И. А. Ильин

О демонизме и сатанизме

Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, чрез которого соблазн приходит.

(Мф. 18, 7).

Сильно затянувшийся и утомительный съезд криминалистов, прибывших со всех сторон света, шел к концу. Мы сидели после ужина у нашего председателя. Непринужденные разговоры скрещивались и перебивали друг друга. И ворвались чьи-то слова, сказанные тоном искренней убежденности: «Но среди них попадаются люди, действительно одержимые сатанинским началом».

Слова эти были произнесены немолодым человеком, с сильной проседью в волосах и большими голубыми глазами, взгляд которых тотчас же вызывал полное доверие. И вот он рассказал нам следующее:

«Я психиатр по профессии, родом из России, и работаю давно уже с дефективными обитателями тюрем. Я изучил их в Англии, в Испании и в Германии. Я беседую с ними так, как если бы я не принадлежал к тюремному начальству, а приходил к ним как вольный гость и светский духовник. Я много наблюдал и немало пережил в этих беседах, и мне не раз удавалось заглянуть в ожесточенные и действительно темные души. Среди этих людей есть множество несчастных, страдающих, внутренне раздвоенных душ, полушизофреников, которым иногда удается помочь. Но есть и цельные натуры, без всякого раздвоения, которые просто наслаждаются злом и которые постольку “несчастны” и “страдают”, поскольку им мешают злодействовать. Это, так сказать, “тотальные преступники”, которых мы беспомощно наблюдаем и с которыми мы решительно не знаем, что начать. Их-то я и имею в виду, когда говорю о сатанинском начале в человеческой душе; и должен добавить, что в нашу историческую эпоху этот тип людей приобрел особенное роковое значение потому, что эти люди заболели политическим честолюбием и властолюбием и повсюду ломятся к власти… Я знаю, что мы живем в век “просвещения” и что люди этого века не признают существования дьявола. Это человекообразное существо, известное нам по плохим картинкам, с копытами, рогами и хвостом, – исчезло для нас. По слову Гете: от дьявола мы освободились, но злое начало осталось. И когда дьявол исчез из протестантских исповеданий, – то им занялись с особенным вниманием искусство и философия. Нам остался как бы его “плащ”, и вот девятнадцатый век начал рядиться в этот плащ. Людям захотелось узнать о дьяволе как можно больше; захотелось поглядеть на него, вообразить себе его вид, узнать его мысли и желания. Стали художественно изображать его, и это не удавалось или удавалось плохо. Возник только ряд демонических образов. Люди не знали, что сатана не имеет художественного образа, что он не поддается оформлению, ибо он есть отрицание закона, формы и художества. Люди не знали, что человеческое воображение бессильно изобразить его.

И вот девятнадцатый век возродил духовное средневековое помрачение – демонизм: демонизм сомнения, отрицания, разочарования, горечи, эгоизма, гордыни, презрения и даже скуки. И все это дышало дерзновением и вызовом: почти все это доводилось до кощунства. Герои лорда Байрона имели явно демоническую природу. Мефистофель у Гете, так же как и у Франца Листа, не более чем демон. Демоническое начало появляется в “Разбойниках” Шиллера, в “Петере Шлемиле” у Шамиссо, там и сям у Э. Т. А. Гофмана. А нигилист Макс Штирнер прямо говорит языком самодовольного демонизма… Весь германо-романский романтизм постоянно занят демонизмом и люциферианством: и больше всех Виктор Гюго, а за ним Жерар Де Нерваль, Теофиль Готье, Альфред де Виньи, Барбей д'Оревильи, Беранже, Бодлер, Верлен, Рембо, Бальзак, Мериме, а в музыке Лист, Гуно, Мейербер, Берлиоз… Одни боятся и со страху фантазируют; другие выдумывают, чтобы напугать. Связывают сатану с ведьмами, с шабашем, с ночью. Изображают его как умницу, как светоносного просветителя, как забавника, как волокиту, как добряка, как революционера, как подлежащего искуплению, как двигателя прогресса, как существо, требующее сочувствия и сострадания, как вестника свободы и разума, как благородного “протестанта”… Перебирают все возможные облики и комбинации, чтобы убедить себя в его “безвредности”, “невинности”, силе и привлекательности… – не понимая, куда все это ведет и чем это закончится… И не замечают, что это становится проповедью человеческого самообожествления и оправданием, то есть разнузданием человеческой порочности.

К этой прозиявшей пропасти подошел Фридрих Ницше со своим большим писательским талантом и с больной, извращенной душой. Он пленился демонически-дьявольской бездною и возвеличил ее.

Его последние произведения – “Воля к власти”, “Антихрист” и “Се человек” – содержат прямую и откровенную проповедь зла и выговаривают сатанинские формулы.

Всю совокупность религиозных понятий – Бога, душу, добродетель, потусторонний мир, истину, вечную жизнь и соответствующие им запреты и суждения – Ницше обозначает как “груду лжи, рожденной из дурных инстинктов натурами больными и в глубочайшем смысле вредными”. “Христианское понятие Бога” есть для него “одно из растленнейших понятий, созданных на земле”. Все xристианство есть в его глазах лишь “грубая басня о чудотворце и спасителе”, а христиане – это “партия забракованных ничтожеств и идиотов”.

То, что он превозносит, – это цинизм, бесстыдство: это есть “высшее, что может быть достигнуто на земле”. Он прямо взывает к зверю в человеке, к “верховному животному”, которое надо во что бы то ни стало разнуздать. Он требует “дикого человека”, “злого человека”, “с веселым брюхом!”… Его пленяет все “жестокое, неприкрыто-звериное”, преступное. “Величие есть только там, где имеется великое преступление”. “В каждом из нас утверждается варвар и дикий зверь”. Все, что создает в жизни братство людей, – идеи “вины, наказания, справедливости, честности, свободы, любви и т. д.”, – должно быть вообще “изъято из существования”. “Впереди же, – восклицает он, – все богохульники, противники морали, всевозможные беспочвенники, артисты, евреи, игроки, – все отвергнутые слои общества!..”

И нет для него больше радости, как видеть “унижение лучших людей и следить за тем, как они шаг за шагом идут к погибели”. “Я знаю мой жребий, – пишет он, – однажды с моим именем будет сопряжено воспоминание о чем-то чудовищном, о кризисе, какого никогда еще не было на земле, о глубочайшем совестном конфликте, о приговоре, вызванном против всего, во что дотоле верили, чего требовали, что свято чтили. Я не человек – динамит!..”

Так оправдание зла нашло свои суще-дьявольские, теоретические формулы: и оставалось только ждать их осуществления. А мы читали все это – и не понимали, не видели, куда это ведет. Искусство возвеличило демонизм: нашелся философ, который выговорил затаенную идею сатаны: губить лучших людей и наслаждаться зрелищем их гибели. Религия “просвещения” разуверилась в дьяволе; искусство стало браться воспевать его; жизнь отозвалась на все это явлениями сущего сатанизма. Ницше нашел своих читателей и почитателей, даже в среде пасторов, объявивших его “великим освободителем”; другие приняли его доктрину, отвергли различение добра и зла, сочетали ее с доктриной Карла Маркса и принялись за осуществление этой страшной идеи.

Мои наблюдения привели меня к выводу, что “демонический человек” совсем не есть самое страшное в жизни. Надо различать между “демонизмом” и “сатанизмом”. Сатанизм есть дело духовной бездны. Демонический человек предается соблазну; одержимый любопытством, он играет в добро и зло, смешивая их и меняя их наименования; в худшем случае он предается своим дурным страстям и может еще одуматься, покаяться и обратиться. Но человек, в которого, по слову Евангелия, вошел сатана (Лк. 22, 3), одержим чуждой, потусторонней, внечеловеческой силой и становится сам человекообразным дьяволом. Демонизм есть преходящее духовное помрачение: его формула “жизнь без Бога”, “протест против Божественного”, “независимость человеческого произволения”…

Сатанизм есть полный и окончательный мрак духа: его формула – “низвержение Бога”, “попрание всего священного”, “угашение всех божественных лучей”, “унижение и погубление праведников”. В демоническом человеке бунтует неукрощенный и необлагороженный инстинкт, не оживляемый замолкшим сердцем и поддерживаемый холодным рассудком. Человек, одержимый сатанинским началом, действует подобно чужому орудию; он как бы служит злу, зависти, злобе, ненависти, мести и в то же время наслаждается своим отвратительным служением.

Можно было бы сказать, что демонический человек заигрывает с сатаною; играя, он “облекается в него”, предчувствуя ужас и изображая его, он как бы вступает в договоры и, сам не замечая того, становится его удобным “жилищем”… Сатанинский человек утрачивает себя и становится земным инструментом дьявольской воли. Кто не видел таких людей или, видя, не узнал их, тот не знает подлинного, первоначально-искреннего и завершенного зла и не имеет верного представления о сатанинской стихии.

Наши поколения поставлены перед ужасными, таинственными проявлениями этой стихии, и доселе не решаются выговорить свой опыт в четких и точных словах, и не знают, как начать. Здесь мы встречаем нечто чудовищное, что нельзя изобразить в осязательных, строгих формах и о чем легче говорить в символических намеках: можно было бы описать эту стихию как “черный огонь”; или определить ее как вековечную, неутолимую зависть, как неисцелимую ненависть, как дерзающую свирепость, как агрессивную, воинствующую пошлость, как вызывающе-бесстыдную ложь, как абсолютное властолюбие, как презрение к любви и добру, как попрание духовной свободы, как жажду всеобщего унижения, как радость от унижения и погубления лучших людей, как антихристианство. Человек, поддавшийся этой стихии, теряет духовность и влечение к ней, в нем гаснут любовь, доброта, честь и совесть; он предается сознательной порочности, противоестественным влечениям и жажде разрушения; он кончает вызывающим кощунством и человекомучительством. Но и этого мало: он полон ненависти к людям духа, любви и совести и не успокаивается до тех пор, пока не поставит их на колени, пока не поставит их в положение предателей и не сделает их своими покорными рабами.

Вот этот черный смерч идет сейчас над миром. Игра в демонизм идет к концу; началось трагическое осуществление сатанизма. Подготовившееся в искусстве вошло в души и стало реализовываться в жизни. Целые народы порабощены людьми сатанинского права и дьявольской политики. И всюду – лучшие гибнут, а худшие всплывают на поверхность, распоряжаются и губят. И доселе мы находим в литературе – то в журналах, то в книгах – сочувствие, выражаемое демонизму и сатанизму. Вот появилась книга – “Апология зла” (то есть оправдание порока); вот статья “Побеседуем о дьяволе”; вот еще статья “В защиту сатаны”… А вот реформаторский богослов-профессор доказывает в популярной статье, что имя “Мефистофель” искажено, его надо читать иначе: “Мегистофель”, что означает “самый полезный” и т. д. Эта стихия проявляется в людях однородно: слабеет и исчезает духовность, начинается разложение, разнуздание, разрушение; всюду обнаруживается осознавшая себя порочность, половая извращенность, предательство среди чиновников, ученых и духовенства, упоенное человекомучительство и необузданное властолюбие – то слева, то справа.

Личное переживание этой сатанинской стихии вызывает в здоровой душе ужас и отвращение, которые могут перейти в настоящее телесное заболевание; симпатическая нервная система, имеющая свои нити и концы во всем организме, заболевает спазмами, которые ведут сначала к первой “дурноте”, потом к функциональной дискритмии во всем организме (сердце! желудок! мозг! кровообращение!) и могут закончиться душевным заболеванием, самоубийством или прямою смертью.

Мы все должны научиться узнавать таких людей по наружности, не дожидаясь их деяний. Их можно узнать по острым, злобным, фальшиво шныряющим глазам, по ненавистной, презрительной кощунственной улыбке, по резкому голосу, по напыщенным, хвастливым, угрожающим, лживым словам и по лукавым предательским делам. Русские люди давно уже имели возможность изучить их; они обязаны знать, кто они и откуда; и все-таки они то и дело ошибаются, верят провокаторам, возвеличивают бесстыдников, торопятся прицепить свой челн к корме “большого”, хотя бы и проклятого корабля. А люди западных стран доселе не разумеют этого явления, не хотят понять его и берутся за ум слишком поздно…

Вот людей такого извращения, такого строя я не раз встречал в тюрьмах разных стран и всегда с ужасом думал о том, что они будут делать, когда захватят политическую власть. О них-то я и сказал, что они одержимы сатанинским началом»…

Весь этот импровизированный доклад, изложенный в тоне спокойного, но поистине трагического созерцания, был неожидан, и мы все чувствовали себя потрясенными.

1948 год