– Здесь живут очень прихотливые ветры, – рассказывал Кербога вполголоса. Громко говорить было страшновато. Над высоким прогоном, на кружевном переплетении стропил, висели пудовые капельники. – Говорят, мёртвый Глызин временами заносит, что и крыш не видать, а потом вычищает аж до чёрной земли. Я думал, это досужие басни, но, кажется, ошибался…

Гудим, Лаука и Светел молча озирались. Старик – с улыбкой грустного узнавания. Светел, сняв лапки, шаркал валенками вдоль стены. Рукавицей смахивал иней со стен, сплошь выложенных яркоцветными кусочками камня и глухого стекла. Кусочки складывались в картины. Вот синяя Нёгла, несущая корабли. Вот пёстрые буяны, где водный путь встречается с сухопутным. Загорелые люди ворочают несчётные брёвна, тюками сгружают лён и пеньку, катят бочки с маслом и салом, несут рыбу в корзинах. У подножия скалистых обрывов красуется город. Храмы, дворец с пузатыми теремами. Рынок, лавки ремесленников и купцов… Как положено на картинах – всё чуть преувеличенное, приукрашенное. Зри, чужеземец, славу страны!

– Глызин ставили при долине, поднимавшейся к водоспуску, – тихо пояснил Кербога. – Крепость запирала единственную гужевую дорогу.

Светел впервые подал голос:

– От кого запирала?

Кербога ответил немного уклончиво:

– Ойдриг Воин оставил внукам достраивать сторожевые крепости по волокам и переправам. Таковы и Голомяная Вежа, и Чёрная Пятерь, о которой ты спрашивал.

Светел задрал голову. Великий чертог был выстроен по-андархски. Зодчие подняли горделивые стены и под самым сводом снабдили их узкими, мелко остеклёнными окнами. Стёкол, конечно, почти нигде не осталось, большинство проёмов забил снег, сквозь другие проникал дневной свет. Было видно, как извне втекали пряди куржи, вились в воздухе, змеями выскальзывали наружу, сливаясь с несущимся небом. К белым струям примешивался жидкий дымок из трубы скоморошни.

– Те крепости все одинаковые, дядя Кербога?

– Тебе, ребятище, привычны деревенские дворы и маленькие избы. Они всё те же, где их ни поставь, а крепости растут из земли. Замок, оседлавший перевал, не может походить на твердыню у перевоза.

«Знать бы тебе, к чему я с рождения привыкал…» Светел оставил воображать себя в Чёрной Пятери, сказал другое:

– Прежде эта украина была благодатна. Почему теперь люди обходят её?

– Глызин умирал скверно, – вздохнул Кербога. – Его богатством всегда была лиственница. Промышленники оголяли целые склоны, и земля отомстила. После Беды в круговине так и не пробудилось ни одного кипуна. Горожане до последнего чаяли тепла. Когда же начался исход, выбраться сумели не все. Ты, верно, слышал о трёхстах тридцати трёх глызинцах, что якобы добровольно приковались цепями, жертвуя свои жизни зиме?

– Слышал. Поди, врут для красы?

– И врут, и не врут, друг мой. В то время обильно приносили высшие жертвы: напуганный народ пытался умилостивить Богов. Годы спустя возникает легенда, будто оставшиеся укрылись в пещерах, где благоденствуют в тепле недр. Так люди гонят память о старых и слабых, брошенных на погибель.

«Отца уговаривали бежать из обречённого Фойрега. Он ответил: я покину столицу, когда последний горожанин минует ворота. А что бы я сделал в Беду, если бы Глызином правил?»

На полу великой палаты почти не было снега. Скоморошня стояла посреди начертания Андархайны, выложенного речной галькой. Светел уже нашёл и родной Фойрег, и Выскирег с Шегардаем, и Глызин. Обнаружилось даже Пролётище, где издревле сходились гостиные дороги, но не было ни Шепетухи, ни Сечи.

– Здесь пировал царевич Эдарг, любимый народом, когда объезжал земли Шегардайской губы, – рассказывал Кербога. – Вот тут стояли столы, а там было высокое место… Всё сработанное из дерева столь красносмотрительного, что жаль было под столешники прятать… А стропила, до сих пор зиждущие кровлю!

Светел, ревнуя, захотел отповедать про Коновой Вен, где лиственницы-нёглы росло всемеро больше, чем здесь… где всегда выручали гибнущих, а землю обижать считали зазорным… Надменные слова с языка не пошли. «Я царь. А это андархи, кровь моей крови. Покинутые замёрзли, и я с ними. И срам сбежавших – мой срам…»

– Посмотри наверх внимательней, ребятище, – продолжал скоморох. – Видишь совокупление переводин? Его оставили нам лучшие зодчие Андархайны. Они бесконечно испытывали свой разум царской загадкой. И, не находя ей решения, изобретали удивительные приёмы строительства…

Оконные прорези меркли одна за другой. С неба, кое-где видимого сквозь щели, уходил свет. Накормленные оботуры вывалили по большой дымящейся куче и улеглись возле скоморошни. Всё равно гулять здесь было негде. Светел вооружился лопатой – прибраться.

– Что за царская загадка? – спросил он Кербогу. Распоясанный жрец многое знал, грех не воспользоваться.

– Она восходит ко временам царя Йелегена, первого этого имени. Если верить легендам, его райца был сущее украшение своего сана…

– Рай… кто?

«Дурак я. Опять ничего не знаю!»

Кербога присел на облук саней.

– Видишь ли, мы полагаем справедливый суд первейшим долгом правителя. Мы делаем всё, чтобы этот долг надлежащим образом исполнялся. Когда юный царевич начинает восхождение к трону, ему подыскивают сверстника, свободного от родственных уз и заметно выдающегося умом. Отроки растут вместе, поселяя меж собой преданность и доверие. Когда наконец молодой государь занимает судейский престол, у него за плечом встаёт учёный советник, готовый беспристрастно называть законы и судебные случаи, подходящие к делу. Он-то и величается райцей, с почётом «правдивого».

Светел застыл с лопатой в руках:

– А ты мог бы этот долг исправлять, дядя Кербога?

– Я, ребятище, всю жизнь постигал небесную Правду, не мирскую. Да и зачем бы мне? У молодого Эрелиса уже есть райца – правдивый Мартхе.

– А того рад… райцу как звали?

– Какого? Ах да. По счастью, дееписания сберегли его имя. Тунгло сопровождал государя на поле брани, ибо тогда мы воевали с хасинами…

– Зачем?

– Что – зачем?

– Зачем, говорю, Йелеген своего законника в бой потащил?

Кербога хлопнул рукавицами по коленям:

– Я всё забываю, что ты – сын дикого севера, незнакомый с обиходом царей! Знай же: случись война, охота, объезд земель – государь никуда не выезжает без свиты. А райца даёт советы государю не только в суде, но и всюду, куда простираются его знания… Так вот, хасины устроили внезапную вылазку, и Тунгло попал в плен. Царь устремился вперёд и вскоре смог отбить райцу. Он нашёл друга запертым в тесной клетке. Хасины умели делать клетки, не нуждавшиеся в замках. Их просто собирали и разбирали. Но не было способа разнять решётку, не причинив узнику смертельную рану.

– Как же царь спас Тунгло?

– Увы, не спас. К хасинам подоспела подмога. Клетку было трудно вывезти, а дать бой значило положить десятки людей. Тогда райца попросил дать ему свободу и смерть. Это было сделано, и Тунгло умер на руках Йелегена, благословляя своего повелителя.

Светел сосредоточенно хмурился.

– Жаль смелого человека, – сказал он погодя. – Но загадка-то в чём?

– Их даже две, – отмолвил Кербога. – Было захвачено несколько клеток. До самой Беды всякий мог на них посмотреть, и того, кто постиг бы их тайну, ожидала награда. Вторая загадка лежит не в царстве ума, а скорее в области сердца. Праведным, принимавшим венец, у клетки задавали вопрос: а ты бы как поступил? – Кербога помолчал и внезапно спросил: – Что скажешь, любопытный сын севера? Что ты сделал бы на месте царя?

Светел ответил без раздумий:

– Десятки воинов – тяжкая плата. Но если райцы впрямь таковы, как ты говоришь, разум Тунгло мог спасти сотни. Я бы не оставил его на пытки и не обрёк заведомой смерти. Я бы эту клетку, не умствуя, прут за прутом руками сломал…

– Но если бы вас одолели и ты видел, что не успеешь?

– Значит, погиб бы.

Кербога, кажется, хотел посмеяться его горячности, однако передумал. «Ребятище» был воином. А воин знает цену словам.

Всё же скоморох напомнил:

– Жизнь царя несопоставима с жизнями малых…

Светел ответил сквозь зубы:

– Отец велик над детьми. Мой атя защищал нас с братом, отчего и погиб. Ты был там, дядя Кербога. Если люди жертвуют собой за царя, а он за них жизнь не положит, нечего ему и царём быть.

И ушёл прибирать оботурьи кучи, пока на морозе не окаменели.

«Мы с учителем накопили сокровища знаний, но что может зависеть от бродячих потешников? – глядя ему в спину, грустно думал Кербога. – Этот мальчик едва умеет читать, но он из тех, кто двигает горы. Мы берём случаи, чтобы складывать песни… а он, кажется, способен брать песни и жизнью их наделять. Что тебе суждено смести, маленький огонь, в твоих поисках брата?»