В чертоге ледяных игл
Широкая пятерь, высунутая смелым зодчим из скальной стены, со времени начала Ознобишиной службы не особенно изменилась. Разве что капельники, свисавшие с остатков обвершки, сделались раза в два грозней прежнего. Сомкнулись толстой решёткой, косой из-за постоянных ветров. Уже рукопашным ударом, как тогда, не сшибёшь. Вправду льда наросло? Или руке веры не стало?
А так – за откосом всё прежнее. В холодной мгле кривится челюсть с обломанными зубами – угловатые тени Зелёного Ожерелья. Посреди былой гавани – круглый лобок, заснеженная бутырка расправы. Мимо пролегла дорожка на Дальний исад. Там снова встали кощеи, там бьётся дружинное знамя с белой совой. А дальше – лишь беспредельные торосы Кияна. Вогнутой чашей под зыбкими пеленами туманов…
– Злат водил сюда нас с сестрой, – промолвил Эрелис. – Она зоркоглазая… Высматривали, вдруг дядя Сеггар объявится… Зачем мы здесь, друг мой?
Косохлёст и Сибир остались у всхода. Эрелис и Ознобиша одни стояли на сквозняке.
– Здесь я когда-то услышал верное слово, – тихо сказал Ознобиша. – Мы с тобой поднялись сюда, и ты наконец-то заговорил, государь. Прошу, не молчи больше! Выплесни горе, и обретётся ответ.
Открытый к морю чертог, куда встарь выходили любоваться цари, тоже мало изменился. Причуды влаги, холода и тепла, веявшего из дудок, вырастили в нём скопища ледяных игл. Тонкие нити дрожали в воздухе, невозможно длинные, острые, хрупкие.
– О чём говорить? – Эрелис выдавливал слова сквозь зубы, почти стонал. – О том, как предки во все времена дочерьми да сёстрами откупались?
– Однажды я стоял вот здесь, на краю, – показал рукой Ознобиша. – Я не видел тропы, я был бессилен и одинок. В тот день мудрый человек обратил ко мне слово, и я отвернулся от края, и против всякого ожидания путь открылся передо мной. Не молчи, государь, ведь ты не один.
Эрелис спросил:
– Ты же видел дар жениховский? Знали, проклятые, что творили! Поди не прими!.. И как я на этом троне сидеть буду? Не сгорю?..
Ознобиша видел. Как и весь город.
Когда он сам приехал сюда, Ближний двор стоял у последнего снега. Там меняли колёса на полозья и наоборот. Теперь снег простирался почти до Верхних ворот, и хасины – хивас-хасины, как им нравилось себя называть, – подъехали к выскирегской заставе со всем торжеством. Конехвостые верховые быки были выше и стройней оботуров. Они вправду напоминали рогатых коней, только шерсть, как и у оботуров, достигала копыт. Быки-кутасы были сплошь рыжие да каурые, кроме двух чисто-белых, выступавших посередине. На одном ехал доверенный посол шагада. На другом – безотлучный телохранитель.
«Вельможа – пекун царя ихнего! – шептались в толпе. – Доверен, стало быть, с нашей царевной жениться взамест жениха…»
Сваты ещё рук у печки не обогрели, а простолюдье уже всё как есть разузнало.
«Это как – замест жениха?»
«И опочив держать?..»
Важный всадник был толст и в годах, по кафтану стелилась белая борода.
«Опочив до дому оставят. Он с ней только рукавами поймётся, в знак, что разженитьбе уже не быть…»
Воины на быках кутались в косматые войлочные плащи, а голову повязывали шерстяными платками, спадавшими на плечи. Все – молодые, с резкими скуластыми лицами, обточенными, как скалы, горными непогодами.
А по сторонам шагали порядчики Гайдияра. И сам Гайдияр – пеший, со шлемом в руке. Выглядело не особенно знаменито. Ничего, рассудил чёрный народишко, в город верховым всяко ходу не будет. Возле павших изваяний остановятся и всадники, и громадные сани, запряжённые десятком кутасов. Ведига с воришками уже гадали, что там, на санях?..
И вот совлекли покров… и пламень-камень вобрал сумрачный свет дня! Заиграл красным золотом, озарил, оживил лики царей! На санях красовался огромный целик, сросток самогранников, ископанный в далёких горах. Чуть подправить, и явится новый Огненный Трон.
Гайдияр первым поклонился святыне. За ним, стягивая шапки, городская толпа.
После Беды пламень-камень видели разве что искрами в боярских перстнях. А тут!..
…У ворот перебывал весь Выскирег, да не по разу. Теперь там стояла крепкая стража и день-деньской сновали работники. Прямо над санями возводили каменную палатку…
– Это лишь сватовство, – сказал Ознобиша. – Великие союзы одним днём не свершаются.
Эрелис болезненно покривился:
– Нас с тобой не спросили, друг Мартхе… Брат Гайдияр скор в решениях, а он владыке опора. Они уже и меня с Ардаровой внучкой окручивали, не чаял отбиться!
– С которой?
– А не знаю даже. Их много.
Ознобиша задумался. Что ответить государю? Что царевны андархов во все времена с достоинством принимали свой жребий?.. Выслушав новость, Эльбиз не ударилась в слёзы. Даже ничего не сказала. Только в глазах что-то словно погасло, взгляд опустел.
И ведь не первый год знали: её однажды сосватают. И отзвучат вечерние невестины плачи. Провоются, как говорили на родине Ознобиши. Склоняйся, вольная головушка, перед новым ближником брата! Мил не мил, вздевай свадебные рубахи, косу надвое расплетай!
Знали – будет. Когда-нибудь. Но… чтобы вот так… вот так вдруг…
А оно вот так и бывает. Сразу. Врасплох.
– Она сестра старшая, – горестно выдавил Эрелис. – Защитницей была мне… радостей девичьих не знала… а я?! Чем ей отплачу?
«Вот как больно рвать по живому, когда брат с сестрой одним сердцем живут, одну думу думают!» Вслух Ознобиша сказал:
– Ты умеешь являть непреклонную волю, сын смелого Эдарга.
– Я? – горько усмехнулся Эрелис.
– Да, государь. И тебе уже многое удалось. Ты востребовал из дружины бабушку Орепею. Вернул Косохлёста и Нерыжень. Без малого отвоевал право самому опекать сестру в Шегардае. Ты одно за другим выдерживаешь испытания…
Ознобиша обещал Эрелису выход из тупика. И выход был, райца чувствовал это, но покамест вслепую обшаривал неприступную стену. Говорил сам, заставлял говорить царевича. Вот сейчас пахнёт ветер с Кияна, и будет сказано слово. Упадёт капелькой, побежит ручейком…
– То-то и оно, что без малого, – зло бросил Эрелис. – Вчера обещали даровать попечение, завтра отнимут. Ещё благодарить велят, что избавили от заботы.
«А ведь так всё и будет. Если владыка прикажет…»
– Негоже отчаиваться, государь. Под тобой гибельная стремнина, но сильный пловец знает, как справиться с водоворотом.
По капельникам текла влага. Срывалась и звонко, будто весной, расшибалась о выступы в саженях внизу.
Ознобиша вдруг забыл, как дышать, слепые пальцы что-то нашарили, незримо скользнули в извилистую нору. Узкую, тёмную, пока не очень понятную.
Он медленно выговорил:
– Прости моё дерзновение, государь… помнишь отрока? Молодого порядчика, что весть нам домчал? Я потом говорил с ним. Ему было велено объявить прямым словом: «Хасины идут». А ведь праведный Гайдияр уже знал, что посланцы с миром приехали.
Он пробирался впотьмах, надеясь на свет впереди.
– И ты думаешь…
– Да. Твои венценосные братья использовали случай проверить, как ты себя поведёшь.
– И верного боярина наглой смертью сгубили! Неужто оно того стоило?
«Ради судьбы державы, может, и стоило…»
– Они узрели, что словом и делом ты истый сын Андархайны, мой государь.
– Хочешь сказать, что и я однажды поступлю как они?
Но Ознобиша дрался вперёд, его было не остановить.
– Я хочу сказать, что большим делам предшествуют малые, а иная победа берёт начало в уступке. Помнишь, как от тебя добивались царского выхода? Ты вначале упорствовал, а после решил поддаться напору…
– И я даже помню, кто дал мне дельный совет. Сейчас ты к чему клонишь, правдивый райца?
– На воинском пути говорят: если око видит, рука должна поразить. Верно и обратное, государь. Чтобы разить, ты должен определить свою цель. Полагаю, ты хочешь не допустить поспешного рукобитья. Удалить сестру от хасинов. Забрать с собой в Шегардай.
– Ну и?.. Не томи, Мартхе!
Ознобиша неожиданно улыбнулся:
– Мезоньки уже спрашивают на исаде, куда мой служка девался, не захворал ли… Пусть твоя сестра, а моя госпожа с улыбкой выйдет из молодечной, где прячет свою грусть. Пусть покажет праведным братьям, что не намерена ершиться против их воли.
Эрелис ждал продолжения.
– Старый хасин полномочен заключить и подтвердить брак, – сказал Ознобиша. – Ну так пусть ответ держит по сану. Древний обряд велит жениху с боем брать каждый шаг к брачному ложу. Вот и начнём с придворной игры.
– Погоди…
Ознобиша вдохновенно напомнил:
– Госпожу всегда занимали известия о брачении праведных дев. Помнишь, ты вчерне обтесал поличье Гедаха Сторожного и острил для работы резцы, а она тебе читала, как угадывали невесту?
– Я помню. Чего мы достигнем этим, друг мой?
Ознобиша не чувствовал сквозняка, меховой плащ съехал с плеч, десница, обтянутая пятерчаткой, сучила в воздухе пряжу.
– Братья увидят, что ты предпочёл рассудок строптивости, и это обрадует их. Почёт будет бороды гладить, любуясь, как затруднится хасин. Если я прав, после этого тебя пожалуют судейским престолом. А потом…
Эрелис без труда проследил его мысль:
– Как-то я ещё справлюсь в Правомерной Палате…
– Мой государь, – торжественно проговорил Ознобиша, – я был рядом, когда тебе отдавали суждение. Я гордился и славил Владычицу, подставившую моё плечо твоей плети!
По чертогу пронёсся порыв. Изломал прозрачные иглы, загудел в капельниках. Эрелис покачал головой:
– Мне бы твою веру, друг мой…
– Ты победишь, государь. Обязательно победишь.
Говоря так, Ознобиша трезво вспомнил, как они, двое глупых котят, уже мнили себя вершителями судеб.
И содрогнулся от холода, несмотря на толстую шубу.
В это мгновение крепкая ледяная решётка, заслонявшая устье чертога, внезапно исчезла. Вся целиком. С лёгким треском отделилась от основания и от обвершки, канула вниз. Долетел грохот льда, колотившегося о скалы.
Распахнулся простор – на пол-овиди. В бесконечной дали померещилась даже полоска свободного, не сдавшегося морозу Кияна.