10

Надо сказать, совсем не жарко. Ветер. Вячеслав ходил по берегу, пока старик отдыхал, все же возраст взял свое. От Майами ожидал большего. Пустынные пляжи похожи на последствия цунами: накрыло волной и всех смыло. Зато таких длинных волн Вячеслав никогда не видел или не обращал внимания раньше. По сравнению с порывистым ветром они катились лениво, тяжело и, только врезаясь в берег, обретали мощь и скорость.

Побродить наедине с собой под рокот волн, брызги которых попадали на лицо, без спешки подумать, – редкая роскошь, Вячеслав не помнил, когда последний раз позволял ее себе. Дома случалось такое. Особенно на рыбалке, хотя поплавок на глади воды его не занимал никогда, как и улов. А посидеть ранним утром в лодке, отрешившись от всего, ни о чем не думать, лишь созерцать – любил. Но сейчас Вячеслав думал: зачем старик Линдер рассказывает ему свою биографию? Обычно люди стремятся забыть тяжелые периоды, особенно благополучные люди, каким является Николас Линдер ав Сварто. И не было ответа. Но тут позвонил господин Линдер, сообщил, что ужин заказал к себе в номер. Поднимаясь в лифте, Вячеслав поймал себя на том, что распухает, видя, как вокруг него вертится обслуга отеля, уже кажется, что так было всегда. Чертовски приятно, когда тебя облизывают, словно ты особь королевских кровей.

– Я на свой вкус выбрал блюда, – сказал Линдер, садясь за стол. – И заказал водку. Любите водку?

– Какой же русский не любит водку? – потирая руки, произнес Вячеслав с улыбкой. Немного раздражал бой (черный, как уголь). Вячеслав предложил, кивнув в сторону афроамериканца: – Господин Линдер, давайте отпустим этого? Если что, я смогу и налить, и нарезать.

– Вы так думаете? Я согласен.

Бой не сразу убрался, сначала зажег пять свечей в канделябре, и сделал это неторопливо, ответственно, потом плавно покинул апартаменты. Вячеслав налил водки, чокнулся с Линдером и вытаращил глаза: старик коротко выдохнув, хлопнул рюмку одним глотком. И не поморщился. Вячеславу все больше нравился Линдер и своей простотой, которая при этом не позволяет собеседнику переступить границы, и трогательным рассказом, и жизненной силой, которая угадывалась даже в его возрасте.

– Чтобы не подвергать Веру опасности, я попросил ее пожить у родителей, – между тем рассказывал Линдер. – Но ей неловко было объясняться с ними, она устроилась у Майки, там мы и встречались. А Фургон оказался байданщиком, вокзальным вором. Мастер был на все руки. Работал и с росписью – резал одежду, и по тихой – у зевак обчищал карманы. То один, то отверталой – то есть во время кражи отвлекал внимание жертвы. Он был с хорошими человеческими задатками, с доброй душой, да и внешне симпатичный – высокий, только худой, с темными каштановыми волосами и живыми серыми глазами. Но бесшабашный. Босяк, одним словом. Я прикинулся поляком, на воровском жаргоне это вор-одиночка, подружился с Фургоном, а как подступить к нему с расспросами, не знал. Однажды прогуливались по городу перед ноябрьскими праздниками, кругом кумачовые флаги, музыка из репродукторов, Фургон с барышнями заигрывал, а я озабоченно хмурился. Заглянули в «Гильдию» – это ж святое дело, деньги у меня уже водились, наловчился шары катать, но и проигрывал. Выпили водки…

Фургон заметил:

– Викинг, чего в рот воды набрал?

Николай уложил локти на стол и свесил голову:

– Мне нужен шварц-вайс (бланк паспорта). Не знаешь, где достать?

– Ты разве нелегал (без документов)?

– Да нет, с этим пока тип-топ. – Николай выдержал многозначительную паузу, так ведь и шел он ва-банк: сдрейфит Фургон, придется искать другой путь. – Ладно, скажу. Подставили меня крупно, Фургон. Как бы не пришлось нитку рвать (бежать за границу).

– Иди ты! – ужаснулся тот. – И кто падлой поработал?

– Не знаю. Искал паскуд, да не нашел. Я ж человек здесь новый, считай, никого не знаю.

– Как подставили-то? – Фургон придвинулся ближе.

– А ты никому не дунешь (не выдашь)?

– Не задышу! Воркуном не работал и не буду. Хочешь, побожусь?

Николай налил водки в рюмки, выпил, за ним хлопнул свою рюмку Фургон, зажевал куском селедки с луком и приготовился слушать.

– У меня был друг… – начал Николай. – Профессор, между прочим.

– По чем бегал (какими кражами занимался)? – заинтересовался Фургон, так как большую часть «образованных» воров знал лично, а «профессор» на фене и есть образец воровской образованности.

– Настоящий профессор, – ухмыльнулся Николай. – Ученый букварь, с моим отцом дружил. Когда я вернулся из лагеря, он меня пристроил, в общем, решил я начать новую жизнь. Однажды засиделись мы у него, он пошел проводить меня, я вышел на клеть, а меня абакумычем погладили (ломом ударили). Очнулся в квартире, а профессор… Его посадили на пику, домработнице повесили галстук (профессора зарезали, домработницу задушили). А мне финак в руку сунули. И выходит, Фургон, я их…

– Уфф! – отер пот волнения тот. – И чего дальше было?

– Ну, я ж понимаю, что к чему. Пальчики свои стер, кровь свою смыл и ушел. Мусорки все одно докопаются, что я там был, а мне неохота за чужую работу к стенке стать.

– Взяли чего у твоего профессора?

– А как же. Маклаки (скупщики краденого) есть в городе?

– А то! Я с ними не якшался, не тот у меня профиль. Узнать?

– Узнай. Скажи, Фургон, кто по мокрухе ходит?

– Спросил бы про нашего брата, я б разложил. А эти на себя фонарь не цепляют, Викинг, летают шепотом, собираются в банды, куда босяков не берут. Но чтоб хаты брать с мокрухой… это конченые.

– Что насчет шварц-вайса?

– Есть один, мастырит любые предъявки, добудем. – Фургон вдруг раскрыл глаза, на устах его заиграла улыбка. – Мать честная! Сам Кобыла пожаловал.

Николай повернул голову назад, но входящих или стоящих не увидел.

– Сидит у окна, – подсказал Фургон. – Ну, бритый шилом.

У окна сидел представительный мужчина лет пятидесяти в хорошем костюме, полноватый и важный. Если б не лицо, испещренное оспинами (потому и бритый шилом), то сошел бы он за большого артиста, а то и начальника. За одним с ним столом находилась красотка – брюнетка с черными глазами и бровями, с утонченными чертами удлиненного лица, в декольтированном платье и в украшениях. Кобыла что-то говорил ей, однако взгляд ее блуждал со скукой по залу, ни на ком не останавливаясь.

– Кто он? – полюбопытствовал Николай, разливая водку.

– Аристократ (авторитет). Ювелир (ворует драгоценности). По фикосным бандам тоже бегает (грабит ювелирные магазины), видать, вернулся с гастролей. Суды вершит, коль спор возникнет, его слово – все. Вот с кем тебе надо слиться. У него-то есть маклаки, которым цацки сдает.

– А с ним кто?

– Сонетка. Видал, витрина (грудь) какая у нее? Она фартовая (своя), но не блатная. Поет в кабаке. Не в этом, а там, куда большие люди ходят.

– Варюха (любовница) Кобылы?

– Вроде того. А вообще-то у нее свой норов.

– Как же с ним поздороваться? – задумался Николай.

– Пошли ему пузырек, а меня он знает. Если настроение есть, кликнет нас.

Николай подозвал официанта. Сидя спиной к Кобыле, он по выражению физиономии Фургона определил, что шампанское доставлено по адресу. Вскоре приятель приподнял зад и слегка поклонился, а потом и вовсе убежал, бросив:

– Зовет.

Ни разу Николай не повернулся, чтобы посмотреть, как там идут дела, а зудело хотя бы мимоходом пробежаться глазами по столику, мол, где ты, друг мой верный Фургон? Судя по уважительному тону Фургона, Кобыла не мокрушник, да и специализация у него изысканная, требующая высокого мастерства и умения ходить по лезвию бритвы, не станет он мараться. Кобыла – то, что нужно Николаю. Он ведь где-то сбывал золотые вещи, а не всякий скупщик имел в кармане деньги, чтоб купить даже по дешевке краденое золото, потом выгодно его сбыть. Николай придумывал причину – зачем ему скупщик краденого, а причина должна выглядеть убедительно. Врать, будто он имеет желание цацки сдать, не годится – где их возьмет? Прибежал Фургон:

– Идем, тебя Кобыла зовет.

Вблизи Николая поразили глаза Кобылы, словно остановившиеся. В них не менялось выражение, возможно, такое впечатление создавали расширенные зрачки, закрывавшие радужную оболочку. Он улыбался, прищуривая глаза до узких щелочек, так что понять, как он относился к той или иной фразе, было нельзя. Но истинного удивления достойны оказались манеры Кобылы, будто он не шопенфиллер (грабитель ювелирных магазинов), а граф по рождению. Что бы ни делал – водку пил или ел, курил или вытирался салфеткой, – в каждом движении чувствовался аристократизм… если б не феня, которая слетала с его губ изящно и легко.

Другое дело Сонетка. Несмотря на явную скуку, лицо ее находилось в ленивом движении: то она приоткрывала рот, накрашенный темной, почти черной помадой, то закусывала губу, то двигались ее брови, то чему-то улыбалась. Жеманного кокетства Николай не заметил, Сонетка поглощена была собой, реагировала на свои мысли, так казалось. Но когда она останавливала на нем влажный взгляд, ему становилось не по себе. Сонетка, словно ядовитая змея, заползала внутрь и пока только разглядывала, что он там хранил.

Николай прикинул – ей лет тридцать, держалась она уверенно, значит, в этой среде как рыба. Да и не дадут кличку кому ни попадя, правда, легкомысленное прозвище ей не подходило, она тянула на жену крупного начальника. Николай скосил глаза, изучая аккуратные ноготки Сонетки, покрытые кроваво-красным лаком, примерно таким же по цвету, что и обломок ногтя на кофте Нюши. Ноготки не были длинными, всего лишь выступали за кончики пальцев заостренными концами, странно, что такая шикарная фря не отрастила их. У той женщины, что побывала в квартире Пахомова, ногти, судя по обломку, намного длиннее, настоящие когти. Опять же: она наверняка их срезала, за это время ногти отросли бы как раз до этой длины. В сущности, внезапные подозрения Николая пустые, Кобыла мокрушничать не станет, нет. Следовательно, Сонетка не могла принимать участия в грабеже с убийствами.

За знакомство выпили, Кобыла откровенно присматривался к новичку, слушал внимательно Фургона, к которому относился с покровительственным снисхождением, к тому же Николай мало говорил.

– Значится, ты поляк, – проговорил Кобыла, медленно жуя. – А руки-то выдают пролетарское дело.

Действительно, ручищи у Николая никак не барона. А у Кобылы кисти длинные и холеные. Такие тонкие пальцы Николай видел у музыканта в лагере, который на длинной доске нарисовал клавиши фортепьяно и все свободное время – а его практически не имелось – тренировался, якобы играя. Николай отметил наблюдательность Кобылы, но не сконфузился:

– А я завязал. На стройке работаю.

– М! – Это «м» ничего не означало, а ведь работающий вор вызывал презрение у своих. – Что ж ты тут делаешь, раз завязал?

– А я развязал, – ответил Николай, ничего не объясняя более.

– Чтоб навести мосты для третьей хаты (для милиции)?

– Да ты что, Фан-Фаныч! – вытаращил наивные глаза Фургон, обратившись к Кобыле с наивысшим уважением. – Я ж его знаю! Викинг без размена восемь лет отбухал, кто ж с таким багажом на третью хату бегать будет?

– Сопло захлопни, Фургон, – ласково сказал Кобыла. – Сдается мне, что Викинг твой по бездорожью чешет (говорит неправду).

– А мне плевать, что ты думаешь, в долю к тебе не падаю, – усмехнулся Николай, гоняя языком папиросу из угла в угол рта. – Я сам по себе.

– Мы все сами по себе, а все ж одной веревочкой повязаны, – философски заявил Кобыла. – Ты наливай, Викинг… Кликуха у тебя знойная.

– Холодная, – наливая даме шампанского, а мужчинам водку, сказал Николай. – В детстве дали. Наверное, потому, что отец мой принадлежал к роду финляндских баронов.

Не хвастал Николай, нет. В то время выпячивали свою принадлежность исключительно к пролетариату, дворянское происхождение являлось хуже знака сатаны. Говоривший открыто о своих корнях позиционировал себя как бесстрашного и, естественно, не любившего строй человека. Разумеется, воровская среда особая, им что та власть, что эта, а все же доверие вызовет тот, кто имеет на нее зуб. Такой, по убеждению хануриков, не побежит доносить в «третью хату».

– А чем докажешь, что ты из бывших? – спросил Кобыла, не придавая значения вопросу. Он разговаривал так, будто предмет разговора неинтересен.

– В анкетах погляди, – пожал плечами Николай, давая понять: тебе надо – узнавай, а я доказывать не собираюсь.

– Ты приглядись к нему, – промурлыкала Сонетка, обжигая Николая черными глазами. – Авось сгодится.

– Не лезла бы ты, душечка, – нежно улыбнулся ей Кобыла, а Николаю сказал: – Лады, Викинг. Сказал слепой: побачим, что ты за птаха.

На этом «деловой» разговор закончился, Николай решил не торопиться с расспросами о скупщике золота – Кобыла осторожный, неизвестно на что способный. Осторожным был и Николай, поэтому редко захаживал к Тарасу. Но в ту ночь зашел, рассказал о знакомстве.

– Кобыла… Ммм! – А «м» Тараса означало: Кобыла – сила. – Ферапонт Кобылякин – ас высшего пилотажа, вор по призванию, сидел мало. Взять Кобылу с поличным – наша покуда несбыточная мечта. Работает чисто, истинно ювелир. Если попадает в дом, ничего не берет, кроме драгоценностей. Его почерк хорошо нам знаком. В прошлом году две кражи совершил, определили точно, что это он, а улик никаких. Один Кобыла видит сквозь стены и шкафы, у него нюх особый. Знаешь, где прятали пострадавшие ценности?

– В сортире? В бачке?

– Хм! Одна закапывала их в кадку с фикусом. А второй пострадавший держал в железной банке из-под чая на кухне. Кобыла нашел, от него не спрячешь. Особый знак работы Кобылякина – оставляет деньги. Сколько б ни просилось в руки, а он оставляет. Брезгует.

– Меня не он волнует, а возможность найти дорогу к убийцам Пахомова.

– Да, он может вывести на них. Сам на мокрое не ходит, но это пока. Случись нечаянный свидетель – Кобыла его пустит в расход. А мокрушников знает, хотя не уважает. Викинг, учти: Кобыла не так прост, чтоб довериться первому встречному, он обязательно устроит тебе проверку. Смотри не влипни.

Ничего не сказал Николай по поводу возможной проверки, решив про себя, что выдюжит любые испытания.

– Как там с моим делом? – поинтересовался.

– Сам видишь: ты на свободе. Но не радуйся.

– Понятно.

Он отбросил окурок и ушел в комнату Веры. Бесшумно разделся, думая, что она спит, осторожно прилег, а Вера вдруг прижалась к нему – теплая и пахнущая детством – она всегда пахла детством.

– Не спишь? – прижал ее к себе Николай.

– Не-а. Почувствовала, что ты вот-вот придешь, и проснулась. Колька, а давай сбежим куда-нибудь в тайгу? Будем жить одни, там нас не найдут.

– Эх, Вера, Вера… Тайга, конечно, большая, есть непролазные места. А и там люди ходят, все больше плохие, с ними лучше не встречаться. Были случаи, когда одиноких жителей тайги съедали беглые.

Вера ахнула, ужаснувшись, крепче прижалась к мужу. Он целовал ее губы и думал: будет ли еще их целовать?

А через пару дней его разыскал Фургон, встретил после работы:

– Кобыла зовет.

– Что так?

– Дело есть, а какое – не сказал.

Кобыла ждал их в квартире Сонетки за накрытым столом. А квартирка-то неплохая, большая, из двух комнат. Одет был Кобыла по-домашнему – в атласный стеганый халат, пригласил гостей разделить трапезу. И долго тянул жилы пустыми рассуждениями о том, что водку лучше закусывать не соленым огурцом, тем более не селедкой, а черной икрой, которая гасит жжение во рту и обволакивает его смачностью.

– Содержательная тема, – покривил губы в улыбке Николай, больше глядя на Сонетку, стоявшую за спиной Кобылы в красном (тоже домашнем) одеянии. И почему-то подумал, что от этой женщины жди беды. – Зачем позвал?

– Ты, Викинг, несешься вскачь. Артиллерию (блох) ловишь, что ли? Я покуда присматриваюсь к тебе. Вон Фургон, не всю ж ему жизнь по карманам на байданах тырить, пора академию проходить.

– Так ты опытом с ним собрался делиться? – усмехнулся Николай.

– Поделюсь. Я добрый.

У Фургона засветились глаза счастьем: сам Кобыла в подмастерья брал!

– Мне вроде твоя академия ни к чему, – сказал Николай.

– Хочу поглядеть, на что ты способен. Человек ты новый, а к нам затесался, кто ты, откуда – никому не ведомо. Мастерство покажешь, будешь гулять по свободе, ни одна шваль к тебе не пристанет, это я говорю.

– А я с приставалами по-своему воркую.

– Не о тебе сказ, Викинг. О нашем спокойствии. Пойдем вместе на дело, там и погляжу, чего можешь.

– А не подставить ты меня задумал?

– Викинг, не лепи горбатого (не оскорбляй), – заступился за Кобылу Фургон. – У нас правила такие.

Николай попал в щекотливое положение. Отказаться нельзя, должен пройти проверку, а согласиться – крупным преступлением пахнет. Тарасу не расскажешь, он, как честный человек, обязан будет предотвратить преступление, тем более что мечтает сцапать Кобылу с поличным. А что за проверка? Как ему придется доказывать свое умение?

– Моя доля? – Николай еще раздумывал, как ему быть.

– Двадцать процентов. Фургон на шухере постоит, по молодости ему и десяти хватит.

– Не густо, – опустил уголки губ вниз Николай.

– Так это за риск, – Кобыла прищурился. – За мой риск.

Николай предположил, что следует поторговаться, жадность – качество не последнее в воровской среде, он и накинул себе еще десять процентов, а сошлись на двадцати пяти исключительно «из уважения».

– Что за дело? Где и когда? – спросил он.

– Квартирка одна есть. Директор продовольственной базы ворует побольше нашего, а дубы (деньги) меняет на камешки. Завтра в десять. Его не будет. Лишнего не берем, мы не мародеры, а только то, что отнято у трудового народа.

Трудовой народ ложился спать с петухами и курами, да и вообще с наступлением темноты люди старались попрятаться по домам и носа оттуда не высовывать. Когда встретились, и тогда Кобыла не сказал, что предстоит делать Николаю. Молча дошли до старинного особняка, расположенного в запущенном саду за ржавой оградой.

Двухэтажный дом, выстроенный в стиле классицизма, имел парадный вход, но в таких домах обязательно был и черный ход. Вошли через парадный, Фургона оставили на лестнице, предупредив, чтобы не курил, а Кобыла с Николаем поднялись на второй этаж. Впервые шедшему на дело Николаю, который подавлял волнение, не зная, чего ему ждать, казалась странной неторопливость Кобылы. Ведь чистить квартиру следует в считаные минуты – это и без воровского опыта ясно. Но «ювелир» поднимался так, будто шел в гости на ужин, потом – опять же не спеша – он сделал небольшой массаж пальцев перед дверью и достал набор отмычек.

Началась работа. Замки несложные, но, когда их три штуки, время словно останавливается, а каждый посторонний звук вырывает сердце из груди. Кобыла работал спокойно, только по струям пота на висках можно было догадаться, что он тоже волновался. Настал миг, когда он распахнул дверь и улыбнулся, кивнув – заходи. В квартире Николай незаметно и с облегчением вздохнул, но тут его огорошил Кобыла:

– Ну, давай, Викинг, говори, коль ты вор, где лежат цацки?

Откуда ему знать? А надо выкручиваться. Импульсивно заработала память, возвращая его в лагерь, где заключенные держались группами по интересам. Ханурики часто друг перед другом бахвалились, мол, я нашел деньги там-то и там-то, а я вообще выудил их оттуда-то. Следует осмотреться, представить хозяина дома по обстановке, прочувствовать его, влезть в его шкуру и мыслить, как он. Николай прошелся по большущей комнате, заставленной старинной мебелью до тесноты. И беспорядок кругом. Неряшливость – не главная черта в данном случае. Беспорядок значил – хозяин квартиры человек бессистемный, тайник должен быть под рукой и в самом непредсказуемом месте. В ящиках бюро рыться бесполезно, богатств там не хранят. Николай подошел к каминной полке, наклонил гипсовую Венеру, но дыры в основании не было. Он, по-прежнему присматриваясь к предметам, заглянул за картины в поисках тайника, остановил взгляд на мягких креслах. Их было три, два стояли по сторонам этажерки, наверху которой возвышался бюст Сталина, а третье, накрытое пледом и с подушками, стояло в углу за диваном. Николай осмотрел дно бюста, потом указал на кресло в углу:

– В том седалище погляди.

Сбросив плед, Кобыла сначала нежно ощупал пальцами кресло, словно врач пальпировал живот больного, потом отрицательно покачал головой. Николай двинул на кухню, там осматривал банки с сахаром, пшеном, чаем. И Кобыла изучал всяческую тару на шкафах. Золото и бриллианты лежали в старом термосе, «ювелир» пересыпал все в холщовый мешочек, говоря:

– Знаешь наше дело, Викинг, знаешь. По моим данным, это не все. Ты осмотри здесь, а я там пошарю. Гроши не бери.

Николай не уловил подвоха. Когда же, осмотрев даже печь, вернулся в комнату, Кобылы там не было. Он бросился к выходу, а дверь заперта.

– Не дыши, Викинг, народ поднимешь, тебе это ни к чему, – тихо сказал за дверью Кобыла. – Сабля (дверь) подперта ломом, я его сюда сам притаранил. Есть десять минут, по окончании этого времени приедут мусорки, я вызову их. Если ты вор, то выберешься, а попадешься – не вздумай стукнуть.

Николай покрылся липкой испариной. Куда в первый момент бросаются, попав в ловушку? К окнам, разумеется, в крайнем случае, их можно выбить и вылететь на волю. На окнах стояли чугунные решетки. Николай кинулся к камину – и через трубу не вылезти: каминная шахта сужалась вверху. Камин старый, большой, Николай увидел, что на выступах изнутри можно какое-то время продержаться. Однако милиция наверняка заглянет сюда, значит, это не выход. Так что же делать? Вспомнил, что в таких домах имеются отдушины, а за отдушиной большие вентиляционные шахты. Николай кинулся на кухню, нашел решетчатое окошко у потолка, небольшое, но гораздо крупней, чем в многоквартирных домах, выстроенных после войны. Подставив стул, он заглянул за решетку – ничего не увидел. Тогда схватился за прутья и стал вырывать решетку, прикладывая все силы. Вырвать оказалось несложно, сложно пролезть через квадратное отверстие. Тут хоть уменьшись до размеров лилипута! А какой выход? Никакого.

Николай снял пальто и пиджак, кинул в шахту, затем сдвинул буфет к отдушине, таким образом закрыл осыпавшуюся на пол штукатурку, да и квадратный проем снизу стал незаметен. Николай залез на самый верх буфета, просунул ноги – пролезли. Затем развернул тело по диагонали и стал протискивать в шахту, главное – чтоб пролезли бедра и плечи. С невероятными усилиями получалось. Остались плечи…

На лестнице раздался шум, значит, милиция приехала. Николай схватил решетку, лежавшую на буфете, слегка согнул ее, чтобы поставить на место. Еще несколько нечеловеческих усилий – он влез в шахту, которая оказалась тесноватой для него, влез, порвав рубашку и ободрав плечи до крови. Упираясь сапогами в неровную кирпичную кладку, он вставил решетку, слыша топот ног. В последний момент Николай пригнулся, пряча голову. В кухню влетели двое.

– Нет здесь никого, – слышал переговоры.

– Через окна не сбежишь… Не похоже, что здесь побывали грабители, в вещах не рылись, а замки открыты. Посмотрите камин.

– В камине никого. Может, второй выход имеется?

– Нету второго. Видно, ушли или кто-то пошутил.– А вентиляция?

– Да кто ж туда пролезет?

– Ладно, квартиру опечатаем, хозяин вернется, узнаем, что унесли.

В наступившей тишине Николай откинул голову назад и шумно дышал, облизывая пересохшие губы. Почувствовав безопасность, он посмотрел под ноги, внизу покоилась груда щебня и кирпичей, значит, через низ не выйти. Карабкаться по кирпичной кладке вверх не было сил, остался тот же выход. Вылезти оказалось почему-то сложнее, Николай ободрал уже не только плечи, но и спину. Когда спрыгнул с буфета и посмотрел на проем отдушины… ему чуть не стало дурно: как он туда пролез? Поистине: жить захочешь – превзойдешь себя.

Он выпил стакан воды, потом второй, вставил решетку и на цыпочках подкрался к двери. Тихо. Николай толкнул дверь, бумажная лента, которой опечатали ее, порвалась, он выскочил на улицу. Только глотнув свежего, морозного воздуха, Николай почувствовал спад напряжения. Но мысль, что его подло подставили, привела в ярость. Он помчался к Сонетке, где, думал, потешался над ним Кобыла. Шел в порванной рубашке (пиджак и пальто остались на дне вентиляционной шахты), не чувствуя мороза, шел, скрежеща зубами и сжимая кулаки.