– А-а-а, – улыбнулась Хана. – Прошу прощения.

Катя закивала в ответ. И, протянув руку, стянула защитные очки с лица Ханы.

Свет костра показался ярким, практически ослепляющим после мрака. А потом все пошло прахом.

Глаза у Кати чуть не выпали из орбит, губы приоткрылись, обнажив заостренные зубы.

Хана сперва подумала, что женщина собирается укусить ее, пока не увидела, как у той на глаза навернулись слезы, и Катя отстранилась, словно боясь прикоснуться к девушке.

Святая мать посмотрела на Хану через языки пламени, на ее лице смешались отчаяние и возмущение.

– В чем дело? – спросила Хана, переводя взгляд с одной Зрячей на другую. – Что случилось?

Мать Наташа что-то произнесла с горечью в голосе, но Хана все равно не смогла ничего понять.

Катя поднялась на ноги: глаза потемнели от ярости, с губ свинцовыми плевками срывались непонятные слова на морчебском.

– Что не так? – взвыла Хана. – Ради любви к богам, в чем дело?

Мать Наташа вытащила из складок своего одеяния изогнутый блестящий нож. Хана напряглась, когда женщина встала, и мысленно метнулась к разуму Кайи, чтобы позвать грозовую тигрицу на помощь.

Но по выражению лица Наташи было ясно: та не собиралась причинить Хане никакого вреда.

В ее глазах была лишь печаль, когда она, прихрамывая, обогнула очаг, держа лезвие плоской стороной вверх, чтобы девушка увидела свое отражение.

Дрожащими пальцами Хана потянулась к лицу, и ее отражение сделало то же самое. Кожаная повязка, бледная кожа, пряди выгоревших светлых волос. Но под бровями, там, где девушка должна была увидеть радужную оболочку, сверкающую, как чистый розовый кварц, было только грязно-коричневое пятно.

Глаз прекратил светиться.

Катя выбежала из шатра, резко отдернув полог, и внутрь ворвался шквал черного снега. Хана взяла у Наташи лезвие, приложила к щеке, потерла глаз, безмолвно умоляя дать ей объяснение, сказать хоть что-нибудь, что придало бы смысл миру, который внезапно перестал существовать.

Мать Наташа опустилась рядом с ней на колени и, взяв Хану за руку, прошептала что-то на языке Шимы. Слова, от которых земля ушла у девушки из-под ног.

– Нет мужчина, – сказала она. – Зрячие. Нет мужчина.

– Боги, нет, – выдохнула Хана.

– Испорчена.

Хана скользнула в гладкое, как стекло, тепло Кайи, предупреждающе вскрикнув. Грозовая тигрица вскочила на ноги, ощетинившись, готовая ринуться в шатер и разорвать чужих женщин на куски.

Хана заставила арашитору повернуться, посмотреть на Катю, когда та направилась к здоровяку. Она увидела, как женщина протянула руку за спину и выхватила один из ужасных серповидных клинков. Акихито шагнул к ней с поднятой боевой дубинкой, требуя объяснений. Кайя предупреждающе взревела и бросилась вперед, по перьям пробежала молния.

Но… люди слишком далеко…

Слишком поздно.

И когда Катя крутанулась на месте, рассекая шею Акихито от уха до уха, Хана закричала.

Александр дернулся, когда Катя перерезала горло здоровяку. Лицо женщины исказилось от ярости, сверкнули острые зубы.

А Зрячая заорала во всю глотку, призывая маршала и воинов к оружию – к оружию!

– Сергей! – взвизгнула она. – Нас предали!

Грифон взревел, поворачиваясь к шатру командарма и устремляясь в темноту, где были изолированы Хана и Наташа.

Александр выхватил боевой молот молний, включил подачу тока и взревел, когда по его руке, треща, прошло статическое электричество.

– Защитим Святую мать! – Он бросился к шатру, услышав внутри лай боевых псов.

Дюжина воинов добралась до шатра раньше него, и он кинулся во мрак, уже наполненный возгласами. Не только Ханы. Теперь оттуда доносились гортанные, захлебывающиеся крики людей, встречающих смерть, – бурлящий хор полей сражений и резни, который Александр слышал сотни раз прежде.

Парусиновую стену разорвало вылетевшим из шатра трупом, который сбил его с ног, а бездыханное тело разорвалось почти пополам. Прогремел гром, конструкция рухнула, крыша прогнулась внутрь, и пронзительные вопли заглушили хруст ломающихся досок.

Воины в тревоге надрывали связки, и в шатер вломилась еще дюжина с обнаженными молотами и мечами.

Раздался новый раскат грома, рев тайфуна и звук рвущейся парусины. Сверху в шатер прорвался белый крылатый зверь и разнес в клочья плотный холст, словно это был шелк.

Грифон взмыл в небо вместе с Ханой, оседлавшей его, и оба были окрашены кровью. В одной руке девушка сжимала клинок Зрячих, вымазанный красным, зверь ревел от ярости, а вокруг дождем сыпались стрелы.

Когда Александр, наконец, скинул с себя растерзанный труп, к нему с окровавленным серпом в руке приблизилась Катя.

– Катя, что, во имя Богини, здесь творится?

Женщина протиснулась мимо него в шатер, не проронив ни слова. Когда Александр ступил в руины, она начала причитать, споткнулась, подошла к краю очага и упала на колени рядом с трупом, лежащим среди других тел. Воины разных домов – Островские, Горайя, Дмитриевы, Зубковы – все солдаты Императрицы. Но их потеря была ничем – по сравнению со смертью женщины, лежащей у тлеющих углей, – матери Наташи, растерзанной боевыми псами, которые тоже отправились на тот свет.

В живых осталось только две собаки. Они быстро моргали, пребывая в плачевном состоянии, и жались в углу, с мордами, измазанными запекшейся кровью.

– Что она наделала? – стенала Катя, раскачиваясь взад-вперед. – Богиня, что она наделала?

– А что ты наделала? – требовательно спросил Александр. – Ты убила Акихито! Какого…

Сестра резко повернулась к нему, глаза ее метали молнии.

– Как смеешь ты произносить при мне его имя? Имя того, кто осквернил дочь Богини?

– Он… – сглотнул капитан.

– Нас предали, Александр. Твою племянницу лишили девства. Священного цветка, который сорвал мужчина.

– Эта девушка все равно моя кровь. Она…

– А ты зарезала ее любовника! Клянусь Тьмой, ты думала, что будет по-твоему…

– Александр Мостовой!

Этим ревом и прорвало красную пелену, застилавшую глаза капитана. Он обернулся – маршал Сергей стоял у входа в шатер, и на лице у него отражались ужас и ярость.

– Что, во имя Живой Богини, случилось?

– Нас предали, маршал, – запричитала Катя. – Девочка Мостовых и ее зверь убили мать Наташу.

– Именно после того, как сестра Катя прирезала ее любовника, – прорычал Александр.

– Любовника? – Островский нахмурился. – Но Тронутым Богиней нельзя…

– Девочка потеряла цветок, – прошипела Катя. – Глупый дядя оставил ее без присмотра в логове ублюдков и лжецов. Она уже не является носительницей благословения Богини. Все идет прахом. Узы, связывающие нас с шиманцами, разорваны.

Александр повернулся к командарму с просьбой успокоиться.

– Маршал, она остается уроженкой обеих стран, поэтому…

– Прикажите войскам атаковать, маршал, – выпалила Катя. – Соберите воинов и уничтожьте всех до единого – этих грязных свиней-работорговцев.

– А как насчет железного монстра? – с нажимом спросил Александр. – Как его свергнуть? Молитвами? Прошу прощения, сестра, но ты не стратег и не солдат.

– Я – Зрячая! – выкрикнула Катя в лицо капитану. – Я – слово Императрицы, обретшее плоть, теперь, когда мать Наташа мертва. И я говорю – атакуйте!

Александр покачал головой, пристально глядя на маршала. Сергей облизнул губы и с силой сплюнул. Снаружи раздавались звуки хаоса битвы, шум двигателей, огонь сюрикенов и крики. Люди рвали друг друга на куски. Потом послышался шквал раскатов грома, и рев множества звериных глоток наполнил небеса. Александр мельком взглянул на запад сквозь сорванную крышу и заметил дюжину черных и белых зверей, спускавшихся с туч, сеющих раздор, готовых извергнуть пламя. Корабли шиманцев падали на землю, и огонь тянулся вверх, чтобы поцеловаться с молнией.

Грифоны уже прибыли. И с ними Танцующая с бурей, Юкико. Какую цену мы заплатим за убийство ее друга? Сергей вздохнул, слегка поклонился Кате.

Сердце у Александра оборвалось.

– Как пожелает Императрица, – сказал маршал. И, повернувшись к Александру, отдал приказ атаковать.

– Ты понимаешь, что я чувствую их. – Первый Бутон поднял когтистую руку и постучал себя по лбу. – Прямо вот здесь.

Даичи вгляделся в темноту, различая силуэты дюжины других Инквизиторов по всему залу, молчаливых и черных, как тени. Он старался дышать ровно, поза была расслабленной. Хотя он и безоружен. В прошлом он ударом руки мог сокрушить кедровые доски, а ударом ноги – кирпич. То, что у него не имелось оружия, не означало, что он беспомощен…

– Кого чувствуешь? – спросил он.

– Каждого члена Гильдии, – прошипел Тодзё. – Лотосменов на броненосцах. Кенсая в его незначительном гиганте. Инквизиторов в зале, то, как в них борются неуверенность и вера. Знаешь, их мучают разные вопросы обо мне. Действительно ли я нахожусь… здесь. К чему все это ведет. А тебе, кстати, интересно? – Тодзё обвел взглядом пространство, тени, выдыхающие клубы дыма. Из усеянной щупальцами утробы вырвался глухой смех.

Махабаки, сгрудившиеся вокруг трона, застрекотали.

Даичи услышал шорох: мужчины переминались с ноги на ногу, словно были чем-то недовольны.

– Любому из них стыдно признаться, но они рады, что это произойдет скоро. Ведь я их пугаю. Мне доступно то, что они не видят. Не могут. И не смогут.

Даичи прикидывал расстояние до Первого Бутона, раздумывая, как использовать непостижимые механизмы, чтобы взобраться на трон, протянуть руку, схватиться за шлем и крутануть…

– Ты чувствуешь их в своей голове? – Даичи подавил легкий кашель. – Каждый гильдиец подключен к какой-либо из проклятых машин? Как ты выносишь такой шум?

– С трудом. Но я занимаюсь этим уже… довольно давно.

– Насколько давно?

– Несколько веков? Да, примерно так… Когда я был моложе, считал годы, что не давало мне сойти с ума. Этакий обратный отсчет до перерождения. Пока я не осознал правду, о которой мы должны быть осведомлены.

– Правду?

– Чему быть, того не миновать. Что будет, то будет.

– Фатализм. – Даичи снова подавил кашель. – Я в курсе, каково это.

– Ты тоже смотрел в лицо смерти?

– Когда был молодым, – медленно, со скрипом кивнул Тодзё. – Когда мы впервые использовали таинство лотоса, чтобы узреть Истину. Мои легкие наполнились дымом, а глаза – слезами.

– И ты жил с полученным знанием двести лет?

– Жил? – Тодзё издал невеселый смешок. – Не слишком подходящее слово. Я не жил со времен, предшествовавших возвышению сёгуната. С тех пор, как двадцать четыре клана были поглощены четырьмя дзайбацу. А моя семья, жена и мой народ оказались уничтожены Кицунэ. Змеи, раздавленные под пятой.

– Не понимаю…

– Поймешь, – снова кивнул Тодзё. – Сейчас мы еще немного поговорим. Почувствуем себя старыми друзьями, прежде чем попрощаемся друг с другом в последний раз. Прежде чем ты сделаешь то, что сделаешь.

– Но что же?

– И?.. – нахмурился Даичи. – Зачем я здесь?

Тодзё наклонил голову, в голосе явно слышалась улыбка:

– Полагаю, вы, должно быть, Кагэ?

Каори стояла неподвижно, как камень, с вакидзаси в руках, нацеленным на горло руководителя группы. Серебряные клинки лже-особи находились на волосок от яремной вены Каори, ее сонной артерии и глаз.

Лезвия мерцали, а эхо капель чи заполняло промежутки между вдохами.

– Вы – мятежники, – заявила Каори.

– Лишь несколько из них, – ответила лже-особь. – А вообще нас много.

– Как и нас.

– Я насчитала самую малость.

– Посчитай еще раз.

– Вы – Кагэ, которые остались в Йиши. – Лже-особь взглянула на Ботана и Маро. – Те, кто отказался последовать за Юкико в Йаму. Она рассказала нам о вас.

– Не сомневаюсь.

– Вы поднялись сюда по системе трубопроводов? Впечатлена вашей доблестью.

– В устах такого человека, как ты, это абсолютно ничего не значит.

– Меня зовут Мисаки.

– Твое имя не волнует меня, как и твоя похвала.

– Ты, наверное, Каори? Юкико сообщила нам о предательстве. О гильдийце по имени Кин. Не каждый из нас похож на него.

– Для меня вы все выглядите на одно лицо.

– Тем не менее нас кое-что объединяет. Или вы здесь для того, чтобы полюбоваться видом?

– Мы собираемся выжечь сердце Гильдии дотла. Уничтожить проклятую яму и все, что внутри.

– Тогда у нас общая цель. Но почему же наши клинки нацелены на глотки друг друга?

Повисла долгая тишина, наполненная далекими звуками клаксонов, каплями, ритмично падающими с промокшей одежды. Дыхание обжигало Каори легкие, пот заливал глаза, затуманивая мир. Мисаки просто смотрела на нее, клинки продолжали нависать над горлом Каори, а дыхание собратьев со скрежетом вырывалось из мехов на их оболочках.

Дыхание живых людей. Они думали, чувствовали…

– Каори. – Маро прочистил горло, и его голос прозвучал мягко и спокойно. – Возможно, в подобном союзе есть мудрость. Взрывчатка, которую они заложили, подтверждает правдивость их речей.

– Почему вы тут? – шепотом спросила Каори у гильдийки. – Правда… зачем?

– Чтобы все это разрушить.

– Ты говоришь о намерении. Но не о причине.

Мисаки взглянула на нее налитыми кровью глазами, маска на лице лже-особи ничего не выражала.

Когда Мисаки наконец открыла рот, голос у нее пылал страстью, в которую Каори с трудом могла поверить.

– У меня есть ребенок. Шуки. Ее отец покинул мир. Он мертв. Но его последними словами, с которыми он обратился ко мне, была мольба создать реальность, в которой наша дочь могла бы вкусить свободу. Она бы танцевала, а солнечные лучи играли бы на ее коже. Он погиб за мечту. И я, если понадобится, тоже умру, чтобы приблизить момент наступления этого будущего. И сделаю все возможное, чтобы обезопасить Шуки. Она должна дышать воздухом свободы. Я бы тысячу раз умерла, чтобы увидеть, как дочь проживает счастливую жизнь.

Каори моргнула, и уголки глаз защипало. Голос Мисаки, а мысли ее отца. Правда о том, что он сделал. Чем пожертвовал ради нее. Почему сделал свой выбор. Не Кина. Ни одного из них.

То был его выбор – и только его.

Мисаки коснулась вакидзаси Каори, отодвигая оружие девушки в сторону.

– Лотос должен гореть, Кагэ.

– Гореть, – эхом откликнулись ее спутники.

Каори вздохнула, протянула руку, и шепотом повторила:

– Гореть.

В воздух взмыли топтеры, раскачиваясь из стороны в сторону, как пьяницы на воющем ветру. Застучали барабаны, заревели осадные краулеры, по гусеницам с треском побежали молнии, описывая дуги в черном снегу. И с воплями ярости и жажды крови, прокатившимися по линии фронта, с флагами дюжины домов, поднятыми в отравленном воздухе, армия гайдзинов устремилась вниз по склону холма к городу Йама.

Лишь один человек стоял в одиночестве.

Пётр смотрел на тело Акихито, кровь которого до сих пор исходила паром на холоде. Как странно, что крупный и сильный мужчина вдруг стал выглядеть таким крошечным, а вся заключенная в нем энергия превратилась в пустой мешок с обвисшей плотью и сваленными в кучу костями.

Гайдзин поморщился, опустившись на колени рядом с телом Акихито, и металл на колене заскрипел. Пётр осторожно скрестил руки Акихито на груди и закрыл его невидящие глаза. Склонив голову, поцеловал кончики пальцев, прижал их ко лбу умершего и прошептал молитву.

– Прощай, мой друг, – вздохнул он. – Я так жалеть.