К собранию Исторического общества Западного Массачусетса

Добро пожаловать, друзья, какой чудесный весенний денек!

Для меня большая честь выступать перед нашим достославным Обществом с седьмой ежегодной лекцией имени Митча Харвуда. Как вы, вероятно, знаете, Митч был мне дорогим другом, а поскольку он страсть как любил всякие загадки и интриги, уверен, что, невзирая на наши легендарные разногласия по поводу столярных изделий округа Вустер, сегодняшний доклад ему бы понравился.

Я хотел бы поблагодарить друзей и коллег, оказавших мне неоценимую помощь словом и делом. Эд Франклин не раз и не два одалживал мне свой новый “Металквест 3000” – и это после того, как я нечаянно сломал старый. Те из присутствующих, кому доводилось орудовать этим малышом, подтвердят, что среди портативных металлоискателей ему нет равных – попробуйте найти пряжку с башмака пуританина на заправке в Чикопи с “Детекто Ф-25” или “Пинпоинт ВС-10”! [Пауза: аудитория смеется.] Снимаю перед тобой шляпу, Эд. Также я очень благодарен Кэрол Уоткинс из “Ю-Масс пресс”: Кэрол, куколка, пусть тебя сегодня с нами нет, я внемлю твоему совету и постараюсь убрать из своей следующей рукописи ненужные “личные штрихи”. Честное слово!

И наконец, я помню – мы все помним, – какие обстоятельства привели к временной приостановке моего членства в Обществе. Прошлый год, как вы знаете, был для меня годом утраты, и хотя это не оправдывает… гм… энтузиазма, с которым я справлялся со скорбью и одиночеством, я очень ценю то великодушие, с каким все здесь вошли в мое положение. Это Общество для меня как семья, и мне трудно выразить, как я благодарен нашему прекрасному председателю, Леонарду, принявшему меня обратно. Надеюсь, сегодняшний доклад реабилитирует меня не только как историка, но и как вашего друга.

[Пауза для драматического эффекта / глотка воды / аплодисментов.]

Ну что же, к делу.

[Раскинуть руки, “задавая тон”.]

Третьего апреля 1951 года на ветреных берегах Галифакса, Новая Шотландия, Роберт Йоргенсен, преподаватель истории Университета Кингс-Колледжа, стоял за кафедрой в зале Библиотечного крыла, в точности как я перед вами, и читал перед оживленной аудиторией публичную лекцию “Пленники индейцев в Канаде”.

По общему мнению, лекция, основанная на главе из недавно опубликованной книги Йоргенсена “Наша Канада”, получилась выдающейся.

“Толпа рукоплескала стоя”, – доложили в “Уикли адвертайзер” на следующее утро.

“Историк пленяет всех”, – заявили в культурной колонке “Кроникл хералд”.

“Два часа Йоргенсен потчевал слушателей леденящими кровь историями о том, как мужчин и женщин силой утаскивали в дикие заросли”, – написали в “Газетт”.

И как тут не потчевать? Да, друзья, с первых лет колониальной эпохи люди затаив дыхание читали о европейцах, похищенных из святая святых, из собственных домов, и очутившихся во владениях ирокезов, мохоков, абенаков. Быть может, и у вас есть любимый рассказ? “О похищении и освобождении госпожи Мэри Роулендсон”? “Замечательное избавление” Ханны Дастон авторства Коттона Мэзера? “Страдания” Задока Стила? Воистину, история изобилует подобными случаями. Бедный читатель восемнадцатого века: стоило ему потратить с трудом заработанный шиллинг на “Освобожденного пленника”, тут же возникало новое искушение – “Удивительное повествование о молодой женщине, найденной в пещере”! Неужто он ничем не отличался от современной домохозяйки во власти мыльных опер? В плену у пленников!

[Пауза: аудитория смеется.]

[Снова раскинуть руки а-ля конферансье.] Представьте такую сцену. За окном гуляет холодный атлантический ветер, внутри радостно гудят бойлеры. Лекция завершена, и пару мгновений Йоргенсен купается в угасающих аплодисментах, затем начинает складывать в стопку свои бумаги. Он привык, что после выступлений у кафедры собирается небольшая толпа с вопросами, но на этот раз, к своему легкому разочарованию, он никого не видит. Поток слушателей движется на выход, он тоже направляется к дверям, но тут к нему подходит чернокожий мужчина в форме кондуктора троллейбуса, некий Айзек Хилл. У мистера Йоргенсена не найдется минутки? Какая занимательная, познавательная лекция! Мистеру Йоргенсену, должно быть, не терпится попасть домой, но у него, Хилла, есть кое-что интересное. Когда-то его семье принадлежала Библия, которую привезла в Канаду его прабабка. Этой Библии было почти триста лет, и на полях мелким почерком была нацарапана история, очень похожая на те, что упоминал сегодня Йоргенсен.

Время позднее, Йоргенсен устал. Он историк, и пожилые люди часто рассказывают ему подобные семейные предания; лишь изредка они оказываются чем-то большим. Но тут все иначе, он это чувствует. Еще до того, как кондуктор достает из портфеля снимки. Сама Библия сгорела в пожаре, когда у берегов Галифакса взорвался грузовой пароход “Монблан”, но, по счастью, за несколько лет до этого отец Хилла, преподобный Джеремайя Хилл, не пожалел средств и заказал увеличенные фотографии шести страниц ветхой книжицы, чтобы расшифровать письмена на полях. И снимки, и расшифровка у Айзека с собой.

“Можно взглянуть?” – спрашивает Йоргенсен, и старый кондуктор расплывается в улыбке.

Друзья, нет нужды повторять повествование, которое прочел тем вечером Йоргенсен. Мы все читали письмо “Девы ночи”, своим названием обязанное загадочным грибам, которыми отравили трех английских солдат. Мы все ощущали ужас, который испытывала молодая безымянная мать. Наблюдали, как отступает ее страх перед таинственной хозяйкой. Вздрагивали, узнав о жестокости ее земляков, радовались возмездию над ними, с трезвой грустью смотрели, как она закапывает четыре трупа. Вспомните, как билось ваше собственное сердце, когда вы читали эти записки, и представьте, что чувствовал наш дорогой Йоргенсен, пробегая глазами ровные машинописные строки – труды преподобного Хилла.

Над головой нашего историка рассеялись тучи! Всю жизнь он корпел над классикой жанра. Анализировал орфографию в поздних изданиях “Мэри Роулендсон”, водил пальцами по оплетенным бечевкой корешкам проповедей Коттона Мэзера, вел счет меняющимся библейским цитатам и все более частым упоминаниям Иова. Несомненно, все эти годы он вносил в понимание предмета ценный вклад. Влияние питания на ассимиляцию пленников было его коньком; он написал монографию о пеммикане. И все же в глубине души он всегда мечтал – как мечтает любой историк – о тексте столь девственном, что его чтение будет своего рода путешествием во времени. Ведь он знает, что большинство подобных историй в какой-то мере пропаганда, сконструированная, чтобы возмущать колониальное воображение, чтобы продаваться.

Но до сего памятного дня его грезы о нетронутых дневниках и письмах, об этих сундуках с сокровищами, так и оставались грезами.

Ему шестьдесят три. У него побаливает бедро. Он чувствует, как медленно освобождается от шелухи сует.

Мгновенно между ними завязывается дружба. Оказывается, Йоргенсен даже что-то читал о семье Хиллов, на протяжении нескольких поколений живущей в Новой Шотландии и связанной с африканской баптистской церковью в Галифаксе. Он отменяет выступление в Ньюфаундленде и посвящает себя сравнению расшифровки с текстом на снимках. К сожалению, Айзек не знает, как именно Библия попала в руки его прабабки, – по ее словам, когда она бежала из рабовладельческого Мэриленда, Писание поддерживало в ней силы, она так любила его, что даже брала с собой, когда навещала одну из дочерей в Нью-Брансуике; это был ее талисман. Она знала его наизусть от корки до корки, об этом ходили легенды; даже ослепнув, прабабка Айзека знала Библию лучше своего внука-священника. И все же она ни разу не упоминала о записях на полях, словно это была тайна, которую ей поручили оберегать.

Он даже рад, признается Айзек, что прабабка умерла до того, как Библию уничтожил пожар.

Разумеется, остается еще сотня вопросов. Йоргенсена интересует, где беглая рабыня нашла Библию, кто ее там оставил, кто еще держал книгу в руках. И хотя эти подробности канули в Лету, имеющегося материала более чем достаточно для солидного издания с полным текстом записок, историей семейства Хилл с ее вкладом в общественную жизнь Галифакса и эссе Йоргенсена, вписывающего повествование в контекст. В университетском музее открывают небольшую выставку. Йоргенсен готовит к изданию монографию, но тут Немощь, милостиво позволявшая старикам наслаждаться моментом, решает, что уже заждалась. У Йоргенсена диагностируют боковой амиотрофический склероз, и он быстро угасает, а Хилл падает с трамвая, и его забирает к себе в Торонто сын.

Десять лет о записках никто не вспоминает. Затем, в 1962 году, никому не известный американский преподаватель литературы по имени Джон Т. Трамбулл находит памфлет на библиотечной распродаже и включает отредактированную версию в свою антологию “Слово в неволе”, которая выходит в 1964 году в “Род-Айленд юниверсити пресс”. Антология имеет успех; второе издание включают в школьную программу в Массачусетсе и Нью-Йорке. Канон открыл свои двери. Похоже, “Девы ночи” наконец заняли законное место в истории.

Похоже.

[Пауза.]

Или нет?.. Ведь, как мы знаем, со славой приходит и пристальное внимание. Объяви миру, что нашел на берегу водохранилища Куоббин массачусетский “дубовый” двухпенсовик 1662 года, и в следующие выходные туда съедутся все кладоискатели штата, чтобы спросить, откуда ты знаешь, что он настоящий, и попытаться найти такой же.

О да, даже профи не застрахованы от критики, и Трамбулл почти сразу попал под удар за то, как беспечно принял на веру историю Йоргенсена/Хилла. Кто она, эта рассказчица, которая не могла молчать? Зачем она записала свою историю и для кого? Не слишком ли современны, если задуматься, ее симпатии? Где доказательства: письменные свидетельства ее исчезновения, археологические находки? В отличие от знаменитых историй Мэри Роулендсон или, скажем, Джона Уильямса, подтвержденных многочисленными источниками, “Девы ночи” ничем не подкреплены. И почему, задались вопросом некоторые, мы должны доверять тем шести фотографиям? Не подозрительно ли, что первоисточник сгорел в знаменитом пожаре? Не могла ли вся эта история служить мирским устремлениям преподобного Хилла, баллотировавшегося в городской совет в следующем году?

[Многозначительный взгляд.]

И действительно, без контекста, без единого артефакта записки все больше и больше походили на вымысел. Третье издание трамбулловской антологии включает преамбулу, где изложены сомнения историков. Скажу прямо, меня лично не смутили ни желание рассказчицы исповедоваться (ибо тайны жгут душу), ни ее растущая привязанность к похитителям, ни отсутствие письменных свидетельств (кто же публично сознается в убийстве земляков?), однако я столько акров прочесал в поисках плавленого свинца, оставшегося после солдатских привалов, что не стану доверять тому, чего не могу потрогать своими руками. Да, в каждом кладоискателе дремлет археолог. Мне нужно было увидеть кости.

Таков был ход моих мыслей после того, как я наткнулся на несколько экземпляров трамбулловской антологии на, представьте себе, ежегодной распродаже в поддержку книжного фонда тюремной библиотеки Конкорда. Один из этих экземпляров я унес с собой и наверняка забыл бы о нем, если бы месяц спустя не слег с простудой – терпение, друзья – и не решил бы перечитать текст совсем иного рода.

[Пауза. Поднять на вытянутой руке выпуск “Тру-крайм!”.]

Пришло время раскрыть небольшую тайну. Тем из вас, кто близко со мной знаком, известны некоторые мои увлечения. Я говорю не только о наблюдении за птицами, но и о своих коллекциях: пиратские песни, сувениры с платных автодорог, из последнего – пуританская эротическая гравюра. Если я не рассказывал вам о журналах “Тру-крайм!”, то лишь потому, что до сих пор немного стесняюсь того, как долго продержалось это мальчишеское хобби. Но теперь я готов сознаться. Да, друзья, перед вами обладатель одной из немногих в Массачусетсе полных коллекций “Тру-крайм!”, каталогизированной и уложенной на хранение в подвале моего дома. В отличие от гравюр и пиратского творчества, “Тру-крайм!” не представлял для меня научного интереса. Мне и в голову не приходило использовать его в исследовательских целях. Я обожал его в школьные годы и до сих пор иногда коротаю вечера, листая любимые выпуски. Этим я и занимался в октябре, сидя дома и хлюпая носом, когда на глаза мне попалось “Очень хладнокровное убийство”.

Выпуск был почти пятнадцатилетней давности, а рассказ принадлежал перу Джека Данна, чья колонка о настоящих детективных расследованиях часто становилась гвоздем номера. Это был один из последних текстов Данна (вскоре, как известно, его зарезала собственная жена), и в нем описывалось путешествие в леса Западного Массачусетса и расследование нападения пумы со смертельным исходом, – очень рекомендую этот кровавый шедевр. Но тем дождливым днем мое внимание привлекла вовсе не дикая кошка. В конце своего приключения Данн оказывается в уединенном доме в лесу и случайно обнаруживает, что хозяйская собака грызет странную кость, в результате чего из земли извлекают три древних черепа – два со следами топора и один с дыркой от пули.

Как удивительны повороты судьбы! Я вскочил и принялся перебирать купленные в Конкорде книги. Нет, это невозможно, и все же… Туфелька села как влитая! “Девам ночи” не хватало места преступления, репортажу из “Тру-крайм!” не хватало подозреваемого. Надо было лишь сложить два и два. Я сразу понял, что это значит. Мое открытие не только доказывало подлинность письма, но и вознаграждало труды Хиллов, разделявших мою страсть к событиям минувших дней.

При всем моем упоении от меня не ускользнул один важный недостаток этой теории. Сколь убедительны ни были бы литературные доказательства, настоящему историку необходимы физические улики. Покажи нам труп, шептали мне на ухо критики. Хабеас корпус. Но как – спустя столько лет?

И все же сдаваться я не хотел. Я расчистил стол, положил “Дев ночи” рядом с “Очень хладнокровным убийством” и приступил к чтению. На четвертом раунде меня осенило.

[Пауза / неспешно глотнуть воды / обвести взглядом зал.]

Те, кто слушал меня внимательно, возможно, заметили, что я уже дал вам подсказку. Подумайте.

Совершенно верно.

Данн пишет, что в ходе раскопок были найдены останки трех человек, но наша безымянная барышня утверждает, что погребла четырех. Да, мои дорогие друзья. Где-то в глухом лесу, на холме, покоится тело женщины, убитой выстрелом в сердце и носившей серебряное кольцо и бусы из костей и железа.

“Но где же?” – спросите вы. Из уважения к информаторам Данн не разглашал географических подробностей.

Но я знаю, о каком месте идет речь.