Царевна Змеда с утра не присела, но хлопоты даже радовали её.

– Я жила день за днём, – поделилась она с Ознобишей. – Только решала, вышивкой руки занять или веретено закрутить. И вот как ветром повеяло… скажи мне, Мартхе, к добру ли?

Райцы ходят особняком среди царедворцев. Райце можно чуть приоткрыть душу. Советник праведного добавит услышанное к суждению о подспудных токах в семье, но пустой болтовни не затеет.

– Мудрые советуют надеяться на лучшее, готовясь к дурному, – с почтительным поклоном отвечал Ознобиша. Змеда благоволила ему со времён достопамятного опыта, и он ценил её милость.

Они снова распоряжались украшением большого чертога в палатах Коршаковны. Ознобиша неволей вспоминал Галуху, направлявшего лёт звуковых дрожаний под сводами бывшего водоскопа. Теперь здесь занимались совсем другими делами, а уехавший попущеник словно канул под лёд, Ознобиша много месяцев не имел о нём никакой вести. «Вот был человек. Тень отбрасывал… долгую. Кому вдоль пути, кому поперёк. И вдруг раз! – и нету его. И все мы точно так же когда-нибудь… да что! Тридевять раз можно было сподобиться смертного поцелуя. Тут всякий день думай, которым словом будешь помянут…»

Косохлёст уже расположил ковровые заставки, назначенные скрыть тайных стрельцов. Ознобиша урядил важные места для царевичей и красных вельмож. Сенные девки под водительством Змеды развесили цветочные плетеницы, сработанные из лоскутков и крашеной пряжи. Царственная рукодельница знала толк в горлянках, блаватках и троецветках. Глазу, отвыкшему от живого цветения, лепестки, сплочённые клеем, сошли бы за настоящие.

Там, где предстояло воссесть хасинскому гостю, красовался толстый болван из водорослей и тряпья. Змеда, боясь ошибиться, всё повторяла его почёт:

– Арх… арах…

– Ахшартах, – тихонько подсказывала Вагурка.

На самом деле ещё многое нужно было уладить. Кому за кем ступать через порог. Снимать ли шапки хасинам, не привыкшим обнажать голову. И главное, если Эрелис назовёт будущего зятя хораном, сиречь сыном Солнца, не признает ли он косвенным образом его старшинство?.. Впрочем, этим надлежало заниматься уже не Змеде, а Фирину Гриху и правдивому Мартхе. Коршаковна наконец присела на резную скамеечку, отомкнула нарядный ларец, вынула гусли. Пальцы, казалось бы прочно забывшие отроческую науку, всё охотнее пробуждались к игре.

– Отзовись, сестрица великая! – размяв руки наигрышами попроще, окликнула Змеда. – Вели, пусть милая воевница сюда подойдёт, совет даст!

Коршаковне пришлись по сердцу песни, доставленные заменками из дружины. Она хотела их завтра сыграть, но побаивалась неудачи.

В тылу стоячей завесы, воздвигнутой над ворохом парчовых подушек, послышался шорох, смешки. В чертог выбрались Эльбиз с Нерыженью. Понятно, сокровищу Андархайны не будет места на царском выходе к сватам, но… какой запрет обуздает девичье любопытство, да при братнем потворстве?

Змеда повернулась навстречу. Хотела спросить, довольно ли видно в отверстия, запрятанные среди шёрстки ковра… Не успела. Косохлёст крикнул – резко и как-то очень страшно, и в пухлый ветошный болван ударили самострельные болты. Только пыль струйками завилась.

Отзвук выкрика ещё метался меж стен, а царевна Эльбиз уже растянулась на полу, сбитая с ног. Нерыжень прикрывала её собой, упав сверху. Змеда выкатила глаза, лишившись речи в железной хватке Сибира. Ознобиша успел кинуть руку в левый рукав, вспомнить, поменять руки, вырвать нож левой – из правого рукава.

Сенные девки Коршаковны с визгом скучились в углу. Все, кроме Вагурки, неловко заслонившей Ардвана.

…И нестройно, беспомощно всхлипнули гусли, далеко отлетевшие по коврам…

– Слышь? – легко вспорхнула на ноги Нерыжень. – Ах…шарах этот воин сведомый, но не он будет угрозен.

– Твоя правда, – кивнул Косохлёст. – Как войдут, пробежишься за полстями, направишь стрельцов.

Рассерженная Эльбиз вскочила лишь чуть медленней Нерыжени.

Белый Ознобиша ещё стоял с ножом у бедра, отчаянно готовый к схватке и к смерти. «Но я ведь не осудил несудимого? Не осудил?..»

Видение живого человека, скорчившегося на полу, медленно отступало. Там был всего лишь ком водорослей и тряпья.

– …Прикажи казнить, матушка государыня, локоточки твои белые стиснувши, – покаянно гудел Сибир, невесомо поднимая грузную Змеду и водворяя на скамеечку, подставленную Вагуркой.

Коршаковна сперва безмолвно моргала, потом выдохнула и вдруг раcсмеялась. Царевны андархов были дочерьми воинов.

– Цыц, барабошки! – прикрикнула на сенных, и голос окреп. – Вам что было сказано делать, если сполох? А вы, дурёхи?.. – Повернулась к Сибиру, кое-как разогнула пальцы, смявшие полосатый налатник. – А на тебя, добрый молодец, мне грешно бы сердце ожесточать…

Ознобиша смотрел, как она, смешно отдуваясь, берёт гусли, протянутые Эльбиз. Играть, правда, не возмогла: руки дрожали и не умели найти струн. «Ишь, рынду хвалит… Иная бы гневом опалила, прогнала… Сибир управился досуже, а я? Не туда смотрел, не то думал, промешкал. Размазня…»

На самый выход к великим сватам Змеда Коршаковна облачилась в сарафан, густо вышитый белыми сербелинками. Великую кручину – белым по белому – вздела бы ради кончины одного из семьи. Праведные есть праведные, им и красный боярин – что дворовый слуга. Своей малой кручиной Змеда исполнила для Ардара Харавона даже больше, чем надлежало.

Рынды уже встали с бердышами по сторонам царского места. Стать поджарая, взгляды цепкие. Белые с золотой строчкой кафтаны скроены для бешеного размаха… глаз не отвести! Дочки восемнадцатого царевича знай постреливали глазками то через край веера, то из-под заёмных ресниц… хоть ты плачь! Парни были кремень. Их бдения даже красавицы-рыбачки разбить не могли. Да и что им царевны? А то они первейшую дочь, живую и сердитую, овый день в молодечной у себя не видали?..

Сибир, глава стражи, среди своих не стоял. Похаживал, проверял, скрёб рыжую колючую бороду. Явятся хасины, его заботой станет Коршаковна, и это будет слабейшее мгновение в обороне. Хасинов приведёт Гайдияр, а Гайдияровы порядчики кого угодно зевнут, он это знал, сам с юности носил копьё и кольчугу.

Зуб, когда-то залеченный маленькой государыней, снова разнылся…

И вот как-то совсем неожиданно влетел служка-посыльный:

– Идут!

Бывший водоскоп ожил шорохом, многократно тревожным под сводами. У дальней стены, где сидели с прялками Змедины сенные девки, кто-то пискнул. То ли со страху, то ли с восторга, тоненько. Сибир в два шага подоспел к хозяйке чертога. Замер над ней ожившей картинкой из древлеписаний: нога за ногу, левой рукой бердыш приобнять, правой подбочениться… красносмотрительно, но до чего ж неудобно!

Змеда вынула гусли, начала путаться и сбиваться. Ко времени, когда на пороге показались порядчики, голосница текла из-под перстов легко и свободно. Вагурка ласкала струны андархского уда, чуть слышно подыгрывала, готовая в любой миг помочь, подхватить. Играла она гораздо лучше царевны.

И наконец показались!!!

Первым Гайдияр в малом венце.

За ним, двумя чередами, порядчики.

Все в начищенных бронях: знать, семь потов пролил бедолага, катавший бочку возле бутырки! Передние останавливались, из-за них выныривала новая пара – и через три шага замирала, пристукивая ратовищами копий. Где-то позади череды отстоявшие покидали места, заученно возвращались в воинский ход. Благо позволял широкий прогон…

А среди бело-алой ратной славы андархов узким воронёным лезвием надвигались хасины.

Шли и повергали всё, что книжная учёность знала о них.

Тот, кто ждал озирающихся дикарей, весьма заблуждался. Посланцы шагада, затянутые в чёрное сукно и мягкую кожу, выступали гордо, держались прямо. Подшаркивал ногой лишь седобородый вельможа, опиравшийся на руку крепкого юноши. Но и в его осанке жило спокойное величие, осенявшее горцев.

Даже неизменные войлочные плащи – их очень боялся Косохлёст, ведь под ними, достигавшими пят, что угодно можно было укрыть, – даже эти плащи висели откинутыми за плечи, словно свёрнутые крылья. Играли серебром узорочные ножны кинжалов. Все – завязанные ремёнными путцами.

Пока у приникшей к щёлке Эльбиз отторжение мешалось с невменимым восторгом, Нерыжень сдержанно шипела сквозь зубы.

Царевна встревожилась, хотела спросить: что?.. – но возникший из воздуха Фирин грянул во все колокольцы и гаркнул так, что порядчики едва не сбились с ноги:

– Посол шагада хасинского, сына Солнца, Вечного Бережатого Вершин и Ущелий! Сильномогучий Быков, ослепляющий благородством, ахшартах Фалтарайн Бана!

Великий обрядоправитель не споткнулся на чужеземном почёте, но возглашение обошлось без единого «праведного», «преподобного» и даже «красноимённого», отчего у старика горчило во рту. Если хорошо знать его, это было заметно.

– Что?.. – всё-таки шепнула Эльбиз, когда стихли громы и звоны и горцы расселись под прицелом тайных стрелков.

– Рында никчёмный он, говорю.

Царевна закусила губу, быстро оглядывая учеников Косохлёста. Всё было в порядке.

– Хасин, – без голоса обозначила Нерыжень. – Молодой.

Они все были молодые, кроме вельможи. Эльбиз тотчас поняла, о ком говорила названая сестра. У юноши, что под руку выводил ахшартаха, было умное, горделивое лицо и сильные плечи. На ходу он держался слева от старца, и кинжал висел рукоятью в левую руку. Небось с подрезанным путцем. А как бросили на пол свёрнутые плащи – устроился у посла за плечом. Всё вроде толково, но…

«…Руки заняты! – сообразила Эльбиз. – Дядя Космохвост с Бранком на лихих дорогах поклажей не бременились! Нас, мелюзгу, в санки прягли, у самих повсюду глаза, оружие наготове, рукавицы, бывало, и те на пальцах висят…»

Она покосилась, Нерыжень подмигнула. Царевна моргнула в ответ, стала думать и смотреть дальше.

«А непрост парень…»

Тонкие черты, полные напряжения и скрытой внутренней жизни. Смуглая кожа, светлые глаза, светлые волосы из-под чёрного головного платка…

«Что же ты, неумелый рында, на самом деле умеешь? Может, хасины счастливый народ, не привыкший правителей защищать? Или ты не броня ему, а говорливый язык? Хотя толмачей Гайдияр привёл, вон сидят… да и сам вельможа, сказывают, по-андархски горазд…»

Между тем Гайдияр, хоть и красовался в малом венце, был сегодня великим порядчиком, а не братом царей. Выставив почётную стражу, мгновенно исчез. Эрелису надлежало войти в приёмный чертог не с меньшим торжеством, чем ахшартаху. С воинами, ведомыми венценосцем.

Змеда завершила очередной круг песни и отложила гусли; над головами остались кружить лишь негромкие переборы андархского уда.

– Скромная дочь праведных приветствует Бану, сына Испытанного, пришедшего свободным, посланника царя храбрецов, – мягко прозвучал голос Коршаковны.

Ненужный толмач стал переводить, давая беседующим мгновения на раздумье. Эльбиз видела, как приглядывался к Змеде хасин. Конечно, он знал, что царицы андархов принимали посланников вместе с мужьями. И даже вместо мужей. Нынешняя Андархайна жила без царицы. И без царя.

– Пришедший свободным здравствует честнейшей из дев, рождённых в благословении, – медлительно ответил вельможа. Он говорил по-андархски чисто и внятно, лишь с небольшой гортанной надышкой.

Змеда в ответ тепло улыбнулась:

– Речи сильномогучего ласкают разум и слух. Знать, не ошиблись сказавшие: ум доброго воина подобен клинку, а отточенный меч не уступит остроте слова.

– Рождённая в благословении постигла мудрость моего народа! Воина украшают познания о великих соседях, с коими было дано пережить и славные войны, и достойные замирения…

Сидеть за ковром с Нерыженью оказалось нескучно и весело. Почти как в детстве, когда дядя Космохвост учил их скрываться – и чтоб ни вздоха, ни шороха.

Вот посестра осторожно сжала ей руку… О! Неудачливый рында, похоже, уверовал в добрый приём и безопасность своего господина. Взгляд светлых глаз перестал быть взглядом стрельца, напрягшего тетиву. Раз и другой поплыл куда-то вправо, а что у нас там? Ваан с внуком, краснописец Ардван да Змедины девки. На кого косится хасин? Дивно ему, отчего беседу ведёт безмужняя Змеда, а не какой-нибудь почтенный старик? Тщится понять, чем занят Ардван? Давно девок не видел, глаза лупит на семерых хорошавочек?

Хид с дочками сидит в другой стороне. На бледных царевен хасин тоже поглядывает, но реже. Вот снова обратился направо, уже не только глазами – всей головой. Шегардайская чешуйка такому рынде цена!

«Да что ему там?.. Погоди! Игра же объявлена! Невесту узнать! За жениха тут посол, но он старый, поди уж баб позабыл. Молодому, ражему наказал во все зеницы глядеть! Тот себе и гадает, куда невеста запрятана. Бусина в туеске с бусами, девка меж девья… Вдруг какая хоть мелочью, да объявит себя? Хоть следочками от перстней?..»

Царевна невольно посмотрела на свои руки. Перстней, как и парчи, она не любила – мешают. Вот мозоли у неё водились. Жаль, не такие, как у Нерыжени.