Б. Гусев.
Двое в землянке.
О Кузьме Гнедаше и Кларе Давидюк
1.
Лес. Ночь.
У землянки сидят люди — семеро мужчин и одна девушка. Они не зажигают костра. Курят, прикрывая огонек папиросы рукой. Один из мужчин ранен и лежит на носилках, сделанных из ветвей ивы. Он первым нарушает молчание:
— Что ж, будем говорить как товарищи. Давайте другой вариант.
Все молчат.
— Я жду…
И снова молчание.
— Значит, второго варианта не существует. Его действительно нет. Принимается первый. Есть возражения?
Молчание.
— Если так, буду опрашивать поименно. Мудрый!
Один из сидящих мгновенно встает:
— Мудрый слушает.
— Жду ответа.
— Не знаю… Пусть говорят другие.
— Это товарищеский разговор?! Следующий! Кто там, не вижу. Лихой, кажется…
— Я…
— Приказ слышал?
Пауза.
— Товарищ командир, так вы и сами сказали, по-товарищески…
— Теперь ты, Смелый!
Так, постепенно он обращается ко всем окружающим. Остается девушка.
— Смирная, я очень тебя прошу…
— Смирную не надо просить. Ей дается приказ.
— Ну, слушай… Клара, ты же все понимаешь!..
— Не пойду, — чуть даже вызывающе отвечает она и, помолчав, как бы смягчается: — Я только усложню положение группы. Им предстоит бой.
— Ну, бой!.. Ты бывала и не в таких переделках.
— Спасибо за комплимент!.. Вы забыли, что я женщина.
— Клара!
— Если Клара, позвольте мне выбирать! Я остаюсь здесь, капитан. Нашу землянку замаскируют, нас не найдут.
— А если найдут?
— А я точно уверена — не найдут. Верно, Мудрый?
Тот отвечает не сразу.
— Я понимаю так, — взвешивая слова, говорит он. — Фриц не найдет. Это я гарантирую. Если только христопродавец появится или — с собаками.
— Товарищи, я приказываю: взять ее с собой, — говорит раненый.
Опять нет ответа. Время идет. Два пополуночи. Осталось три часа до рассвета. Всего три. И звенящая тишина. Что в ней таится?
— Да отвечайте же, черт побери!
— Если Смирная хочет остаться, пусть остается, — сказал Лихой.
— Да, уж пусть выбирает, — поддержал его Мудрый.
— Левый?
— Не знаю. Пусть решает сама.
— Я решаю. Высшей властью, врученной мне Родиной…
— Вот и застрели меня высшей властью… Никуда не пойду, — вдруг зло перебивает она.
Чей-то тихий голос из темноты произносит со вздохом:
— Умрешь, девонька.
— Ну и умру. И что? Бросить его одного, раненого?
Доводов нет. Все исчерпаны. И Клара, чутьем сознавая, что победила, встает, начинает что-то искать в темноте.
— Вот мы здесь спорим и все без толку. Лучше подсчитаем, что у нас осталось.
И тотчас все включаются в дело. Доносятся голоса:
— Тол, три пакета.
— Вот еще часовые мины — две штуки. Ну и гранаты…
— Сколько?
— Считай, по паре на каждого, штук пятнадцать.
— Тол и мины оставьте нам с капитаном. Все равно они вам ни к чему. Ну и обязательно пару гранат…
Да, она уже все решила. Теперь он чувствует: провались земля, явись сюда вся армия Третьего рейха — ничто не изменит ее решения. Она останется с ним, с командиром, а они, подчиняясь его приказу, будут прорываться сквозь немецкие цепи, которыми плотно блокирован лес. Утром с рассветом автоматчики станут его прочесывать.
Три часа. Уже не ночь, но еще и не утро. Он и она в землянке. Снаружи слышится мягкий шорох, — те, кто сейчас уйдет, маскируют землянку ветвями и папоротником. Потом — тихий голос:
— Схоронили — не подкопаешься.
— Спасибо. До свидания, товарищи, — доносится из землянки. — Доберетесь до первой же нашей точки, свяжитесь с Центром, дайте общую картину — и на запад, на Брест. Линия фронта уже приближается.
— В вашей станции «Север» питание совсем кончилось? — спрашивает Мудрый сверху.
— Почти, — озабоченно отвечает Клара. — Ну, может быть, хватит на несколько фраз. И то не уверена. Как выйдете на связь, моим в Москву, на Басманную, привет передайте… Жива-здорова. Писать некогда…
Шаги удаляются. Наступает тишина. Ветра нет. Лес молчит в ожидании рассвета. Спустя полчаса доносится автоматная очередь, разрывы гранат…
— Наверное, прорвались, — тихо произносит она.
— Прорвались, они дело знают. Если только шальная пуля кого положит…
И снова все тихо. Время как будто остановилось, страшась рассвета и того, что придет вместе с ним. «С рассветом уходит любовь. С рассветом приходит надежда», — говорит поэт. И тот рассвет нес надежду…
Это происходило в глубине белорусских лесов, в районе города Слонима 19 июня 1944 года. Я знаю начало этой истории. И знаю, чем она кончилась, ибо в начале марта 1969 года несколько дней провел в тихой комнате, где только папки на стеллажах. И в каждой — жизнь, да еще какая! В небольшом вестибюле висят портреты. Я подхожу к ним. Гнедаш Кузьма Савельевич.
— Это он, — говорит мой собеседник. — Вы когда-нибудь слышали это имя?
— Нет, никогда…
— Видите ли, это все постепенно открывается… Через годы…
— Он совсем молод… — невольно вырывается у меня.
— Ему и тридцати не было. Звание майора и Героя Советского Союза он получил уже после смерти.
— В войну о нем, как о разведчике, наверное, писали?
— Кто о нем мог писать? Как разведчик он был дважды зашифрован. Я вам так скажу — он и для своих жил под другим именем. Трагично, но даже на могиле его было другое имя.
— А там-то зачем?
— Это уж просто недоразумение, впрочем, логичное в тех условиях. Потом, конечно, исправили. Прочитаете до конца — поймете. В деле все есть, вплоть до последних радиограмм из леса в районе Слонима.
А вот и оно, личное дело разведчика Кузьмы Гнедаша. Сначала мне бросилась в глаза короткая оправка:
«Потопил десять пароходов и четырнадцать барж. Пустил под откос 21 эшелон с живой силой и боевой техникой противника. Лично уничтожил более…»
С такими подвигами я сталкивался уже, когда писал о о партизанах. Спрашиваю:
— Данные эти проверены?
— Здесь все проверено. К тому же тот, кто вел учет, вряд ли думал о чем-нибудь другом, кроме того, чтобы точно все записать. Время было такое…
Верно, время было иное. И сейчас, четверть века спустя, на многое смотришь другими глазами. Но все-таки «лично уничтожил…», — размышлял я. Лишь позднее я понял, что подвиг разведчика Гнедаша — не только в этом. Медленно перелистываю пожелтевшие страницы дела, и передо мной проходит вся жизнь человека.
…Май 1942 года. До Сталинградской битвы еще далеко. Пока что победа еще только грезится, есть только вера в нее.
В те дни в штабе Центрального фронта встречаются двое — майор Бондарев и капитан Гнедаш. Капитан очень молод, ему двадцать семь. Впрочем, за спиной его уже шесть лет службы в армии.
Они сидят вдвоем в небольшой комнатке с плотно завешенными окнами. Сидят уже не первый час. Беседуют. Майор видит этого человека впервые. Правда, биография его кое-что проясняет. Но, как известно, многие автобиографии похожи друг на друга. Родился, учился, воевал. Вот как описывает свою жизнь до того, как вступил в разведку, сам Кузьма Гнедаш:
«Родился в 1914 году в Сумской области, в деревне Талалаевка. До 1931 года учился в школе и жил на иждивении родителей. Окончил семь классов. Поступил в автотракторную школу города Прилуки и окончил ее в 1933 году. Начиная с 1933 года работал в Талалаевской МТС трактористом, потом — бригадиром тракторной бригады и автомехаником. В 1936 году меня призвал в РККА по спецнабору Роменский военный комиссариат. Участвовал в освобождении Западной Украины, в борьбе с белофиннами. Окончил Киевское военное училище в 1940 году. С самого начала Отечественной войны — на фронте. Был командиром танкового батальона. Дважды ранен. Последний раз пролежал полгода».
По всему видно: намеченный кандидат прошел хорошую военную школу. А дальше — сейчас это и выясняется. Впрочем, майор имеет уже некоторое представление о сидящем перед ним капитане. Он умен — это главное. Решение принимает мгновенно: это как раз то, что нужно. В манере держаться, во внешности есть обаяние, сразу располагает к себе. И это важно. В бою храбр, не лишен даже молодечества, лихости. Вот над этим придется поработать.
— Ну так. С довоенным временем мы покончили. Перейдем к войне… Вы под Медынью пошли в атаку в танке, с открытым люком. Я бы не сказал, что это разумно, — замечает собеседник Гнедаша.
— Местность такая была: перелески, кустарники… В глазок ничего не видно, — оправдывается капитан.
— Видишь ли, у нас ты все время рисковать будешь, — майор незаметно переходит на «ты». — Но риск риску рознь. Надо взвешивать. Открытый бой — это одно, а…
— Я понимаю.
И вдруг — неожиданно:
— Как боль переносишь?
— Мне в медсанбате осколок из бедра доставали — не усыпляли: хлороформа не нашли.
— Кричал?
— Вроде нет, сознание терял.
— Вот это тоже у нас не рекомендуется — терять сознание. Нельзя, что поделаешь. Много чего нельзя. Ты там, внизу, при входе читал плакат «Увидел фашиста — убей его!»?
— Читал.
— Для нас он не совсем подходит… Разведчик воюет с армией, с фронтом и ради этого…
Потом вспоминают довоенное время, Черниговщину. Майор тоже из тех мест, есть о чем поговорить.
— Женился, а детей, значит, не успел завести?.. Может, это и к лучшему, — рассуждает майор. — Вот походишь на задания, потом осядешь у нас в штабе. Будет время еще. Кончится война…
Отвлеклись немножко, и снова вопрос:
— Славу любишь?
— Не знаю.
— Честный ответ. Но, кстати, я смотрел армейскую газету. Там о тебе дважды писали и даже фото поместили. У нас такой чести ты не дождешься. Что бы ты ни совершил. Все! Тебя нет. И фамилия твоя нигде упоминаться не будет. У тебя вообще не будет фамилии. То есть она будет, но только для тебя. Ну, и еще для твоего командира.
— А кто мой командир?
— Все скажу. Ну как, будешь думать еще или?.. — выжидательно спрашивает майор.
— Что думать? Все равно советоваться ни с кем не могу. Нельзя ведь?
С этого дня капитан Кузьма Савельевич Гнедаш как бы перестал существовать. И появился другой человек. У этого человека уже не было той биографии, старых знакомых и даже настоящего имени. Он, капитан Гнедаш, был тот же и в то же время не тот. Он стал разведчиком.