Оррел канул с концами, и, не считая потерянных денег, туда ему и дорога. Но пропала и Алис – а это было Сэммиш вовсе не безразлично.

Поэтому судьба Оррела, будь он жив или мертв, Сэммиш трогала мало, а важным было другое – Алис не видели в Долгогорье с того самого дня, как нашли тело Дарро.

– На эту неделю будут ножи? – спросила Сэммиш.

Переулок пролегал за линией ларьков Новорядья. Перед ней была распахнута матерчатая дверка мясной лавки. Кучу колотых костей с требухой облепили мухи, кровь впитывалась в туфли, но старый мясник улыбался радушно.

– Все хорошо? – спросил он. И, не получив ответа, добавил: – У тебя взъерошенный вид.

Сегодня священник читает заключительную службу по Дарро, и если Алис не появится в церкви, то Сэммиш вообще непонятно, где ее дальше искать. Однако девушка изобразила прелестную улыбку и покачала головой. Поверил мясник или нет, допытываться больше не стал.

– Постой тут, – сказал он и протопал в темную прохладу лавки. Переминаясь с ноги на ногу и не раскрывая рта, Сэммиш отмахивалась от насекомых, пытавшихся отпить влаги из ее глаз. Кожаная котомка на поясе принадлежала не ей. Сумой владел точильщик, давая попользоваться раз в неделю. Выплаты за каждые пять ножей, доставленных для заточки, хватало на еду либо ночлег. В прочие дни она бралась за другую работу: подметала улицу у торговых лотков в Притечье, наматывала нитки для ткачихи к востоку от Храма, ловила крыс – по медяку за дюжину от магистрата.

Ни одна из этих работ не позволяла покончить с уличной жизнью, но все вкупе давали достаточно, чтобы наскрести на съем комнатушки в хлебопекарне и пропитание. Больше всего ей нравилось заниматься ножами, даже если на них приходилось больше всего беготни. Торговое семейство не скрывало презрения и порой забывало платить, грубая пряжа обдирала пальцы, а крыс было жалко. Денег аккурат хватало, чтобы не сдохнуть, но будущее сулило урожай покрупнее.

У точильщика – того звали Арнал – имелся брат, который управлял пивной в Притечье. Не владел – таверна принадлежала богатой семье с Речного Порта, – но заведовал повседневным оборотом, в том числе назначал, кому принимать ставки, сидя за чугунной решеткой. Сэммиш училась цифрам и буквам, которые использовались при записях на доске.

За пару месяцев она примелькается с ножами у Арнала, проявит себя ответственной работницей, заодно разберется, как вести ставки. А дальше будет пробовать устроиться в эту таверну. Она относилась к этому как к тычке, хоть и без нарушения закона. Так отчаянно чего-то желать казалось само по себе преступлением. Постоянная работа под крышей с недельным доходом, которого хватит на съем пары комнат, где она сможет есть хлеб не двухдневной черствости, да еще с сыром, а не с обрезками сырной корки. Часто, засыпая, она представляла будущее в ароматах свежей лаванды, сорванной в садах у южной больницы, и чтоб матрас из свежей соломы вздыхал под их телами среди томного сна.

Старый мясник подкатился обратно с длинным кривым резаком в кулаке. Сэммиш улыбнулась над тем, как он совал ей лезвие, приоткрыв на щелочку дверь. Зачем вообще морочиться, натягивать ткань? Внутри лавки мух было не меньше, чем снаружи.

– Обработай моего малыша тщательно, – наказал мясник.

– Непременно, – ответила Сэммиш, укладывая клинок в сумку, обернув сперва кожей, как учил Арнал. – На закате доставлю обратно.

– Принесешь до закрытия рынка, и тебе кое-что перепадет.

– Постараюсь, – с легким поклоном молвила Сэммиш и поспешила назад, подальше от крови, гнили и насекомых. Туфли потемнели и сделались липкими, а в волосах запуталась муха. Она не видала войны, но представляла ее себе вроде этого переулка за мясной лавкой, хоть и получше, потому что животные нравились ей больше людей. На поле боя мухи танцевали на трупах, у которых все-таки был шанс дать отпор.

Сэммиш закольцевала свой путь, следуя по Новорядью на восток, к предместьям Храма, где поклонялись городским богам и хранили запасы зерна на случай бедствий. По дороге, хоть Сэммиш и спешила, она прочесывала взглядом скопления народа на каждом углу в надежде углядеть Алис.

Она шла окольными и окружными путями, через частные дворики и перекрытые, позабытые улочки, лишь бы избежать синих плащей, готовых остановить ее и потребовать квиток об уплате налогов с трудов. В казну она ничего не платила.

Речной Порт, Новорядье, Храм, Притечье: восточней Кахона не было места, которое Сэммиш не изучила бы досконально, но она нисколечко этим не хвасталась. Для Долгогорья гордыня была смертельной отравой. Желать большего, чем жить и умереть на его узких, ломаных переулках, считалось изменой. Даже такой ничтожный побег, как работа в Притечье, клеймил соучастием в презрении прочего города к Долгогорью и его уроженцам-инлискам. Сэммиш понимала, что о своих дерзких намерениях лучше помалкивать.

К точильщику она пришла почти в полдень. Наваливалась жара, и от влажного воздуха плащ лип к спине. Пополудни, наверно, будет пекло, как в середине лета, хотя ночь и наступала уже пораньше. В этой хибаре окон нет и вечно застойный воздух.

– Что у нас на сегодня? – спросил Арнал. Его старили белые тугие завитки волос, что торчком отставали от черепа, словно пытались удрать. Сэммиш нравился его голос. Все время казалось, будто точильщик подтрунивает над кем-то, но не над ней.

Сэммиш присела на пол к его ногам и развязала торбу.

– Ножницы из портняжной, под гильдией свечников. Портниха велела передать вам, что эти для шерсти, а не для хлопка. Вон тот, крючковатый, от скорняка у храмовых ворот.

– Кожа грубая или тонкая?

– Этот – для грубой. Вот второй, для тонкой. Резак по тонкой был с красной рукоятью. – Еще вот, как обычно, от мясника с Новорядья.

Арнал кивнул и указал на последний оставшийся нож.

– А этот?

Сэммиш протянула ему ритуальный кинжал с фальшивыми рунами и стеклянными самоцветами.

– Гадалкин.

– Ей-то острота заточки зачем?

– Бывает, приходится гадать на крови цыплят.

Арнал приоткрыл маленький патрубок, из которого вода орошала его точильный камень. Сэммиш встала, отряхнула ноги от пыли и двинулась к двери.

– А по хозяевам не будешь их разносить? – спросил Арнал.

– Я вернусь. Только сначала кое-куда заскочу.

– Смерть – это разделение, – проговорил священник. – Не только для умирающего, что отправляется из этого мира в грядущий цикл, но внутри каждого из нас. Мы разрываемся между жизнью, какую вели, когда наш друг или любимый, наш родитель или ребенок были с нами, и этим неполным миром, где его нет. Мы расколоты надвое, и восстановление нашей целостности есть духовный смысл скорби.

Тела Дарро здесь уже не было. В течение трех дней жрецы сожгли его в пепел, читая псалмы и молитвы над печью. То, что было человеком, ныне помещалось в коробке из дубовых дощечек не длиннее ее предплечья.

Скамьи для прихожан этого небольшого общинного храма занимали с полдюжины близких. Мать Алис была среди них. Отдельно горевала одна из бывших любовниц Дарро, с блестящими, раскрасневшимися глазами. Еще несколько человек из их квартала, знакомых покойного, тихонько ворковали, сидючи вместе. Либо они любили его больше, чем казалось Сэммиш, либо наслаждались самим обрядом.

Алис тут не было.

– Во имя всех господов Китамара, – распевно произнес священник, – и во имя человека, известного нам как Дарро, и во имя тех, кто остался в мире сем длить память о нем, да отпоем душу его ко спасению.

Траурная песнь состояла из одной повторяющейся мелодии, голос жреца был хриплым и низким. Слова на староинлисском. Сэммиш слышала их и раньше, только не знала, что они означают. Она склонила голову и притворилась, что молится богам, в которых не верила, за упокой души, до которой ей не было дела. Истинное содержание ее молитвы было таким: «Пожалуйста, пусть с Алис будет все хорошо».

Под конец священник взялся за храмовый нож и начертал на коробке знак. Так же, как Дарро было прижизненным именем человека, так и эта посмертная отметка будет именем его отсутствия в мире. Священник втер в образовавшиеся надрезы светло-желтый воск – и вот, обряды полной службы были исполнены. Теперь ни вода, ни небо и никакой дух не посягнут на душу Дарро. По мнению Сэммиш, это делало его самой значительной персоной среди всех собравшихся.

Мать Алис подошла, чтобы забрать прах сына, но священник только подержал ее за руку, участливо нашептывая слова утешения. Коробку он не отдал. Сэммиш увидела, как на лице старой женщины мелькнуло унижение, и в груди ее воспрянула радость. Единственная понятная Сэммиш причина не отдавать ящик матери была только в том, что не она заказывала службы по Дарро. А это значило, что если Алис пока что и нет, то она обязательно будет. Алис придет за пеплом Дарро, и когда придет, Сэммиш должна быть на месте.

Другие скорбящие разошлись, и жрецы убрали церемониальные принадлежности. Сэммиш осталась. Если надо, она разнесет ножи по заказчикам рано утром. Священник обернулся на нее с вопросом в неспешном, тяжелом взгляде. Сэммиш ничего не сказала, безмолвно неся ожидание у алтаря сотни разных богов – и ни одного в отдельности.

Когда она пришла, уже стемнело.

Скрипнула дверь главного входа, и Алис пробралась внутрь, как вор. С головой укутавший ее плащ, может, и скрыл бы вошедшую от того, кто ее не знал, не бросал на нее постоянные взоры и не надеялся на встречу, но сердце Сэммиш одновременно скакнуло и ухнуло, не успела Алис ступить и трех шагов к алтарю. Священник подался навстречу с коробом праха Дарро в руке. Алис приняла ящичек, проговорила несколько слов, тихо, не расслышать, и отпустила жреца к его обязанностям. Поводила пальцами по посмертному знаку и на пару дюймов приспустила капюшон. Темные пятна у нее под глазами при мягком освещении походили на синяки, хотя, скорее всего, это была просто бессонница.

Сэммиш встала, и Алис встрепенулась, только сейчас заметив ее. Отпечатком испуга на лице девушка напомнила кота, к которому Сэммиш как-то незаметно подкралась и дернула за хвост. На миг возникла уверенность, что Алис сейчас рванет на улицу и исчезнет. Стоя нарочито спокойно, Сэммиш встретила взгляд подруги и медленно кивнула.

Алис, очевидно, что-то взвешивала в уме, только без понятия что. Вот она двинулась вперед, приближаясь дерганой, порывистой походкой. При неярком свете глаза ее казались безумными.

– Что ты тут делаешь? – проговорила Алис резким и ломким голосом.

– Ищу тебя.

– Зачем? Кто велел меня разыскать?

– Да никто ничего не велел. Я только… Ты пропала, а я не знала куда.

– Ты не выслеживала меня за деньги?

В самых безудержных выдумках Алис могла сказать что угодно, только не то, что сейчас говорила.

– Я бы не согласилась на такую работу. Мы ведь друзья.

На минуту Алис ушла в себя, словно прислушалась к голосам, которые слышала лишь она одна. Сэммиш воспользовалась возможностью шагнуть навстречу, и Алис не стала жеманничать.

– Тогда давай, помогай, – бросила она. – Я пойду вперед, на… на площадь, помнишь, где братва Нимала ошивалась в свое время?

– К сухому колодцу, – кивнула Сэммиш.

– Ступай следом и наблюдай. Смотри, не двинет ли кто за мной. Если кого увидишь, кричи, ладно?

– У тебя неприятности?

Алис покачала головой, но без решительного «нет».

– Вот и выясним.

Снаружи от луны осталась только белая щепка. От звезд – россыпь зерен между навесами крыш. Кой-какой свет давало лишь зарево в окнах, где горели свечи. Алис превратилась в тень среди теней, и Сэммиш двигалась, ориентируясь скорее по звуку шагов, а не по образам, выхваченным в темноте. На ходу она внимательно вслушивалась во все окрестные звуки. В сравнении с днем, по ночам Долгогорье почти безмолвствовало, но все равно Сэммиш слышались голоса. Двое мужчин орали друг на друга неизвестно с чего. Кто-то плакал. В неуютной близи прогремел гулкий хохот – раз, и больше не повторился. С востока донесся топот бегущих ног, окончившийся стуком в дверь. Идя позади, Сэммиш наблюдала и размышляла, что будет делать, если за Алис кто-то увяжется. Хотелось бы иметь при себе нож. Впереди Алис ныряла в чернильную темноту и выныривала обратно.

По прибытии площадь оказалась пуста. Днем она представляла собой обычное расширение улицы с наливным колодцем, который треснул четыре года назад, затопил улицу и дома устремившейся к реке водой, да так и не был починен. Сейчас от площади пробирало ощущение сказочной местности – пространства между мирами, где обыденное и жуткое перемешалось, проникая друг в друга. Алис присела на край сухого колодца. Сжала кулаки, догадалась Сэммиш по взвинченной позе. Стоило ей показаться, как Алис вся напряглась, потом, разобрав, кто идет, немного расслабилась.

Сэммиш присела рядом на крошащийся камень. Под ляжками, осыпаясь, прошуршал гравий.

Глаза уже приспособились к ночи, в слабом мерцании звезд и луны ей отчасти удалось рассмотреть черты Алис. Плотно сжатые губы, дикость в глазах. Страх отпечатался на лице настолько ясно, что Сэммиш уже решила, что проглядела какую-то таящуюся в тени угрозу. И ощутила, как сводит горло уже ей самой.

– Был кто? – быстро спросила Алис.

Сэммиш покачала головой, затем поняла, что Алис на нее не глядит.

– Нет. За тобой никто не следил. Одна я.

– Хорошо, – отрывисто бросила Алис. Потом помягче: – Это очень, очень здорово.

– Что происходит? Где ты была? Это связано с Дарро?

Алис испустила долгий, судорожный вздох, усиленный темнотой. И резко наклонилась вперед, будто ее шарахнули по затылку.

– Что происходит, я сама не пойму, но только Дарро участвовал в какой-то тычке. Видимо, хотел сорвать куш. Серьезный.

– Поэтому его и убили?

– Не знаю! – Голос Алис дернулся. – Понятия не имею ни что случилось, ни кто это сделал. Я нашла после брата некоторые вещи и поняла, что игра велась по-крупному. Может, всё из-за этих вещей. Или виноват тот синий плащ. Ну, с коронования. Ты же помнишь?

– Само собой.

– Или что-то случилось, пока он искал Оррела. Может, бедой обернулись совсем не его дела. А мои. Откуда мне знать? Не я ли вообще его убила?! Вдруг я?!

С каждой фразой голос Алис повышался, как звон струны, которую натягивали туже и туже.

– Я перебиралась с места на место, без конца оглядывалась, не висит ли кто сзади. Подумывала вернуться к Тетке Шипихе, но что, если и она замешана в этой тычке или в чем там еще? Ведь у кого другого возьмутся такие монеты? Мне и в Долгогорье-то быть нельзя, тут все меня знают и я знаю всех – или казалось, что знаю. Даже сегодня не собиралась, но… – Она тряхнула коробочкой с пеплом и зарыдала по-настоящему.

Сердце Сэммиш дрогнуло, она подошла, чтобы обнять подругу за плечи, но Алис отдернулась. Пришлось довольствоваться лишь неуклюжим хлопком по спине.

Из слов, выплеснутых в темноте, не удавалось извлечь особого смысла. Не суть, подробности, какие бы ни были, подождут. Наверняка было ясно другое – Алис проскиталась напуганной и одинокой уже достаточно долго, чтобы ее разум затуманился. Слишком долго пробыла наедине со страхом и горем и перестала трезво соображать. И это Алис, всегда уверенная, надежная, твердая в суждениях. Сидящая здесь, в темноте, ошарашенная девчонка была ее прежде невиданной ипостасью. Внезапная уязвимость старшей подруги подействовала на Сэммиш, как падение в реку. Она начала невольно всхлипывать и сама, даже не зная, что за беда у них обеих приключилась. Только то, что Алис надломлена ею, а значит, и она тоже.

Рыдания Алис понемногу стихали. Тень от ее опущенной головы больше не вздрагивала. Мягкий, солоноватый аромат слез подействовал на Сэммиш как тончайшие духи, и она, не сдержавшись, охнула. По булыжникам зашлепали башмаки, слева от них, но в этот раз Алис не сжалась в комок, а шаги миновали и стихли. Еще один доходяга побрел в темноту по делам, которые их не касались. Сэммиш глубоко вздохнула и собралась с мыслями.

– Ладно, – проговорила она. – Тебе деньги нужны?

Горький смешок мог означать одно из двух – нужны отчаянно либо не нужны вовсе. Переспрашивать Сэммиш не стала. Выяснится потом.

– Чего бы ни было необходимо – раздобудем, – заявила Сэммиш гораздо уверенней, чем себя ощущала. То ли ради Алис старалась быть сильной, то ли убеждала саму себя, что не бросает слова на ветер. – Мы обе не дуры, справимся. А когда тебя перестанет болтать, как перышко на ветру, решим, как уладить остальные вопросы.

Алис помолчала с минуту. Затем заговорила тем же хриплым, болезненным голосом:

– Тебе сюда влезать незачем.

– Решим и уладим, – повторила Сэммиш не более настойчиво, однако и не менее. – Но сперва попробуй-ка рассказать, что же нам предстоит. Обо всем расскажи. С самого начала.