Memoria prima
Аврелия
Мать Цезаря

Это были дни выборов, а потому в городе бушевало насилие.

Жестокость, смерть и безумие вырывались на волю с приближением дней избрания тех, кому предстояло исполнять самые ответственные в Республике должности: консулов, плебейских трибунов и преторов.

Аврелия держала на руках маленького Гая Юлия Цезаря, которому было всего несколько месяцев. Весь вечер мальчик мирно спал, но из-за криков, доносившихся из атриума, проснулся и заплакал. Это привело Аврелию в ярость. Малыш засыпал с большим трудом. Он отличался беспокойным нравом, и молодая матрона была уверена, что, пока он спит, в доме должны царить спокойствие и тишина. И когда ей наконец удавалось уложить малыша, она злилась, если его будили чужие голоса. Аврелия знала о выборах и о политической напряженности в Риме, но главным для нее в то время был сон ее крошечного сына.

– Возьми его, – приказала Аврелия, осторожно передавая малыша кормилице. – Постарайся его успокоить, а я заставлю этих дикарей замолчать или, по крайней мере, говорить потише.

Аврелия решительно зашагала по коридорам дома, где жила с тех пор, как несколько лет назад вышла замуж за Гая Юлия Цезаря-старшего. Разгневанная, она уже собиралась ворваться в атриум, взывая к богам, и наброситься на мужа и его друзей, требуя вести себя тише, как вдруг отчетливо различила голос зятя Гая Мария.

Она мигом остановилась.

Марий шесть раз становился консулом, причем пять из них – без перерыва, хотя законы этого не поощряли, и Аврелию поразило, что впервые за время их знакомства в голосе Мария слышался… страх. Если даже шестикратный консул, который выходил победителем в десятках сражений с варварами, нападавшими на Рим, чего-то испугался, значит случилось нечто серьезное.

Замерев в конце коридора у входа в атриум, она напрягала слух.

– Сатурнин и Главция сошли с ума, – говорил старый консул.

Аврелия стиснула зубы. Сатурнин и Главция были тогдашними плебейскими трибунами. Она молча покачала головой. Значит, трибуны взбунтовались… Это всегда заканчивалось смертельными стычками с Сенатом, восстаниями, беспорядками и кровью на улицах Рима.

Она сделала глубокий вдох и вошла в атриум.

Аврелия не поздоровалась, хотя это было ее обязанностью. Именно так, не взывая к богам и не повышая голоса, она всегда показывала свой гнев. На самом деле ей было нужно одно: чтобы собравшиеся говорили тише.

– Почему ты утверждаешь, что Сатурнин и Главция сошли с ума? – прямо спросила она Мария, становясь рядом с мужем и коснувшись его руки в знак приветствия. – Своими криками вы разбудили ребенка. Надеюсь, сон моего сына был прерван из-за серьезной причины, а не из-за очередного вашего спора о государственных делах.

– Это не просто спор, Аврелия.

Марий посмотрел на женщину с неодобрением, заметив, что она не поздоровалась с собравшимися.

– Гай Марий знает, что у нас всегда рады ему, – внезапно сказала она в ответ на пристальный взгляд мужа, – и я уверена, что ему, как истинному военному, нравится, что я сразу перешла к делу. Не так ли, достойнейший муж и консул Рима? – спросила она с легкой улыбкой, адресованной свойственнику.

Марий действительно считал, что лучше говорить сразу и начистоту. Ему, победившему Югурту в Африке, кимвров и тевтонов – на севере, нравилась женщина, на которой женился его родственник. Аврелия была привлекательна, умна, и он был уверен, что из нее получился бы отличный полководец, не будь она женщиной.

– Незачем беспокоиться из-за поведения жены, Гай. Мы все хорошо знаем друг друга, – приветливо сказал консул и пристально посмотрел на Аврелию. – Но этот спор не похож на другие: Сатурнин и Главция заплатили наемникам за убийство Мемия, второго кандидата в консулы от оптиматов.

– Использовали насилие против насилия, – возразила Аврелия, устраиваясь в триклинии и знаком предлагая Марию и мужу последовать ее примеру.

Увидев, что оба подчинились, она повернулась к атриенсию, давая понять, что желает поднести гостю еду и вино. Аврелия желала продолжить занимательный разговор и, кроме того, была убеждена, что отдых, еда и напитки поднимут мужчинам настроение; голоса их станут тише, и малыш Цезарь наконец сможет уснуть.

– Насилие против насилия, но в таких делах Сенат всегда сильнее, – пробормотал Гай Марий.

– Пусть Сатурнин и Главция беспокоятся о том, что на их совести лежит убийство Мемия, не так ли? – сказала Аврелия и протянула Марию кубок, спешно поданный рабом. Она была милостива к расторопным слугам, но могла выплеснуть свою ярость, приказав атриенсию жестоко отхлестать раба, который не выполнял свои обязанности с должным усердием.

Марий сделал глоток вина и глубоко вздохнул. Нужно было о многом рассказать, а времени было мало: судьбоносное решение следовало принять незамедлительно. Ему нравилось общаться с Гаем Юлием Цезарем-старшим. Тот был сдержанным, скромным человеком, что было редкостью в Риме, готовым выслушать и дать дельный совет. Присутствие Аврелии, жены Гая, давало ощущение домашнего уюта. В эти времена предательства в государственных делах стали обыденностью, и пребывание в доме, где можно было спокойно поговорить, получить внимание и поддержку, было подобно живительному бальзаму. Марий очень ценил это. Он поставил кубок на стол, увидел вопрос на лице Аврелии и вкратце рассказал о происходящем в Риме, чтобы она могла поддержать беседу:

– Вернувшись с севера после победы над кимврами и тевтонами, я столкнулся с полным нежеланием признавать мои заслуги, а также с препонами в Сенате. Мои победы на севере и предшествовавший им триумф в Африке испугали сенаторов, и оптиматы, которые распоряжаются в Сенате, попытались лишить меня сторонников. Тогда я, как вы уже знаете, вступил в союз с популярами Сатурнином и Главцией, тоже преследуемыми Сенатом. Мы заключили договор, согласно которому условились занять главнейшие должности в Республике. Главция был избран претором, Сатурнин – плебейским трибуном, а я – консулом, уже в шестой раз. Сатурнин и Главция поддержали меня, приняв аграрный закон, позволявший моим ветеранам, сражавшимся в Африке и на севере, получать земельные участки к северу от реки Падус и в Африке. Это вызвало недовольство не только в Сенате, но и в союзных италийских городах: союзники считают, что земли к северу от Падуса принадлежат им, поскольку они занимали их до появления кимвров и тевтонов. Сатурнин, Главция и я совместными усилиями успокоили италийцев, разрешив им заселять новые колонии в Сицилии и Македонии, но тогда встревожились римские граждане, которые полагали, что стать обитателем этих колоний нельзя, не имея гражданства. Чтобы успокоить плебс, мы втроем, Главция, Сатурнин и я, решили продавать пшеницу по сниженной цене всем римским гражданам, а это, так же как распределение земель и вопрос о поселении в колониях, крайне беспокоит сенаторов. Мои ветераны, с таким мужеством и упорством защищавшие Рим от варваров, отныне довольны, плебс спокоен, союзники-италийцы ублажены. Мы достигли сложного равновесия, в выигрыше оказались все.

– Все, кроме сенаторов-оптиматов, – рассудительно заметила Аврелия.

Марий улыбнулся: как быстро невестка научилась разбираться в тонкостях римской политики!

– Все, кроме оптиматов, – подтвердил консул. – Оптиматы видят в этом перераспределение богатства и влияния, идет ли речь о земле, хлебе или правах. Но поскольку за нами стоят простолюдины и италийцы, они не решаются снова напасть, как в прошлом, когда Сенат призывал умертвить Гракхов вскоре после побед Сципиона Африканского. Однако Сатурнин и Главция по ошибке приняли сдержанность сенаторов за слабость и теперь, когда грядут консульские выборы, приказали устранить Мемия…

– Кандидата от оптиматов, – напомнила Аврелия.

– Кандидата от оптиматов, – кивнул Гай Марий. – Столкнувшись с силой, Сенат решил действовать, и теперь весь город полон наемных убийц, но сверх того, они издали senatus consultum ultimum.

Наступила тишина. Гай Юлий Цезарь-старший погрузился в раздумья, так и не сделав ни глотка. Гай Марий воспользовался паузой и взял кусочек сыра. Он не знал, сможет что-нибудь съесть в ближайшие несколько часов или нет, а опыт подсказывал, что вступать в бой лучше на сытое брюхо.

– Разве когда Сенат велел казнить Гая Гракха, одного из первых плебейских трибунов, выступивших против сенаторов, не был принят senatus consultum ultimum? – спросила Аврелия.

– Был, – ответил Гай Юлий Цезарь-старший.

Марий жевал сыр, и Цезарь-старший, знавший больше, чем его жена, отлично понимал, почему он так делает.

– Значит, – продолжала Аврелия, – новый указ принят… чтобы покончить с Главцией и Сатурнином?

– Именно так, – повторил Цезарь-старший.

Марий не прерывал трапезу.

– Но, издав senatus consultum ultimum, Сенат обычно поручает кому-нибудь его исполнение, разве не так? – задала она следующий вопрос.

– Верно, – подтвердил ее муж.

– Кого же Сенат назначил исполнителем? – спросила Аврелия.

На этот раз Цезарь-старший не ответил и лишь покосился на свойственника.

Перестав жевать, Гай Марий быстро проглотил сыр и хлеб.

– Меня, как римского консула, – подтвердил он.

– Они стремятся вас разъединить, – чуть слышно, но отчетливо произнесла Аврелия в теперь уже притихшем атриуме. – А ведь они были твоими союзниками.

– Были, – согласился Марий, – но когда решили убить Мемия, то не посоветовались со мной.

– Понятно, – кивнула она. Разумеется, столь важное решение следовало обсудить со всеми. – Они не спросили твоего мнения относительно Мемия, потому что ты, скорее всего, был бы против.

– Совершенно верно, – ответил Марий. – Помимо нравственной ответственности за подстрекательство к убийству это еще и роковая ошибка: Сатурнин и Главция полагают, что мы побороли сенаторов, а те просто тянут время, прикидывая, как и когда нанести ответный удар, чтобы снова заполучить власть, сделать трибунами своих людей и тем самым не допустить распределения земель, богатства или прав. Это позволит полностью лишить меня сторонников, а потом нанести мне окончательный удар. Удар в образном смысле или же действительный. Сенатские наемники рыщут по всему Риму. Я все еще могу передвигаться по городу – со мной мои ветераны, и к тому же сенаторы велели не трогать меня до тех пор, пока не выяснится, на чьей я стороне: останусь ли я с Сатурнином и Главцией и буду их защищать или перейду на сторону оптиматов и стану претворять в жизнь senatus consultum ultimum. Поэтому я здесь, ведь мое решение повлияет на всю семью, а с тех пор как я женился на Юлии, вы тоже входите в нее. Если я не послушаюсь сенаторов, наемные убийцы придут за мной и, возможно, за моими родственниками и друзьями… А у меня не хватит людей, чтобы защитить вас всех.

Наступила новая, очень напряженная тишина.

– Это Сулла. – Марий возобновил разговор, но смотрел в пол, будто говорил сам с собой. – Он строит козни, и очень умело. Я не думал, что он отважится на такое, но теперь ясно вижу: он хочет стать вождем оптиматов и пытается выслужиться перед Метеллом и его единомышленниками, которые всегда ищут новых сенаторов, достаточно деятельных, чтобы противостоять мне.

– Но разве Сулла не сражался вместе с тобой, – вмешалась Аврелия, – в Африке, будучи квестором, а затем под твоим началом против северных варваров, если я не ошибаюсь?

Марий посмотрел на нее:

– Да, верно. Ты все отлично помнишь. Он был хорошим воином, очень хитрым, но затем попытался присвоить все заслуги себе. Это возмутило многих преданных мне людей, да и меня самого. Вот почему я отказал ему в поддержке, когда он решил избираться в преторы, и вместо него стал помогать Главции, в то время как сам стал консулом, а Сатурнин – трибуном плебеев. С тех пор Сулла любыми способами мутит воду в Сенате, чтобы навредить мне. Но я не думал, что он сумеет добиться senatus consultum ultimum. Он очень расчетлив.

– Действия Сатурнина и Главции пробудили дремавшую в нем жестокость, – заметила Аврелия. – Этим гибельным указом он отвечает на убийство оптимата Мемия.

– Безусловно. – Марий снова опустил взгляд и добавил, будто бы про себя: – Но есть еще кое-что… – Он помолчал, приводя в порядок мысли; то же самое сделали и хозяева. – Во имя Юпитера! – вскрикнул наконец консул. – Юноша по имени Долабелла. Теперь я вижу это ясно.

– Долабелла? – переспросили одновременно Аврелия и ее муж. Это имя ничего им не говорило.

– Неудивительно, что вы его не знаете, – пояснил Марий. – Гней Корнелий Долабелла не совершил ничего, достойного внимания. Его отец – да, а он – пока нет. У него непримечательный cursus honorum: он ничем не выделялся, не занимал важных должностей, зато успешно действует в Сенате, и я частенько видел его рядом с Суллой: он нашептывал что-то ему на ухо или подбадривал перед выступлениями в курии. Долабелла подпитывает самолюбие Суллы, подталкивая его к шагу, который тот не решался сделать самостоятельно, чтобы стать вождем оптиматов. В последние несколько лет самыми влиятельными среди них были Метеллы, но они выдохлись, к тому же многие видят, что они не способны мне противостоять. Сулла издал senatus consultum ultimum, направленный против Сатурнина и Главции, чтобы поставить меня в сложное положение, в котором я пребываю доныне. Такова его месть. Я знал, что рано или поздно мне придется иметь с ним дело, но не думал, что это произойдет так скоро.

Марий снова умолк. Гай Юлий Цезарь-старший тоже ничего не говорил. Он не знал, какой совет дать ему.

– Итак… ты принял решение? – спросила Аврелия, но тут же исправилась и превратила вопрос в утверждение: – Ты принял решение, поэтому ты здесь. Ты пришел нас предупредить.

– Верно, – подтвердил Марий. – Я собираюсь задержать Сатурнина и Главцию: senatus consultum ultimum и тяжесть их преступления, убийства кандидата в консулы, не оставляют мне выбора. Но я не собираюсь предавать их смерти. Я задержу их, приставлю к ним своих ветеранов и договорюсь о суде. Пока не знаю, как все обернется. Наступают смутные времена, и вы должны позаботиться о себе. Пока это в моих силах, я буду делать все, чтобы мои ветераны несли стражу на вашей улице.

Он встал.

– Спасибо, Марий, – сказал Гай Юлий Цезарь-старший. – Спасибо за то, что подумал о нас.

– Будьте осторожны, – обратился консул к хозяевам, направляясь к двери. – Мне предстоит сражение с Суллой. В какой-то мере это мой долг, ведь именно под моим руководством он обрел популярность. Теперь мне предстоит обуздать его безудержные притязания, но Долабелла, который его подстрекает и поощряет… Он моложе, принадлежит к другому поколению. Кто сможет противостоять ему, когда ни Суллы, ни меня не будет в живых?

В это мгновение послышался плач.

– Твой племянник, – сказала Аврелия, – Гай Юлий Цезарь. Пойду к нему.

Марий лишь улыбнулся. В эту секунду все были заняты другим и не увидели в этом небольшом совпадении ничего особенного.