Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Се, Агнец Божий, вземляй грехи мира.
Ин. 1, 29
Вот, братия мои, Агнец Божий, принявший на Себя грехи наши, грехи мои, грехи каждого из вас. Вот воплощенный Сын Божий Единородный, истерзанный людскою завистью и злобою! Каково же человечество! О, сколь мрачна, отвратительна картина людской злобы! Припадем же пред Ним во исповедании и восплачем пред Господом, сотворившим нас и в конец веков пострадавшим и умершим за нас. Со страхом и любовию припадем сердцем и устами к этим язвам, – со страхом: ибо доселе смердят пред Ним и вопиют о наказании нас грехи наши; – с любовию: ибо эти язвы и смерть Его подъяты Им по неизреченной любви к нам и, естественно, воззывают нас к любви! Се, Агнец Божий, вземляй грехи мира. Сколь отрадны эти слова для души верующей! В них заключается крепкая надежда наша на бесконечное милосердие Отца Небесного, примирившегося с нами, беззаконниками, чрез жертву правды, принесенную на Кресте за грехи наши, т. е. бесконечную жертву Сына Своего. Сколько раз согрешали мы в один день и час, не говоря о грехах всего окаянного жития нашего! Как мучили нас грехи наши! Но вот мы покаялись с верою и упованием сердечным, воззрели к Спасителю, вздохнули, прослезились о своих грехах; и они очищены, омыты, прощены; мы обрели покой, свободу, радость. Что это значит? Это значит, что Агнец Божий всякий день, всякий час во все дни живота нашего вземлет грехи наши, отнимает, очищает, забывает их, избавляя нас от вечного за них осуждения. Кто этого не испытал на себе? И вот почему при таком кровавом, потрясающем душу зрелище мы стоим благонадежно, и хотя с грустию, но грустию, проникнутою умилением, радостию и какою-то торжественностью: ибо мы уверены, что в этом Мертвеце заключается жизнь всех живущих, примирение с Богом, прощение грехов и упование вечной жизни. По всей вселенной с благоговейнейшим умилением поклоняются теперь христиане язвам Спасителя и умиленно целуют их, и повсюду всеми сердцами верующими чувствуется животворная сила спасительных страданий и смерти Господа, ибо Он непрестанно и повсюду вземлет грехи всех кающихся грешников, милует, очищает, обновляет, спасает. О, Спасителю наш! От скольких духовных смертей спас Ты и меня, и каждого из нас. Исповедаю днесь, в этот час, пред этим благочестивым собранием, о, Спасителю мой, милости Твои, явленные на мне, грешном, паче всех человек, что Ты спас меня от бесчисленных смертей духовных, спасал и спасаешь от всяких скорбей, от всяких грехопадений. И только Твоею милостию доселе я не в рове погибели, ибо скажу с пророком Давидом: одержаша мя болезни смертныя, и потоцы беззакония смятоша мя: болезни адовы обыдоша мя, предвариша мя сети смертныя. И внегда скорбети ми призвах Господа, и к Богу моему воззвах (Пс. 17, 5–7): и Он всегда преклонялся милостиво к воплю сердца моего, являл мне чудное спасение Свое, прощал грехи мои, разрушал скорби мои и из страшной тесноты выводил меня на широту. Се, Агнец Божий, вземляй грехи мои! Се, Агнец Божий, вземляй и грехи ваши! Приидите же, со слезами покаяния и с любовию будем лобызать язвы сего Агнца, вземлющего грехи мира. Ты же, о пренеисчетная Благостыня, Господи небесе и земли, ниспосылай и еще благословение Твое на нас, возбуждай в нас искреннее покаяние и любовь нелицемерную; потерпи и еще миру, погибающему во грехах, и потрясающими знамениями Твоими пробуди его от тяжкого сна греховного. Аминь.
Кто даст главе моей воду, и очесем моим источник слез, да плачуся день и нощь о побиенных дщере людей моих (Иер. 9, 1)? В плачевное для Иерусалима время раздавался пророческий вопль сей. Время то прошло. Настало другое – еще плачевнейшее. В Иерусалиме произошло новое побиение, которому имени нет, примера не было, подобия не будет. Пророче Божий! Прекрати свой плач о Иерусалиме, остави мертвым погребсти своя мертвецы (Мф. 8, 22), не рыдай над тем, что можно забыть, исправить, заменить, исцелить… восплачь над неисцельным и безвозвратным! Сюда приди с своею высокою богословною иеремиадою, с нами стань сокрушен и скорбен, в ужасе объятый болезнями, яко раждающия (ср.: Иер. 8, 21), у Креста сего всероднаго ищи слез всего мира о побиении… не дщере людей твоих, законопреступных (ср.: Иер. 8, 9), гнусных и постыденых (ср.: Иер. 8, 12) по твоему же слову, а Сына Человеческого, яко агнца непорочна и пречиста, Христа.
Боголюбцы братия! На месте сем, в минуты крайней тревоги и всякого неудобства, люди, ничем не приготовленные для богомыслия – разбойники и воины – богословствовали. Нам ли, от св. купели крещения богословам, в воспоминательный день страданий и смерти Богочеловека, под неумолкающий глас церковных богохвалений, не открыть здесь устен для слова о Боге Слове?
Но… кто даст главам нашим воду и очесем нашим источник слез, да плачемся и мы день и нощь о том, что в лице избранного из поколений человеческих, сделали мы с Божеством, благоволившим облечься в наш смиренный образ? То, о чем в самые редкие минуты самого высокого увлечения духовного мог только сладостно мечтать земнородный – явление Бога в очертательном и всем доступном виде совершилось, к утешению, похвалению и ублажению всего человеческого рода. И иудействующий и язычествующий мир могли отселе беспрепятственно, видя Сына, видеть Отца, и не иметь нужды более спрашивать у мира и у всего творения Божия: покажи нам Отца. Над чем усиленно и болезненно бился в течение многих веков (увы! продолжает и в наш век без нужды «бить себя») блуждающий разум мудролюбцов, явилось, открылось, воссияло на весь мир непредвиденным и немыслимым событием – рождением от Непорочной Девы Младенца – Превечного Бога. Увидели все, имевшие очи видеть, что зиждительное Начало всего сущего не есть отрешенное от всего мыслимого, безличное, бессвойственное и безыменное бытие, а есть живой, умный, благий, правый, правящий, судящий и воздающий предобраз нас самих. Какая радость для бедного и смертного рода нашего! До сего бы только и дойти человеку. Здесь бы и остановиться человеческому уму.
Но… блаженны те очи, видевшие то, чего не видел Авраам, беседовавший с Богом, как с своим другом, не источали неудержимых и непрестающих слез умиления от единственного и неповторимого видения. Люди не знали, какой цели сокровище имели в руках своих и на какое позднее раскаяние обрекали себя. Не только мысль о Боге в образе человека, но и мысль о Христе в лице Иисуса, простого галилеянина, не могла привиться к понятиям предубежденного народа. Богочеловек ведал это и охотно укрывал себя под пророческим именем Сына Человеческого. Божественные дела Его между тем не переставали глашать за Него, и в обществе учеников Его не обинуясь считали Его Христом и Сыном Божиим… Пусть бы хотя на этом остановился человек!
Нет. Чем гласнее было свидетельство дел, убеждение учеников и само, наконец, многократное неложное исповедание «отца лжи», тем упорнее осчастливленный мир восставал против новоявленного Божества. Учителю и Чудотворцу на каждом шагу перечили, поставляли вопрос о праве, отказывали в Божественной власти (даже тогда, как видели ее неотразимо перед собою), смеялись над Ним, обзывали Его лжецом, обманщиком грешником, беснующимся, сообщником диавола (Он… сообщник диавола!), хулителем, возмутителем и, вместо того чтобы, так сказать, исчезать в радости от небывалого и неслыханного сочетания Божества с человечеством, всеми силами старались отречься от него, обличить или разоблачить, в разглашаемом и прославляемом Сыне Божием простого, всем подобного, человека, и ничего более! Но… пусть бы, наконец, уже этою, видимо напрасною, борьбою ограничился человек!
Еще раз: нет! Напрасно свидетельствовал Иоанн. Напрасно глашали на весь мир исцеленные глухие, немые, слепые, хромые, прокаженные и расслабленные. Напрасно вопияли камни земли. Напрасно гремели пространства неба. Все, все напрасно! И утаивал Он свою Божественную силу, и показывал ее всенародно. И оставлял без внимания толки наветников, и пытался опровергать их. И запрещал называть себя Сыном Божиим, и доказывал свое не только сыновство, но и единство с Богом. Еще и еще: напрасно! Закоснелое неверие домогалось последнего, решительного и завершительного доказательства его простого человечества, Его смерти. Иныя спасе, да спасет и себе. Аще царь есть Израилев, да снидет со креста, и веруем в него (Мф. 27, 42). Не снидет Он, и не уверуете вы, косные сердцем, еже веровати (ср.: Лк. 24, 25)! Не можем мы сказать уже: пусть бы они и оставались навек с своим домогательством. Нет. Чуть мысль о кресте зародилась в уме людей, как Невидимая Рука уже двинула его на Голгофу!
Что сказать? Вещь, достойная изумления: на сей самый крест указывал и отвергаемый пророк из Галилеи, как на последнее, и предуставленное, доказательство своего Божества. Егда вознесете Сына человеческого, говорил Он, тогда уразумеете, яко Аз есмь, и о себе ничесоже творю (Ин. 8, 28). О кресте сем, как о пределе своей проповеди и жизни, Он давно уже и многократно, говорил частью намеками, частью прямо и поименно, давно предрекал свое осуждение на казнь, указывал подробности своих страданий и готовился к неминуемому исходу. Бремя, наконец, наступило, и было до невероятности кратко. Предреченное все, одно за другим, исполнялось с поражающею точностью – от предания учеником до оставления Богом… Ах, братия слушатели! Насколько просто и понятно первое, т. е. предательство ученика, настолько невместимо уму последнее. Как? Бог, оставленный Богом!.. Что это значит? Значение знает только Оставленный. Мы употребляем собственное выражение Его и затем предоставляем всякому самому доискаться искомого. Спешим, однако же, оговориться. Оставление не должно означать отделения, ни отдаления, еще менее – поглощения, исчезновения и т. п. В нем можно видеть одно разобщение бесстрастного Божества с страждущим человечеством. Божество до последней минуты Богочеловека оставалось присущим Ему в сознании цельного единоличного бытия, но отсутствовало в нем своею присноточною (ср.: Лк. 8, 46) силою и своим преестественным действием. Оттого Он и не мог спасти себя, спасавший иных, к торжеству неверия. Оттого Он и вопиял на Кресте горестно и страшно: Боже мой, Боже мой! Вскую Мя еси оставил, к отчаянию верующих.
О, Крест, Крест!.. И был ты, и пребудешь, верно, вовек, иудеом убо соблазн, эллином же безумие, самим же званным – Божия сила и Божия премудрость (см.: 1 Кор. 1, 23–24). Божия премудрость… каким образом? На Кресте неумолимая Истина сретилась с молящею Милостию, а, с другой стороны, взыскующая Правда облобызала всепрощающий Мир. Прикровенное псаломническое богословие объяснилось, таким образом, вполне на соблазнительном для иудея Кресте. Премудрость Божия здесь обрела себе исход из нерешимых отношений свободной твари к всемогущему Творцу. Божия сила… в каком роде? Аще зерно пшенично, пад на землю, не умрет, то едино пребывает, аще же умрет, мног плод сотворит (Ин. 12, 24). Так бывает и должно быть не только в недрах земных, но и в высотах поднебесных. Умер на Кресте победитель смерти, единый и единственный из смертного рода нашего, и вся, исшедшая из Него, нова тварь оплодотворилась зачатком такой же победы, т. е. залогом воскресения и жизни вечной. Еще ли не сила Божия, крепкая, поборающая и претворяющая, была там, где мудрование эллина видит (да! продолжает нередко доселе видеть) одно последнее бессилие и прямое постыждение?
Но довольно богословствовать там, где сам Бог Слово в течение шести часов только семь крат отверзал уста свои. Переведем в памяти сии последние отголоски отходящего с земли Богочеловечества.
«Отче! Отпусти им. Не ведят бо, что творят», – говорит, очевидно, Бог.
«Жажду!» – вопиет, видимо, человек.
«Днесь со Мною будеши в Раи», – определяет Бог.
«Или, Или, лима савахфани», – жалуется человек.
«Совершишася!» – объявляет Бог.
«Се, сын твой. Се, мати твоя», – заботится человек.
«Отче! В руце Твои предаю дух мой…» Кто произносит сии последние, печатственные слова Евангелия? Богочеловек.
Больше сего, братия, нечего услышать, и выше сего нечего сказать – с места сего.
Тебе утреннюю, милосердия ради Себе истощившему непреложно, и до страстей безстрастно преклоньшемуся, Слове Божий! Мир подаждь ми падшему, человеколюбче! Аминь.
Войти с помощью соц. сетей: