С утра 27 июня центром обороны Севастополя стала Сапун-гора с ее многоступенчатой стопятидесятиметровой скалой, поднявшейся над всей долиной.

Позиции, занятые морскими пехотинцами на крутых склонах Сапун-горы, были господствующими, и даже невооруженным глазом отсюда можно было разглядеть, что делает противник.

Взвод разведчиков разместился невдалеке от командного пункта генерала Жидилова. Бригада морских пехотинцев врастала в каменистую высоту.

Ночь на 28 июня была для Дмитришина, пожалуй, самой рискованной, хотя разведчики без риска и не работают. Но на этот раз риск действительно был отчаянный. Дело в том, что на Ялтинском шоссе, на крутом повороте перед Балаклавой, под нависшей скалой советскими минерами были заложены мощные фугасы. Они должны были сработать под давлением на корку асфальта тяжелых танков или мощных орудий противника. Но авиаразведка сообщила, что там беспрепятственно передвигаются вражеские танки и орудия. А на проявленных фотопленках видна целехонькая скала. Стоит себе без всяких изменений, как сотни лет назад. А на верхнем ее выступе, как установили фототопографы, появился даже наблюдательный пункт какого-то крупного начальника. Кто-то сказал, что чуть ли не самого фон Манштейна. Короче говоря, перед Дмитришиным встала задача: фугасы должны сработать!..

Схему расположения фугасов и проводки к взрывателям ему дали в инженерном отделе. Предстояла несложная, но тонкая работа: заменить хотя бы один взрыватель, остальные должны сработать от детонации. Прикинув, каким путем можно добраться до скалы, Дмитришин решил отправиться туда один. Почему один? Вести за собой сапера по известной только разведчикам тропке, напоминающей тонкую нитку, продернутую через узкое ушко иглы, значит иметь еще один узел за своей спиной, который может застрять в узком месте и все погубить. Брать же двоих или троих разведчиков, как ему рекомендовали в штабе бригады, он отказался: зачем рисковать жизнью товарищей, когда есть хоть отчаянный, но верный ход и для одного человека…

И вот он уже лежит среди убитых и раненых вражеских солдат на обочине Ялтинского шоссе. На нем форма немецкого унтер-офицера. Рот завязан окровавленным бинтом, под головой санитарная сумка. Левая рука покоится на груди и кровоточит. Кровоточит по-настоящему, без подделки — не успели перевязать новое ранение. Руку распорол на колючей проволоке, и собственная кровь помогает теперь освежать окраску забинтованного рта — перебито горло или легкие повреждены… Ждет похоронщиков или эвакуаторов. Если скоро не появятся, сам выйдет на асфальт и будет голосовать санитарной сумкой перед возвращающимися с переднего края машинами.

Проходит полчаса. Как на зло, ни похоронщиков, ни эвакуаторов. Лежащий подле него раненый в голову фашист, видно придя в сознание, заметался, а затем схватил сумку Дмитришина и стал тянуть к себе. Дескать, помоги, санитар.

Не выпуская сумки — в ней взрыватели! — Дмитришин поднялся и вышел на асфальт. По дороге мчался огромный дизель. Мчался после разгрузки на полном газу, даже земля дрожала. Дмитришин поднял сумку. Дизель затормозил с пронзительным скрипом. Многие раненые, услышав шум, зашевелились, хотя раньше казалось, что среди них большинство мертвых. Дмитришин показал шоферу на раненых: возьми кого-нибудь. Тот открыл кабину. Влезли двое.

— Генук, генук (хватит, хватит), — закричал шофер и захлопнул кабину. Дмитришин вскочил на подножку и дал знак — вперед!

Подъехали к скале. На крутом повороте Дмитришину показалось, что именно сию секунду сработают фугасы. Но они не сработали.

За поворотом Дмитришин постучал в стекло кабины и показал шоферу на тропку слева: остановись, мол, мне надо сюда. Шофер затормозил, и разведчик спрыгнул на землю.

Машина скрылась за поворотом. Теперь надо спешить: июльская ночь короткая, скоро займется заря, а Дмитришину еще предстоит найти по схеме фугасные гнезда, осмотреть их, а… там видно будет.

Ни в одном гнезде, которые он нащупал, не оказалось взрывателей. Отверстия были пустые, а концы проводков присыпаны землей. Кто это сделал — непонятно. Если бы гитлеровцы обнаружили такое сооружение, то на месте фугасов остались бы пустые ямы. Быть может, сапер ждал подхода танков, чтобы именно в момент появления их под скалой вставить запалы и похоронить себя под обвалом вместе с танками, но… не успел, угодил под пулю? Всякое могло быть — кто знает?

Как же поступить Дмитришину?

Вставить хотя бы пару запалов, выйти на дорогу, попытаться остановить колонну перед скалой до взрыва. Взрыв преградит путь танкам. Риск отчаянный, но не пустячный. Хорошо сделал, что пробрался сюда один.

Где-то недалеко за поворотом протарахтели мотоциклы и заглохли. Хлопнули дверцы легковой машины. Кто-то, кажется, взобрался на верхний выступ скалы. А что, если в самом деле здесь наблюдательный пункт самого фон Манштейна?

На дороге послышался нарастающий грохот танков. Дмитришин быстро вставил запалы и вышел на асфальт. Остановился метрах в десяти от той линии, где, как значилось в схеме, были спрятаны механизмы нажимного действия — замыкатели электрической цепи. Поднял теперь уже пустую санитарную сумку. Впереди танков катилась легковая машина. В ней — какой-то крупный начальник в пенсне. Стекла поблескивали от подсветки радиоприемника. Машина остановилась. Из нее выскочили два офицера, но Дмитришин прорвался к генералу и жестами стал пояснять, что там, впереди, опасность, надо подождать.

— Во, во? (где, где?), — начали добиваться у него офицеры. Дмитришин, что-то бормоча сквозь повязку, размахивал руками. Ему надо задержать колонну. Пусть сюда сбегаются офицеры. Может, сверху спустится и тот, что поднялся на свой КП. Генерал просит сказать, как далеко опасность? Дмитришин подносит к лицу генерала растопыренные пальцы здоровой и окровавленной руки и начинает отсчитывать десятки метров. Двадцать, тридцать, сорок. Отсчитывает не торопясь. Уже перевалило за сотни метров. Генералу надоело ждать конца его отсчетов, и он махнул рукой — вперед. Видимо, торопился занять исходные позиции затемно.

Дмитришин побежал вперед вдоль шоссе. За ним затрусил лишь один офицер. Хотел удостовериться, какая опасность впереди. Дмитришин остановился. Запыхавшийся офицер наткнулся на его спину, затем на нож. Дмитришин ударил его не очень удачно, но не дал выхватить пистолет. Пришлось применить свой излюбленный прием: через спину затылком об асфальт — ни крика, ни стона…

Теперь уходи, Иван, уходи в сторону от дороги, замирай между камней и жди, чем все это кончится! Если колонна пройдет, возвращайся обратно и снова досконально проверяй по схеме все узлы и узелки…

Неужели напрасно рисковал? Нет, не напрасно! Вот под ним качнулась каменистая земля. Как она мягко качнулась, и камни, мелкая щебенка под боком показались ему самой пышной периной. Затем он увидел, как вздыбилась скала, как дернулось небо, будто собралось встать на кромку розовеющего небосклона, и… раздался раскатистый, оглушительный гром взрыва…

Над Сапун-горой висели густые тучи дыма и пыли. Изредка в просветы выглядывало тусклое солнце. Начинался новый день, день новых суровых испытаний. Дмитришин вернулся сюда с чувством исполненного долга. Предполагаемое наступление вражеских танков в район Херсонеса не состоялось.

Штурм позиций морских пехотинцев захватчики возобновили ночью 30 июня в 2 часа 30 минут. Сапун-гора загудела в необычное время. Такая неожиданность вынудила комбрига бросить разведчиков вдоль траншей, по косогору Сапун-горы, чтобы помочь там смертельно уставшим морским пехотинцам. Дмитришин побежал направо, где гитлеровские автоматчики пытались пробраться к нашим позициям. Перестрелка кипела и на левом фланге. Нет, не проспали, не прозевали морские пехотинцы начало ночной атаки врага. Здесь разведчики втянулись в бой.

— Ах, чума! Не пройдешь! — выкрикивал Азов, подрезая из автомата прицельными очередями перебегающих гитлеровцев. Пуля разорвала ему ухо, и одна сторона лица была залита кровью. К нему подоспел находившийся вблизи товарищ. Он тоже был ранен. Пуля угодила ему в подбородок.

— Видишь, — сказал он Азову, шевеля зубы пальцами, — куда германская точность угодила, даже пасху после войны нечем будет жевать…

— Ладно тебе, — остановил его Азов. — Заклей дыру, а то гимнастерку кровью запачкаешь.

Фашисты залегли под огнем советских воинов.

— Нет, гады! Не бывать вам на Сапун-горе! — вырвалось у Дмитришина.

Но нашелся в тот час злой снаряд. Он прошил бруствер и разорвался у ног Дмитришина. Перевернулась Сапун-гора. Затихла война. Она, проклятая, уложила отважного разведчика на дно траншеи, подкосила его сильные ноги.

Когда он очнулся и открыл глаза, ничего не мог понять: где и что с ним. Все стало сливаться: и окоп, и небо… Как сквозь сон услышал он густую дробь автоматов. Что-то больно опять ударило по ногам. Перед глазами вспыхивали желтые круги и рассыпались на тысячу ярких осколков, превращаясь в каких-то птиц.

Нет, это не птицы, это «юнкерсы». Для них теперь, подумал Иван Дмитришин, нет более подходящей цели: он закрыл собой всю землю Крыма.

Его перенесли на КП комбата.

Бой продолжался. Все в круговороте бешеного огня. Казалось, этого огня хватило бы стереть с земли целую страну. Но битва на Сапун-горе продолжалась.

Надо вернуться на передний край и разить фашистов. Есть еще сила в руках. Он попытался приподняться на локтях и провалился в какую-то мглу…

Очнулся в санитарной машине. Сапун-гора осталась где-то позади, и сжалось сердце разведчика. Кажется, в тот час или чуть позже в ого сознании вызревали слова, которые сейчас обращаю к тебе, читатель.

Если ты будешь в Севастополе, обязательно поднимись на Сапун-гору — высоту геройства. Здесь во время Великой Отечественной войны гремела историческая битва. Низко склони голову перед теми, кто на этой священной земле отдал свою жизнь за свободу нашей Родины-матери. Вспомни славных разведчиков морских пехотинцев.

Если ты художник — нарисуй их, известных и неизвестных, в лепестках пламени!

Если ты скульптор — воскреси их в граните!

Если ты композитор — воздай им славу волнующей душу ораторией!

Если ты поэт — сложи им гимн, который жил бы вечно! И скажи слова крылатой благодарности тем, кто был до конца верен интернациональному долгу.