Эпилог

Она сидела на сцене одна, в темноте.

Над головой опустился занавес из грозовых туч, закрыв сияние потухшей луны. Вдали горят огни города Киген, взмывают к небу вспышки от факельного колеса и выстрелов пушки-дракона, полыхают в облаках фейерверки. Никогда до них не допрыгнуть. Обязательно упадешь обратно, в объятья ненавистной гравитации.

Рана на ладони болела. Точно так же, как рана в груди. Кин аккуратно перевязал руку жены, прижался губами к ее губам, а затем оставил Юкико наедине с мыслями. Как он делал всегда.

Юкико посмотрела на другую ладонь, покрытую шрамами: тысяча отметин от порезов ножом, чтобы капли крови залечили тысячу ран на земле. Но та, что в душе, уже не зарубцуется никогда. Она не затянется, и никогда не утихнет боль, которую он оставил, покинув ее.

Юкико знала, что ей сильно повезло. Ее любит замечательный мужчина, у нее есть прекрасные дети, жизнь, которую она тратила на создание будущего для тех, кого она привела в мир.

Она любила их всем сердцем и душой. Но в ночи, подобные этой…

В такие ночи…

Когда на них обрушивались бури, прилетевшие с Йиши, которые обещали ливни и наводнения, столь мощные, что, казалось, Бог Бурь приберегал ураганы только для нее… Когда Райдзин наполнял все обозримое пространство грохотом барабанов и швырялся сверкающими бело-голубыми стрелами в разные стороны… Когда вокруг бушевал шторм и царил хаос, Юкико смотрела на бурлящее тучами небо и скучала по Буруу так сильно, что у нее ныла грудь. И душа истекала кровью.

У Юкико перехватывало дыхание, а в горле вставал ком, и это было единственное, мешавшее ей закричать, воззвать к небесам о том, что так несправедливо, неправильно. Он не должен был погибнуть.

Ни за что не должен.

Она опустила голову, мокрые волосы упали на лицо, когда начал накрапывать дождь. Юкико держалась за грудь, пытаясь усмирить боль, и рыдала так, что внутри все переворачивалось.

– Я тоскую по тебе, брат…

По небесам прокатился гром, отозвавшись в костях.

– Боги, я ужасно по тебе скучаю… – Лицо Юкико сморщилось, как сминается бумага под шквалом огня.

Она свернулась калачиком, прижав к сцене лоб, и волосы черными прядями окутали все тело. Она до сих пор видела Буруу точно так же, как видела в ту ночь, когда они встретились, в ночь, схожую с сегодняшней. Великое зрелище из огненных молний и белоснежных перьев навеки осталось перед ее удивленным взором. Сколько же они сделали вместе. Сколько видели и сколько мест посетили. Между ними была незримая, но крепкая связь. А теперь в душе зияла пустота – дыра, которую не смогла заполнить вся любовь в мире.

Не бывает победы без жертв.

Не бывает парадов без похорон.

Герои не умирают в своих постелях.

Юкико медленно поднялась, и, хотя тело сотрясалось от рыданий, она выпрямилась и стала наблюдать за разыгравшейся бурей.

Она смотрела, как раскалывают небо молнии, как несутся огромные черные тучи, подобно броненосцам, как эхом отдается в памяти оглушительный грохот взрывов, и мелькают в сознании корчеватели-кусторезы и Землекрушитель, витают тени смерти, а в голове звучит голос богини.

Она вытерла глаза.

И вдруг сердце замерло у нее в груди.

Ибо наверху, во тьме, освещаемой зарницами молний, Юкико увидела его. Мгновенная вспышка, блик, оставшийся на веке, если долго смотреть на солнце. Очертания огромных белых крыльев, перья длиной с ее руку и шириной с бедро. Черные полосы, бугрящиеся мышцы, гордая, гладкая голова с острым, как бритва, клювом. Глаза цвета янтаря с полуночными зрачками.

– Дыхание Идзанаги, – прошептала Юкико, изумленно прищурившись.

Снова сверкнула молния, осветив зверя перед ней.

Невозможно.

Немыслимо.

Она заглянула внутрь себя, в то место, куда отказывалась проникать с того дня, когда наступил конец, которое покрылось коркой пыли десятилетней давности. Там до сих пор теплилось тихое пламя, невероятно потускневшее с тех пор, как зародившиеся в ее чреве искры обрели разум, начали жить собственной жизнью и научились мечтать.

Однако Юкико нащупала крохотный огонек, словно ждущий ее в очаге из обугленного камня, который состарился под давлением лет.

Но этот очаг все равно остался камнем. Крепким. Несокрушимым. А когда трут разгорится, пламя ярко вспыхнет и принесет тепло туда, где мгновение назад была тьма.

Юкико посмотрела на облака и почувствовала его. И вспышку агрессии. Любопытство. Дикое, трепещущее и обжигающе горячее, такое живое и невероятное, что Юкико переполнилась радостью. Она прижала пальцы к губам, но не выдержала, рассмеялась, и смех вылился бурлящим потоком из бездонных глубин ее души.

Арашитора кружился, опускаясь сквозь ливень, скользя между струями дождя. Крылья потрескивали от молний, воспламеняясь с каждой дугой, пересекающей небеса. Вниз, вниз и вниз. Юкико спрыгнула со сцены и побежала, шлепая по грязи, до того участка, где он приземлился, забрызганный черным, и отряхнулся, как промокшая гончая.

Она остановилась в нескольких футах, вытянув руку, думая, что обезумела, ведь скорее бы луна раскололась на куски, чем случилось такое, и, наверное, горе и утрата взяли над рассудком верх и опрокинули ее в бездну.

А он взревел. Громоподобно. Оглушительно. Звук давил на грудь и пульсировал в животе. Предупреждающий рев зверя, когда ступают на его территорию. Шерсть вздыбилась, когти рвали землю, а хвост вытянулся как хлыст. Он излучал гордость, агрессию и прекрасные могущество и волю.

Она замерла. Не шевелясь.

Не делая ни одного движения.

Застыла.

Голос зазвенел в ее сознании подобно раскату грома – в том самом месте, в котором когда-то порхали теплые и чудесные мысли, вместе с любовью возносившие Юкико выше облаков. От дивной песни, от огня, у нее вновь заныло сердце, и она ущипнула себя, решив убедиться, что это не сон и не видение, и вдруг окончательно узнала его.

Юкико вдохнула тепло в разум арашиторы, передала ощущение от своих давних воспоминаний. И напомнила о комочке перьев и меха, чихающем и рычащем, когда она захотела обнять его на троне Сусано-о, а он, еще совсем детеныш, царапал камень острыми когтями.

Она одарила его улыбкой.

Из пасти грозового тигр вырвалось рычание, грохочущее, тектоническое, от которого затряслась земля.

Он расправил крылья, и оперение осветили яркие вспышки.

Она шагнула к нему сквозь падающий дождь, убирая волосы с лица. Он был невозможно прекрасен. Такой же высокий и широкоплечий, каким был его отец, янтарные глаза горели яростью, вопрошая, наполняя ее ощущением, что она вернулась домой: вошла в хорошо протопленную комнату после десяти лет блужданий во мраке. Вокруг бушевала буря и звучала старая, как мир, песня, а дожди смывали все. Затопляя землю, потоки воды пробуждали новые семена в свежей почве.

Все, что было раньше.

И все, что будет потом.

Юкико услышала крики, рев, похожий на раскаты грома. И, подняв глаза, увидела арашитор: гладкие и острые как бритва, они рассекали небеса и преисполнили ее сердце счастьем, а глаза – слезами, которые терялись в дождевых струях.

Она развернулась, вскрикнув от чистого, безудержного, сводящего с ума восхищения, раскинув руки, когда грозовые тигры взмыли над головой, и Юкико насчитала больше тридцати черных, белых и серых, самцов, самок и детенышей, заполняющих облака песней.

Она опустила руки, уставилась на грозового тигра, на ее ресницах блестели капельки дождя и слезинки.

Юкико вновь шагнула к арашиторе, и на ее губах заиграла улыбка, отозвавшаяся в его разуме.

И она почувствовала исходящее от него тепло, зарождающуюся в глубине души улыбку. Он расправил крылья.

Склонил голову. Замурлыкал.