5.
Все лето у Ильзе было столько работы, что едва хватало времени для сна. Материал, поступавший от антифашистки в Центр, имел большую ценность. Особенно копии некоторых телеграфных сообщений гитлеровских дипломатов из других стран.
Огромное нервное напряжение не прошло бесследно. Обострилась болезнь почек и печени. В конце августа, по настоянию Москвы, Ильзе поехала в Карлсбад. После шести ванн не могла ходить. Врач отменил ванны. Лечение в Берлине было дорого и мучительно. Она очень страдала. Снова поехала через Прагу в Карлсбад.
«Прага, — писала она Вольфгангу в Москву, — выглядит как заброшенный опустевший дом. Старые дома, ворота и башни продолжают стоять, неисчислимое множество переулков еще не получило немецких названий… Влтава плещет о фермы Карлова моста, а Град возвышается точкой над «i». Правда, там, наверху, висит чужой флаг, но снизу его не видно. Если не знаешь, то можно не догадаться. А то, что об этом все-таки знают, можно прочитать на каждом лице… Ветер разносит из развешанных на улицах рупоров отрывки немецких фраз: «Приказ, распоряжение, циркуляр». Ветер высекает слезы из глаз. Только ли ветер?..»
Болезнь так и не удалось залечить. В письме к Вольфгангу Ильзе не скрывает, что часто по ночам, когда она остается одна и подступают дикие, ужасные боли, ей становится страшно. И за себя. И за то, что не сможет из-за болезни продолжать свою работу. Но в том-то и была сила этой мужественной немецкой патриотки-интернационалистки, что она, превозмогая все, не покидала своего боевого поста.
Однажды в своем почтовом ящике разведчица обнаружила пакет без почтового штемпеля. Внутри лежали две ярко-красные гвоздики. Волна радости захлестнула Ильзе. Она поняла: друзья не забыли о дне ее рождения…
И снова потянулись напряженные, полные ежеминутной опасности дни. Снова Ильзе Штёбе регулярно виделась со своими людьми, снова предпринимала различные меры предосторожности, чтобы не попасть под наблюдение гиммлеровских ищеек.
— Я думаю, — сказала как-то она своей помощнице, — что в гестапо не выдерживали порой и не такие слабые, как я… Но я постараюсь не дать им сломить меня. В случае ареста я буду отрицать даже собственный почерк…
Фон Шелия после майской встречи с Ильзе проникся к ней нескрываемым уважением. Однако неуравновешенный и капризный, он после поражения Франции впал в панику. Встречаться и разговаривать с ним в это время было нелегко. Но Ильзе делала все, чтобы дипломат не примирился с нацизмом.
Назойливый колючий дождь моросил над Берлином. Рано утром Ильзе Штёбе навестила подругу, недавно перенесшую операцию. Ее дом находился недалеко от Ангальтского вокзала.
Говорили о том, как достать какое-то редкое лекарство, о новостях в министерстве иностранных дел. Вдруг в полуоткрытое окно ворвались звуки «Интернационала». Это было непостижимо. За исполнение пролетарского гимна гестапо бросало людей в лагеря смерти.
— Что это? — испуганно спросила подруга. — Ты тоже слышишь?..
— Сейчас посмотрим, — ответила Ильзе, и не торопясь, подошла к окну. Если бы знала подруга, какого труда стоило Ильзе сохранять спокойствие в эти минуты. Ведь так хотелось броситься к окну, влезть на подоконник, выбежать на улицу. Казалось, «Интернационал» звучал сейчас в ее сердце.
Внизу, на площади, стояла большая группа военных. Среди них выделялось несколько людей в штатском. Ильзе издали узнала Риббентропа.
— Это встречают русских, — сказала она. — В Берлин приехала их делегация…
Долго стоять у окна было опасно. Но ведь для того, чтобы услышать боевой гимн рабочих всех стран, Ильзе и отпросилась с работы к больной подруге.
По площади прошла рота почетного караула. Большая черная автомашина, сопровождаемая эскортом мотоциклистов в стальных касках, двинулась в сторону Бранденбургских ворот. На радиаторе развевался красный флажок с золотым серпом и молотом. Было 12 ноября 1940 года.
