживание. Сочувствие — вещь второсортная, а вот сопереживание — то что надо.
— Это очень… необычно, — сказал К., рассматривая мой лист. — Есть такой момент… Вот он: «Когда пойдешь долиной смертной тени, я буду прямо за тобой». Что это значит?
— Это значит, что, когда мой пациент будет проходить долиной смертной тени, я буду прямо за ним, — услужливо объяснил я. — Так безопаснее. Если у него из груди внезапно появится Чужой, я не буду стоять на линии огня.
Воцарилась долгая пауза, пока К. продирался через многообразную стилистику текста.
— И вот это, — продолжал он. — «И в смертной схватке с целым морем пациентов покончить с ними». Кажется странно знакомым. И еще вот это: «Пациенты похожи на коробку шоколадных конфет: никогда не знаешь, какая начинка тебе попадется».
Похоже, К. раскусил мой хитрый план: написать работу «Как сделать рефлексивное обучение безболезненным», скопировав кучу однострочных цитат из большого сборника цитат. Но остается золотое правило медицины: если вы не можете сбить с толку блеском, ошеломите чушью.
— Я вплел оказавший на меня влияние литературный опыт в собственный, — сымпровизировал, то есть соврал я.
— А, теперь я понимаю, — кивнул К.
— Спасибо, — сказал я. — Похоже на сопереживание с вашей стороны.
Войти с помощью соц. сетей: