Еп. Никанор (Бровкович)

Когда молод и малоопытен я был и мало света, хотя и довольно учености я видел, признаюсь, и я не вполне разумел сию притчу Господа Иисуса. На северо-западе, где я родился и вырос, воспитался и возмужал, там обыкновенно пастух гоняет овец пред собою, а сам ходит сзади их, хлопая длинным бичем. Но когда Бог привел меня пожить и на довольно глубоком юго-востоке широкой русской земли, тут я увидел воочию, что изложенная притча Христа Спасителя во всех подробностях списана с натуры. Там, где овцеводство ведется в широких размерах, как водилось во времена патриархальные, при патриархах Аврааме, Иакове и прекрасном сыне его Иосифе с братиею, там овец гоняют на пастбище и водят по полям буквально так, как изображено в притче Христовой. Вот смотрю собственными очами и удивляюсь, как типически верно притча Христова отражается в современном нам способе пасения овец, почти две тысячи лет спустя по ее произнесении. Вот главный пастырь идет впереди, опираясь длинным посохом, по необозримой безбрежной поляне, около большой дороги, по которой я случайно проезжал. Я нарочно вышел из экипажа и долго шел среди овец, любуясь всеми подробностями этой типичной евангельской картины. Первый ряд овец, раскинувшись весьма широко, двигался по стопам пастуха. А ближайшия к нему овцы теснились густою гурьбою у самых ног его, так что ни одна не переступала вперед его ни на один аршин. Овец тут были многия тысячи, и все оне, прижимаясь одна к другой, передвигались сплошною массою, как бы волнами переливаясь по широкому полю, делая вид волнующейся на ниве, в ветреный день, поспелой ржи. Пастух не употреблял ни бича, которого у него и не было, ни палки, которою опирался, не только для ударов, а даже для угроз. На моих глазах он делал только два дела: шел не останавливаясь тихими шагами вместе с овцами, впереди их, да подавал голос. Буквально подавал голос, почти безпрерывно выкликая направо и налево громким криком, но криком совершенно спокойным, без всякой тени гнева или угрозы. Для верности картины прибавить должно, что сзади этого огромнаго стада, по двум углам его, шли еще два пастуха, шли так же спокойно, как и передний, без бичей, с одними только длинными палками в руках. По временам и эти спокойно покрикивали, но постоянно подавал голос и вел все стадо один передний пастух. А эти задние, очевидно, имели главным назначением оберегать стадо, чтобы какое овча не отстало, не было украдено лихим человеком, не было утащено и растерзано лютым зверем.

При этом трогательном патриархальном зрелище смысл притчи Христовой стал для меня не то что ясен, а нагляден. Все подробности видимой мною картины напоминали мне о библейских временах. Посмотрите сами на библейския изображения патриархальных событий, или на иконы Рождества Христова: там пастыри везде изображаются с длинными посохами, но без бичей. Что там, то и тут я увидел в натуре. Зачем бичи? Овцы такия кроткия и возбуждающия жалость животныя. Станешь овцу бить, только искалечишь, разгонишь стадо, передушишь слабых, особенно же ягнят. Конечно, если не бичем, то и не палкой же бить овцу. Палкой убьешь ее наповал. Палка пригодна разве для того, чтобы достать овцу, отодвигающуюся от стада, и придвинуть ее к прочим. Нужна палка пастухам для собственной опоры, главное же нужна против зверя хищника. Подгонять овцу не нужно, они и без того жмутся одна к другой, жмутся к самым ногам переднего пастуха. Да если бы гнать их, то не достигалась бы и цель пасения, – овцы не успевали бы насытиться. Зачем они хоть и медленно, но беспрерывно подвигаются вперед? А иначе такому огромному стаду нечего было бы есть, если б они стояли на одном месте, особенно всем задним рядам, кроме одного переднего. К тому ж и к водопою вовремя добрести нужно, и во двор овчий на ночь поспеть должно. А зачем это передний пастух беспрерывно покрикивает направо и налево, поглядывая на стадо, явное дело, во все ряды подает свой голос? Очевидно затем, чтобы все овцы, особенно же задние ряды, понурив к земле свои головы для щипания травы, для кормления себя, слышали по голосу пастуха, что не отстали от него, и чтобы знали, в какую сторону всем стадом направляться следует. Зачем это они так теснятся у самых ног пастуха-водителя, теснятся явно наперебой одна перед другой, как к родному отцу? Да затем, что он ведет их не по пыльной, не по гладкой, утоптанной, истравленной, загаженной, широкой большой дороге, а по самым тучным полянам, выбирая из них самые сочные зеленеющие, окидывая их по безбрежной дали своим разумно-человеческим взглядом и лучшие из них, в заботливости о пользе своего стада, разбирая, конечно, лучше и безошибочнее самих овец. Оттого овцы и следуют за ним без понукания бичом, оттого и теснятся у самых ног его. Овцы знают по опыту, что где ноги его ступают, там лучшая для них трава растет; что куда глаз его глядит и голос зовет, там они и пажить для себя обретут, и воду для утоления жажды встретят, и место для отдыха, и покой и безопасность найдут, потому что туда глядит, туда зовет и ведет их истинный их пастырь, их пастырь добрый. Попробуй же теперь чужой человек покричать на этих овец, что выйдет? Овцы, не узнавая чужого гласа, разбегутся, больше ничего.

Ясна ли теперь притча Христова? Повторим же ее, чтобы все тончайшие черты ее отпечатлелись в нашем сознании. Да тут же и прилагайте их к пастырству духовному. Аз есмь пастырь добрый. Овцы слушают гласа доброго пастыря, и он зовет своих овец по имени (каждую по особым кличкам) и выводит их. И когда выведет своих овец, идет перед ними, а овцы за ним идут, потому что знают голос его. За чужим же не идут, но бегут от него, потому что не знают его голоса. Кто пойдет за пастырем добрым, тот спасется, тот и войдет во двор овчий, и выйдет, и пажить найдет. Пастырь добрый приходит для того, чтобы овцы жизнь и средства для духовной жизни имели с избытком. А вор приходит только для того, чтобы украсть и попользоваться, чтоб убить и погубить. Пастырь добрый жизнь свою полагает за овец. А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит волка грядуща и оставляет овец и бежит; и волк расхищает овец и разгоняет их. А наемник бежит, потому что наемник, и нерадит об овцах.

Не яснее ли для нас, не внушительнее ли будет теперь и основанное на букве и духе притчи Христовой, обращенное к нам, первоверховным по пастыреначальнике Христе пастырем Христовой Церкви, апостолом Петром прошение: пресвитеров, пастырей умоляю, как сопресвитер, сопастырь, как свидетель Христовым Страстем: пасите стадо Божие, какое у вас, какое вам Бог вручил, посещая его, епископствуя-надзирая за ним не принужденно и без принуждения, но охотно и богоугодно, из богоугождения, не скверностяжательно для гнусной корысти, но с готовностью, из усердия, и не как бы господствуя над клиром, над достоянием Божиим, но становясь образом, подавая пример стаду (см.: 1 Пет. 5, 1–3).

Боюсь дальше, как бы читая урок вам, юноши, не кинуть тяжелым камнем в себя самого и в свою братию, современное пастырство. Постараюсь, чтобы в дальнейшей речи моей к вам, юноши, самообличения, самобичевания было как можно меньше, а назидания, а разъяснения современного состояния и современных условий пастырства побольше. И знайте, что об условиях и обстоятельствах современного пастырства я буду говорить, заимствуя черты не из одного здешнего края, но отовсюду, насколько мне известно положение вещей, даже в несколько, быть может, преувеличенном ходячею молвою виде.

Новыми уставами наших духовно-учебных заведений разомкнута, однако же не снята задача, чтобы наши духовные воспитанники поступали на служение Церкви в священном сане или же в званиях церковно-служительских. В существе дела уничтожено только крепостное право, наследственное право закрепощения детей духовенства за служением исключительно только церковным. Но не снят с них нравственный долг свободно и благоохотно принимать на себя духовное звание. Почему весь строй наших учебных заведений и приспособлен к главной задаче: чтобы готовить в духовных воспитанниках не только благонадежных, благовоспитанных членов общества, но и образованных будущих пастырей, служителей Церкви.

Полагаю, что и вы, юноши, не отрицаете лежащий на вас нравственный долг послужить Церкви Божией, если Бог призовет; заметьте, долг справедливости. Вы думали, конечно, о том, что целые поколения ваших отцов и предков ели хлеб, жили, возможное на земле счастье свое находили, вас породили, умерли, которые умерли и костями своими полегли около Церкви. Все эти воспоминания в духовных питомцах нашего недавнего времени будили не только чувство долга пожить для Церкви, по примеру отцов и дедов, но и любовь к Церкви, теплую привязанность к наследственно-церковному званию и служению. Не знаю теперь, питаете ль вы в себе подобные чувства? Думаете ль вы о том, что долг платежом красен; что один из священнейших долгов – это послужить родителям в нашей возмужалости за то, что они служили нам в нашей детской немощи, в период роста и воспитания; что на вас лежит обязательство послужить, когда войдете в силы, вашей буквально матери Церкви, которая родила, вспоила, вскормила вас, и теперь воспитывает вас на служение ей, вашей матери, у престола Господня? Полагаю, что вы непременно питаете, и не многие из вас безусловно отгоняют от себя совершенно естественную мысль, что, быть может, и меня позовет Господь послужить Ему у порога церковного. Есть, конечно, между вами и такие, которые уже теперь совсем отгоняют прочь эту мысль; но об них речь впереди.

В прежнее время бывало, да и теперь без сомнения бывает, что духовные юноши, сидя за школьными скамьями, особенно перед выходом в свет, созидают в голове идеалы будущей своей жизни и деятельности. Эти идеалы бывали, и, конечно, не ошибемся, гадая, что и в ваших головах бывают именно двух родов: одни возвышенно-религиозные, другие жизненно-эстетические. Назовем их так, хотя эти последние, житейские идеалы иногда бывают и грубо-житейскими. У каждого юноши в голове, конечно, они смешиваются одни с другими в разной пропорции. Вот юноша, начитавшись св. Златоуста о высоте священства, напитавшись духом Христа, апостолов и святых отец и богословских уроков о том, каков должен быть пастырь Христов, мечтает, как это он, по мере сил своих, будет стремиться к осуществлению этого высокого идеала, как будет усердно молиться, постоянно поучать, – всегда в его мечтах не так холодно и небрежно, как мы, отцы ваши. А другой юноша, да и тот же самый, только в другую минуту, под другим настроением, строит воздушные замки о земном счастье, о подруге жизни, о голубином гнезде, о прелестном садике около него и других житейских прелестях и удобствах. Подумайте, сознайтесь сами себе, какие у кого идеалы преобладают. Это важно. Это непременно отразится в будущей вашей деятельности. Вообразим юношу, который, прося у архиерея священнического места, каковых ему предлагается немало, вдруг совершенно без стороннего вызова прибавляет довольно тяжеловесную речь: «Мне нужно такое место, где я мог бы хлеб сеять. Я люблю хлеб сеять»; который предложенное место принял было, затем скоро отказался совсем. Судите, какой идеал сидит у человека в голове?!

И вот наш мечтательный юноша стал пастырем Церкви, пастырем Христова стада. Я видел еще край, в котором и родился, я помню еще время, когда наши отцы-священники, уже учившиеся и кончившие курс в семинариях, жили еще жизнью своих духовных овец, почти тожественною, почти одинаковою, не в удалении от овец, а только чуть-чуть впереди их, как и следует пастырям. Проходили поприще жизни впереди своих овец, не иначе как по обычаям, преданиям и правилам святых отец; подавали свой священнический, духовно-пастырский голос овцам, в совершении Божиих служб, по преданиям и уставам святых отец, не мудрствуя лукаво, без этих поражающих сокращений богослужения, без суемудрия в измышлении богослужебных времен, например, без послаблений плотоугодию в измышлении неположенных всенощных или поздних утрень и т. п., без самоизмышленных напевов, напротив, зная и соблюдая множество напевов древних, которыми любили услаждать и себя, и пасомых. Проповедей по селам, правда, говорили мало. Не оправдываю, не восхваляю старое время в этом отношении, а нахожу только смягчающие обстоятельства в господстве панского права, в бедности, даже в голодании подавленного крепостным гнетом люда. Но при близости к жизни пасомых во всех ее проявлениях: в рождении, крещении, в венчании, в исповеди и причащении каждого прихожанина, непременно с семи лет, в личном погребении, не только отпетии, но и проводах и запечатании в могиле непременно каждого, тогдашний пастырь имел множество случаев и неотложных поводов сказать каждому и всем простое назидательное слово. Да тогда и вопиющих поводов поучить было мало. Тогда в помине не было этого повального нехождения в церковь, этого повального небытия у исповеди и причастия, повального нехоронения умерших. Умершего, которого не похоронил и не запечатал в могиле священник, стали бы видеть с ужасом в виде вампира, бродящего по ночам до пения петухов. Не было в народе следов явных поползновений к расшатанности нравов, к свальному греху, или шатаний из стороны в сторону в ереси и расколы. Не было кругом стада Христова этих хищных коварных волков, которые льстивыми словесы уловляют души неопытные в ереси тяжкие на вечную погибель. Оттого отцам нашим и бороться с этими душегубцами и душегубствами не приходилось. Вместе с овцами отцам нашим приводилось гнуться разве под тяжким гнетом панского произвола, или под ударами бича Божия, вроде французской руины или же первой холеры. Что же?! Тут у пастыря всегда находилось задушевное слово назидания, утешения, ободрения для духовных овец: «Что же, братцы, терпите, Бог велит терпеть, Бог наказывает за грехи, Бог накажет, Бог и утешит» и т. п. Простое было время. Доброе, старое время, где ты, где теперь?!

А нашему юноше-пастырю приходится пастырствовать в наше мудреное, осложненное, в наше тревожное время. Поставленному впереди словесных овец ему прежде всего следует подать им свой пастырский голос, чтобы овцы узнали в нем истинного своего пастыря, поставленного от пастыреначальника Христа, для их пасения и спасения. Да, буквально, следует подать и постоянно подавать им свой пастырский голос. А он, иной из юных пастырей, буквально не подает им своего голоса, знакомого пастырского голоса, к которому они и отцы их привыкли искони. Первое подавание пастырского голоса, самое простое и обычное, это в Божией службе. Но и тут не слышно пастырского голоса. Священник священнодействуя буквально шепчет или едва-едва шевелит губами, вообще бережет свои горло и грудь. Не жалейте горла, не жалейте груди, – это хлеб наш. Плотник, столяр, землекоп, сапожник добывают себе хлеб руками и ногами, и никто не спрашивает их, как тяжело достался им труд их и плод труда, который идет в пользу других. А мы отчего же жалеем своего голоса, которым добываем себе хлеб? Еще преступнее, когда мы небрежем о явственном священнодействии, когда бормочем, когда скрадываем слова и звуки. Еще неблаговиднее, когда отсекаем целые части из уставного богослужения; когда представляем молящимся только программу того, что мы должны прочитать и пропеть, да не прочитали и не пропели. Еще неблаговиднее, когда мы отвыкаем священнодействовать по-старинному, по-уставному, строго точно, благоговейно; когда позабываем староцерковную интонацию при чтении молитв и возгласов; когда оставляем без употребления староцерковные умилительные напевы, так что они даже совсем забылись и вышли из употребления; когда вносим светскую, необычную в церкви манеру чтения и говора. Еще жальче, когда у иного юного священника в церкви не встречаешь ничего такого, на чем можно бы душу отвести: сам священнодействует невежественно и небрежно, просто-напросто читать по церковному не умеет; псаломщик его еще невежественнее и небрежнее своего настоятеля, – ни чтения, ни пения настояще-церковного в церкви; никто им из прихожан не помогает, никого из прихожан, ни из взрослых, ни из детей, не озабочиваются приучить к клиросному участию в священнодействии… Противно, возмутительно видеть, как иной при этом стыдится, не умеет правильно благословить; не умеет, не хочет, упорствует в нежелании истово перекрестить или даже вовсе не крестит собственное чело, небрежно махая перстами около носа или бороды… Вы думаете, что народу не нужен ваш явственный церковный, старо-обычный, привычный для них, пастырский голос? Слушают, слушают иного, усиливаются признать в нем настоящего священника, да и рукой махнут. Подите вот, понебрежничайте в приходах единоверческих или даже православных, но проникнутых духом так называемого старообрядства. Там скоро укажут, где Бог, а где и порог. Не хотите ли вот прислушать приговор прихожан о старом своем священнике из наших и новом юном из миссионерской школы? «Со времени определения старого священника в приход заметно стали отпадать от Православия. Напротив того, юный священник, добрыми душевными качествами, нравственными поступками и христианским поучением, в короткое время внушил к себе уважение и любовь прихожан, не только крещеных татар (сам природный татарин), но и русских, чего мы в другом священнике не видим. Вообще при требоисправлениях оный юный отец непритязателен, с людьми обходителен, притом богослужение отправляет и на русском языке хорошо, внятно, чего о другом священнике по совести сказать не можем». В самые последние дни возбуждаются жалобные дела именно на то, что юные священники священнодействуют невнятно и небрежно. В именитом и душеполезном добром слове к вам, духовные питомцы, этот недостаток обозван метким словом «святотатственного хищения»: «Кто небрежно совершает службу, тот святотатственно похищает у народа Господом Богом данное достояние». Как же вы хотите, чтобы паства духовная шла за нами, когда пастырь не делает даже этого самого простого и необходимого дела, не подает овцам знакомого священнического голоса в священнодействии, ни обычного звучного говора, ни правильного благоговейного чтения, ни церковного умилительного пения.

Вы чувствуете уже, что будет речь о другом подавании пастырского голоса, учительного голоса. Боже! Тут что? Сходите вот по ближайшим церквам, прислушайтесь, часто ли, громко ли раздается там учительный голос пастырей? «Читайте, – говоришь, – из печатных книг, из прологов, из церковных историй, из Библии». Дивно, но верно. Иногда не ведят, где и книги сицевыя обретаются. А нужные книги, не все, не всегда, но почти всегда обретаются в церковных библиотеках. Библии по иным церквам не бывает. Юные, по здешнему ученые священники, и те иногда не ведают и ответить не могут, имеется ли в церкви Библия. Вообразим не юного, но так называемого ученого священника, который на удивленный вопрос: «Значит, не читаете Библии? Она вам не нужна?» – один раз отвечает, что у него глаза болят; а чрез два года на вопрос: «Что же, теперь успели почитать Библию?!» отвечает другой раз, равнодушно и резонно: «Да мне доктора запрещают читать, глаза слабы». Вообразим некоего юношу, который, просвященствовав года полтора, на вопрос: «Что ж эти дети ничего не знают? Учите ли вы их?» отвечает всенародно и пресерьезно: «Нет еще, пока очень мало». – «Да отчего же?!» – «Помилуйте, у меня дома не было, все неустроено». Вообразим, что в ту минуту, о которой речь, прихожане-поселяне успели уже построить и дом для него, не только церковь для него и для себя. Прихожане сделали много. А он что сделал для них и для Церкви, да и для себя, как пастыря-учителя? Припомните мое слово об идеалах, – для какого идеала жил бы сей юный церковник? Вообразим другого подобного же юношу, который, прослужив семь месяцев и домогаясь чрез влиятельное посредство вывода из прихода, который неученый и не юный его преемник успел сделать образцовым и прекрасным, на вопрос: «Учили ль вы этих, ничего неведущих детей?» – дал ответ: «Нет еще, не успел»; а в другом видном и людном приходе, не успев завести ни учения в церкви, ни чтения доброго, ни пения, возвышает резкие гласы о неотложном удовлетворении своего труда, сам себя пред народом обзывая «попом». Для каких идеалов жил бы и сей юноша, напоминающий собою с разных сторон, с положительной и отрицательной, двух евангельских юношей?! В общем, могу к счастью засвидетельствовать, поднимается в нашей братии дух разумения, дух пастырского учительства, по местам даже настойчивого. Но я говорю о юнейших рядах, от которых справедливо ждать бульше духовной бодрости, духовной трезвенности, духовного делания.

Идущему впереди паствы пастырю требуется палка. Требуется, чтобы самому опираться на нее. Ведь нелегкое дело – пастырское водительство. Иди, постоянно иди вперед. Стой также постоянно и подолгу; ноги устают, руки опускаются. Волки кругом стада, волки в самом стаде; не голыми же руками отгонять их. Что же бы такое была эта палка опоры, палка самозащиты? Конечно, прежде всего, благодать Божия, а затем и все то, чем она привлекается: вера, молитва, самоотвержение. Но эта палка есть и книга. На чем обопрется сам, чем поруководствует словесную паству, чем отборонится от этих хищников – расколоучителей, скопцов, нигилистов, исмаилитских пропагандистов – священник, который Библии не читает, у него для этого глаза болят, в несколько лет священнослужения он даже не задался вопросом, есть ли около него Библия; который никаких церковно-учительных книг не читает и не спрашивает; никаких апологетических книг даже не ведает; никаких расколообличительных не видал и в глаза; который нередко жадно хватается за одно только чтение, за одну только больно бьющую палку, которую можно кинуть в ноги пастыреначальствующим?! Запаситесь апологетическими, запаситесь противораскольническими книгами. Церковно-учительных везде довольно по церковным библиотекам. Но читайте же, да учитесь, да учите. Подавайте словесным овцам, которым в душе часто приходится усвоять только одно из этих наименований – овцы, – подавайте им свой словесный, свой разумный, пастырски-учительный голос. Посмотрите на овец неразумных в притче Спасителя. Понурив свои головы к земле для щипания травы, для кормления себя, они движутся и на пажити питания, и к водопою, и к овчему двору, не столько по зрению, тем менее по собственному соображению, сколько по слуху, по голосу пастыря-водителя. Перенесите оттуда свой разумный взор на овец словесных. Не видите ли, что все понурили свои головы в заботы о куске хлеба, о благосостоянии семьи, о пропитании и воспитании детей, о здоровье, о положении общественном? Много ли средь этих разнообразных забот усмотрите попечения собственно о спасении души, о неуклонном шествии к Горнему Иерусалиму? Много ли думы о том, что не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем? Много ли заботы о том едином на потребу, чтобы задняя забывая, в предняя же простираяся, со усердием стремиться к почести вышнего звания? Пусть же пастырь добрый, подавая словесным овцам свой пастырски учительный голос, постоянно напоминает всем погруженным в житейские попечения, чтоб они, заботясь о временном, не забывали вечного; чтобы, созидая благосостояние земное, памятовали о собирании сокровищ для Неба, дабы не оскудеть в жизни горней, не истаять там, в Горнем мире, от глада и жажды блаженства праведных душ; чтобы, слыша постоянно голос своего пастыря-руководителя, зовущий в отечество Горнее, и постоянно поверяя по этому священному голосу направление своего жизненного течения и точку стояния в отношении к Богу и Церкви, словесные овцы могли уразумевать, куда они направляются, к Небесному ли Царствию или во дно адово, насколько они приблизились к Небу и далеко ль отстоят от пропасти ада. Не молчите, не спите, встаньте, пробудитесь. Время грозное. Пусть разбудят эту вековую спячку хоть его громы, громы последнего грозного времени.

Идите, вооружившись палицею веры и слова Божия, впереди стада, не стойте, ведите его на жизненные пажити по пути ко спасению вечному. Зачем идти впереди, зачем нужно непременно вести? Да, нужно. По большой дороге, по раскатанному пространному пути жизни идти всякий умеет. А путь к Царствию Небесному нужно указать. И пальцем нужно указать. Но этого мало, нужно и опытом жизни указать, не только куда идти, но и как пройти. Ведь путь к Горнему Иерусалиму узок, скалист, тернист, усеян соблазнами, изрыт пропастями, там змия ползет, там лев ходит рыкая, иский кого поглотити. Нужно бодрствование, нужна духовная опытность, нужен пример высокой христианской жизни. Покажите же если и не высокий, то хотя простой пример скромной христианской жизни, верной заветам отцов.

А то посмотрите, вот юноша-пастырь, увлекшись вторым из своих юношеских идеалов, сел в добрую телегу жизни, да и покатил от своих овец, покатил по большой, истравленной, по утоптанной, по загаженной, по углаженной, по широкой, по покатой дороге. По-видимому, и прихожане догадываются, что как-то неладно делается с нашим отцом духовным: кажись, он катит чуть ли не прямо на дно адово. Погнался за житейскими развлечениями, удобствами, интересами, за ними одними чуть не исключительно. Вот завелось теперь, что у него и вид для прихожан чуждый, воротнички вот, стриженные волоса, в зубах известное ненавистное народу в священнике, а подчас и в руках развлечение, удовлетворение пустой прихоти. Пусть бы вот муллы магометанские надели полусюртуки, отпустили воротнички, подрезали бороды, да взяли игральные изображения со сткляницами в руки, – что сказали бы о них тогда их единоверные мусульмане? А мы спорим, начинаем отвергать в принципе обязательность старообычной священнической внешности, которая мелочью кажется только легкомыслию. И вот пастырь духовный укатил по большой мирской дороге, устранился от старозаветных житейских обязательных для священника обычаев, оторвался от простоты жизни своих овец. А овцы разбрелись по разным дебрям, пастыря знать не хотят, хотя пастырю они и очень нужны.

Для чего нужны? Для чего… Да ведь он же пожертвовал для них собою. Ведь по окончании учебного курса ему открыты были все пути жизни, так, по крайней мере, ему самому казалось. А он закабалил себя для священства. Да ему же жить нужно. Дом нужен, который прихожане обязаны ему построить. Да и ругу собрать, да и денег дать. Ведь у него же жена, дети, и много их. Нужно ж их прокормить, воспитать, в университеты разослать. Ведь уважительность этих нужд очевидна для всякого. И выходит последняя беда горше первых. Пастырь не идет или идет впереди овец лениво – худо. Пастырь знакомого пастырского голоса им не подает – худо. Пастырь оторвался от жизни овец, удаляется от них, погнался за житейскими удобствами иного рода и характера, норовит покатить по мирской утоптанной дороге – еще хуже. Но самое худое, когда пастырь очутился сзади овец, когда погнался за ними, для чего? Да чтобы стричь их, только всего. Нужно же, по крайней мере, клок шерсти получить с каждой из них. Посмотрите, прочитайте известную главу из пророка Иезекииля, подумайте, не похоже ли? Так говорит Господь Бог: горе пастырям Израилевым, которые пасут сами себя. Не стадо ли должны пасти пастыри? Вы едите тук и волною одеваетесь, а стада не пасете. Слабых вы не укрепляли, и больной овцы не врачевали, и пораненной не перевязывали, и потерянной не искали, а правили ими с насилием и жестокостью. И развеялись овцы без пастыря, и рассеявшись, сделались пищею всякому зверю полевому. Блуждают овцы Мои по всем горам, и по всякому высокому холму, и по всему лицу земли рассеялись овцы Мои, и никто не разведывает об них, и никто не ищет их. За то, пастыри, выслушайте слово Господне. Так говорит Господь Бог: вот, Я – на пастырей, и взыщу овец Моих от руки их, и не дам им более пасти овец, и не будут более пастыри пасти самих себя, и исторгну овец Моих из челюстей их, и не будут оне пищею их (см.: Иез. 34, 1–10). Вы только вообразите эту картину: духовного пастыря, который, расставив руки, бежит за овцами, чтоб ухватить и остричь их, а овцы от него вроссыпь, всякая спасается как только может. Не с натуры ли? Вообразите и продолжение этой картины: вот он беспомощно вопит на весь свет: да помогите же, добрые люди, пособите поймать и остричь их: вишь, они все разбегаются… Жаль, конечно, жаль и пастыря, и овец. Когда-то в очень старые годы, была и у самих пастырей палка, чтобы загонять овец, даже для того, чтобы стричь их. Затем эта палка очутилась и употреблялась только в руках гражданской власти. А теперь, увы, вовсе почти не употребляется в этих видах. Пастырям приходится пасти себя, пася стадо по заповеди апостола: пасите не нуждою, но волею, ниже неправедными прибытки, но усердно, – и по притче Христовой: овцы глас его слышат и пред ними ходит, и овцы по нем идут, яко ведят глас его. По чуждем же не идут, но бежат от него.

Самое же последнейшее горе изображено у пророка Малахии, и также списано с натуры, с нашего последнего времени. Говорит Господь Саваоф вам, священники, бесславящие имя Мое. Вы говорите: «чем мы бесславим имя Твое?» Тем, что говорите: «трапеза Господня не стоит уважения». Вы хулите имя Мое тем, что говорите: «трапеза Господня не стоит уважения», и доход от нея – пища ничтожная. Притом говорите: «вот сколько труда!» И пренебрегаете ею… Если вы не послушаетесь, и если не примете к сердцу, чтобы воздавать славу имени Моему, говорит Господь Саваоф, – то Я пошлю на вас проклятие, и прокляну ваши благословения, и уже проклинаю, потому что вы не хотите приложить к тому сердца… Ибо уста священника должны хранить ведение, и закона ищут от уст его, потому что он вестник Господа Саваофа. Но вы уклонились от пути сего, для многих послужили соблазном в законе, разрушили завет Левия, говорит Господь Саваоф. За то и Я сделаю вас презренными и униженными пред всем народом, так как вы не соблюдаете путей Моих (см.: Мал. главы 1 и 2).

Часто думалось и думается, вот в Апокалипсисе говорится: гряду к тебе скоро, и двигну светильник твой от места своего, аще не покаешися (Откр. 2, 5). Не выполняют ли это прещение Господа все эти массы духовного юношества, которые бегут вон из духовного звания, которые говорят: трапеза Господня не стуит уважения и доход от нея тща ничтожная; притом говорят: вот сколько труда, и пренебрегают ею?! Светильник наследственного избрания Божия от древних духовных родов явно передвигается в другие новопризываемые на церковное служение роды. Аминь.

Никанор Одесский и Херсонский (Бровкович), еп. Поучение в день иже во святых отца нашего Иоанна Златоустого // «Странник». СПб., 1884. Том III. С. 395–410.