13. «Половинчатая война»

Первое сообщение о битве при Лексингтоне достигло Уотертауна около десяти утра и вскоре распространилось по другим городам Массачусетса и Коннектикута. В нем содержались скупые факты: британцы атаковали ополченцев, шесть человек были убиты, четыре ранены; регулярные части отошли к Бостону. Автором этой депеши был полковник Джозеф Палмер, вручивший Израэлю Бисселу письмо, в котором сообщалось, чтобы Биссела беспрекословно снабжали свежими лошадьми по его первому требованию. Биссел служил почтовым курьером, обычно курсировавшим между Бостоном и Нью-Йорком, и следующие пять дней он скакал, загоняя лошадей, чтобы добраться до Филадельфии. Пока он был в пути, в разные стороны отправились и другие курьеры; у некоторых из них были до странности неточные отчеты о произошедшем в бою между Бостоном и Конкордом: наиболее диковинный отчет повествовал о захвате британского экспедиционного корпуса двадцатью тысячами американцев в районе Уинтер-Хилла. Также в этом отчете говорилось, что был убит граф Перси, возглавлявший отряд, шедший на выручку людям Смита. В тот момент совсем не собиравшийся умирать Перси был превозносим своими сослуживцами и сторонниками британцев за свой «героизм» 19 апреля.

Такие ошибки в сообщениях, посланных с поля боя, не могли умалить значение первого сражения, свидетельствовавшего о том, что началась война; и остальные колонии необходимо было известить об этом как можно скорее. Одно из писем содержало в себе наказ срочно передать его тем, кто живет к югу от Филадельфии:

По мере того как письмо передавалось из рук в руки, срочность только возрастала: «Ради всего святого, пошлите кого-нибудь передать письмо без промедления и припишите, чтобы мистер Мэрион передал его дальше в любое время суток!», «Умоляю вас, не медлите ни мгновения при передаче письма!», «Прошу вас, ради блага нашей страны, самой нашей жизни, свободы и процветания, не теряйте времени!»

Событие было поистине исключительным, и реакцию оно вызвало невероятную. Ополчение из других колоний Новой Англии стягивалось к Бостону; в течение нескольких дней тысячи людей столпились на холмах, окружавших город, отрезав, таким образом, Бостон от материка. К югу от провинции начался набор в ополчение, свозились оружие и обмундирование, все ждали новостей из Массачусетса. Вне всякого сомнения, вспыхнувшая война ввергла одних сторонников короля в отчаяние, других же только укрепила в их решимости поддерживать власть метрополии. Впрочем, в течение нескольких недель после Лексингтона и Конкорда лоялисты не осмеливались открыто выражать свои взгляды. Восставшие же не стеснялись в выражениях — они чувствовали себя преданными, обманутыми королевской армией, а кроме того, явственно увидели заговор против своих свобод. Обуреваемые такими настроениями американцы жаждали действий и хотели нанести ответный удар. Томас Джефферсон замечал в одном из своих писем: «Кажется, что последние надежды людей на мирное решение конфликта были в одночасье уничтожены». «Жажда мести, — писал Джефферсон о земляках-виргинцах, — охватила все без исключения слои населения».

В начале мая американские ополченцы осадили форт Тайкондерога на юго-западном берегу озера Шамплейн, причем жажда мести здесь сочеталась со стратегической прозорливостью. Форт контролировал проход в Шамплейн со стороны озера Джордж. На этом месте французы в 1755 году построили форт Карийон, массивное сооружение, которое маркиз де Монкальм сумел удержать против многократно превосходивших сил Джеймса Аберкромби в 1758 году. Год спустя, однако, Джеффри Амхерст с еще более многочисленной армией сумел взять Карийон. Англичане восстановили стены форта, пострадавшие при осаде, и дали ему имя Тайкондерога.

В 1775 году стены, бастионы и бойницы если еще и не были в руинах, то изрядно обветшали и нуждались в восстановлении. Гарнизон смотрелся вполне соответствующим его состоянию: два офицера, 48 солдат, а также женщины и дети. Защищать форт они были не способны.

Но жителей Новой Англии и Нью-Йорка тревожил сам факт наличия этого форта, а кроме того, те из них, кто знал это место, рассчитывали заполучить тяжелые пушки и мортиры, установленные в форте еще во времена Семилетней войны. Тревога к тому же росла из-за слухов, что Гай Карлтон, командующий британскими войсками в Квебеке, готовит отряд из французов, индейцев и регулярных войск, чтобы выступить от реки Святого Лаврентия, подняться к озерам Шамплейн и Джордж и, пройдя через долину реки Гудзон, разрезать территорию колоний надвое. Среди американских ополченцев, осадивших англичан в Тайкондероге, выделялись двое — Итан Аллен и Бенедикт Арнольд.

Родившийся в Литчфилде (Коннектикут) Аллен (в прошлом рабочий свинцового рудника и фермер) переселился на нью-гемпширские земельные участки (ныне штат Вермонт), бывшие тогда предметом территориального спора между Нью-Гэмпширом и Нью-Йорком. Между бандой Аллена «Парни с зеленых гор» и нью-йоркскими поселенцами то и дело вспыхивали вооруженные столкновения, поэтому за голову Аллена в Нью-Йорке назначили круглую сумму. Полковник Аллен, как называли его подручные, не был, несмотря на свою внушительную физическую силу и габариты, а также любовь к крепким выражениям и склонность к агрессии, неотесанной деревенщиной. Он много читал и даже написал, в частности, проникнутый духом деизма трактат под названием «Разум как единственный оракул для человека».

Бенедикт Арнольд уступал Аллену в физической силе, но превосходил его интеллектом и честолюбием. В 1775 году ему было 34 года, он был ладно сложен, обладал располагающей внешностью и был полон обаяния. Арнольд происходил из состоятельной семьи в Род-Айленде и сам был преуспевающим торговцем в Нью-Хейвене (Коннектикут).

Вскоре после битвы при Лексингтоне небольшая группа торговцев и землевладельцев из долины Коннектикута представила Аллену план по захвату Тайкондероги. Аллен чрезвычайно обрадовался этому, и в начале мая возглавил отряд, состоявший из старых добрых «Парней с гор» и горстки ополченцев, нанятых его сподвижниками из Коннектикута, и подошел к местечку Хэндс-Коув, в двух милях от Тайкондероги. Тем временем Арнольд назначил себя начальником форта и убедил комитет безопасности Массачусетса профинансировать свое предприятие. Отсутствие у него войск не остановило Арнольда — 10 мая он прибыл в Хэндс-Коув, где увидел Аллена и две сотни его сторонников. Арнольд потребовал передать командование ему, на что Аллен ответил отказом. Перебранка между ними, однако, не помешала им взять на борт нескольких лодок максимально возможное число людей и приготовиться к атаке форта на рассвете следующего дня.

Последующие события превратились в настоящий фарс, окончившийся, тем не менее, победой нападавших. Гарнизон в буквальном смысле был застигнут врасплох в своих постелях — кульминацией фарса стало обращение Аллена к лейтенанту Джоселину Фелтхэму, которое тот, сонный, с панталонами в руках, выслушивал на пороге собственной спальни. «Выползай из норы, чертова старая крыса!» (согласно некоторым источникам, Аллен употребил слово «скунс» либо «ублюдок»), а когда Фелтхэм спросил его, от лица какой власти он ведет себя подобным образом, Аллен воскликнул: «От лица великого Иеговы и Континентального конгресса», — очевидно, в его системе деизма это были равноценные силы.

Форт Краун-Пойнт пал два дня спустя — его гарнизон насчитывал всего десяток человек; в обеих этих акциях никто серьезно не пострадал. Через несколько дней Арнольд взял Сент-Джонс, укрепление на Ришелье-Ривер, и тут же оставил его. Аллен же считал, что Сент-Джонс нужно удерживать, поэтому занял его заново, однако вскоре был выбит оттуда «красными мундирами», подошедшими с реки. К концу мая власти Коннектикута приняли решение удерживать Тайкондерогу и Краун-Пойнт, не оставляя, однако, командование ни за Алленом, ни за Арнольдом. Власти Нью-Йорка, на чьей территории находилась Тайкондерога, смотрели на это с тревогой. Впрочем, основной ценностью форта признали не его местоположение или укрепления, а тяжелую артиллерию.

Взятие Тайкондероги произошло 10 мая, и в этот же день в Филадельфии собрался второй Континентальный конгресс. Его члены встретились в той же атмосфере эйфории, что сопровождала роспуск первого конгресса. На место события членов конгресса сопровождали военные эскорты, а по дороге население приветствовало их и оказывало всяческие почести (или так казалось стороннему наблюдателю). Джон Адамс пожаловался было на «лишенный необходимости парад, устроенный в нашу честь», но на деле и он наслаждался каждой его минутой, несмотря даже на то, что его лошадь понесла и экипаж развалился на части.

Большинство членов первого конгресса сохранили свои места, хотя появились и новые заметные делегаты: Бенджамин Франклин и Джеймс Уилсон от Пенсильвании, Джон Хэнкок от Массачусетса, а в конце июня прибыл и Томас Джефферсон, заменивший вернувшегося домой Пейтона Рэндольфа. Самые большие изменения претерпела делегация от Нью-Йорка, куда были включены еще пять человек, среди которых Джордж Клинтон, Роберт Ливингстон и Филип Скай-лер. Не прислала своих представителей только Джорджия, хотя округ Сент-Джон и отправил в Филадельфию Лаймана Холла.

Конгресс собрался на фоне невиданного энтузиазма населения колоний и желания начать войну. Во всех колониях формировалось ополчение, закупалось оружие, а в Новой Англии уже пролилась кровь. Делегаты не могли оставаться в стороне от происходящего, да и не хотели этого — многие из них возглавляли отряды ополченцев в своих колониях. В качестве напоминания конгрессу о природе бедствий в колониях Джордж Вашингтон всегда приходил на заседания в военной форме. Тем самым он, безусловно, напоминал конгрессу и о своем военном опыте, так что вскоре конгрессмены стали обращаться к нему за советами в военных делах. Джон Адамс со всем присущим ему воинственным пылом никогда не имел никакого отношения к армии, но жаждал к ней присоединиться: «О, если бы я был солдатом! И я буду им, я читаю книги по военному делу! Каждый из нас должен стать солдатом, и будет им!»

Если не каждый член конгресса и желал стать солдатом, то, во всяком случае, все они соглашались с тем, что армия нужна и после событий на дороге к Конкорду применение силы необходимо. Вместе с тем существовали разногласия в отношении целей войны: должна ли она закончиться примирением сторон или полной независимостью колоний? Возможно, наиболее заметной личностью из числа сторонников примирения был Джон Дикинсон, известный благодаря своему памфлету «Письма пенсильванского фермера». Подобно многим своим сторонникам, Дикинсон выступал за мир, если его условием станут гарантии неприкосновенности конституционных прав. Впрочем, он смотрел на будущее своего проекта без энтузиазма, скорее, напротив, суждения его были пессимистичны. В частности, у него не было твердой уверенности, кого с кем примирять: британцы, как ни посмотреть, начали войну «с избиения безоружных американцев». И далее он продолжал: «Какие резоны для предложения мира остались у меня и тех, кто думает, как я, чтобы предложить их моим соотечественникам? Что, проповедовать подчинение монарху или верность прародине? Нет, пока мы подчиняемся своей прародине и любим ее, она режет нас на куски».

Естественно, в этих словах чувствуется горечь, но едва ли она была сильнее, чем отвращение, которое Дикинсон питал к идее независимости. Отвращение это, несомненно, имело скрытые и, видимо, иррациональные истоки. Также оно росло из-за страха за новую нацию, изолированную и потому уязвимую. При наличии затаившихся Франции и Испании, всегда готовых ударить по Британии и лишить ее колониальных владений, независимость колоний могла стать важным фактором в опасном окружающем мире.

Эти соображения, впрочем, не обсуждались открыто в ходе заседаний конгресса, так как та часть конгрессменов, что стремилась к полному разрыву с метрополией, не скрывала, что независимость колоний является их конечной целью. Не скрывали они и своего скепсиса в отношении шансов на примирение сторон. Закулисными лидерами этой группы являлись оба Адамса и оба Ли, но они были вынуждены вести себя осмотрительно. Еще не угасли обвинения остальных колоний в неблаговидной роли Массачусетса, и фракция Адамса — Ли не могла не понимать, что для достижения необходимого единства конгресс не может двигаться быстрее, чем самые осторожные его члены. Джон Адамс уподобил конгресс кучеру и шестерке лошадей: «самых резвых лошадей в упряжке нужно придержать, а самым медленным дать хлыста, только тогда они пойдут ровным аллюром».

В течение всей войны конгресс, однако, редко шел ровным аллюром, а уж в первое полугодие его деятельности обсуждение все разраставшихся текущих дел и вовсе шло рывками, как попало, то ускоряясь, то замедляясь. Как только конгресс собрался, его члены получили письма из Массачусетса, в которых рисовалась картина событий при Конкорде и Лексингтоне. После ознакомления с этими отчетами конгресс постановил опубликовать их. Вскоре пришло письмо от председателя конгресса провинции Массачусетс Джозефа Уоррена, где тот просил о «руководстве и помощи», а также рекомендовал создать «мощную армию» под началом Континентального конгресса. В письме содержались и вопросы, которые большинство членов конгресса желало обойти; особенно щекотливым был вопрос, собираются ли колонии самоорганизоваться в союз и продолжать борьбу совместно. Очевидно, что конгресс не был готов ответить на этот вопрос, поэтому запрос Уоррена был передан в комитет всей палаты, где, как надеялись депутаты, его удастся спустить на тормозах.

Однако вскоре события заставили конгресс повести себя тверже. Во-первых, нужно было ответить на запрос Нью-Йорка, что делать при вводе в колонию британских войск, который ожидался со дня на день. Конгресс высказался за то, чтобы жители Нью-Йорка «были начеку», покуда войска ведут себя «мирно и спокойно». Но как только англичане начнут возводить укрепления, захватывать собственность горожан или перерезать городские коммуникации, ньюйоркцы должны будут «ответить ударом на удар».

Два дня спустя до Филадельфии дошли слухи о захвате Итаном Алленом и Бенедиктом Арнольдом форта Тайкондерога, и эту операцию никто не мог назвать оборонительной. Конгресс всерьез обеспокоился этим не только потому, что взятие Тайкондероги могло возбудить ярость британцев, но и потому, что оно подкидывало хворост в костер спора Нью-Йорка и Нью-Гэмпшира за земельные участки. Столь же неприятным был и неоспоримый факт, что ополчение Коннектикута и «Парни с зеленых гор» взяли форт, находившийся на территории Нью-Йорка, даже не побеспокоившись поставить в известность власти последнего.

Члены конгресса предпочли игнорировать эти конфликты и лишь советовали перевезти орудия и военное снаряжение, захваченное в Тайкондероге, на южный берег озера Джордж, где все это должно было быть пересчитано, «для того чтобы вернуть имущество в целости и сохранности, после того как вновь наступит гармония в отношениях между Великобританией и колониями, гармония, которую колонии эти взыскуют со всем благоразумием, установленным верховенствующим законом самосохранения». Выспренность формулировки конгресса нельзя объяснить только тягой к «высокому стилю», так или иначе пронизывающему любые официальные документы. В данном случае на первый план вышло «благоразумие», порожденное внутренними разногласиями, которые признавали все стороны. Арнольд и Аллен, которых не заботили эти разногласия, протестовали против отвода своего отряда. Тогда Филадельфия изменила свое мнение и через несколько дней отправила воззвание к «угнетенному населению Канады», имея целью убедить тех присоединиться к борьбе за «общую свободу». Начиная с Франко-индейских войн американцы, по мнению конгресса, рассматривали канадцев как «родственных подданных империи», но после принятия Квебекского акта, превратившего канадцев в «рабов», американцы стали считать их «товарищами по несчастью». Чтобы продемонстрировать добрые намерения, 1 июня конгресс запретил всякое вторжение своих сил в Канаду. Правда, не прошло и месяца, как он аннулировал этот запрет и приказал генералу Филипу Скайлеру, недавно назначенному командующим северным фронтом, вторгнуться в Канаду и удерживать территорию.

Такое изменение политического вектора не сопровождалось провозглашением независимости — конгресс не решался на такой шаг еще в течение года, но, не высказываясь прямо о том, склоняется ли он к независимости или же ждет примирения, он начинал действовать как представительный орган суверенной нации. Решение одобрить вторжение в Канаду стало лишь одним свидетельством такой позиции. Еще месяц назад, отправляя петицию королю о возмещении Англией ущерба колониям и восстановлении мира и гармонии, конгресс побуждал колонии вооружаться. На следующий день, 27 мая, он сформировал бюджетный комитет, призванный обеспечить военные расходы. Неделю спустя состоялось голосование, результатом которого стал заем 6000 фунтов на покупку пороха. А 14 июня конгресс принял решение о формировании Континентальной армии на основе стрелковых рот из Пенсильвании, Виргинии и Мэриленда, которые должны были присоединиться к силам Новой Англии в районе Бостона. При этом Джордж Вашингтон был назначен главой комитета, призванного разработать программу обучения армии. Однако армия нуждалась в командующем, и уже на следующий день, 15 июня, Вашингтон стал командующим «всех континентальных сил, сформированных или формирующихся для защиты свобод американцев». В течение нескольких следующих дней конгресс приступил к организации армии, назначил основных помощников Вашингтона и одобрил содержание этой армии, выделив два миллиона долларов.

В то время как конгресс приступил к образованию Континентальной армии, два других соединения, англичане в Бостоне и ополченцы Новой Англии, сошлись вокруг города на холме Банкер-Хилл, где произошла кровопролитная, но не повлиявшая на положение вещей битва. Такой бойни не ожидала ни одна из сторон. В начале июня Гейдж решил занять Дорчестерские высоты, на которые до того никто не обращал внимания, хотя они господствовали над Бостоном и имели несомненное стратегическое значение. Вполне возможно, что Гейдж жаждал проявить какую-то агрессивность перед лицом своих новых коллег, генерал-майоров Уильяма Хау, Джона Бергойна и Генри Клинтона. Этот «триумвират чести» (по скромному определению Бергойном себя и своих товарищей) прибыл в конце мая этаким цербером и потребовал немедленных действий. Само присутствие генералов говорило о недовольстве министров поведением Гейджа, и он знал это. Чувствуя необходимость действий, 18 июня он приказал выступить к Дорчестеру. Комитету безопасности Массачусетса его намерения стали известны несколько дней спустя, и он приказал генералу Артемасу Уорду, командующему силами американцев близ Бостона, упредить врага и занять холм Банкер-Хилл на полуострове Чарлстаун, а также Дорчестерские высоты. Первой целью был Банкер-Хилл, который нужно было занять немедленно.

Генерал Уорд, в мирное время бывший фермером в Массачусетсе, имел опыт сражений во время Франко-индейской войны двадцать лет назад, но, разумеется, никогда не командовал армией, впрочем, как и любой другой колонист. Его неопытность вызывала естественную осторожность, граничившую с робостью. Уорд всеми силами не желал действовать активно, предпочитая готовиться, экономить ресурсы, окапываться — словом, все что угодно, лишь бы не совершать решительных операций. Но выбора у него практически не было: комитет безопасности требовал немедленного выступления армии, того же мнения придерживались и подчиненные Уорда в военном совете.

Двое из них уже проявили себя в достаточной мере, чтобы противопоставить себя командиру. Одним был бригадир из Коннектикута, 57-летний состоятельный фермер Израэль Патнэм, мужчина могучего телосложения, невысокий, коренастый, пышущий энергией. Однако ему недоставало вдумчивости и умения мыслить стратегически, что так ценится в командире, имеющем дело с войском, которое очень сложно контролировать. Патнэм — Старый Пат, — как назвала его легенда, — был самой настоящей силой, человеком, выжившим в ирокезском плену и после кораблекрушения у берегов Кубы, когда его отряд пытался захватить Гавану. Патнэм знал, что такое наступление, и был опытным солдатом, но понятий стратегии, тактики, плана сражения, который позволил бы наилучшим образом использовать силы и средства, были для него такой же загадкой, как и концепция «Нового Божества». Ему было мало равных на посту командира полка, идущего в атаку, поэтому неудивительно, что он выступал за бросок на полуостров Чарлстаун. Его поддерживал 49-летний полковник Уильям Прескотт, выходец из богатой и уважаемой семьи, командир Массачусетского полка. Прескотт редко действовал необдуманно; ему удавалось заставить собравшихся слушать себя и поступать в соответствии с его планами. Его мнение должно было серьезно повлиять на Уорда.

На военном совете были и другие сторонники этого плана действий, например генерал Сет Помрой из Коннектикута: ему было почти 70 лет, он помнил еще осаду Луисбурга в 1745 году, а кроме того, отличался такой прямотой мыслей и поведения, что был, по сути, неподвластен вирусу безумия, порой охватывающего человека, когда ему необходимо выбирать между битвой и пассивными действиями. Джозеф Уоррен, в недалеком прошлом делегат провинциального конгресса, ожидавший производства в генерал-майоры, также выступал за решительные действия, хотя как раз он, возможно, в душе и разделял взгляды Уорда.

Итак, желал он этого или нет, Уорд поставил Прескотта во главе отряда в тысячу человек, приказав укрепить Банкер-Хилл — самый высокий из трех холмов полуострова Чарлстаун. Полуостров представлял собой своего рода треугольник, основанием своим обращенный к Бостону, лежавшему в полумиле от него на другом берегу реки Чарльз. Вершина треугольника, примерно в миле к северо-западу, соединялась с материком перешейком, чья ширина не превышала нескольких сот футов; во время высоких приливов перешеек скрывался под водой. На северо-востоке полуостров был отделен от материка рекой Мистик-Ривер, а на противоположной стороне — бухтой, куда впадала река Чарльз. В ширину полуостров не превышал полумили. Чарлстаун, в мирное время бывший небольшим селением, но сейчас почти заброшенный, располагался в югозападном углу полуострова. Банкер-Хилл находился в 300 ярдах от начала перешейка, его высота была 110 футов. В 600 ярдах от него находился Бридс-Хилл (75 футов), с крутыми восточными и западными склонами, а на юго-востоке — Мултон-Хилл (всего 35 футов), близ которого сливались реки Чарльз и Мистик. На участке земли между Бридсом и Мултоном располагались огороженные пастбища, печи для обжига кирпича, резервуары для глины, а также было небольшое болотце.

Отряд Прескотта (тысяча с небольшим человек) собрался в Кембридже ранним вечером 16 июня. Он состоял из трех массачусетских полков (включая его собственный), роты артиллерии из этой же колонии в количестве 49 человек и двух полевых орудий под командованием капитана Сэмюэля Гридли, а также около 200 человек из Полка Израэля Патнэма под началом капитана Сэмюэля Ноултона. Все были одеты в гражданское платье — формы еще не было — и вооружены самым разным оружием. У каждого был ранец, где содержался дневной паек, и шанцевый инструмент. Отряд во главе с Прескоттом выступил из Кембриджа около 9 часов вечера. У перешейка их встретил генерал Патнэм с повозками, груженными габионами (плетеными корзинами, наполненными грязью, предназначенными для укрепления траншей) и фашинами (связанными в тугой пучок хворостом и сучьями, также с целью возведения земляных укреплений). У Патнэма, судя по всему, также было небольшое количество орудий для земляных работ. Вскоре после прибытия к перешейку Прескотт отправил роту солдат к Чарлстауну, чтобы следить за приготовлениями англичан. Основной отряд вступил на полуостров и занял Банкер-Хилл, остановившись прямо у подножия Бридса. Здесь Прескотт и его штаб, к которому присоединились Патнэм и полковник Ричард Гридли, главный инженер армии, решили, что, несмотря на приказ окопаться на Банкер-Хилле, они лучше закрепятся на Бридсе. Причины этого до конца не ясны, скорее всего, дело было просто в том, что Бридс-Хилл находился ближе к Бостону. Также они решили оставить небольшой отряд на Банкер-Хилле и укрепить его, когда закончат работы на соседнем холме.

Полковник Гридли взялся за дело, разметив практический квадратный редут с длиной стороны около 130 футов, со входом со стороны Банкер-Хилла, чтобы обезопасить людей от любых атак британцев. На стороне, обращенной к Чарлстауну, он выстроил редан — двустороннее укрепление У-образной формы, острием обращенное наружу. К тому Моменту, как Гридли начал окапываться, спустилась ночь. У американцев оставалось около четырех часов, чтобы закончить строительство укреплений с глубокими траншеями и высокими земляными стенами. Солдаты с кирками и лопатами немедленно принялись за работу, несмотря на ночную духоту й поднятую пыль. К рассвету они возвели стены высотой шесть футов с каждой стороны, но работы был еще непочатый край.

Дневной свет облегчил их работу, но также сделал их видимыми с кораблей, стоявших на якоре в бухте. Первыми заметили колонистов с фрегата «Лайвли» и тотчас же открыли огонь. Вскоре адмирал Грейвз приказал фрегату прекратить огонь, но убедившись, что дело не закончено, отдал приказать возобновить стрельбу, и на этот раз к «Лайвли» присоединились и другие корабли, а также батарея с Копс-Хилла. Обстрел не нанес американцам большого ущерба, так как орудия с кораблей едва забрасывали ядра на высоту холма, а батарея на Копсе находилась слишком в стороне для ведения эффективного огня, тем не менее канонада взволновала многих людей Прескотта, не имевших военного опыта. К тому же один из снарядов разорвал солдата, работавшего близ редута, а второй разбил две большие бочки с водой, которые составляли весь запас отряда, который мог теперь рассчитывать только на колодцы Чарлстауна. Ближе к полудню колонисты уже задыхались от пыли и валились с ног от усталости: «Мы выбились из сил, мы устали от тяжелой работы и бессонной ночи», — с этими словами солдаты Прескотта понемногу начали уходить с поля боя. Их энтузиазм улетучился, и они начали подозревать, что их бросили на произвол судьбы, так как были уверены, что после ночной работы их сменит свежий отряд. Прескотт хорошо видел, что происходит с его войском; неумелый командир поддался бы общему настроению, однако Прескотт не показывал своих сомнений и страхов, и ему удалось побудить подчиненных продолжать строить редут. Когда же словесных убеждений оказалось мало, он взобрался на стены редута и встал во весь рост под огнем противника, показывая своим людям, что опасность не в британских пушках, а в их собственных головах. Там, возвышаясь над всеми, он и расхаживал, подбадривая своих, иногда отдавая им приказы, а иногда с бранью требуя забыть о голоде, жажде и пролетающих снарядах и выполнять свою работу.

Патнэм также держался браво: он носился от Банкера к Бридсу и дважды наведывался в Кембридж, требуя от Уорда подкреплений и снабжения. Другие офицеры, включая членов комитета безопасности, присоединились к его просьбам, и после долгих колебаний и размышлений Уорд послал к Чарлстауну два нью-гэмпширских полка. Здесь Патнэм, обуреваемый жаждой деятельности, совершил серьезную ошибку: он потребовал от Прескотта доставить ему шанцевый инструмент, чтобы закрепиться на Банкер-Хилле. Тот сопротивлялся этому как мог, опасаясь, что те, кто понесет кирки и лопаты, не вернутся назад. У него и так было менее 500 человек в редуте, и Прескотт понимал, что на счету каждый солдат. Однако Патнэм настаивал, обещая, что отправит назад всех, кто принесет инструмент, и Прескотт в конце концов уступил. Скольких он отправил, в точности неизвестно, но факт, что вернулось всего несколько человек — вопреки намерениям Патнэма.

Но прежде чем Прескотт отправил инструмент с «добровольцами» назад к Банкер-Хиллу, он заставил их насыпать бруствер длиной 330 футов от юго-восточного угла редута к северо-восточному, по направлению к Мистик-Ривер. Дело было в том, что при свете дня он заметил, насколько уязвимы его позиции для флангового обхода со стороны Мистик-Ривер вне зоны обстрела из ружей колонистов. Другой фланг был почти так же открыт, хотя Чарлстаун и расположенные там войска обещали некоторую защиту. Теперь бруствер обеспечивал прикрытие с востока, хотя по-прежнему его можно было обойти с фланга.

Канонада с «Лайвли» разбудила Гейджа, впрочем, возможно, он и не спал — тревога, проявлявшаяся во всех его письмах предыдущего месяца, не дала бы уснуть никому. Его беспокоила судьба голодавших в осажденном Бостоне людей, отрезанных от поставок продовольствия с материковых ферм, а также вести о, расширяющейся территории мятежа. В мае он писал Дартмуту о том, что Коннектикут и Род-Айленд находятся в состоянии «открытого мятежа», а Нью-Йорк, Пенсильвания и более южные колонии вовсю вооружаются. Все это выводило его из равновесия, и ничто из того, что он видел утром 17 июня в Чарлстауне и на полуострове, не придавало ему уверенности.

Молился ли Гейдж в то утро, доподлинно неизвестно, но, во всяком случае, он советовался со «святой троицей» в лице Хау, Клинтона и Бергойна. От них он получил то, что нередко получаешь от разного рода военных советников и штабных офицеров, — противоречивые советы. Клинтон предлагал высадиться позади редута и использовать флот, чтобы препятствовать проходу подкреплениям колонистов через перешеек. Высадка второго отряда у подножия полуострова позволила бы британцам удушить колонистов в смертоносном кольце. План Клинтона был эффективен именно в том, что позволял флоту контролировать ситуацию с воды, но нарушал военный закон, согласно которому армия не должна была оказываться между двумя вражескими соединениями. Именно поэтому Гейдж возражал Клинтону и был поддержан двумя другими генералами. В ходе дальнейшей дискуссии родился план высадки в юго-восточном углу полуострова (у Мултон-Пойнт, близ одноименного холма), продвижения вдоль Мистик-Ривер и выхода в тыл противника. Хотя сам по себе этот план был логичен, решение о высадке именно в Мултон-Пойнт таковым не было. Шел отлив, и Гейдж должен был ждать полудня, чтобы Хау, возглавивший экспедиционный отряд, смог высадиться на сушу, в то время как высадка на пристань Чарлстауна могла быть осуществлена в любое время и не очень дорогой ценой, так как пристань почти не охранялась. К моменту высадки Хау американцы осознали, что их левый фланг по-прежнему слаб, и приняли меры к его укреплению.

Отряд Хау состоял из десяти рот легкой пехоты и десяти рот гренадеров (всего четыре полных полка и часть пятого — 1500 человек). В резерве находилось около 700 человек: солдаты и офицеры двух полков и два батальона морской пехоты; резерв должен был оставаться при артиллерийской батарее, пока не понадобится. Заместителем Хау являлся бригадный генерал сэр Роберт Пигот.

Около полудня отряд высадился с 28 больших барок и построился в две колонны. Перед высадкой войска являли собой удивительную картину: солдаты сидели прямо и неподвижно на барках, их красные мундиры полыхали на солнце, ружья обращены прикладом вниз, штыки примкнуты и сияют в солнечном свете. По мере приближения барок к суше военные корабли усилили бомбардировку, в основном стреляя по перешейку, стараясь изолировать американцев на Банкер-Хилле и Бридс-Хилле, разрушить редут и расчистить плацдарм для высадки. Только на судах насчитывалось 80 орудий, к тому же Гейдж увеличил плотность огня, выведя плавучие батареи и полностью задействовав батарею Копс-Хилл. Дым от снарядов полз над водой, сопровождаясь постоянным гулом и вспышками.

К часу дня Хау высадился на берег у Мултоне-Пойнт. Высадке никто не препятствовал, что позволило англичанам быстро развернуться в боевое построение — три длинных шеренги. Как только они выстроились, Хау позволил сделать привал, ожидая прибытия оставшихся солдат из своих полутора тысяч, а также части резерва. Ему требовалась пауза: когда план высадки получил одобрение, никакого бруствера колонистов еще не было, как не было и колонны, маршировавшей от Банкер-Хилла к Бридсу; по мнению Хау, это было подкрепление защитникам редута.

Если бы Хау знал, что Прескотт намерен еще более усилить свой левый фланг, он, скорее всего, приказал бы атаковать с ходу. Между тем американец совершенно верно предположил, что, судя по месту высадки, главный удар «красных мундиров» будет нанесен по его левому флангу. Открытое пространство к востоку от бруствера волновало его настолько, что он послал капитана Ноултона во главе 200 человек для защиты этого участка. Эта оборонительная линия не была продолжением бруствера, а представляла собой ограду в двухстах ярдах от него и шедшую почти параллельно брустверу. Люди Ноултона соорудили и второй ряд ограды, навалив камней и накрыв их свежескошенным сеном. Это «укрепление» смотрелось эффектно, но отнюдь не было эффективным. Вскоре после этого подошла колонна, которую наблюдал Хау, и присоединилась к Ноултону. Это были столь неохотно выделенные генералом Уордом два полка из Нью-Гэмпшира под началом полковников Джона Старка и Джеймса Рида. Старк тут же дал понять, что у него есть не только полк, но и смекалка с инициативностью, так как не только примкнул к солдатам Ноултона, но и немедленно соорудил другой бруствер из камней вдоль берега реки. В этом месте Мистик-Ривер выходила к пляжу, спрятанному от открытого участка отвесным утесом примерно девяти футов в высоту. Хотя пляж был довольно узким, но все же достаточным, чтобы по нему могла Пройти колонна шириной в четыре или пять человек.

Столь пунктуально соблюдавший незыблемое правило, запрещавшее располагать войска между двух отрядов неприятеля, Хау все же пренебрег им при атаке редута. Возможно, пренебрежение это было вызвано проявлением застарелого и иллюзорного чувства превосходства, которое испытывали британцы, имевшие дело с «провинциалами». В любом случае, он проигнорировал и такую азбучную истину, что укрепленные позиции необходимо атаковать колонной, а не развернутой шеренгой, в которую Хау построил свой отряд. Атака колонной позволяет осуществлять быстрое движение и концентрировать усилия множества людей. Эта максима принадлежала генералу Джеймсу Вульфу, одному из героев американского театра Семилетней войны и поэтому нашла отражение в учебниках по тактике боя. Смысл такого построения заключался в том, чтобы загнать обороняющихся в траншеи и не дать им перестрелять атакующих шеренгой, прежде чем те перейдут в штыковую. Вульф также рекомендовал располагать между колоннами наступавших небольшие группы снайперов, задачей которых было стрелять поверх окопа, подавляя огонь защитников. В таком случае колонна могла быстро обрушиться на траншеи и разбить врага, просто раздавив его численностью.

На своем крайнем правом фланге, проходившем по пляжу вдоль Мистик-Ривер, Хау все же использовал атакующую колонну (у него просто не было другого выбора), сведя одиннадцать рот легких пехотинцев в колонны по четыре человека. Над пляжем он выстроил остальные 26 рот в две шеренги, переднюю из которых составляли гренадеры. Эта группировка должна была взять укрепленную изгородь, причем сам Хау присоединился к солдатам и встретил первые залпы американцев бок о бок с ними; если ему и недоставало тактической гибкости и воображения, то с личной храбростью у него все было в порядке.

Итак, правый фланг англичан состоял из 37 рот, остальные 38 Хау отправил на левое крыло под командование генерала Пигота. Эта группировка состояла из трех рот легкой пехоты, трех рот гренадеров, 38, 43 и 47-го полков, а также 1-го полка морских пехотинцев. Эти войска были развернуты в три шеренги по образцу отряда Хау. Всего в распоряжении наступавших было 2200 солдат и офицеров, шесть полевых орудий, две легких 12-фунтовых пушки и две гаубицы. План Хау состоял в координированном продвижении, в котором главная роль отводилась правому флангу британцев. Отряд Пигота должен был двигаться слева, но его первая атака скорее была бы ложным маневром, призванным отвлечь внимание американцев, защищавших редут. После удара легкой пехоты и гренадеров справа Пигот должен был развить атаку, наступая от реки вглубь суши. Таким образом, бруствер и редут оказались бы отрезанными от основных сил и их можно было взять ударом с фланга.

Исполнение этого плана, однако, столкнулось с препятствиями вследствие его сложности, нехватки времени и координации. Войска выступили одновременно, но изгороди, высокая трава, печи для обжига и резервуары для глины на правом фланге британцев сломали строй практически сразу. Необходимость замедлить движение и ждать, пока орудия выстрелят и их перекатят на новые позиции, создавала еще большую сумятицу. Ко всему прочему артиллерия оказалась практически бесполезной, так как выяснилось, что снаряды были неподходящего калибра. Слева Пигот также наступал через изгороди, высокую траву и вдобавок под огнем американцев, засевших среди домов Чарлстауна в двустах ярдах от редута. Вскоре в Чарлстаун угодил зажигательный снаряд, вызвавший пожар и бегство защитников селения. Тем не менее при развитии наступления Пигот столкнулся с проблемами.

Легкая пехота, в авангарде которой выступал 23-й королевский валлийский фузилерный полк, не встретила препятствий в виде травы или изгородей; пляж был узок, но ровен. Фузилеры двигались быстро, со штыками наизготовку, так как они не собирались открывать огонь, а просто должны были подавить «провинциалов» числом и напором. Полковник Старк заметил, как они выходят из-за каменного барьера, и приказал своим людям не выдавать себя. Только когда колонна «красных мундиров» приблизилась к его позициям на расстояние полсотни ярдов, он отдал приказ стрелять. С такого расстояния нельзя было не попасть в колонну, и передние ряды фузилеров рассыпались, сраженные тяжелыми ружейными пулями. Они были храбрыми солдатами и продолжали наступать: офицеры гнали их вперед, несмотря на массированный заградительный огонь Старка. «Нашу легкую пехоту подавали на стол целыми ротами», — прокомментировал случившееся один британский офицер несколькими днями позже. Ее пожирал ружейный огонь, и 96 тел не остались на пляже, где, по грустному замечанию другого офицера, «они валялись как овцы в загоне». Даже отличавшиеся высокой дисциплиной королевские фузилеры не вынесли бойни и через минуту-другую повернули назад; некоторые говорили, что они бежали в панйке.

Над ними, около изгородей, гренадеры также пали жертвой своей атаки. Им тоже позволили приблизиться на удобное для стрельбы расстояние. Гренадеры продвигались вперед с похвальной настойчивостью, сдержанно отмечал Хау, но «не уделив должное внимание дисциплине, так как порядок, в котором они шли в штыковую атаку, нарушился вследствие преодоления ими очень высоких и труднопроходимых изгородей и шквального огня, умело ведшегося мятежниками. Они начали стрелять в ответ, после чего столпились в беспорядке, и вторая шеренга смешалась с первой». Вид его войск, застрявших в изгородях и высокой траве, превратившихся под огнем ополченцев в неуправляемую массу, поразил Хау: «Такого момента я еще никогда не переживал». Его переполняло чувство ужаса и (в этом бы он вряд ли признался) страха, что его войска будут побеждены и, возможно, полностью уничтожены.

Далее Хау упоминает о доблести своих офицеров, которым в такой катастрофической ситуации удалось поднять войска на вторую атаку, завершившуюся, при поддержке Пигота слева, взятием редута и бруствера. Возможно, здесь его подводит память, объединившая две атаки в одну, так как у нас имеются свидетельства, что гренадеры атаковали изгороди и бруствер (а Пигот — редут) дважды, и обе эти попытки провалились, наткнувшись, как писал британский офицер, «на непрекращающийся шквал огня». Стоило добавить, что огонь был не только непрекращающийся, но и прицельный, так как Прескотт расходовал пули и порох столь же скупо, как какой-нибудь литературный скряга золото. Нехватка боеприпасов беспокоила его с самого начала: его люди не были обучены технике стрельбы залпами (многие вообще ничему не были обучены), но они могли беречь патроны, подпуская врага поближе, что Прескотт и приказал делать.

Несмотря на все усилия Прескотта, отражение второй атаки англичан стоило почти всего запаса пороха и пуль. Третья атака Хау, случившаяся полчаса спустя после второй, имела основной целью захват бруствера и редута — Старка на пляже и Ноултона у изгороди оставили в покое. К тому времени Хау получил подкрепление в четыреста свежих солдат — 2-й батальон морской пехоты и 63-й пехотный полк. Как и в ходе второй атаки, солдаты начали наступать колоннами (Хау вспомнил учебники тактики) и только перед решающим приступом развернулись в шеренги. На этот раз артиллерия оказала пехоте существенную поддержку, и та, возглавляемая гренадерами, понеслась по холму, сверкая штыками, с криками: «Ломи, ломи!»Американцы, собравшиеся внутри редута, берегли заряды и открыли огонь только в последний момент. Группировке в правой части редута удалось остановить морскую пехоту Пигота, причем среди убитых англичан был и майор Питкэрн, бывший заметной фигурой в Конкордском сражении. Гренадеров, однако, остановить не удалось — американцы спасались бегством, бросая оружие. Несколько минут спустя гренадеры ворвались в редут, кто-то с фронта, кто-то с тыла… Большинство колонистов в беспорядке бежало, но по меньшей мере 30 человек попали в редуте в ловушку и были заколоты штыками — таким образом английские пехотинцы мстили за погибших товарищей.

Впрочем, вскоре отступление американцев приняло организованный характер. Отряды Ноултона и Старка обеспечили отступающим, включая отряд Прескотта, огневое прикрытие, повернув назад к Банкер-Хиллу. Те, кто находился за бруствером, уже отошли назад под пушечным огнем. Американцы понесли тяжелые потери, в числе убитых оказался Джозеф Уоррен: по-видимому, он был в числе последних, кто оставлял редут. Преследование со стороны британцев развивалось медленно вследствие неразберихи, возникшей около редута. Войска взяли Бридс-Хилл, но совершенно потеряли порядок — их построение для преследования врага потребовало времени. Генерал Клинтон, не выдержавший мук неизвестности в Бостоне и прибывший на поле боя во время решающего штурма, взял на себя командование измочаленными частями на Бридс-Хилле и перегруппировал их, чтобы двигаться к Банкер-Хиллу. Но к тому моменту как ему удалось воссоздать строй солдат, американцы уже отходили с полуострова: некоторые просто бежали без оглядки, но большинство шло строем под командованием разочарованных офицеров. К ночи все было кончено: британцы овладели территорией вплоть до Чарлстаунского перешейка. Эта победа, если ее можно так назвать, стоила им 226 человек убитыми и 828 ранеными. Американцы потеряли 140 человек убитыми и 271 раненым.

Спустя всего лишь две недели после битвы при Банкер-Хилле, 2 июля, в Кембридж прибыл Джордж Вашингтон. Он не излучал большой уверенности в себе и в перспективах американской армии. Хотя выступление ополченцев против регулярной армии Хау и воодушевило его, он не был уверен, что американцы могут выиграть войну или заставить британцев признать американские свободы. Свой пост он принял с опасениями, которыми поделился и с конгрессом: «Мои способности и военный опыт могут не оправдать ваше безоговорочное и столь важное для меня доверие». Вашингтон страдал от самой мысли о возможном поражении и о том, как оно скажется на его «репутации» (это слово активно употребляется им в письмах того времени). Однако отклонение предложения стать командующим армией запятнало бы его «честь» — еще одно слово, которое он часто использовал и которое отражало один из фундаментальных его принципов. Отказавшись возглавить армию, он не только обесчестит себя, но и причинит «боль друзьям и близким», писал он «моей дражайшей» жене Марте. Все это — сомнения в перспективах колоний, честь, репутация, внимание к друзьям и неуверенность в собственных талантах — придавало двойственность его натуре.

Несмотря на достоинство и солидность, видимое спокойствие, а также несомненное умение решать жизненные проблемы, Вашингтон, находившийся уже в зрелом возрасте, по-прежнему страдал от тревог и забот, одолевавших его в молодые годы. В юности его обуревала жажда славы и богатства — обычные устремления молодежи его круга в ХУЛ! веке. Не исключено, что он был даже чрезмерно честолюбив, возможно, потому что не чувствовал себя полностью принадлежащим к джентри, как его сверстники. Сейчас же, в 1775 году, честолюбие все еще владело им, но оно больше не было единственной направляющей силой. Он мог рискнуть своей репутацией ради великого дела.

Вашингтон родился в 1732 году в семье виргинских плантаторов, предки которых эмигрировали в колонии в прошлом столетии. Августин Вашингтон, отец Джорджа, принадлежал к джентри, но крупным плантатором не являлся: социальное положение семьи было достаточно высоким, но не блестящим. Вашингтон-старший не оставил следа в политике: хотя ему довелось быть шерифом округа и мировым судьей, он никогда не избирался в палату представителей Виргинии. К моменту своей кончины в 1743 году он владел земельными угодьями в 10 000 акров.

После смерти отца Джордж жил со старшим братом Лоуренсом в родовом поместье Маунт-Вернон; их мать, Мэри Болл Вашингтон, возможно, полагая себя обделенной после смерти мужа, отнюдь не старалась сделать жизнь сыновей безоблачной. Наоборот, она постоянно жаловалась на свою нелегкую судьбу и пренебрежение к ней детей, что вызывало склоки в доме. Джордж не любил мать, но сыновний долг требовал от него почитания и послушания. Ему приходилось учитывать эти требования и выказывать матери если не любовь, то уважение и внимание.

В юности Вашингтон был нескладным увальнем. Любой. считал своим долгом осмеять его ручищи, да и не менее крупные ноги служили ему помехой. Он никогда не был душой компании, хотя упорно стремился к этому. Как многие мальчики в то время, он прибегал к помощи книги под названием «Поведение юноши, или Правила хорошего тона при общении между мужчинами», своего рода кодекса хороших манер, содержащей инструкции по превращению неотесанного мужлана в джентльмена, например:

Из этой книги Джордж вынес нечто большее, чем не плеваться и не скрипеть стулом. Хотя образование его оставляло желать много лучшего, он научился хорошо владеть слогом (письма его отличаются напором и быстротой мысли), а также неплохо разбирался в математике. Благодаря своим способностям в этой науке он выбрал карьеру землемера и в шестнадцать лет уже считался опытным специалистом. Эта профессия, скорее всего, способствовала развитию его любви к земледелию, которой отличалось большинство виргинских плантаторов. Будучи землемером, он понял, что существуют возможности беспрепятственно спекулировать земельными участками, особенно на западе, и, работая там в 1748 году, прибавил к своим землям еще 1500 акров. К 21 году он владел примерно 7000 акров, взял в аренду Маунт-Вернон (который вскоре перешел в его собственность), стал майором ополчения и окружным землемером.

В это время Вашингтон был одержим желанием прославиться в той же мере, как и желанием скупать земельные участки, и вскоре ему представилась такая возможность. В те годы обострилось соперничество между Англией и Францией за западные территории Америки, особенно в районе рукавов реки Огайо. «Компания Огайо», которой владели земельные спекулянты, в 1753 году приняла решение построить на реке форт, прямо в сердце спорных земель, на которые притязала как компания, так и французские власти. Встала задача вытеснить французов. Джордж Вашингтон, чей брат Лоуренс владел долей в «Компании Огайо», был послан губернатором Виргинии с письмом к французам, в котором содержалось требование покинуть Огайо. Вашингтон пересек пустынную местность, вручил письмо, получил вежливый отказ и вернулся в Виргинию, где написал отчет о своей экспедиции, который настолько впечатлил губернатора, что тот приказал отдать его в печать. Это небольшое эссе произвело резонанс даже в Лондоне, где было перепечатано. Будущее Вашингтона заиграло радужными красками.

Справившись с первым заданием, Вашингтон получил в следующем году второе: ему поручили возглавить экспедицию, целью которой было закрепить территорию Огайо за Виргинией. Дело окончилось катастрофой: после кровопролитного боя Вашингтон и его отряд попали в плен к французам, но Вашингтон вел себя достойно, и его репутация не пострадала. Джордж писал своему брату об этой битве: «Я слышал свист пуль, и поверь мне, в этом звуке есть нечто завораживающее» (фраза попала в газеты и добавила славы молодому военному).

Последующие пять лет прошли ни шатко ни валко. Вашингтон принял командование над виргинским ополчением и выполнял задачу по защите фронтира. К сожалению для него, основной театр военных действий находился в другом месте. К тому же командовать ополченцами было практически невозможно: штатские, составлявшие костяк милиции, терпеть не могли какую-либо власть над собой, да и положиться на них в военном отношении также было нельзя. Вашингтон управлялся с ними в меру своих сил и сдержанно негодовал по поводу того, что считал небрежностью со стороны Виргинии и армии Его Величества в Америке. Чувствуя себя забытым и к тому же сталкиваясь с множеством трудностей, он часто жаловался, будучи еще совсем молодым человеком, на бремя, которое ему приходится нести, а заодно и на высокомерие кадровых британских офицеров, причем одновременно он жаждал сделать карьеру в регулярной армии. В эти годы Вашингтон не выглядит располагающим к себе человеком. Он обуреваем жаждой славы и признания, не получает ни того, ни другого, теряет спокойствие духа и способность видеть перспективу — что было бы для него нужнее, чем забота о репутации.

В конце 1758 года Вашингтон вышел в отставку и вернулся в Маунт-Вернон. Вскоре он женился и занялся выращиванием табака. Его женитьба на богатой вдове Марте Кастис не была браком по любви, однако браком по расчету ее также нельзя было назвать. Они выглядели увлеченной друг другом парой, и их совместная жизнь была вполне счастливой.

Пятнадцать лет с 1759 по 1774 год прошли в тишине и спокойствии, но, тем не менее, важны для понимания личности Вашингтона. К моменту женитьбы Вашингтон являлся разочарованным в жизни офицером, амбициозным человеком, щепетильно относящимся к своей чести и репутации, чувствительным к проявлению пренебрежения в свой адрес, эгоистичным и находящимся в поисках себя, словом, его личность все еще нельзя считать зрелой. За эти пятнадцать лет с ним произошла перемена: его воинское честолюбие остыло, внимание переключилось с себя на окружающих — семью, друзей, соседей. Можно сказать, что обидчивость и ранимость уступили место умиротворенности, а эгоизм — широте души. Мы можем только домысливать тот процесс, благодаря которому произошли такие перемены. Нам известно лишь то, что ответственность, которую нес Вашингтон, выросла, и она (это, наверное, более важно) была уже абсолютно иного сорта, выйдя за рамки военных амбиций и стремления к славе. Управление плантацией — ежедневная рутина: к плантатору приходят друзья, просящие совета, денег, в конце концов желающие просто провести время. Таковы будни. В это время политическая активность Вашингтона выходит из коридоров суда (он был мировым судьей) в собрание прихожан округа и, наконец, в палату горожан Виргинии.

Все свои обязанности он выполнял неукоснительно и, насколько нам известно, с достоинством. Он не был властителем дум в палате Виргинии, более того, не был и одним из теневых лидеров, хотя к его мнению по важным вопросам постепенно стали прислушиваться. В эти годы он стал своего рода патрицием; его суждения отличали здравомыслие и взвешенность, а также забота об общественном благе. Эти качества Вашингтона оказались на виду во время второго Континентального конгресса в Филадельфии.

Сейчас, в 1775 году, он находился во главе армии близ Бостона, и его столь долго пестуемое самообладание проходило серьезную проверку на прочность. Ему поручили возглавить войска сомнительных боевых качеств, его поддерживали колонии, не имевшие единого мнения о задачах войны, и сражаться ему придется против мощнейшей державы Европы. В течение последующих восьми военных лет Вашингтон эксплуатировал внутренние ресурсы и характер, которые он так долго формировал в себе. Кроме того, он пришел по меньшей мере к двум глубоким убеждениям. Во-первых, он ощущал себя в этой войне инструментом Провидения. Сам он весьма красноречиво изложил это убеждение в одном из писем (несколько даже скромничая): «Но так как я был призван на свою службу самой судьбой, я надеюсь, что принятие мной командования обернется ко благу». Второе убеждение состояло в преданности тому, что Вашингтон назвал «славным делом», — защите свобод американцев.

Второго июля, когда Вашингтон прибыл в Кембридж, чтобы принять командование армией, британцы, запертые в Бостоне, все еще зализывали раны после Банкер-Хилла. Несмотря на это, они оставались опасным противником, хорошо вымуштрованным, оснащенным и с большим количеством опытных офицеров. В июле численность «красных мундиров» составляла 5000 человек; когда же Хау, сменивший Гейджа в октябре, эвакуировал Бостон в марте следующего года, число солдат и офицеров увеличилось вдвое.

Во многих отношениях британские войска представляли собой типичную европейскую армию XVIII века, обученную вести обычную войну. В этом столетии до Французской революции, серьезно изменившей в том числе и военное дело, ведение войн было уделом монархий, театры военных действий были невелики, а цели войн — ограниченны. Обычно войну вели два класса: аристократия, из которой набирался офицерский корпус, и простой народ — крестьяне, бродяги и всяческие отбросы общества, которых забирали в солдаты. Фридрих Великий, король Пруссии, однажды сказал, что войца безуспешна, если о ней знает большинство, поэтому он, как и все венценосные особы Европы, прилагал усилия, чтобы защитить средний класс, состоятельных торговцев и ремесленников от ужасов кровопролития.

Армию, состоявшую из городских низов, было трудно набрать, трудно обучить и дорого содержать. Также такие армии были, естественным образом, невелики. «Естественным образом» — то есть из-за больших расходов на них и из-за самого характера монархий, испытывавших хронический дефицит средств и невозможность поставить под ружье неравнодушных людей, согласных сражаться за их идеалы добровольно. Таким образом, войны велись исключительно ради целей правящих династий и не являлись войнами национальными, что стало правилом в XIX столетии. Монархи XVIII века боялись вооруженного народа, и не без оснований — Французская революция наглядно показала обоснованность этого страха.

Сам состав армии требовал хорошей муштровки и жесткой дисциплины. Бродяги, невежественные крестьяне, а во многих случаях и иностранцы, которых призывали силой или вербовали за деньги, не имели никаких моральных обязательств перед правителями или уважения к нации, которой в современном смысле даже не существовало. У аристократии, однако, такие чувства были, поэтому офицерство муштровало и дисциплинировало рядовых. Фридрих Великий, стоявший у истоков учреждения и дальнейшей разработки тогдашней военной доктрины, призывал не полагаться ни на кого, кроме дворян. Он с презрением относился к офицерам-буржуа, считая, что у тех нет иного мотива сражаться, кроме как набить свой кошелек. Однако ни Фридрих, ни какой-либо иной правитель XVIII века не мог избежать зависимости от иностранных наемников.

Вербовщики отлавливали разного рода маргиналов, официальные лица нанимали «легионеров», а офицеры-аристократы причесывали всех под одну гребенку, внедряя жесточайшую подчас дисциплину. Несмотря на все меры, дезертирство цвело пышным цветом. Один французский путешественник отмечал, что основной обязанностью урожденных пруссаков в армии Пруссии было удерживать иностранцев от побегов.

Неудивительно, что имея армию, практически полностью состоявшую из представителей низов, с трудом обучаемых и неспособных проникнуться понятием чести, а кроме всего этого обходившихся казне очень дорого, командиры расценивали ведение боевых действий как искусство сохранения армии не в меньшей степени, чем искусство побеждать. Их озабоченность набором и обучением солдат вынуждала пускать тех в бой лишь тогда, когда боя избежать было невозможно. Военные операции, как правило, осуществлялись в хорошую погоду, а зимние кампании были редкостью. Зимние квартиры подбирались тщательно, чтобы обеспечить достаточно комфортное пребывание, возможности пополнения живой силой и снабжения. А в хорошую погоду победа в сражении не получала развития из-за опасности поражения или непомерных потерь. Командующие неохотно искали поводы к битве; один немецкий офицер весьма выразительно назвал сражение последним выходом для отчаявшегося человека. Концепция тотальной войны и ее естественного итога — тотальной победы — появится только в будущем.

В основе ведения кампании лежала тактика. Искусство тактики состояло в маневрировании до тех пор, пока вступление в битву не будет сопряжено с наименьшими потерями. Такие маневры иногда обесценивали итоги сражения: поражение с меньшими потерями смотрелось выгоднее победы с потерями большими. Французский военачальник маршал Сакс на полном серьезе утверждал, что умение маршировать является искусством более важным, чем умелое обращение с оружием и знание его особенностей, включая умение стрелять. В этом лежат истоки необыкновенной энергии офицеров, направленной на строевую подготовку, шагистику и репетицию сложных парадных фигур, которые должны были исполняться безукоризненно. За шагистикой следили особенно пристально: все интервалы между солдатами были четко определены и войска муштровались до тех пор, пока не выполняли все движения автоматически, как части машины, послушные лишь окрикам офицеров. Несколько поколений военачальников стремились создать совершенно бездушные армии, солдаты которых были бы простыми винтиками, двигающимися строго по приказу. Строевому шагу уделялось даже большее внимание, чем дисциплине: шагистика учила маршировать на плацу, а солдаты потом повторяли эти движения на поле боя, и это делалось не только ради «шоу», в чем убедились многочисленные американские наблюдатели в ходе Войны за независимость.

Определенный темп марширующих войск был необходим для того, чтобы держать ровный строй. Офицеры Фридриха Великого настаивали, чтобы их солдаты держали «прусский шаг», то есть тянули носок, не сгибая ноги в коленях. Британцы предпочитали высоко поднимать колени и ставить ногу на землю всей тяжестью. Маршировали обычно в колоннах, причем место солдата в колонне соответствовало месту в огневой шеренге. В английской армии, как и в ее континентальных двойниках, пехота разворачивалась в три шеренги: первый ряд пехотинцев вставал на левое колено, причем их правая нога оказывалась рядом с левой их товарищей из второго ряда, а правая нога последних — рядом с левой солдат из третьего ряда. Такое построение называлось у британцев «замком», и название это очень точно определяло его цель: крепко удерживать в строю множество людей, обеспечивая концентрированный и контролируемый огонь из ружей. В таком строю, как и в большинстве других, огонь велся залпами по приказу офицеров.

Ружейный залп, в свою очередь, венчал собой очередной ряд мудреных операций, каждая из которых начиналась и завершалась по приказу. Стандартное руководство для британских пехотинцев, «Инструкция по воинской дисциплине» Хамфри Бленда, требовало отдавать семнадцать различных команд солдату, заряжающему ружье. Выстрелить же пехотинец не мог, не дождавшись шести других команд (не считая седьмой команды «внимание!», начинавшей этот процесс). Такой подробный набор приказов кажется абсурдным, и именно так склонны его оценивать современные историки, однако в реальности он прекрасно соответствовал стремлению рационально контролировать такой иррациональный процесс, как ведение военных действий. Если бы солдатам разрешили перезаряжать ружья кто во что горазд, они могли мешать друг другу, так как «Бурая Бесс», как в просторечии называли ружье образца 1722 года, была длинной, тяжелой, с ней было трудно управляться и еще труднее заряжать. Было бы гораздо труднее управлять беспорядочным огнем, осуществляемым без команды офицеров, так что самодеятельность не поощрялась, а залповый огонь всей шеренги был значительно более смертоносным.

После того как пехотинец производил выстрел, он выполнял и другую операцию, также требовавшую неукоснительной дисциплины. Так как из ружья невозможно было произвести больше трех выстрелов в минуту, а эффективной стрельба была на расстоянии не дальше ста ярдов, приходилось пускать в дело штыки, особенно когда пехоте противостоял многочисленный или окопавшийся противник. Штыковая атака могла дать результат, только если она была массовой — вот еще одна причина иметь в атакующем строю три шеренги. Маршал Сакс рекомендовал выстроить и четвертую линию, вооруженную пиками, но английские командиры предпочитали три ряда, иногда вообще воздерживаясь от стрельбы в пользу жестокой внезапности штыковой атаки. Так, Хау положился на такую атаку при Бридс-Хилле.

Джордж Вашингтон слыл поклонником европейской военной доктрины. Он начал штудировать труды европейских стратегов, еще будучи командиром ополчения Виргинии, и со многим в них соглашался. То, что книги (иногда) говорят правду, не удивило его, но обучение ополченцев разочаровало. Собравшиеся в ополчении его земляки-виргинцы напоминали себя же гражданских — упрямых, недисциплинированных и лишенных патриотического духа. Волею судеб ставшие солдатами граждане, которых он увидел под Кембриджем, были родом из Новой Англии, но с тем же успехом они могли быть и выходцами из Виргинии. «Дисциплина — душа армии», — писал молодой Вашингтон в 1757 году, и теперь, в 1775-м, он должен был превратить тех, кого сам считал бостонской деревенщиной, в армию. После недели пребывания в Кембридже он писал Ричарду Генри Ли: «Злоупотребления в этой армии мне кажутся весьма значительными, и перестройка ее перед лицом врага, от которого мы ежечасно ждем нападения, представляется делом чрезвычайно трудным и опасным». По мнению Вашингтона, слабость его армии была свойством любого непрофессионального формирования: интересы и чаяния как ее офицерского, так и рядового состава не имели ничего общего с интересами и чаяниями профессиональной армии. В определенной степени ополчение всегда оставалось ненадежным, так как было сборищем гражданских, временно призванных на службу.

Кроме того, Вашингтон, будучи виргинцем с предрассудками, свойственными жителям этой колонии, обнаружил еще одну слабость в армии Новой Англии. Большинство солдат были родом из Массачусетса, известного в Виргинии своими уравнительно-демократическими настроениями, а демократы, по мнению Вашингтона, не могли быть хорошими солдатами. Он сталкивался с «бессчетными случаями демонстрации глупости низших слоев этого народа», глупости, «ставшей отличительной чертой массачусетских офицеров, похожих как две капли воды на своих солдат». Случаи эти были бессчетными, и Вашингтон считал их следствием идеологии равенства. Массачусетские рядовые избирали своих офицеров, что имело предсказуемые последствия при командовании ими: «Назначение офицеров, способных добиваться исполнения приказов, — дело неслыханное здесь, так как главной заботой офицеров является заискивание перед рядовыми, которые их избрали и от хорошего настроения которых, по сути дела, зависит дальнейшая карьера». Хотя Вашингтон имел ясное представление, какой бы армией он хотел командовать, он не был слепым адептом традиционной европейской тактики и понимал, какие войска находятся в его распоряжении. И в 1775 году в Кембридже, и в ходе дальнейшей войны при всем своем стремлении создать регулярную армию он оказался способен отклоняться от шаблона. Так, он вел зимние кампании, использовал иррегулярные войска, каким, вне всякого сомнения, являлось ополчение, он апеллировал к политическим принципам и к стране; кроме того, он не пытался свести войну к делу горстки аристократов и сражающихся под их началом отбросов общества.

Первые же шаги Вашингтона в Кембридже выказали присущие ему практицизм и рассудительность. На второй день своего пребывания там он затребовал отчеты о точной численности частей и количестве пороха. На решение этой простой задачи потребовалась неделя, и в течение этой паузы он понял, сколь плохо организована и управляема его армия. Ответ на его запрос также не обнадеживал: в армии числилось 16 600 солдат и сержантов, из которых в наличии и пригодны к службе было не более 14 000. По оценкам Вашингтона, для успешной осады ему требовалось не менее 20 000 человек, так как силы британцев, по его мнению, составляли 11 500 человек, а кроме того, они контролировали акваторию Бостона, что позволяло им перебрасывать войска на угрожаемые участки.

Следующим шагом стал осмотр боевых позиций, который занял два дня, но не потому, что американцы надежно укрепились на хорошо выбранных позициях, а прямо по противоположной причине. На северной стороне, выходящей к полуострову Чарлстаун, на холмах Винтер-Хилл и Проспект-Хилл находились два хлипких редута; подобие засеки на Бостон-роуд и траншея, пересекавшая главную улицу селения Роксбери, предположительно блокировали перешеек. Венчал картину бруствер на Дорчестер-роуд в северо-восточной части, около кладбища. Дорчестерские высоты, господствующие над Бостоном, не были заняты ни одной из сторон. Ни один из этих фактов не успокоил встревоженного командующего, который немедленно приказал воздвигнуть новые укрепления.

Далее, если Вашингтон хотел вести действия против британцев в Бостоне и изгнать врага из города, ему нужно было параллельно обучать свою армию. Обучение осаде не подразумевало обучение тактике, например, тому, как разворачивать батальонные колонны или как переходить из маршевых порядков в атакующие. Да, возможно, Вашингтон порой и сожалел, что не может позволить себе такую роскошь, но ему не хватало времени познакомить солдат даже с искусством осады. Обучение необходимо было свести к простейшим, даже примитивным, азам. Нужно было дисциплинировать армию, научить ее исполнять приказы и элементарные задачи без халтуры и лености, к которым ополченцы питали большую склонность. Они ночевали вдали от лагеря и окопов, по-видимому с разрешения своих офицеров; часовые оставляли пост до прихода смены; кто-то совершал вылазки за линию патрулей, чтобы пострелять в британцев с предельного расстояния — последнее приводило Вашингтона в изумление и вызывало досаду. Патрульные и их начальники переговаривались с врагом во время несения службы. Увольнительные выдавались по первому требованию, при этом требование бдительности, требовавшее максимального присутствия солдат в полной боевой готовности, игнорировалась вообще. Санитарное состояние лагеря было неудовлетворительным, уборные были расположены в небезопасных местах и вычищались крайне нерегулярно. Младшие офицеры не интересовались нуждами своих подчиненных, пренебрегая своей первейшей обязанностью — надзором за продовольственным снабжением и условиями проживания.

В регулярной армии ее командующему не требовалось решать все эти вопросы лично, для этого годились и сержанты с лейтенантами. В распоряжении Вашингтона было очень мало настоящих офицеров, и поэтому его ежедневные приказы пестрели подробностями, предназначенными для сержантов и младшего офицерского состава. Все они били в две мишени. Первым делом они касались состояния войск: генерал-квартирмейстер должен был расследовать жалобы солдат на «кислый и омерзительного вида» хлеб; ротные командиры должны были проверять довольствие солдат и походные кухни; у солдат всегда должна быть свежая солома для тюфяков; «выгребные ямы нужно заполнять неделю, после чего рыть новые; улицы и траншеи мести ежедневно, а весь мусор и падаль около лагеря немедленно сжигать». Также большое внимание в приказах Вашингтона уделялось дисциплине. Так, он немедленно довел до сведения солдат, что под его командованием они отныне находятся в распоряжении конгресса как Армия ОБЪЕДИНЕННЫХ ПРОВИНЦИЙ Северной Америки, и так как они сражаются за свою свободу, то спрос с них будет велик. Они должны воздерживаться от «богохульства, сквернословия и пьянства», кроме того, от них требуется «обязательное посещение церковной службы, где они должны молить небеса о защите и безопасности». Дальнейшие приказы касались запрета тратить порох без необходимости, разговаривать с врагом, беспечно относиться к караульной службе, а от ротных офицеров требовали как можно строже относиться к неподобающему поведению подчиненных. А чтобы не осталось никаких сомнений в серьезности намерений командующего, Вашингтон учредил военный трибунал. Увольнения, разжалования офицеров, штрафы и шпицрутены стали применяться с пугающей регулярностью.

Офицеры, распустившие вверенные им части, вскоре были изгнаны из лагеря с позором.

Помимо превращения вольного ополчения в настоящую армию нужно было и проводить операции против англичан. По всему фронту началась подготовка фортификационных сооружений. Противник занимался тем же самым, и обе стороны настороженно поглядывали друг на друга. К концу августа укрепления американцев были практически закончены, и вскоре Вашингтон предложил план прорыва через перешеек со стороны Роксбери по суше и с использованием лодочной флотилии на реке, но он не был одобрен на созванном им военном совете. Вашингтон уступил, так как помнил инструкцию конгресса не совершать действий без одобрения старшими офицерами армии. Это стало первым из нескольких случаев, когда его пиетет перед гражданской властью и уважение к чужому мнению замедляли необходимые действия.

К началу осени во весь рост встала проблема нехватки пороха, что должно было усугубиться и нехваткой солдат после того, как в декабре и январе должен был истечь срок службы ополченцев из Коннектикута и Род-Айленда.

Хотя главной заботой Вашингтона было ведение операций в районе Бостона, в соответствии с пожеланиями конгресса планировал он и экспедицию в Канаду. Справедливости ради надо сказать, что в начале лета было нелегко разгадать намерения Филадельфии, так как конгресс не делился своими планами до конца июня, когда приказал генералу Филипу Скайлеру завоевать Канаду, если он сочтет это «выполнимым и не вызовет неудовольствия» канадцев. Подавляющее большинство канадцев было французского происхождения, и в конгрессе существовали сомнения, разделяет ли эта община чаяния американцев. Пока Скайлер готовился к экспедиции в западной части провинции Нью-Йорк, Вашингтон направил из Массачусетса отряд под командованием Бенедикта Арнольда. В конце августа и начале сентября тот набирал людей и заготавливал припасы, а поход планировал начать вдоль рек Мэна, двигаясь к Квебеку. Арнольд был уверен, что через двадцать дней он потребует капитуляции от самого сэра Гая Карлтона, британского генерала, исполнявшего обязанности губернатора Канады. Оптимизм Арнольда был сравним с его же полным незнанием географии северо-востока Америки, так как он полагал, что нужно пройти лишь 180 миль; в реальности же ему предстоял переход в 350 миль, что заняло бы полтора месяца.

Вскоре после выступления Арнольд понял, что поход на Квебек станет для его людей большим физическим и моральным испытанием. Первые три недели движения по пустынным уголкам Мэна он верил, что его бойцы способны двигать горы. 19 сентября они отплыли из Ньюберипорта до устья реки Кеннебек, в 150 милях от Квебека. Река была достаточно широкой и глубокой для его судов, и через три дня экспедиция достигла Гардинерстауна. Далее двинулись рекой, пешком вдоль берега и на плоскодонках, способных вмещать шесть-семь человек и провиант.

К 11 октября отряд вышел к волоку, где лодки нужно было тащить на протяжении 12 миль. Задолго до этого лодки стали протекать, а также, по словам Арнольда, «почти весь хлеб пришел в негодность». Чтобы пополнить запасы провизии, солдаты принялись ловить форель в прудах около переправы и за час поймали не меньше сотни рыб. Тащить лодки оказалось крайне тяжело — каждая плоскодонка весила 400 фунтов, кроме того, нужно было нести оружие, боеприпасы и провизию. Однако, по сообщениям Арнольда, боевой дух оставался высоким, несмотря на тяжесть груза и усталость. Дальше отряд поплыл по Дэд-Ривер — Мертвой реке. Так неудачно, пожалуй, не называлась ни одна река Америки, а у этой еще и было необыкновенно быстрое течение, несущее подтопленные деревья и сучья, которые делали движение практически невозможным. Уже по пути вверх по Кеннебеку солдаты проводили столько времени в воде и под водой, что Арнольд сравнил их с «амфибиями». Теперь они вымокли насквозь, особенно после 19 октября, когда пошел ливень, длившийся три дня и заставивший реку выйти из берегов. Но отряд упорно шел к цели, хотя продовольствия уже почти не оставалось.

К концу октября большая часть отряда преодолела 30-мильный участок от Дэд-Ривер до Хайт-оф-Лэнд — водораздела между реками Кеннебек и Шодьер. К этому времени многие солдаты были больны, обморожены (уже выпал снег), голодны, их одежда и обувь пришли в негодность. Им предстояло пересечь озеро Мегантик, после чего плыть по Шодьеру до реки Святого Лаврентия, которой отупевшие от усталости люди достигли 9 ноября. К тому времени экспедиционный корпус насчитывал 675 человек: 300 повернули назад, остальные умерли или остались умирать по дороге.

Отряд Арнольда оказался в четырех милях от Квебека и, конечно же, на другом берегу от города. До 13 ноября они не могли форсировать реку из-за разразившейся грозы — ничто другое не могло остановить Арнольда, после всех невзгод похода жаждавшего битвы, но таковой не суждено было состояться до конца декабря.

Квебек не располагал значительным гарнизоном, но взять город силами плохо снаряженного отряда с большим числом больных было нельзя. Город располагался на холме, омываемым рекой Святого Лаврентия и ее притоком, рекой Сен-Шарль. Эта местность изрядно напоминала огромный большой палец или несколько пальцев, тесно сжатых вместе и обращенных к северо-востоку. На юго-востоке находился мыс Кейп-Даймонд, возвышавшийся над рекой Святого Лаврентия больше чем на 300 футов. С севера нижнюю часть города окружала стена, за которой гнездились пригороды.

Главной частью Квебека был Верхний город, находившийся на возвышенности и защищенный с трех сторон крутыми утесами, а с запада — стеной высотой в 30 футов, протянувшейся от одной реки до другой. Стена выходила на так называемые равнины Авраама, место сражения англичан и французов в 1759 году, в котором погибли оба командующих, генерал Вульф и маркиз Монкальм. В стене было шесть укрепленных пунктов и трое ворот. В укрепленных пунктах защитники Квебека сосредоточили свою артиллерию. В Верхнем городе британцы сосредоточили также и 1800 вооруженных людей: ополченцев, шотландцев, горстки морских пехотинцев и большого числа матросов, снятых с кораблей, стоявших в гавани.

Арнольд несколько дней стоял в виду укреплений, после чего отошел на 20 миль к местечку Пуант-о-Трамбль, где в начале декабря к нему присоединился отряд под командованием Ричарда Монтгомери, заместителя Скайлера. Монтгомери был человеком, замечательным во всех отношениях, храбрецом и красавцем, как большинство героев романсов XVIII века. Он проложил себе путь через Монреаль, взяв город в ноябре, после чего отправился вместе со своими 300 солдатами, нагруженными провизией, теплой зимней одеждой, пушками и амуницией навстречу полумертвым бойцам Арнольда. Последний радостно приветствовал Монтгомери, и в течение трех недель оба командира готовились к взятию Квебека.

Генералы приняли решение взять город штурмом, а не осадой. Дело было в том, что солдаты Арнольда из Новой Англии должны были покинуть расположение войск в начале нового года, так как срок их службы истекал. Впрочем, даже если бы они остались на своих постах, осада не могла продолжаться долго — весной, после того как на реке Святого Лаврентия растаял бы лед, британцы прислали бы по воде подкрепления.

После ложной атаки 27 декабря через четыре дня рано утром начался штурм города. Он проходил в условиях снежной бури, при порывистом ветре и температуре значительно ниже нуля. Только для построения войск потребовалось три часа. В два часа ночи они начали движение — 600 солдат Арнольда с северной стороны Нижнего города и 300 солдат Монтгомери с южной стороны. Англичане замерли в ожидании — уже неделю они спали, не снимая с себя одежды, и укрепили Нижний город как раз в местах, куда устремились штурмующие.

Около 5 утра американцы пошли на штурм укреплений. Отряд Арнольда прорвался через первую линию укреплений, воздвигнутых противником, но был остановлен на второй. Арнольд получил ранение в ногу, и его унесли, истекающего кровью, в безопасное место. Монтгомери же был убит почти сразу — пуля попала ему в голову. Несмотря на всю храбрость Дэниела Моргана, возглавившего авангард отряда Арнольда, атака с севера захлебнулась, а войска Монтгомери отступили. В течение пары часов все было закончено: свыше 400 американцев попали в плен, не пробившись сквозь снег, лед и искусно созданные англичанами укрепления, 50–60 человек были убиты и ранены.

Арнольд отошел от города на милю. В течение следующих месяцев он получал небольшие подкрепления, но с наступлением весны, все еще страдая от полученного ранения, сдал командование и медленно отправился в Монреаль.

Солдаты, которых он оставил под началом генерал-майора Дэвида Вустера, надеялись провести лето 1776 года внутри городских стен Квебека. Храбрость и высокий моральный дух привели американцев к городу, заставив их совершить один из самых впечатляющих марш-бросков XVIII века. Эти люди и те, кто присоединился к ним уже в Канаде, не могли не надеяться на то, что в конце концов город удастся взять. По крайней мере, они заслужили право на надежду.

Пока развивались события в Канаде, в Бостоне осада закончилась на удивление внезапно. Американская армия форсировала события, оставив англичанам выбор между вылазкой в попытке снять осаду и эвакуацией города, чтобы таким образом покончить со своим незавидным положением. Генерал Хау выбрал второй путь. Началом конца стал необыкновенно холодный февраль, заставивший Вашингтона искать возможности для атаки — его наступательный пыл постепенно разгорался. Сейчас условия были благоприятными: лед сковал реки и был настолько прочен, что мог выдержать тяжесть армии, стоявшей между Кембриджем и Бостоном. Вашингтон снова созвал военный совет и уговаривал офицеров согласиться на штурм города. По его словам, армия насчитывала 16 000 бойцов — 7000 ополченцев и 9000 солдат Континентальной армии, а также свыше 50 тяжелых орудий, недавно доставленных из Тайкондероги и Краун-Пойнта молодым полковником артиллерии Генри Ноксом.

Нокс был донельзя похож на одну из своих мортир: высокий, плотно сложенный (в то время он весил около 280 фунтов), с громовым голосом, но веселый, дружелюбный, располагающий к себе человек. Также он разбирался в своем деле, более того, стремился учиться даже в неблагоприятных для себя обстоятельствах. В ноябре 1775 года Вашингтон послал Нокса в Тайкондерогу, чтобы доставить захваченную там артиллерию. Этот эпизод стал одним из самых впечатляющих примеров упорства и смекалки, проявленных в ходе войны. Несмотря на отсутствие дорог и транспорта, Ноксу удалось переправить в Олбани 44 пушки, четырнадцать мортир и гаубицу. Сначала он плыл по озеру Джордж на плоскодонных баржах, затем пробивался сквозь снег и лед на специально сделанных для этого тяжелых санях, а также четыре раза переправлялся через реку Гудзон. На пути из Олбани в Беркшир он сделал остановку только один раз, чтобы выловить из воды тяжелую пушку, проломившую лед, — вся артиллерия ехала в повозках, запряженных лошадьми и волами. К концу января Нокс уже был во Фремингэме, а в начале февраля все орудия были установлены на лафеты и готовы к бою.

Несмотря на прибытие артиллерии и свежих отрядов, военный совет вновь отклонил план Вашингтона. Вместо этого он рекомендовал занять Дорчестерские высоты, на которые по-прежнему никто не обращал внимания, в надежде на то, что Хау решит повторить ошибку Банкер-Хилла. Установка орудий на этих высотах сделала бы Бостон уязвимым — Хау вынужден был бы реагировать или ждать, пока его солдат разнесут бомбами на куски. Вашингтон благосклонно выслушал возражения и принял предложение совета занять Дорчестерские высоты. Трудность выполнения этого плана состояла в том, что гавань Бостона покрылась льдом, равно как и окружавшая ее суша, включая холмы на полуострове Дорчестер. Требовалось решить вопрос, как укрепиться там за ночь, что удалось раньше сделать на Бридс-Хилле. Окопаться было невозможно, по крайней мере за такое короткое время, так как земля слишком промерзла. Слабость же обороны спровоцировала бы немедленное нападение британцев, которое необстрелянная американская армия, вполне возможно, не смогла бы отразить. Полковник Руфус Патнэм предложил решение проблемы: укрепиться нужно на земле, а не в ней. В конце февраля солдаты у Дорчестера принялись сооружать своего рода канделябры, большие конструкции из дерева, которые предполагалось набить габионами, фашинами и кипами сена. Патнэм также посоветовал сделать засеку из росших поблизости фруктовых деревьев, которая бы опоясывала укрепления, а также наполнить землей бочки и установить их за бруствером. Бочки эти выглядели как укрытие, но на самом деле их в любой момент можно было покатить на штурмующих холм англичан.

Пока близ Дорчестерских высот шла стройка, а солдаты вгрызались в мерзлую землю, которой нужно было наполнить габионы и бочки, Вашингтон готовил войска в Кембридже — им предстояло штурмовать Бостон через Бэк-Бэй. Командующим этой операцией был назначен доблестный «Старый Пат», Израэль Патнэм, а за переправу отвечали Джон Салливан и Натаниэл Грин. Эта операция должна была служить ответом на любые попытки британцев выбить американцев с Дорчестерских высот. К 1 марта все было готово.

Чтобы скрыть свои намерения, Вашингтон приказал устроить в ночь на 2 марта легкую бомбардировку Бостона с Личмир-Пойнта, Коббл-Хилла и Роксбери. Было произведено лишь несколько залпов, а ущерб был причинен разве что гордости американцев, так как разорвалась «Старая свинья» — одна из тяжелых мортир. Огонь возобновился следующей ночью уже в ответ на залпы англичан. В ночь на 4 марта артиллерийская дуэль продолжалась, а около 7 часов вечера, когда стемнело, генерал Томас отправился на Дорчестерские высоты. Он возглавлял отряд в 1200 рабочих, которым предстояло соорудить брустверы, а также 800 пехотинцев, готовых их прикрывать. Помимо этого в его распоряжении было свыше 300 повозок, запряженных волами, и телег, на которых лежали канделябры, габионы, фашины и шанцевый инструмент. Группа рабочих начала сооружать редут, а пехота заняла временные позиции на холме Нукс-Хилл. Рано утром на вершины холмов поднялись свежие рабочие, сменившие тех, кто уже находился там, и к рассвету два редута были практически готовы.

Утром 5 марта Хау с изумлением смотрел на перемены в ландшафте. Высоты были заняты американцами, хорошо защищенными и готовыми сомкнуть зубы на его горле. Командующий британским флотом контр-адмирал Молино Шалдхэм, в декабре прибывший на смену Грейвзу, также не порадовал хорошими новостями: флот не сможет оставаться в гавани, если противник установит свои орудия на холмах. Несколькими неделями ранее Хау принял решение эвакуировать Бостон — он ненавидел это место, чувствуя себя в ловушке, как ранее Гейдж. Инструкции, полученные им из метрополии, давали свободу действий, но сейчас он должен был начать эвакуацию, не закончив приготовления к ней, или же ему было нужно выбить американцев с высот, чтобы выиграть время. Поначалу он склонялся к атаке: корабли и баржи начали сосредотачиваться, развертывались войска, началась раздача провианта и боеприпасов. Согласно плану, войска должны были высадиться на полуостров ночью и утром начать штурм. Но прежде чем подготовка завершилась, сомнения, вызванные воспоминанием о фиаско при Банкер-Хилле, привели к тому, что он свернул все приготовления и приказал эвакуировать город. Сильный ветер и ливень, бушевавшие всю ночь с 4 на 5 марта, позволили Хау сохранить честь мундира: ветер разбросал суда англичан, и в таких условиях об атаке не могло идти и речи. Пока Вашингтон, всегда предполагавший худшее, тревожно вглядывался вдаль, британские корабли подошли к пристаням Бостона, где в течение двух недель на них грузили оружие, запасы, снаряжение и, наконец, войска. Операция не была продумана, суда грузились наспех, поэтому неудивительно, что многое осталось на берегу, включая артиллерийских и драгунских лошадей. Как бы британцы ни спешили, они нашли время на разграбление жилых домов и лавок, оставив, таким образом, еще более дурную память о своем пребывании. 17 марта загрузился и отправился последний корабль, оставив Бостон армии Вашингтона. Однако еще добрых десять дней англичане не могли покинуть внешнюю гавань порта — погрузка осуществлялась столь небрежно, что требовалось закрепить груз, которому предстояло долгое плавание в открытом море. Впрочем, 27 марта 1776 года они оставили и эту гавань, что было концом британского правления в Бостоне.

Прошел почти год с момента начала боевых действий, и если их нельзя назвать «половинчатой войной», как ее в свое время окрестил Джон Адамс, то в равной степени нельзя утверждать и то, что американцы использовали все свои ресурсы. Попытка захватить Канаду опровергла утверждение Адамса о том, что колонии удовлетворятся действиями «на линии обороны», то есть, другими словами, ведением оборонительной войны, и его разочарование можно было понять. Он хотел большего, чем осада Бостона и экспедиция на север, — он жаждал объявления Америкой независимости. В марте 1776 года такая декларация была ближе, чем Адамс мог предполагать. Вряд ли он был, впрочем, доволен, если бы независимость была объявлена на следующий день после эвакуации англичан из Бостона. Джон Адамс никогда не был человеком терпеливым, но он был проницательным и даже (иногда) мудрым деятелем. В 1776 году его соотечественники проявили больше терпения, чем он, и, возможно, большую мудрость.