Послесловие: счастье
Пусть немецкое послевоенное общество упрекают в недостатке любви к правде, зато ему нельзя не отдать должное и не отметить следующее: оно дало такие результаты по вытеснению, что из них до сих пор извлекают огромную пользу потомки. То, что, несмотря на упорное нежелание дать объективную оценку прошлому и сделать соответствующие выводы, несмотря на массовое возвращение представителей нацистской элиты на прежние посты и должности, в обоих немецких государствах утвердилось очищенное от национал-социализма мировоззрение, – гораздо большее чудо, чем так называемое экономическое чудо. Почти такой же зловещей, как инфернальное прошлое Германии, кажется и та интуитивная уверенность, с которой она потом вновь обрела свое былое благонравие. Чудо потому и является чудом, что свершилось так незаметно. О «неприметной, благонравной, славной реальности» мечтал Альфред Дёблин, видевший в ней антипод заносчивой, антигражданской национал-социалистской тирании. Он не мог и представить себе, что его мечта воплотится в жизнь в государстве среднего класса ФРГ и в частных идиллиях ГДР – в рае посредственности, который станет источником вдохновения карикатуристов и объектом регулярных насмешек. Целью данной книги была попытка понять причины, по которым большинство немцев при всем высокомерном отрицании индивидуальной вины в то же время избавилось от ментальности, которая сделала нацистский режим возможным. Главную роль в этом сыграл шок радикального отрезвления, такой же сильный, как и предшествовавшая ему мания величия. Однако важными факторами стали и привлекательность более непринужденных форм жизни, олицетворением которых были союзники, горькие уроки социализации на черном рынке, тяготы изгнанничества и последующей интеграции, бурные баталии вокруг абстрактного искусства, удовольствие от нового дизайна. Все это способствовало смене ментальности, на основе которой политические рассуждения по поводу демократии постепенно принесли плоды.
Существенное значение для благополучного исхода послевоенного развития имел экономический подъем. Он позволил хоть как-то, хотя бы временно, пристроить 12 миллионов переселенцев, 10 миллионов демобилизованных солдат и как минимум столько же граждан, лишившихся жилья в результате бомбежек, и таким образом выдать им своего рода пропуск в будущее. Смогла ли бы ФРГ без «экономического чуда» достичь той легендарной политической стабильности, позволившей столь осторожно вырастить детей под лозунгом «Никаких экспериментов!», что они в шестидесятые годы смогли начать свою «культурную революцию», – большой вопрос, который, к счастью, так и останется всего лишь предметом спекуляций.
Это было совершенно незаслуженное счастье. То, что как восточные, так и западные немцы в течение всего лишь нескольких лет в экономическом плане сумели подняться на вершину соответствующих военно-политических блоков, не имеет ничего общего с исторической справедливостью. Широкое и действенное осуждение истребления миллионов людей ждало своего часа; оно началось лишь с освенцимскими процессами, продолжавшимися с 1963 по 1968 год. «Оптимистически заряженная фраза о том, что „жизнь продолжается“, на самом деле отражает проклятие мира: жизнь продолжается, потому что умолкла совесть», писал Ганс Хабе в своем романе «Вход воспрещен» (1955), повествующем об оккупации Германии. Хабе, «перевоспитатель» на американской службе, отличался трезвым взглядом на приоритеты, которые определяет стремление выжить любой ценой. «Рождение и смерть, беременность и болезнь, бедность и труд, жилище, тепло и оплодотворение – даже в звездные часы человечества они остаются символами продолжающейся жизни, вокруг которых, как плющ, обвивается надежда, заглушая возмущение».
Но возмущение не умирало; оно лишь казалось умершим. Вытеснение работает лишь какое-то время. Эстафету «преодоления прошлого» позже приняли потомки и связали его с историческим триумфом над родителями, который они в самые острые периоды обставляли как гражданскую войну. Нигде больше волна протестов 1968 года не могла быть так неумолимо связана с обвинением поколения родителей, как в ФРГ. Увидеть своих детей в роли самонадеянных, хотя иногда и близких к отчаянию, обвинителей – это испытание стало одним из запоздалых последствий вытеснения, которое немцы позволили себе после 1945 года. Так военное поколение в конце шестидесятых еще раз услышало упрек в коллективной вине – от своих близких, в своих собственных семьях. На одной листовке 1967 года было написано: «Объявим бойкот поколению нацистов! Покончим с этим зловонием, которым продолжают душить наше поколение оголтелые расисты, эти мясники, организаторы массовых убийств евреев, славян, социалистов! Выметем это нацистское дерьмо раз и навсегда из нашего общества! Наверстаем упущенное в 1945 году: выкурим нацистскую чуму! Проведем, наконец, настоящую денацификацию!»
Однако на практике за этими взрывами ярости не последовала кропотливая работа. Детальное изучение и анализ нацистского прошлого их родителей, в сущности, мало интересовали и «поколение 1968 года». Они предпочитали разрабатывать теории фашизма, в которых капитализм предстает как прелюдия к диктатуре, и доказывать фашистскую суть репрессий, которым сами подвергались. Бывший удачливый спекулянт, прошедший высшую школу черного рынка, Ганс Магнус Энценсбергер теперь тоже перешел на новую идеологическую валюту – гротескную интерпретацию политической ситуации ФРГ, позволяющую сгладить опасность национал-социализма. «Новый фашизм паразитирует на результатах экономического чуда… – писал он в 1968 году. – Он не решается мобилизовать массы, он должен держать их в страхе, в напряжении. Его опорой является центр общества – те интегрированные элементы, что мертвой хваткой вцепились в свое благополучие. Этот новый фашизм – не угроза, он давно уже стал реальностью; это будничный, однодомный, глубоко укоренившийся, институционально защищенный, замаскированный фашизм».
Только около двух десятилетий назад утвердилось понимание того, в какой огромной мере национал-социализм разделяли «совершенно обычные немцы», и в то же время сложился просветительский этос, который позволяет посредством кропотливой, скрупулезной работы доказать укорененность режима в массах и таким образом дифференцированно определить вину каждого отдельного человека, что особенно убедительно проделал Гётц Али в своей книге «Народное государство Гитлера».
Параллельно среди более поздних поколений росло недовольство «состоянием культуры памяти», принимающее более чем странные черты. На одном интернет-сайте Федерального центра политического образования говорится следующее: «Объединенная Германия самое позднее в 2005 году достигла уровня своего рода ретроспективного государства-победителя во Второй мировой войне. Немецкому канцлеру Герхарду Шрёдеру и его делегации не нужно было больше прятаться во время празднеств по случаю 60-летней годовщины „Дня Д“, означавшего победу над „Третьим рейхом Гитлера“. Благополучно сформировавшуюся немецкую демократию, образно выражаясь, возвели в дворянское достоинство, приняв представителей ее правительства в кругу бывших союзников антигитлеровской коалиции». Соответственно во многих высказываниях наших политических деятелей слышится официозная гордость за достигнутые результаты в преодолении прошлого, самодовольно намекающая на моральное превосходство Германии над другими нациями и инакомыслящими. Германия позиционирует себя как «чемпион по экспорту в области преодоления прошлого», хотя часто формальные, клишированные речи о Холокосте и порой истеричные реакции на безобидные проявления политической некорректности свидетельствуют об остром недостатке суверенитета и внутренней твердости и служат для праворадикалов, как те полагают, подтверждением их параноидального представления о действующей диктатуре, подавляющей всякое инакомыслие.
Возможности проверить в условиях реального экзистенциального кризиса, насколько немецкая демократия на самом деле стабильна и способна к диалогу, еще не было. Философ Карл Ясперс в 1946 году предварил сборник своих лекций на тему вины изложением своего рода правил ведения дискуссии. Он был уверен, что самый эффективный способ очищения немцев должен заключаться в существенном изменении их полемического поведения: «Германия может прийти в себя только если мы, немцы, через общение пробьемся друг к другу». Отправной точкой для этого должна была стать беспощадная честность. Ясперс знал, что посредством искусной релятивизации можно увернуться от любого долга, от любой ответственности, и все же категорически требовал: «Давайте научимся говорить друг с другом. То есть давайте не только повторять свое мнение, а слушать, что думает другой. Давайте не только утверждать, но и связно рассуждать, прислушиваться к доводам, быть готовыми посмотреть на вещи по-новому. Давайте попробуем мысленно становиться на точку зрения другого. Более того, давайте прямо-таки выискивать все, что противоречит нашему мнению. Уловить общее в противоречащем важнее, чем поспешно отметить исключающие друг друга позиции, при которых уже нет смысла продолжать разговор».
Сегодня много говорят об угрозе раскола общества. Пусть же каждый задумается, усвоила ли наша страна уроки Ясперса.
