Третий день подряд тевтоны дразнили римлян, вплотную приблизившись к их лагерю.

Консула разбудили на рассвете.

Тевтоны подготовили свой главный вызов.

– Что на этот раз? – спросил Гай Марий, пока пара военных колонов поправляла ремни на его доспехах.

Ни Серторий, ни прочие трибуны не осмелились ответить.

– Они предлагают… единоборство, славнейший муж, – наконец произнес Серторий под пытливым взглядом полководца, хотя по неопределенности его ответа Марий понял: в это утро что-то изменилось.

Он не стал ничего спрашивать. Разумеется, доверенному трибуну хотелось, чтобы Марий собственными глазами увидел тевтонов с высоты укрепления.

Когда они добрались до вала, перед Марием предстали сотни легионеров, которые сидели на вершине укрепления и смотрели на равнину. Быть может, тевтоны оставили большого деревянного коня и отошли, усмехнулся про себя консул. Тогда следует немедленно сжечь коня с затаившимися внутри тевтонами. Но взобравшись на вершину частокола, консул забыл об «Илиаде»: перед варварским войском стоял воин в серебряном панцире, сверкавшем под лучами утреннего солнца. В руках он держал длинный меч и зеленый овальный щит с золотыми заклепками, сиявшими едва ли не ярче его доспехов. Только очень высокопоставленный варвар мог похвастаться такими выдающимися средствами нападения и защиты.

– Кто это? – спросил консул, не сводя глаз с воина, выглядевшего свирепо и внушительно.

– Он утверждает, что он… их царь, – уточнил Серторий.

Гай Марий кивнул. Он понимал, в чем дело, и это ему не нравилось. Не согнать ли с вала всех, кроме часовых? Несколько дней назад он приказал легионерам подняться на вершину и убедиться в том, что перед ними всего лишь люди, но сейчас отдал бы все на свете, чтобы они ничего не видели. Воин, назвавшийся тевтонским царем, выкрикнул несколько слов. В этот миг консул взмолился, чтобы его люди еще и ничего не слышали. Поздно. Серторий и другие начальники отправились за ним в преторий, потому что тевтонский царь несколько раз произнес его имя. Он говорил на латыни, и легионеры хорошо понимали его, несмотря на сильный немецкий выговор:

– Ego, Teutobod, Teutonorum rex, deposco romanum consulem Caium Marium ad singularem pugnam. Si uirtutem habet et socors non est!

Вот какими были его слова.

Стоявшие на вершине вала легионеры отчетливо слышали их и сразу же начали переговариваться с товарищами, столпившимися у подножия укрепления. Вскоре все войско уже знало о вызове царя-тевтона их консулу, военачальнику. Должен ли славнейший муж, возглавляющий римские легионы, переброшенные на север, оставить дерзкий вызов без ответа?

Гай Марий молча стоял на вершине вала, подобно мраморной статуе.

Тевтонский царь повторил сказанное. Он не желал, чтобы консул мог трусливо оправдаться: «я плохо расслышал», «я недопонял». Сделав это, Тевтобод посмотрел на римского раба, который перевел для него латинские фразы. Раб кивнул, подтверждая, что германский царь, вызубривший их за ночь, изъясняется достаточно внятно.

Затем Тевтобод обвел взглядом римлян, наблюдавших за ним из-за частокола. Он заметил, что головы легионеров повернуты к вершине вала, где неподвижно стоял, окруженный своими военачальниками, величественный мужчина с седыми волосами, в сияющих доспехах, без шлема, который пристально глядел на него, Тевтобода. Германский царь понял, что это вражеский консул.

Гай Марий размышлял.

Кровь кипела у него в жилах. Может, все-таки принять вызов? Он был объят жаждой выйти и сразиться, той самой, которая уже несколько дней снедала все войско. Норея, Бурдигала, Араузион. Три жесточайших поражения. Десятки тысяч убитых легионеров. Могущество Рима поколеблено, стало предметом насмешек, почти уничтожено. Все в нем требовало отмщения.

Выяснив, где стоит Гай Марий, царь тевтонов сделал несколько шагов наискосок и оказался прямо напротив него, совсем близко к частоколу, но все же на разумном расстоянии, вне досягаемости вражеских дротиков.

Оттуда он произнес вызов в последний раз, глядя на неподвижного римского вождя:

– Ego, Teutobod, Teutonorum rex, deposco romanum consulem Caium Marium ad singularem pugnam! Si uirtutem habet et socors non est!

Гай Марий чувствовал, что на него устремлены глаза начальников, легионеров, солдатских рабов, всего войска. Он знал, что должен сделать то, о чем вопиет все его существо. Но его разум непобедимого воина повелевал поступить иначе. Порядок в войске, если правильно его понимать, следует наводить начиная с себя. Если бы нечто подобное произошло пятнадцатью годами ранее, он надел бы шлем, застегнул потуже панцирь и обнажил меч. Но время многому учит. Ему пятьдесят пять, у него огромный опыт, но он уже не так быстр и силен, как раньше. Он пристально рассматривал тевтонского царя: сколько лет этому северному вождю? Тридцать, не больше. Молодой, в расцвете сил, он был могучим и мужественным, двигался споро, обладал мускулистыми руками и крепким торсом. Гай Марий сглотнул слюну: если он ответит на вызов, то проиграет бой. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять это. И все-таки он должен что-то сделать. Нельзя оставлять вызов без ответа.

– Серторий… – сказал он наконец.

– Да, славнейший муж, – быстро отозвался тот, зная, что обрадуется всему, кроме бездействия полководца.

– Позови Агенобарба, – приказал Марий.

Серторий не понял.

– Агенобарба? – в замешательстве переспросил он. – Того, кто обучает воинов?

Гай Марий привык не объяснять, а отдавать приказы. Он медленно повернулся: вопрос его явно раздражал. Лишних слов не потребовалось.

Поклонившись, Серторий отправился на поиски самого жестокого и умелого наставника в северных легионах. Агенобарб был тридцатичетырехлетним центурионом, примипилом, имевший несколько наград за боевые заслуги. Никто не мог одолеть его в рукопашном бою, и потому он начальствовал над всеми военными наставниками римских сил, собравшихся у «канавы Мария».

Вскоре между шеренгами легионеров показался Агенобарб, шагавший вслед за Серторием. Поднявшись наверх, он предстал перед консулом.

– Панцирь, шлем, меч и щит. Вооружись, Агенобарб, – приказал ему консул. – Ты ответишь вместо меня на вызов тевтонского царя.

Среди центурионов воцарилась гробовая тишина. Чувствовалось, что они разочарованы приказом и не согласны с ним, однако никто не осмеливался его нарушить.

Тренер кивнул, развернулся и отправился за панцирем, шлемом и оружием. Вскоре ворота открылись, и вышел Агенобарб с мечом на поясе и поднятым щитом, готовый вступить в смертельную схватку с царем.

Тевтобод увидел, как на него надвигается вооруженный римский военачальник, такой же могучий и зрелый, но не старый, такой же, как он сам, тоже готовый к схватке. Однако он не был консулом, не возглавлял вражеское войско.

Агенобарб быстрым шагом, почти рысью, двинулся навстречу противнику и остановился в нескольких шагах от него.

Тевтобод посмотрел на римского воина, затем перевел глаза на вал, откуда за ними наблюдал консул. Презрительно покачав головой, он плюнул, в ярости бросил меч и щит, которые с громким лязгом ударились о галльскую землю, и выкрикнул на латыни оскорбление, даже не обратившись к рабу-переводчику, поскольку тевтоны называли так римских легионеров.

– Socors! Socors! Socors! – трижды выкрикнул он, глядя на вершину вала. Затем развернулся и зашагал к своим, подняв руки в знак победы, и снова и снова повторяя оскорбление: – Socors! Socors! Socors!

Сопровождавший его раб и стоявшие поблизости тевтоны подобрали оружие и поспешно удалились.

Агенобарб остался один. Он колебался, не зная, что делать. Посмотрел на частокол, на консула, который по-прежнему неподвижно стоял на вершине. Наконец, поняв, что ему незачем оставаться за пределами укрепления, Агенобарб развернулся и двинулся к воротам римского лагеря.

В то утро тевтонский царь и римский консул так и не сразились друг с другом.

Ночью, при свете костров, на которых легионеры готовили ужин, слышалось смутное, но не утихающее бормотание. Все повторяли одно-единственное слово: socors, socors, socors…

Казалось, весь римский лагерь был охвачен печалью и величайшем разочарованием.

Укрывшись в палатке, Гай Марий в одиночестве выпил кубок вина с терпким привкусом трусости. Или же кисло-сладким привкусом мудрости?

Явился Серторий – узнать условное слово для часовых и ночных дозорных, следивших за противником: не пойдет ли он на приступ?

– Победа, – сказал Гай Марий.

Серторий не удержался – лицо его исказила кривая полуулыбка. Он попытался скрыть ее, отвернувшись в сторону, но консул все видел и был уязвлен.

– Ты тоже думаешь, что я трус? – (Серторий оставался безмолвным.) – Твое молчание – самый красноречивый и исчерпывающий ответ, трибун, – пробормотал Марий. – Оставь меня в одиночестве, именно это мне нужно сейчас.

Трибун покинул шатер и остановился в нерешительности. Он чувствовал себя так, будто предал своего начальника. Покачал головой и зашагал во тьму, чтобы сообщить условное слово дежурным начальникам.

Гай Марий налил себе второй кубок, и на этот раз вино, казалось, было хуже первого: даже самый преданный ему начальник считал его трусом. Как скоро забываются победы недавнего прошлого, как слаба память у легионеров, центурионов и трибунов. Да, все решили, что он трус: так думают не только его воины, но и тевтоны, а теперь и вражеский царь. Отныне Тевтобод станет его презирать, это уж точно.

Что ж, Тевтобод недооценивал его полководческие способности.

Но всему свое время.

Гай Марий улыбнулся, наливая себе третий кубок.

Настанет день, когда он застанет царя врасплох. Надо лишь подождать.

Пусть первыми нападут тевтоны.

Многократный римский консул залпом опрокинул третий кубок. На этот раз вино будто бы стало слаще.